Учебное пособие: Психология личности Ермаков П Н Лабунская В А

УДК 159.9 ББК 88.37я73 П 86

Учебное пособие — победитель конкурса ЮФО «Учебник XXI века» в честь 90-летня РГУ

Рецензенты: Солдатова Г У. — доктор психологических наук, профессор кафедры психологии личности МГУ

Белоусова А. К. — доктор психологических наук, профессор

Психология личности. Учебное пособие / под ред. проф. П. Н. Ермакова, проф. В. А. Лабунской. — М.: Эксмо, 2007 — 653[3] с. — (Образовательный стандарт).

ISBN 5-699-19994-2

В учебном пособии в соответствии с государственным образовательным стандар -том рассматриваются современные подходы к пониманию личности в отечественной психологии, личности в контексте ее бытия и со-бытия.

Учебное пособие предназначено для студентов, обучающихся по программе «спе -циалист» и «магистр» в области психологии и других гуманитарных наук. Оно может быть также полезным для аспирантов, молодых ученых, для преподавателей, работаю -щих в педагогических и медицинских университетах, в академиях госслужбы, тамо -женных академиях, в интитутах, специализирующихся в области подготовки управ -ленческих кадров, работников сервисных служб, специалистов, занимающихся оказа -нием помощи населению.

УДК 159.9 ББК 88.37*73

ISBN 5-699-19994-2

© Коллектив авторов, 2007 © «Наука-Пресс*, 2007

Содержание

Введение 13

Раздел 1. Современные подходы к пониманию

личности в отечественной психологии 20

1.1. Развитие идеи личности в российской психологии........ 20

Идея личности в российской психологии:

типологический подход...................................................... 20

Характеристика личности в концепциях
отечественных психологов 29

Психологическое пространство личности

и его границы....................................................................... 42

Список литературы............................................................. 50

1.2. Поиск личностного в личности: хронология
становления смыслоцентризма

в отечественной психологии 51

Личность как многомерная психическая

реальность 51

Истоки современных подходов

в интерпретации смысла..................................................... 53

Формы личностного смысла.............................................. 66

Психосемантический подход

в изучении смысла 68

Смысл в гуманистической психологии.............................. 71

Этапы становления теории смысла.................................... 76

Категория знания и смысл 82

Список литературы............................................................. 84

1.3. Интегративная модель смыслообразования:

метасистемный подход 86

Современные подходы в методологии психологии.......... 86

Смысл как системообразующий фактор личности........... 88

Интегративная модель смыслообразования 91

Источники смыслообразования......................................... 96

Технология смыслообразования...................................... 101

Список литературы........................................................... 104

Раздел 2. Личность в контексте ее бытия и со-бытия......... 106

2.1. Психология человеческого бытия как новая

отрасль знания 106

Особенности становления психологии

человеческого бытия........................................................ 106

Предмет психологии человеческого бытия..................... 114

Единицы анализа психического,

их интегральный характер 117

Методы познания психической реальности 120

Рефлексия типов рациональности.................................... 124

Список литературы........................................................... 130

2.2. Личность как субъект бытия и со-бытия....................... 132

Категория «бытие» в психологии..................................... 132

Предмет психологической науки и содержание

категории «личность»: исторический экскурс................ 134

Категории «субъектность — детерминистичность»

в рассмотрении личности................................................. 136

Бытийный подход к рассмотрению структуры
личности и ее динамики.................................................... 139

Понятие «овладение» в анализе структуры

и динамики личности........................................................ 147

Основные потребности, обуславливающие
динамику личности 149

«Личностное бытие»: конструирование понятия 150
Личность как субъект различных бытийных
пространств 154

Личность как субъект со-бытия........................................ 161

Список литературы........................................................... 166

2.3. Личность и ее жизненное пространство.......................... 167

Понятие жизненного пространства 167

Характеристики жизненного пространства

личности............................................................................ 171

Стратегии взаимодействия личности со средой.............. 178

Список литературы........................................................... 184

2.4. Доверие в социальном бытии личности 185

Этико-социологический подход к доверию как базовой характеристике

общества и личности........................................................ 185

Изучение доверия в социальной науке Основные

положения концепции социального капитала.................. 190

Вера и доверие в философии и психологии

и различия между ними..................................................... 195

Онтологические функции доверия................................... 197

Личностное доверие как двухполюсная

установка........................................................................... 200

Доверие к себе как условие субъектное™....................... 205

Психологические особенности личности,
доверяющей себе и другому 208

Список литературы........................................................... 212

Раздел 3. Самосознание, самовыражение, самопрезентация

личности 214

3.1. Самосознание личности 214

Определения самосознания.............................................. 214

Содержание самосознания 217

Структура самосознания 228

Факторы динамики самосознания и Я-концепции 232
Список литературы........................................................... 238

3.2. Самовыражение личности в общении............................ 241

Функции и индивидуальные особенности
самовыражения личности в общении 241

Самораскрытие в межличностном общении:

виды, характеристики и функции..................................... 247

Влияние личности реципиента и отношений

с ним на процесс самораскрытия..................................... 254

Стратегии и тактики самопредъявления.......................... 258

Список литературы........................................................... 264

3.3. Самопрезентация личности и отношение

к внешнему Я 265

Субъектность самопрезентации личности...................... 265

Конструирование внешнего облика

как проблема бытия личности.......................................... 268

Социально-психологические причины

«сворачивания» презентаций внешнего Я....................... 271

Виды самоотношения к внешнему Я............................... 279

Отношение к своему внешнему облику

в кризисные периоды жизни............................................. 286

Бытие субъекта: самопрезентация

и отношение к внешнему Я.............................................. 292

Список литературы........................................................... 294

Раздел 4. Личность и общение................................................ 297

4.1. Личность как субъект общения....................................... 297

Понятие об общении 297

Субъект общения и субъектность в общении.................. 302

Направления преобразовательной

активности субъекта общения.......................................... 306

Особенности изучения затрудненного

и незатрудненного общения............................................. 309

Варианты социально-психологических портретов

субъекта затрудненного общения.................................... 313

Трансформации социально-психологических результатов взаимодействия в процессе

затрудненного общения.................................................... 319

Схема анализа социально-психологических

и личностных особенностей субъектов общения............ 324

Список литературы........................................................... 328

4.2. Ценностно-смысловые аспекты общения...................... 331

Смысловая сфера личности.............................................. 331

Ценности личности........................................................... 334

Типология систем ценностных ориентации

личности в философии и психологии.............................. 336

Смыслы жизни личности................................................... 341

Многообразие индивидуальных

жизненных смыслов.......................................................... 349

Ценности и смыслы личности как детерминанты

ее общения с окружающими............................................. 351

Направленность личности в общении.............................. 355

Методики исследования ценностей

и смыслов личности 359

Список литературы........................................................... 361

4.3. Когнитивные и мотивационные аспекты
межличностного общения................................................. 362

Когнитивные стили и их влияние

на процесс общения.......................................................... 362

Когнитивная сложность и ее влияние
на межличностное общение 369

Структура и основные характеристики
социально-перцептивных оценок личности 371

Характеристики мотивации

межличностного общения................................................ 375

Список литературы........................................................... 381

4.4. Эмпатия в межличностном общении............................... 382

Современные подходы к определению природы и

форм проявления эмпатии личности................................ 382

Функции эмпатии в межличностном общении................ 387

Представление об эмпатийной личности......................... 390

Социально-психологические факторы изменения

характеристик эмпатии..................................................... 391

Феномен «сворачивания» эмпатии

в ситуациях затрудненного общения............................... 397

Методы определения степени

эмпатийности личности.................................................... 401

Список литературы........................................................... 403

Раздел 5. Личность в профессиональной, семейной

и экстремальной ситуациях 405

5.1. Профессиональная Я-концепция и карьера

личности.............................................................................. 405

Профессиональная Я-концепция.

Определения профессиональной Я-концепции............... 405

Содержание и характеристики

профессиональной Я-концепции...................................... 411

Структура профессиональной Я-концепции.................... 413

Типы профессиональных Я-концепций............................ 416

Половая дифференциация в специфике характеристик типов профессиональных

Я-концепций....................................................................... 420

Определение и изучение карьеры в психологии.............. 422

Факторы карьеры............................................................... 427

Критерии типологий карьер 430

Половые и тендерные особенности выбора, планирования, реализации личности

в ее карьере........................................................................ 431

Список литературы........................................................... 441

5.2. Личность в экстремальной ситуации.............................. 444

Сущность экстремальной ситуации................................. 444

Современные теоретические подходы

к анализу личности в ЭС 447

Личностно-ситуационное взаимодействие

в экстремальной среде...................................................... 449

Стадии переживания личностью экстремальных

ситуаций 454

Дезадаптация и адаптация личности

в экстремальных ситуациях 456

Позитивные функции экстремальных ситуаций

в развитии личности 460

Толерантность личности к экстремальным

ситуациям.......................................................................... 462

Список литературы........................................................... 466

5.3. Личность преступника и девиантное поведение™____ 467

Личность преступника как междисциплинарная
категория............................................................................ 467

Личность преступника в криминальной

психологии........................................................................ 470

Структура личности преступника.................................... 472

Девиантное и преступное поведение............................... 475

Проблемы эмпирического изучения девиантного
поведения и девиантной личности 486

Список литературы........................................................... 490

5.4. Социальная психология пола и полового

поведения личности 492

Пол и тендер..................................................................... 492

Личность и тендерные группы 502

Тендерная идентичность личности.................................. 511

Социально-психологическая характеристика

понятий маскулинности и фемининности....................... 519

Список литературы........................................................... 530

5.5. Взаимоотношения личности в семье 531

Виды семейных взаимоотношений.................................. 531

Стадии развития семейных отношений........................... 533

Признаки деструкции и классификация
деструктивных отношений 535

Специфические особенности конфликтов

в стабильных и нестабильных семьях.............................. 544

Последствия деструктивных взаимоотношений

в семье............................................................................... 550

Список литературы........................................................... 552

Раздел 6. Психологическая безопасность

и психологическая помощь личности 554

6.1. Психологический подход к здоровью личности........... 554

Основные составляющие здоровья личности.................. 554

Критерии духовного здоровья личности......................... 560

Стратегии реагирования личности на болезнь 564 Факторы, способствующие повышению

уровня здоровья личности................................................ 566

Принципы и приемы психического оздоровления

личности............................................................................ 568

Список литературы........................................................... 571

6.2. Основные подходы и критерии психологической
безопасности личности...................................................... 572

Приоритеты в обучении.................................................... 572

Психическое и психологическое здоровье 574

Психологическая безопасность........................................ 576

Личностный смысл и безопасность личности................. 581

Смыслообразующее обучение как фактор,

обеспечивающий безопасность личности........................ 585

Список литературы........................................................... 588

6.3. Психоаналитический подход в психологии личности

и его применение к групповым практикам 589

Три уровня психической организации личности 589

Структурная (трехкомпонентная) теория

3. Фрейда 592

Защитные механизмы личности....................................... 593

Методы изучения личности в психоанализе 600

Личностное взаимодействие аналитика
и пациента 602

Практика групповой психоаналитической работы 606
Список литературы........................................................... 610

6.4. Социально-психологическая помощь «трудному»
партнеру 611

Понятие о «трудном» партнере общения........................ 611

Виды «трудных» партнеров и затрудненного
общения............................................................................. 613

Принципы выхода из ситуаций затрудненного

общения............................................................................. 615

Пример ключевых аспектов программы социально-психологического тренинга, направленного на изменения представлений о себе и другом как трудном партнере общения. Видеотренинг профессионального общения

педагогов........................................................................... 621

Список литературы........................................................... 634

6.5. Профилактическая психологическая помощь

личности.............................................................................. 635

Понятие о психологической помощи............................... 635

Случаи обращения к профессиональному

психологу.......................................................................... 639

Особенности поведения людей, избегающих
профессиональной психологической помощи 640

Права и обязанности психолога и клиента...................... 642

Познание себя и психологическая помощь..................... 647

Список литературы........................................................... 652

Введение

Изучение личности человека всегда занимало централь­ное место в психологической науке. Двадцатый век — это век интенсивного развития психологии, определивший ориентиры рассмотрения личности. На протяжении всего двадцатого столетия создавались теории, концепции, от­ражающие психологические представления о личности че­ловека. Множественность интерпретаций личности, пред­ставлений о ее структуре, источниках развития, форми­рования и изменения, с одной стороны, продемонстрировали сложность изучаемого феномена, а с другой стороны, актуализировали чувство неудовлетворенности, возникаю­щего в процессе восприятия прекрасной мозаики, под на­званием «психология личности», но все-таки «мозаики», распадающейся на различные фрагменты.

В настоящее время наблюдается тенденция к рассмот­рению целостной личности, что привело к ее изучению как развивающейся системы, к исследованию личности в различ­ных контекстах ее бытия, к изучению презентаций ее целост­ности посредством ряда интегральных феноменов. А.Г Асмо-лов, подводя итоги исследования личности в психологии, подчеркнул, что «При всем многообразии подходов к пони­манию личности в истории познания и обыденной жизни ста­новится все более очевидным, что именно многомерность выступает как сущностная характеристика личности... Та­кой подход позволяет, по мнению А.Г. Асмолова, «охарак­теризовать историю открытий различных измерений лич­ности в действительности... Данное положение послужило основанием интеграции различных идей авторов предлагае­мого учебного пособия, базой для включения в него наибо­лее актуальных направлений измерения личности.

Особое место отводится в различных разделах учебно­го пособия пониманию личности как субъекта. Категория субъекта используется в качестве системообразующего фактора целостности личности и ее жизненного пути, она выступает как методологический принцип понимания чело­веческого бытия. Концепция личности как субъекта жиз­ненного пути, бытия подчеркивает не только зависимость личности от ее жизни, но и зависимость жизни от личнос­ти, их взаимосвязь. Как отмечает ряд авторов, субъект­ность — это новое качество бытия, подразумевающее раз­витую способность преобразовывать себя и окружающий мир.

В учебном пособии сделан также акцент на том, что при всем многообразии современных трактовок личности их объединяет стремление обратиться к специфическому со­держанию личности: к ее смысловому измерению, к внут­реннему миру, к его презентациям. В учебном пособии отмечается формирование в современной психологии лич­ности смыслоцентрированного подхода, отражающего идеи целостного изучения личности.

Учебное пособие состоит из шести разделов, каждый из которых решает свои задачи целостного рассмотрения лич­ности. В первом разделе на основе исторического анализа развития идей, касающихся личности человека, выделяют­ся интегральные характеристики личности, описывается пси­хологическое пространство личности и его границы. В нем ставится проблема поиска «личностного в личности», при­водится хронология становления смыслоцентризма в отече­ственной психологии. На основе метасистемного подхода вы­страивается интегративная модель смыслообразования.

Содержание второго раздела является логическим раз­витием идей целостного подхода к личности. В нем обсуж­дается вопрос о становлении психологии человеческого бытия, выделен «бытийный подход» к рассмотрению струк­туры личности и ее динамики, рассматривается личность

как субъект различных бытийных пространств, как субъект со-бытия. Особое внимание уделяется описанию характе­ристик жизненного пространства личности, ее стратегиям взаимодействия со средой. В рамках проблемы «личность и бытие» рассматриваются онтологические функции доверия как базовой характеристики не только личности, но и ее бытия, подчеркивается, что доверие к себе является важ­нейшим условием становления субъектности.

В третьем разделе представлены сложные образова­ния, обеспечивающие взаимодействие личности с бытием, определяющие его и преобразующие как личность, так и бытие. В нем интегрированы представления о самосознании личности, выделены факторы динамики самосознания и фор­мирования Я-концепции. Важным аспектом рассмотрения личности в третьем разделе книги является обращение к различным способам презентации ее внутреннего мира, сло­жившейся Я-концепции. В нем обсуждается проблема са­мовыражения личности, виды, характеристики, функции самораскрытия. С точки зрения взаимосвязей личности и ее бытия анализируется такой интегральный феномен, как са­мопрезентация личности. Субъектность самопрезентации личности рассматривается сквозь призму отношения к сво­ему внешнему Я. Особенности конструирования внешнего облика, социально-психологические причины «сворачива­ния» презентаций внешнего Я, отношение к своему внеш­нему облику в кризисные периоды жизни обсуждаются в качестве важнейших проблем бытия субъекта.

Четвертый раздел, продолжая и развивая общий за­мысел, вводит личность в одно из важнейших пространств ее бытия — в пространство межличностного общения. В нем личность рассматривается как субъект общения, пред­ставлены направления преобразовательной активности субъекта общения, вводится новая типология субъектов общения: субъект затрудненного и незатрудненного обще­ния, предлагается схема анализа социально-психологичес­ких и личностных особенностей субъектов общения. В этом

разделе уделяется также большое внимание ценностно-смысловым характеристикам личности. Они обсуждаются как детерминанты общения. Выделяется направленность лич­ности в общении, как феномен, интегрирующий ценности и смыслы личности. Наряду с ценностно-смысловыми пара­метрами личности в качестве детерминант общения рас­сматриваются когнитивные стили, когнитивная сложность и их влияние на межличностное общение, структура и осо­бенности социально-перцептивных оценок личности, харак­теристики мотивации межличностного общения. Заверша­ет данный раздел обсуждение проблемы эмпатии личности. Особую ценность представляют сведения о социально-пси­хологических факторах изменения характеристик эмпатии, описание феномена «сворачивания» эмпатии в ситуациях за­трудненного общения, который свидетельствует о качествен­ных изменениях личности в результате ее взаимодействия с отличающимися своей модальностью аспектами бытия.

Пятый раздел объединяет те вопросы психологии лич­ности, которые ставятся в связи с ее рассмотрением в раз­личных социальных контекстах. Личность и ситуация — про­блема, фиксирующая не только взаимодействие между ними, но и необходимость изучения целостной личности в целостном мире, представленном в главных сферах ее са­мореализации: в профессии и в семье. Современная ситуа­ция социального развития личности может приобретать ха­рактер экстремальной ситуации, приводить к девиантному и преступному поведению.

Большое значение для рассмотрения личности в совре­менной психологии приобретают исследования профессио­нальной Я-концепции, создание типологии карьер, описа­ние половых и тендерных особенностей выбора, планирова­ния, реализации личности в ее карьере. Не менее важным аспектом изучения личности выступает анализ стадий пе­реживания личностью экстремальных ситуаций, выделение позитивных функций экстремальных ситуаций в развитии

личности, тех ее качеств, которые определяют толерант­ность к экстремальным ситуациям.

Особое место в психологии личности занимает изуче­ние личности преступника. Читатели книги познакомятся с дискуссией, предметом которой является определение спе­цифических особенностей личности преступника, ее струк­туры, различий между девиантным и преступным поведе­нием.

В пятом разделе также обсуждается проблема полово­го поведения личности. Необходимо отметить, что такие понятия, как тендер, тендерная идентичность отражают стремление психологов рассматривать личность как целост­ное явление. В книге представлены различные подходы к пониманию тендера, даны социально-психологические ха­рактеристики понятий маскулинности / фемининности. За­вершает данный раздел книги рассмотрение личности в кон­тексте семейных отношений. В обобщенном виде представ­лены классификации семейных отношений, выделены те особенности личности, которые оказывают влияние на ди­намику и модальность семейных отношений, показаны по­следствия деструктивных отношений в семье.

Последний раздел учебного пособия посвящен обсужде­нию психологической безопасности личности и оказанию ей профессиональной психологической помощи. Начинается этот раздел книги с рассмотрения психологического подхода к здоровью личности, с выделения основных составляющих здо­ровья личности. Исходя из общего замысла учебного посо­бия, в этом разделе особая роль отводится критериям ду­ховного здоровья личности, факторам, способствующим по­вышению уровня здоровья личности. В нем анализируются также основные подходы и критерии психологической безо­пасности личности. В контексте проблемы личностного смысла рассматривается безопасность личности, акцентируется вни­мание на том, что смыслообразующее обучение является основой безопасности личности.

Вторая часть заключительного раздела включает раз­личные психологические практики оказания помощи груп­пам населения. Здесь представлены положения психоана­литического подхода к психологии личности и его примене­ние в групповой психотерапии- В этой части приводится социально-психологическая процедура оказания помощи «трудному партнеру», описываются виды «трудных» партне­ров и затрудненного общения, формулируются принципы выхода из ситуации затрудненного общения. В нем подробно обсуждаются особенности профилактической психологичес­кой помощи личности, анализируются случаи обращения к профессиональному психологу, особенности поведения лю­дей, избегающих профессиональной психологической помо­щи, приводятся права и обязанности психолога и клиента.

Все авторы учебного пособия являются признанными специалистами в различных областях изучения личности, общения, поведения. На протяжении многих лет ими чита­ются курсы и спецкурсы для студентов психологических и непсихологических факультетов. Работы авторов учебного пособия легли в основу написания его различных разделов: 1.1. Котова Изабелла Борисовна, доктор психологических наук, профессор, чл.-корр. РАО; 1.2; 1.3; 6.2. Ермаков Па­вел Николаевич, доктор биологических наук, профессор, чл.-корр. РАО; Абакумова Ирина Владимировна, доктор пси­хологических наук, профессор; 2.1. Знаков Виктор Влади­мирович, доктор психологических наук, профессор; 2.2. Ря-бикина Зинаида Ивановна, доктор психологических наук, профессор; 2.3; 3.2; 4.3. Шкуратова Ирина Павловна, кан­дидат психологических наук, доцент; 2.4. Скрипкина Татья­на Петровна, доктор психологических наук, профессор; 3.1, 5.1. Джанерьян Светлана Тиграновна, доктор психологичес­ких наук, доцент; 3.3; 4.1. Лабунская Вера Александровна, доктор психологических наук, профессор; 4.2. Габдулина Людмила Ивановна, кандидат психологическх наук, доцент; 4.4. Менджерицкая Юлия Александровна, кандидат психо­логических наук, доцент; 5.2. Правдина Лида Рамуальдов-

на, кандидат психологических наук; Васильева Ольга Се­меновна, кандидат биологических наук, доцент; 5.3. Ми­хайлова Ольга Юрьевна, доктор психологических наук, профессор; Целиковский Сергей Борисович, кандидат пси­хологических наук, доцент; 5.4. Воронцов Дмитрий Влади­мирович, кандидат психологических наук, доцент; 5.5; 6.5. Тащева Анна Ивановна, кандидат психологических наук, доцент; 6.1. Васильева Ольга Семеновна, кандидат биологи­ческих наук, доцент; 6.3. Ульяницкий Сергей Лаврентье­вич, старший преподаватель; 6.4. Бреус Елена Дмитриев­на, кандидат психологических наук, доцент.

П.Н. Ермаков, доктор биологических наук, профессор Чл-корр РАО

В.А. Лабунская, доктор психологических наук,

профессор

Раздел 1

СОВРЕМЕННЫЕ ПОДХОДЫ К ПОНИМАНИЮ ЛИЧНОСТИ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

1.1. Развитие идеи личности в российской психологии

Идея личности в российской психологии: типологический подход

Личность является понятием, отражающим не только фактическое состояние индивидных и социальных свойств человека, но и понятием ценностным, выражающим его иде­ал. Идеал культурного человека «есть Ht что иное, как иде­ал человека, который в любых условиях сохраняет подлин­ную человечность» [18, с. 331]. Такой идеал трудно дости­жим, но главное в нем — это определение траектории развития и саморазвития человека. Сегодня ставится воп­рос о необходимости развития творческой личности и ее базовой культуры, включающей культуру жизненного са­моопределения, культуру труда, политическую, экономи­ко-правовую, духовную и физическую культуру, культуру межнационального и межличностного толерантного обще­ния. Личность и развитие ее сущностных сил провозглаше­ны в качестве ведущей человеческой ценности. Действитель­ное, а не формальное решение проблемы развития ценнос­тей связано с развитием ценностных ориентации личности, которые затрагивают все ее структуры. Ценностные ори­

ентации характеризуются как устойчивые, инвариантные «единицы» сознания личности. К ним относятся идеи, поня­тия, «ценностные блоки», выражающие суть нравственно­го смысла человеческого бытия. Ценностные ориентации выступают также в качестве основного компонента в сис­теме диспозиций личности и ведущего механизма социаль­ной регуляции поведения личности, ее приобщения к цен­ностям общественного сознания, культуры.

Речь также идет о формировании у личности состояния готовности к определенному способу действия, выражающе­муся в ее ориентации на те или иные ценности материаль­ной и духовной культуры. Общепсихологический подход к ценностным ориентациям заключается в рассмотрении их как элемента высших мотивационных структур жизнедеятель­ности личности. В соответствии с этим ценностные ориента­ции определяются как направленность личности на те или иные ценности (цели, стремления, идеалы) [17].

К настоящему времени психология личности имеет явно выраженный междисциплинарный и наддисциплинарный ста­тус. Междисциплинарность статуса личности определяется тем, что в составе многих из сложившихся научных областей (философии, логики, социологии, психологии, психиатрии, биологии, физиологии, генетики и др.) она диктует специфи­ческое содержание, структурные и динамические особеннос­ти их развития и становления. Обращение к «личностному» обнаруживает себя в качестве всеобщего и необходимого ус­ловия становления различных областей психологии (общей, педагогической, развития, юридической, социальной, этни­ческой и т.д.). Накопление теоретических и эксперименталь­ных данных о личности в истории российской психологии про­исходило в контексте ее основных отраслей, а также в ряде смежных с нею наук: педагогике, философии, социологии, этике.

Наддисциплинарный статус идеи личности обусловлен присутствием в истории русской философской и социологи­ческой мысли основных категорий и способов интерпретации

феномена «личность», задающих ценностное и предметное содержание для конкретных научных дисциплин. Историчес­кий контекст оказывал прямое и косвенное влияние на спосо­бы существования, репрезентацию и трансформацию идеи личности, на переосмысление феномена «личность», его тео­ретическую, методологическую и эмпирическую трактовку, на смену основных теоретических концепций личности. Ко вто­рой половине XIX в. четко обозначились два направления в изучении человека. Первое связано с естественно-научным по­ниманием человека (Н.Г Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев, М.А. Бакунин, И.М. Сеченов и другие). Второе направление в изучении человека связано с традициями рус­ского идеализма (К.Д. Кавелин, B.C. Соловьев, Л.И. Шестов, Н.Я. Грот, М.М. Троицкий, СЛ. Франк, Л.П. Карсавин, Н.А. Бер­дяев, А.Ф. Лосев, И.О. Лосский, А.И. Введенский и др.). Факти­чески на протяжении последующих десятилетий эти два на­правления находились в противостоянии.

Формирование предпосылок развития психологии лично­сти происходило не только в рамках философии и социоло­гии. Не меньшее значение для последующего становления и развития личностной проблематики имели исследования оте­чественных ученых по психофизиологии, физиологии орга­нов чувств, физиологии мозга, физиологии высшей нервной деятельности и другим естественнонаучным дисциплинам (П.К. Анохин, В.М. Бехтерев, А.Ф. Лазурский, П.Ф. Лесгафт, И.П. Павлов, И.М. Сеченов, А.А. Ухтомский и др.)

Философско-социологические и естественно-научные предпосылки создали два типа рассмотрения личности: субъектный и объектный, следствием которых явились плохо совмещаемые друг с другом представления о различных сторонах и свойствах конкретного бытия человека. В даль­нейшем это привело к потере «целостности» личности, по­степенно приобретшей характер смысловой декларативной установки, которая, хоть и безоговорочно принималась и провозглашалась представителями обоих направлений, все же не была реализована в их исследованиях.

Можно выделить четыре исторически сложившиеся способа существования идеи личности, четыре типа пост­роения научных знаний о личности, то есть можно типо-логизировать факты исторической динамики российской пси­хологии личности.

Исторически сложившийся первый тип построения пси­хологии личности выделился в конце XIX начале XX в. Для этого периода наиболее существенным было появле­ние самой идеи личности. Превращение человека в лич­ность рассматривалось как идеальная модель, как социаль­но желаемый итог развития.

Логика «самоопределения» идеи личности в обозначен­ный период истории равным образом раскрывается в общих, закономерно сменяющих друг друга способах существова­ния: в виде философской идеи (недостаточно определенной и операционально проработанной) и в виде совокупности сво­их феноменологических воплощений. Таким образом, «само­определение» идеи личности можно трактовать как поиск де­финиций и наиболее адекватного для нее проблемного поля.

«Личностное», выступая в виде философской идеи, вы­разилось в ряде понятий, таких как «целостность», «гармо­ничность», «свобода», «всесторонность развития», «субъект», «субъект воления», «свобода воли», «оригинальность», «су­веренность», «гуманность», «идеальная личность», «интеграль­ная личность», «превращенная личность», «симфоническая личность», «индивидуальность». Совокупность феноменологи­ческих «воплощений», означавших для исследователей суть «личностного» и являвшихся предметом собственно психоло­гического анализа, отразилась в понятиях «сознание», «воля», «душа», «потребность», «активность», «темперамент», «ха­рактер», «нравственное поведение», «способности», «идеалы», «мотивы», «установки», «настроения», «нравственные чув­ства», «переживания».

Данный период существования идеи личности отразил­ся в опыте построения целостных психологических концеп­ций личности, сочетающих в себе философский и конкрет­

но-психологический аспекты. Таковы концепция человека как интегрального феномена, характеризующегося логико-зна­чимой взаимосвязью всех существенных компонентов его личности (П.А. Сорокин); концепция развития личности путем психических превращений и преобразований внут­ренних личностных форм (М.М. Троицкий); идея целост­ной личности и ее пространственных границ (Л.П. Карса­вин); попытка понять специфику познающего мир субъек­та (Л.И. Шестов); учение о «вечном» человеке и о чело­вечестве как едином существе (B.C. Соловьев); метафизи­ческая трактовка личности (Н.Я. Грот); «цельные учения о человеке» (В.М. Бехтерев); намеченный Л.С. Выготским путь преодоления разрыва между описательной и объяснитель­ной психологией в трактовке личности как «вершинной про­блемы» психологии; опыт построения общепсихологической теории личности Д.Н. Узнадзе; теория Я как активного деяте­ля в среде М.Я. Басова; первая типология личности А.Ф. Ла-зурского и др.

На рубеже 20^- 30-х гг. XX в. становится популярным тезис: «Изучать человека как активного деятеля». Однако он не решал проблему активности, так как не была преодо­лена тенденция биологизации человека.

Второй тип построения психологии личности, выде­лившийся в 30-60-е в XX в. гг., определялся логикой со­хранения идеи личности в столкновении с обществом, унич­тожавшим «личностное» в человеке.

Оформившаяся стратегия «борьбы» за идею личности с «внешним противником» фактически отражала борьбу про­тив идеи личности как таковой, так как происходила под­мена реального изучения феномена «личность» замещаю­щим и активно принимаемым «образом личности», скроен­ным по чертежам и эскизам господствующей идеологии.

Идея личности, разрабатываемая в эти годы, выступает в своих превращенных формах: в проявлениях политико-иде­ологического редукционизма (в выдвижении лозунгов вмес­то прояснения сущности, в поиске признаков «советского

человека»); в конструировании «советского менталитета»; в проявлениях физиологического редукционизма (в подмене психологических особенностей личности биологическими «чер­тами», т.е. силой, уравновешенностью, подвижностью, ла­бильностью нервных процессов и т.д.); в проявлениях фило-софско-методологического редукционизма.

Наметившийся в это время подход к объяснению био­логической и социальной детерминации психического поз­волил в дальнейшем разграничить общебиологические, пси­хологические и социально-психологические аспекты в изу­чении личности, прежде всего ее активности.

Начинаются поиски новых подходов к реализации марк­систского положения о социальной сущности индивида. Одна за другой выдвигаются гипотезы и концепции понимания при­роды психической активности субъекта. Это, прежде всего, исследования П.П. Блонского, М.Я. Басова, Л.С. Выготского, Д.Н. Узнадзе, СЛ. Рубинштейна, Б.Г Ананьева. Активность продолжала оставаться наиболее изучаемым и основным ас­пектом исследований личности, которые опирались на по­явившуюся дифференцированную концепцию биологической активности как общего свойства любого животного организ­ма, в том числе и человека (П.К. Анохин, Н.А. Бернштейн). Проблема активности становится той ареной, на которой стал­кивается эмпирическая и поведенческая психология. С меха­нистическим подходом к трактовке проблемы активности вы­ступил КН. Корнилов, реактологические построения кото­рого задали модель человека «реагирующего».

Психологам 50-60-х гг. XX в. импонировала мысль об изучении личности как проблемы ее индивидуальных разли­чий, которая была блестяще реализована в работах Б.М. Теп-лова и его школы (В.Д. Небылицын, Н.С. Лейтес, B.C. Мерлин). В работах Б.М. Теплова по индивидуально-психологическим различиям отрабатывалась значимая идея психологии лич­ности идея направленности личности, которая обнару­живает себя в склонностях к определенной деятельности. Б.М. Теплов называл человека «творцом своей индивидуаль­

ности», не умаляя при этом роли природных предпосылок, индивидуально-типологических особенностей.

Идеей интеграции знаний о человеке были пронизаны основные работы Б.Г Ананьева, который репрезентировал себя в психологии именно как автор разносторонних идей человекознания, их комплексного решения, интеграции и синтеза. В его работах дана развернутая характеристика понятий «индивид», «личность», «субъект деятельности». Им сделан вывод, что свойства личности развиваются на всем протяжении жизненного пути человека, создавая его биографию.

Начиная с работ Б.Г. Ананьева, характеристика челове­ка как субъекта деятельности становится основополагающей. Внесение категории субъекта деятельности оказалось очень продуктивным: оно помогло раскрыть способ организации личностью жизни. Именно в это время была сформулирова­на задача построения общепсихологической теории личнос­ти. Стало очевидно, что категория субъектности раскрыва­ет личность не только индивидуально, но и типологически. Уровни активности личности, т. е. мера субъектности, были выбраны в качестве типологических критериев. Построение типологии через категорию субъекта жизнедеятельности об­наружило область исследования, где непосредственно пе­ресекались интересы общей и социальной психологии. Была поставлена задача объяснить, как личность отражает и вы­ражает, реализует в личной и общественной жизни обще­ственные тенденции.

Типизацию личности, поиск оснований для нее провели К.А. Абульханова-Славская, Л.И. Божович, Б.И. Додонов, B.C. Мерлин, Б.Д. Парыгин и др.

Третий тип построения психологии личности, концеп­ция середины 60-х конеца 80-х гг. XX в, характеризо­вался «возрождением» идеи личности в ситуации амбива­лентного отношения общества к «личностному» в человеке. «Возрождение» идеи личности обнаруживает себя следую­щими процессами: превращением понятия «личность» в фо­новое условие обсуждения любых психологических проблем

(укореняется традиция «приговаривания» слова «личность» в любых контекстах); пониманием личности как особой цен­ности и условия осмысления целостности психического («стягивание» к проблеме личности всех проблем, реализа­ция структурного, комплексного, а затем и системного под­ходов); проблематизацией понятия «личность», поиском «мира человека и человека в мире», феноменологических коррелятов существа «личностного» (в виде вопросов о про­странстве существования личности, о начале личностной истории, о развитии как имманентном условии бытия лич­ности, о соотношениях понятий «индивид», «индивидуаль­ность», «личность»).

Возрождающаяся идея личности заявляла о себе в эф­фектах «самоопределения личности в группе» (А.В. Остро­вский), «устойчивости и автономии личности» (В.Э. Чудновс-кий), «неадаптивности в индивидуальной деятельности и со­циуме» (В.А. Петровский), «самодвижения деятельности» (А.Н. Леонтьев), «выхода личности из кризисных ситуаций» (Б.С. Братусь), «смыслообразования» (А.Н. Леонтьев, А.Г. Ас-молов), «взаимоотражения в межиндивидуальных контак­тах», «психологического времени личности» (А.А. Кроник).

В теоретических разработках логика «возрождения» идеи личности обнаруживает себя стремлением исследователей установить «ядерные» характеристики личности как уникаль­ного сущего.

К концу 80-х годов стало понятно, что личность рас­сматривалась разными авторами с позиций, часто проти­воречащих друг другу, т. е. личность как психологический феномен исследовалась, исходя из различных посылок, ко­торые давали неравнозначные возможности предсказывать, понимать и развивать ее.

Неудовлетворявшее психологов статическое рассмот­рение личности постепенно стало замещаться требования­ми ее динамического понимания. Тезис о диалектике лично­сти при наличии в ней тенденций к сохранению направленно­сти возбуждал вопрос о структуре личности, а позже — о понимании личности как системного качества, или сис­

темного образования (А.Н. Леонтьев, Б.Ф. Ломов). Шло со­поставление основных моделей структуры личности, пред­ложенных В.Н. Мясищевым, Б.Г. Ананьевым, А.Г. Ковале­вым, К.К. Платоновым, B.C. Мерлиным, А.Н. Леонтьевым. Однако предлагаемые структуры личности оставались в зна­чительной степени лишь многомерными теоретическими мо­делями.

Пытаясь описать реальность, стоящую за понятием «лич­ность», А.Н. Леонтьев [7] попытался решить задачу выявить ее действительные «образующие». Им была предложена кон­цепция развития личности как системного качества индивида.

Под влиянием работ вышеназванных авторов четко вы­рисовалась задача системно-уровневой концепции развития личности, диахронического, то есть развертывающегося во времени строения жизненного пути личности и соединения структурно-статического подхода к личности с процессуаль­но-динамическим (А.Н. Леонтьев, А.Г Асмолов, К.А. Абуль-ханова-Славская, Б.Ф. Ломов).

Четвертый тип построения психологии личности вы­делился в последнее десятилетие XX в. и характеризуется логикой «самоосуществления» идеи личности, что стало воз­можным в обществе, ищущем путь к человеку как личности.

На этом этапе сохраняются многие особенности тре­тьего периода, но при этом усиливается внимание к ме­тодологическим проблемам. Феноменологические аспекты личности становятся господствующими в ее проблематике. Открываются «новые» грани личности: персонализация, субъ-ектность, неадаптивная активность и др. Осуществляются пересмотр и оценка теоретического и эмпирического мате­риала, наработанного в предыдущие периоды. Одновременно усиливается противостояние психологических школ. Про­исходит выход на иную парадигму.

«Самоосуществление» идеи личности манифестирует себя «вечными» ценностями (таковы категории «духовнос­ти», «целостности», «свободы», «ответственности», «само­строительства», «развития», «бессмертности»). В своих фе­номенологических воплощениях «самоосуществление» идеи личности представлено такими предметами психологичес­

кого исследования как «выбор», «нравственность личнос­ти», «отраженная субъектность», «со-бытийная общность». В теоретических разработках логика «самоосуществления» идеи личности представлена общепсихологическими концеп­циями «социогенеза личности» (B.C. Мухина), «виртуальной, отраженной и возвращенной субъектности» (В.А. Петровский), «развития субъективной реальности в онтогенезе» (К.А. Абуль-ханова-Славская, В.И. Слободчиков), «жизнедеятельности личности» и другими. Одновременно происходит рефлексия самой истории психологии личности, возвращающая из заб­вения имена, восстанавливающая прерванные диалоги внут­ри эпох и между эпохами.

К концу этого периода изменился «образ» концепций лич­ности; они превратились в более операциональные и услож­ненные. Это подтверждают исследования А.Н. Леонтьева, Б.Ф. Ломова, А.В. Петровского, А.Г. Асмолова, В.В. Давыдо­ва, В.П. Зинченко, Б.С. Братуся, В.В. Столина, В.А. Петров­ского, B.C. Мухиной.

В настоящее время наблюдается тенденция к рассмот­рению целостной личности, что является проявлением ин-тегративной тенденции, которая коснулась не только по­нимания самого феномена личности, но и ее социальных детерминант. Все это не замедлило преобразовать задачу «изучения целостной личности» в задачу «изучения целост­ной личности в целостном мире», рассмотрения человека как целостной развивающейся системы, определения места человека в современном мире с его все усложняющимися проблемами [6].

Характеристика личности в концепциях отечественных психологов

Начиная с 80-х годов XX в. по настоящее время, ис­следования личности располагались в континууме оптималь­ность (высшие уровни развития и достижения) — песси-мальность (кризисные, регрессивные или связанные с пре­

одолением трудностей). Это время, по образному выраже­нию А.В. Брушлинского, было периодом ренессанса концеп­ции субъекта. Последующие десятилетия стали временем ее дальнейшей разработки. Психология субъекта разраба­тывалась, прежде всего, в российской науке. Трактовка лич­ности как феномена субъектности не была для отечествен­ной психологии новой. Так, концепция субъекта разраба­тывалась СЛ. Рубинштейном и Д.Н. Узнадзе еще в 20-е годы XX в. Позже она была конкретизирована Б.Г Ананье­вым, а с момента выхода в свет книги СЛ. Рубинштейна «Человек и мир» (1973) стала широко распространяться, конкретизироваться и развиваться КА. Абульхановой-Слав-ской, А.В. Брушлинским, В.П. Зинченко, В.А. Петровским, В.И. Слободчиковым, В.А. Татенко и многими другими.

Концепция субъектности личности пришла на смену кон­цепциям 60-70-х годов, которые разрабатывали гуманис­тический подход к личности с его идеалом формирования всесторонне развитой личности. Для нового этапа развития субъектного подхода центральной стала не констатация у личности неких ценностей, мировоззрения, основанного на морально-этических принципах, а выявление того, как лич­ность решает глобальные проблемы и задачи.

В контексте категории субъекта рассмотрение личнос­ти приобрело явно выраженный аксиологический¹ акцент. Основанием развития категории субъекта стала концепция человека СЛ. Рубинштейна, который дал классическое по­нимание субъекта как активности и дополнил его опреде­лениями самодетерминации, саморазвития и самосовершен­ствования.

Для понимания субъектности принципиальным являет­ся положение СЛ. Рубинштейна о двух основных способах существования человека в мире и соответствующих этим

Аксиология — теория ценностей — философское учение о природе ценностей, их месте в реальности и о структуре ценност­ного мира, то есть о связи различных ценностей между собой, с социальными и культурными факторами и структурой личности [19].

способам отношений его к жизни. В первом случае жизнь не выходит за пределы непосредственных связей, в кото­рых живет человек. При этом он находится весь внутри жизни и относится лишь к ее отдельным явлениям, но не к жизни в целом. Отсутствие отношения к жизни в целом объясняется тем, что человек не выключается из жизни и не может выйти за ее пределы для рефлексии.

Второй способ существования связан с рефлексией, ко­торая приостанавливает, прерывает непрерывный процесс жизни и позволяет человеку мысленно выйти за ее преде­лы, занять позицию вне ее. Он считал, что с рефлексии начинается философское осмысление жизни.

Первому способу существования соответствует рассмот­рение человека в системе «объект — деятельность — субъект». На этом уровне человек предстает как «парци­альный» субъект различных видов активности и деятельно­сти (познания, общения, труда и т.д.). Второй способ суще­ствования характерен для человека, способного выйти за пределы конкретных ситуаций и отнестись к жизни как к целому. В этом случае человек рассматривается как при­надлежащий системе более высокого уровня «мир — бы­тие — субъект жизни».

Субъектность предполагает позицию творца собствен­ного жизненного пути, инициирует все виды человеческой активности и способствует ее результативности. Субъект­ность не является врожденной характеристикой человека и не свойственна только выдающимся личностям. Субъект­ные качества могут развиться в каждом человеке.

О высшем уровне и качестве субъекта жизни может свидетельствовать способность личности организовывать и регулировать свой жизненный путь как целое, подчинять его своим целям и ценностям. При этом особым переживани­ем субъектности является осознание и переживание смысла жизни как возможности творчества, включенности в жиз­ненные структуры, причастности к общественным ценнос­тям, полноты самовыражения и интенсивности взаимодей­ствия с жизнью.

Понимание личности как субъекта произвело перево­рот в постановке этой проблемы. Она перестала быть «кор­зиной», набором потребностей, ценностей, способностей, характера, воли, темперамента, которые ранее использо­вались при определении личности в психологии. Личность стала характеризоваться как субъект в той мере, в какой она использует свой интеллект, свои способности, подчи­няет свои низшие потребности высшим, строит свою жизнь в соответствии со своими ценностями и принципами.

Категория субъекта стала рассматриваться в качестве системообразующего фактора целостности личности и ее жизненного пути. При этом подчеркивалось, что степень влияния личности на жизненный путь определяет степень становления человека субъектом жизни. Концепция лично­сти как субъекта жизненного пути позволила рассматри­вать не только зависимость личности от ее жизни, но и зависимость жизни от личности.

Субъект — это особая категория, описывающая чело­века как источник познания и преобразования действитель­ности. Эта категория отражает активное отношение чело­века к окружающему миру и к самому себе. Субъектность понимается как центральное образование человеческой ре­альности, возникающее на определенном уровне развития личности и представляющее ее новое системное качество. Категория субъекта позволяет раскрывать качество актив­ности человека, выявить его место и роль в мире, способ­ность к деятельности, самодеятельности, самоопределению и развитию.

Субъектность — это новое качество бытия, подразуме­вающее способность к самостоятельному жизнетворчеству, способность производить изменения в мире и в самом себе. Большинством исследователей субъектность понимается как центральное образование человеческой реальности, интег­рирующее такие ее характеристики, как активность, реф­лексивность, инициативность, творчество, этическую зре­лость, самодетерминацию, саморегуляцию, осознанность, са­мостоятельность и др.

Принципиально важным остается вопрос о природе са­мого субъекта, субъектной инстанции человека. Сущностны­ми характеристиками человека как субъекта деятельности являются неисчерпаемость и новизна. Человек как субъект сочетает в себе индивидуальность и универсальность, инди­видуальное, особенное и всеобщее, организменное и лично­стное, социальное и биологическое, индивидуальное и об­щественное.

Субъектная активность выступает наиболее существен­ным фактором развития и специфическим «индикатором индивидуальности». Категория субъекта интегрирует все другие и связывает их в единую систему. Психологическая сущность человека — это живая и, в своих высших прояв­лениях, осознанная субъектная интенция¹ . Она выражается в стремлении воспроизвести и реализовать по максимуму свой психический потенциал, развить свою психику до воз­можных пределов совершенства, сохранить этот уровень как можно дольше, обеспечивая тем самым становление и развитие личностных структур с их «отношенческой» соци­альной сущностью и своей индивидуальностью, сущностно обнаруживающей себя в пространстве неповторимого Я.

К концу 80-х годов XX в. личность стала рассматри­ваться как «системное качество», то есть как специфичес­кое качество, которое характеризует индивида именно как личность. А.Н. Леонтьев [7] предложил рассматривать лич­ность как момент деятельности и как ее продукт. Поиск от­вета на вопрос о сущности личности заставил его рассмот­реть личность как психологическое новообразование, кото­рое ...формируется в жизненных отношениях индивида в результате преобразования его деятельности» [7, с. 172]. Он считал, что «личность человека ни в коем смысле не явля­ется предшествующей по отношению к его деятельности, как и его сознание, она ею порождается».

То обстоятельство, что при этом трансформируются, меняются и некоторые его особенности как индивида, со­ставляет не причину, а следствие формирования его лич­ности. А.Н. Леонтьев считал, что «индивидное» под влияни­ем развития и формирования человека изменяется, но не переходит в личностное. «Личностное» же новообразование формируется только под влиянием разнообразных и много­численных форм деятельности человека, т. е., совершая де­ятельность, человек производит свою личность.

Положив в основу понимания личности категорию пред­метной деятельности, анализ ее внутреннего строения, ее опосредствовании и порождаемых ею форм психического отражения, А.Н. Леонтьев выдвинул тезис, что реаль­ным базисом личности человека является совокупность его общественных по своей природе отношений к миру, отно­шений, которые реализуются его деятельностью, точнее совокупностью его многообразных деятельностей» [7, с 183].

Из этого следует, что исходными единицами психоло­гического анализа личности является не действия, не опе­рации, не психологические функции, а деятельность субъ­екта. Реальное основание личности человека он видел не в глубинах его природных задатков и влечений и даже не в приобретенных им навыках, знаниях и умениях, а в той системе деятельностей, которые реализуются этими зна­ниями и умениями [7, с. 186].

А.Н. Леонтьев [7] исходил из того, что в психологии существует диадическая схема, и чтобы ее преодолеть, не­обходимо выделить «среднее звено», опосредствующее связь субъекта с реальным миром. В качестве этого звена была предложена категория «деятельность», которая объемлет два полюса: полюс объекта и полюс субъекта.

Он развил эту мысль дальше, показав, что в ходе раз­вития субъекта отдельные его деятельности вступают меж­ду собой в иерархические отношения, которые и характе­ризуют личность. Это и есть ядро личности. В процессе жизни человека виды и формы деятельности развиваются.

Это приводит не просто к расширению их «каталога». Про­исходит центрирование их вокруг немногих главнейших видов деятельности. Это и есть сложный процесс развития личности, который имеет свои этапы, свои стадии. Он счи­тал, что за иерархией деятельностей скрывается соотно­шение мотивов, их порождающих.

Потребность, согласно подходу А.Н. Леонтьева, перво­начально выступает как условие и предпосылка деятель­ности. Как только субъект начинает действовать, эта пред­посылка трансформируется и постепенно превращается в результат. Это положение выражено им в схеме: деятель­ность — потребность — деятельность. Он считает это поло­жение очень важным. Им было показано также, что в ходе развития человеческих потребностей развивались не сами потребности, ибо за движением потребностей скрывается развитие их предметного содержания, то есть конкретных мотивов деятельности человека. Следовательно, психоло­гический анализ потребностей неизбежно сводится к ана­лизу мотивов.

Поэтому А.Н. Леонтьев предложил исследовать «меж-мотивационные» отношения, которые, складываясь, харак­теризуют собой строение личности. Им было показано не­совпадение мотивов и целей. Это несовпадение возникает не сразу, а лишь в результате происходящего в ходе раз­вития человеческой деятельности раздвоения функций мо­тивов. Одни мотивы, побуждая деятельность, придают ей личностные смыслы — это смыслообразующие мотивы. Дру­гие, сосуществующие с первыми, выполняют роль побуди­тельных факторов. Это мотивы-стимулы.

Распределение функций смыслообразования и побуж­дения между мотивами одной и той же деятельности по­зволяет понять главные отношения, характеризующие мо-тивационную сферу личности — отношения иерархии мо­тивов. Эти отношения являются регулятивными. Осознавая свои действительные мотивы, человек ориентируется на сигналы-переживания, эмоциональные «метки» событий.

Согласно предложенной концепции, А.Н. Леонтьев следу­ющим образом характеризует процесс развития личности: «Формирование личности предполагает развитие процесса це-леобразования и, соответственно, развития действий субъек­та. Действия, все более обогащаясь, как бы перерастают тот круг действительностей, которые они реализуют, и вступают в противоречие с породившими их мотивами» [7, с. 210].

Вслед за «рубежной» для понимания проблем психоло­гии личности работой А.Н. Леонтьева «Деятельность. Созна­ние. Личность» [7] и как бы в ее продолжение вышла моно­графия А.В. Петровского «Личность. Деятельность. Коллек­тив» [9]. Им была поставлена задача охарактеризовать личность в системе межличностных отношений, в совмест­ной коллективной деятельности. А.В. Петровский сформу­лировал свои представления о соотношении биологическо­го и социального, индивидуально-типического и социаль­но-психологического в личности, отразил существующие тенденции понимания личности и поставил вопрос о том, «как личностное вписывается в сферу бытия индивида» [9]. Он предложил выделить три типа атрибуции (приписыва­ния) личностного аспекта бытия таким элементам социаль­ной общности как индивиды и предметно-заданные связи между ними.

Прежде всего, была выделена интраиндивидная личнос­тная атрибуция, которая интерпретирует личность индиви­да как качество, присущее индивидуальному субъекту, как неотделимое от него свойство. Личностное оказывается по­груженным в непосредственное пространство бытия инди­вида, а он сам выступает как единственный носитель своей личности.

Соотношение единичного и всеобщего рассматривает­ся им во внутреннем пространстве бытия индивида как свой­ство самого индивидуального субъекта. Однако он пришел к выводу, что только с помощью интраиндивидной личност-ностной атрибуции нельзя с достаточной полнотой охарак­теризовать личность.

Постановка вопроса о соотношении индивидуально-ти­пического в личности выявила несводимость личностного к

интраиндивидному. Распространив понятие «личность» на об­ласть интериндивидных отношений, А.В. Петровский [9] предложил рассматривать личность в системе устойчивых межличностных связей, которые опосредствуются содер­жанием, ценностями, смыслом совместной деятельности для каждого из ее участников. Эти связи образуют особое каче­ство групповой деятельности, которое опосредует эти лич­ностные проявления.

При таком способе интерпретации личности областью ее определения стало пространство межиндивидуальных связей, то есть не сам индивид, а процессы, в которые включены по меньшей мере два индивида. В этом случае личность как бы приобрела собственное бытие, отличаю­щееся от бытия индивида. Однако и интериндивидный спо­соб интерпретации личности имел свое ограничение и по­буждал к постановке новых проблем.

Прежде всего, это касалось вопроса о том, продолжа­ет ли личность как системное качество взаимодействую­щих индивидов существовать за пределами общей для них ситуации, то есть за пределами актуального взаимодей­ствия. Открытым был также вопрос: не следует ли эффек­ты воздействий (позитивные и негативные) выделить в осо­бую категорию психологических явлений, хотя и связан­ных, но не отождествимых с проявлениями социальной активности воздействующих лиц. Ответ на эти вопросы поз­волил открыть еще один способ интерпретации личности как системного качества — метаиндивидную личностную атрибуцию.

Личность индивида на этот раз была вынесена за рамки не только индивидуального субъекта, но и актуальных свя­зей этого субъекта с другими, за пределы совместной дея­тельности с ними. Здесь личностное как бы вновь погружа­лось в пространство бытия, но не самого индивида, а дру­гого или других. В этом случае речь шла о силе воздействия личности субъекта на другого индивида.

Введение понятия «метаиндивидная» атрибуция пред­полагало ответ на вопрос о том, кто и каким образом пред­ставлен в личности данного индивида. В исследованиях иде­альной представленности индивида в других личность в своем «бытии-для-других» выступила как относительно автоном­ная (отчужденная, независимая) от самого индивида, как проблема инобытия индивида или точнее его идеального бытия.

А.В. Петровского [9] заинтересовал вопрос об измене­нии смысловых образований индивида при воздействии дру­гих. Эти эффекты воздействия были обозначены термином «вклад». Было высказано предположение, что «вкладом» являются не всякие изменения в поведении и сознании дру­гого человека, а только те, которые значимы для самооп­ределения, для постановки и решения собственных проблем и задач этого «другого». В данном случае анализировался не «зеркальный эффект», а эффект присутствия одного индивида в «Зазеркалье» общения с другим индивидом.

Одновременно с проблемой «вклада» и его возврата возник более сложный вопрос — о форме и механизме иде­ального присутствия одного индивида в другом. Надо было решить вопрос: мыслить ли это присутствие как нечто ста­тическое или же находящееся в динамике? Статическая пред- ставленность означала бы относительную неизменность вкладов субъекта в жизнедеятельность другого человека. В этом случае «инобытие» индивида было сходно с ролью постоянного советчика, референта и т.д.

Динамическая же представленность рассматривалась как «вторая жизнь» субъекта в другом человека, когда «ино­бытие» индивида приобретает как бы собственное движе­ние. В этом случае субъект продолжает жить внутри дру­гого индивида.

Ряд исследователей, изучающих психологию личности, поставили парадоксальный вопрос: «существует ли лич­ность?». Отечественный философ Э.В. Ильенков сформули­ровал вопрос так: «Где (в каком пространстве) существует

личность?» В этом же виде он представлен в теории само­причинности личности, развиваемой В.А. Петровским. Оп­ределяющей характеристикой личности он считает субъект-ность. Быть личностью, по его мнению, значит быть субъек­том себя самого, своего существования в мире, носителем идеи «Я» как причины себя (идеи «causa sui»).

Исходным пунктом развиваемой им концепции является сомнение в самой возможности для индивида быть субъек­том себя, т.е. быть целостным, целеустремленным, развива­ющимся существом. В течение длительного времени допус­калось сомнение в подлинности самого феномена личности. У этого сомнения были свои источники: трудно было при­мирить идею субъектности человека с традицией истолкова­ния активности человека («постулат сообразности»), а так­же с альтернативной схемой — внецелевой интерпретацией объяснения источников и механизмов активности («принцип неадаптивности »).

Суть «постулата сообразности» состояла в том, что ин­дивиду приписывали изначально свойственное ему стрем­ление к «внутренней цели», полагая, что она (цель), «как закон», определяет все проявления активности. Предпола­галось, что «внутренняя цель» не всегда осознается чело­веком, но она обязательно есть. Отклонение от этого, т.е. отсутствие устремлений, расценивалось как признак несо­вершенства (болезнь, незрелость, некомпетентность).

Адаптивность трактовалась в широком смысле как на­целенность индивида на реализацию «внутренней цели». Речь шла о тотальной адаптивной направленности всех психи­ческих процессов и всех поведенческих актов человека. Про­исходило как бы элиминирование всего, что не относится к цели. «Адаптивность» и «сообразность» употреблялись, в указанном смысле, как синонимы.

«Постулат сообразности» выступал в течение длитель­ного времени как общий принцип интерпретации активно­сти. На этом принципе были построены гомеостатические, гедонистические и прагматические концепции личности.

В.А. Петровским [10] была обнаружена самопротиворечи­вость гомеостатической, гедонистической и прагматической разновидностей «постулата сообразности».

«Гомеостатический» человек, стремясь к душевному рав­новесию, расплачивается за это своей уязвимостью. «Гедо­нистический» человек объективно ставит себя перед дилем­мой: либо пресыщение, либо необходимость постоянно об­новлять свои ощущения. «Прагматический» человек упускает достигнутое им во имя того, что будет упущено им позже. Его сознание озабочено будущим, и оно находится не там, где находится его тело.

Постепенно вырисовалась дилемма: либо парадигма, представленная различными вариантами «нацеленности» ин­дивида на конечную цель, либо идея субъектности. При пер­вой парадигме человек бессубъектен, так как он не высту­пает причиной себя. При второй — «постулату сообразности» противопоставляется альтернативный принцип истолкова­ния активности — неадаптивность, т.е. расхождение между целью стремлений и достигаемыми результатами.

Неадаптивность трактуется как выход за границы пре­дустановленного. Отказ от принципа неадаптивности приво­дит к тому, что сама идея субъектности девальвируется: свобода человека подменяется его зависимостью от внешних обстоятельств и поворотов судьбы, целеустремленность обессмысливается, выглядит самообманом, целостность ут­рачивается, развитие лишается вектора.

Возможный путь восстановления в правах представле­ния о субъектности индивида, по мнению В.А. Петровского [10], заключается в принятии идеи самотрансценденции. Суть этой идеи состоит в предпочтении индивидом действий, ре­зультат которых не предрешен. В этих случаях индивиду открывается перспектива неизведанных переживаний. Че­ловек отвечает на вызов и, отвечая, «производит» себя как субъекта.

На основе метода «виртуальной субъектности» В.А. Пет­ровским был очерчен класс явлений активной неадаптив­

ности: витальные проявления индивида («бескорыстный риск»), духовно-практическая деятельность («презумпция суще­ствования решения»), деятельность общения («испытание близости доверием»), деятельность самосознания («парадокс Эдипа» — нежелание, чтобы тебя «вычислили», устремлен­ность к измененным состояниям сознания) и др.

Выделены такие разновидности воспроизводства усло­вий неординарного опыта: «эвристическое моделирование» (что в моих действиях привело к успеху?), «фрустрацион-ное» (что в моих действиях вызвало неуспех?), «моделиро­вание границ» (в каких пределах успех для меня вероятней неуспеха?). Парадокс состоит в том, что в ряде случаев, чтобы избежать неуспеха в будущем, необходимо подверг­нуть себя риску неуспеха в настоящем — «пройтись по кром­ке». Это может закончиться травмой. Требуется дополнитель­ное побуждение к действию, функцию которого выполняет мотив самоиспытания индивида как субъекта активности.

В.А. Петровским выделены: моменты становления (ак­тивная неадаптивность) и моменты существования индиви­да как субъекта. «Существовать» — значит воспроизводить­ся, т. е. обретать качества своей отраженное™ в мире (ка­чество «инобытия»). Отстаивая свою субъектность, человек преодолевает границы себя как деятеля своих жизненных, социальных и предметных отношений с миром, а также от­ношений, сложившихся с самим собой.

В.А. Петровский своей концепцией самопричинности стремится ответить на вопрос, в каких «пространствах» существует личность. Этих пространств, по его мнению, четыре: жизнь, культура, другой человек, я сам. Чело­век, вступая в каждую из названных сфер, обретает в них свое присутствие (человек — есть «присутствие» — счи­тал М. Хайдеггер).

Личность характеризуется им как особая идеальная — форма бытия человека, придающая ему свойство субъек­тивности, т.е. способности быть причиной себя, воспроиз­водить свое бытие в мире. Полагая себя как субъект и за­

печатлеваясь в своей субъектности, человеческий индивид присутствует в том «психологическом пространстве», ко­торое он может освоить физически или мысленно [10].

Психологи делают многократные попытки понять, по­чему феномен личности сохранился и постоянно воспроиз­водится в истории, какую роль нерациональное (иррацио­нальное) играет в процессе становления человека. Ответ на этот вопрос пытается дать А.Г. Асмолов [1], разрабатывая историко-эволюционный подход в понимании личности. Он выделяет в личности, как в системном качестве, социоти-пическое и индивидуально-своеобразное. Согласно его точ­ке зрения, личность, как форма существования субъектно­сти индивида, представлена феноменами не только «здесь-и-теперь» бытия, но и его движениями в истории. Это дает новый ракурс взгляда на личность как на самопричинное существо, на ее существование в многомерной отраженно-сти.

Психологическое пространство личности и его границы

Личностное пространство характеризуется как слож­ное, интегрированное психологическое образование, кото­рое является результатом развития субъектности личнос­ти. Оно обеспечивает ее неприкосновенность, сохранение идентичности, возможность самопрезентации, защиту себя от манипулятивного и любых негативных видов воздействия со стороны других лиц.

Обеспечение автономности и утверждение себя как не­повторимого «Я» — одна из наиболее существенных сторон жизнедеятельности человека. В целях достижения ощуще­ния автономности происходит постоянное установление и соблюдение человеком границ между «Я» и «Другими». В ходе активной регуляции личностных границ человек на­чинает ощущать себя как самостоятельную личность.

Охранительную функцию в психологическом простран­стве личности выполняет психологическая дистанция. Ее

значимость человек ощущает все время, ибо он стоит пе-ед фактом «ограждения» собственного психологического пространства от других людей. В связи с этим личность вы­нуждена активизировать способы взаимодействия с людь­ми включая вербальное и невербальное общение. Контро­лю' со стороны личности подвергаются проксемические ха­рактеристики своего и чужого поведения, способы визу­ального контакта, вербальные конструкции, интонацион­ные способы обращения, степень проявляемой доверитель­ности, позитивность-негативность отношений.

Существование психологического пространства лично­сти — факт значимый и неоспоримый. Однако эта очевид­ность достаточно иллюзорна, ибо всякие попытки опера-ционализировать его наталкиваются на непреодолимые пре­пятствия, главным из которых является его непостоянство. Феномен психологического пространства явно теряется в кругу сложной психологической реальности человека. Ве­роятно, наиболее точным можно считать его определение как «убегающего» феномена «исчезающего» в тех многочис­ленных трансформациях, которые он претерпевает на раз­личных этапах онтогенетического развития человека.

Введение понятия «личностное пространство» в науч­ный обиход в первые два десятилетия XX в. связывают с именем немецкого социолога Г. Зиммеля. Почти в тот же временной период к использованию данного понятия обра­тился К. Левин [20]. В созданной им «теории поля» нашло отражение понятие «психологического жизненного про­странства», содержанием которого явились объективные физические и квазифизические, объективные социальные и квазисоциальные факторы.

К. Левин дал характеристику личности как некой диф­ференцированной целостности, включающей в качестве зна­чимой части ее собственное личностное пространство. Он рассматривал сохранение личностного пространства или пространства «свободного жизненного движения» как одну из предпосылок установления позитивных межличностных

отношений между людьми.

К. Левин считал, что граница психологического простран­ства позволяет сохранить целостность личности, регулируя процессы взаимопроникновения «фактов» при взаимодействии личности и окружающей среды. Граница в данном случае рас­сматривалась им как конечная точка психологической дис­танции.

Одним из первых поднял вопрос о пространственных гра­ницах личности, о ее «индивидуальном, социальном и сим­фоническом бытии» Л.П. Карсавин [4]. Он развивал мысль о том, что индивидуальное, телесно-пространственное бытие личности выходит за границы биологического организма, и что весь мир является «телом индивидуальной личности».

Л.П. Карсавин [4] сравнивал «индивидуальную простран-ственность» — с одномерным, социальную — с двухмерным, симфоническую — с трехмерным пространством, т. е. время и пространство он считал не вместилищем бытия, а его качествованиями. Л.П. Карсавин считал, что «никак не мо­жет случиться, что для бытия «не хватило» времени и про­странства, т. е., чтобы обнаружились их границы или пре­делы; равным образом невозможен «излишек» пространства и времени, т. е. невозможно пустое пространство и пустое время».

Личность, как и общность, стремится при условии раз­витости ее самосознания оградить собственную целостность, автономность, неповторимость от внешних по отношению к ней воздействий целой системой психологических барьеров (Б.Д. Парыгин).

Смысл гармоничного развития личности состоит в ба­лансировке «автономной идентичности» и «соотнесенности с другими». Человеку свойственно самоутверждение, предпо­лагающее отчуждение других и идентификацию с другими.

Психологическое пространство «Я» и психологическое пространство другого человека не являются тождествен­ными, хотя и взаимопроникают друг в друга, оставляя воз­можность для автономности каждого из этих образований.

Они соединяются благодаря психологической дистанции, которая выстраивается в зависимости от представления че­ловека о себе и о другом человеке (Г.С. Абрамова).

Наиболее глубоко проблема психологической дистанции проработана в работах гештальт-психологов (Ф.С. Перлз), которые исследовали контакты субъекта с внешним миром, считая, что точка соприкосновения между организмом и ок­ружающей средой является «границей контакта». Именно на этой границе, согласно Ф.С. Перлзу, расположены пси­хологические события: наши мысли, поступки, наши эмо­ции, которые являются формой нашего опыта и результа­том встречи этих событий на границе с окружающим ми­ром.

Согласно его взглядам, феномен границы Эго заключа­ется в разграничении «Я» и «не-Я». С границей Эго он свя­зывает два процесса — идентификацию и отчуждение. То, что принимается в пределах границы Эго, идентифициру­ется с «Я», а то, что существует вне границ, отчуждается. То, с чем субъект идентифицируется, включается в грани­цы Эго. И тогда граница Эго становится границей «Мы». То, что включается в границы Эго, противопоставляется ос­тальному миру.

Процесс отчуждения противоположен идентификации. То, что неприемлемо, несхоже, — отвергается. Отчужде­ние многих ценных частей самого себя не позволяет лично­сти использовать полно свой потенциал, заложенный изна­чально, т. е. отчуждение не позволяет полностью быть са­мим собой. Как результат такого отчуждения, граница Эго все более сжимается. За счет процессов отчуждения и иден­тификации происходит изменение границ Эго.

Умение провести четко грань между собственным «Я» и окружающим миром Ф.С. Перлз считает одним из значимых критериев здоровья личности и ее адекватности. В против­ном случае формируются невротические защитные реакции, главными из которых являются реакция слияния, интроек-Ция, проекция, ретрорефлексия. Под интроекцией понима­ется тенденция присваивать себе убеждения, способы мыш­

ления и поступки других людей. В результате этого наблю­дается увеличение психологической дистанции с целью ощу­щения собственной значимости. Проекция есть тенденция переносить собственные ошибки и ответственность за то, что происходит внутри «Я», на других и окружающую среду. Ретрорефлексия определяет психологическую дистанцию в пользу внешней среды. В результате этого у личности фор­мируется отношение к себе как к постороннему объекту. Это проявляется в том, что все усилия такой личности направ­лены на самоосуждение и самобичевание.

Интересная точка зрения о границах личностного про­странства принадлежит М.М. Бахтину. По его мнению, кон­такт «Я — Другой» определяет развитие «Я — для себя». Он считал, что не то, что происходит внутри, а то, что проис­ходит на границе своего и чужого сознания, «на пороге», вызывает становление, определяет «Я». Каждое внутреннее переживание оказывается на границе, встречаясь с другим, и в этой напряженной встрече — вся его сущность. Порог чужого сознания, согласно М.М. Бахтину, определяет гра­ницу своего сознания. То есть граница «Я» определяется че­рез границу «порога» чужого «Я».

Сходные мысли мы находим у М. Бубера, который выска­зывал мысль о том, что в плоскости «Я-Ты» образуется тон­кое пространство личного «Я», которое требует наполнения другим «Я». Чем теснее пространственный контакт человека с другими людьми, тем он более зависим в своей деятельности от других людей, тем меньше у него свободы выбора спосо­бов деятельности. Такое понимание пространственного кон­такта свидетельствует о наличие связи внешнего контроля и деятельности человека.

Наиболее существенной функцией регуляции социаль­ной зависимости является обеспечение автономности лич­ности. Определенную роль в этом играет регуляция как про­странственного, так и социального контакта. Она функцио­нирует как единая система регуляции человеком своих межличностных отношений (М. Хейдметс).

В экспериментальных исследованиях Э. Холла [16] было выявлено наличие у человека достаточно точных представ­лений о том, в каких ситуациях какая личностная дистан­ция является уместной. Наиболее часто используемые дис­танции были классифицированы им следующим образом: ин­тимная (близкая, дальняя фаза), персональная, социальная и публичная дистанция.

В качестве детерминант (условий), определяющих лич­ностное пространство, выступают статусы общающихся, тен­дерные и национально-этнические признаки, возраст, мен-тальность и культура, экстравертрированность — интравер-трированность, референтность взаимодействующих субъектов, а также мера доверия к другим людям и к миру в целом.

Личностное пространство выполняет ряд сложных фун­кций: защитную (охранительную), репрезентативную, конт­ролирующую, идентифицирующую. В личностном простран­стве можно выделить ряд существенных компонентов:

1) пространственные (психологическая дистанция, мес­то расположение партнеров по общению и взаимо­действию, персональное пространство каждого);

2) физические (личные вещи, квартира и др.) и телес­ные;

3) индивидуальные (психические свойства и особенности индивида, личный стиль в образе жизни и т.д.);

4) ролевые (статусы и роли);

5) морально-нравственные (личные свободы, права, ми­ровоззрение и др.);

6) когнитивные (знания, представления) и др.
Личностное пространство имеет сложную психологи-
ческую структуру, образуемую взаимодействием компонен-
тов, рефлексируемых личностью. При нарушении личност-
ного пространства могут возникать агрессивные формы эмо-
ционального и поведенческого реагирования, а также ди-
стантирование, фрустрация, отрицательная мотивация по
отношению к различным видам деятельности или к людям.
Р. Соммер ввел в психологию представление о существо-
вании пространственной сферы вокруг человека, очерчен-

ной мысленной чертой, за которую другим не следует хо­дить.

Личность в процессе взаимодействия с другими людьми не всегда может сохранять оптимальную для себя психоло­гическую дистанцию и потому может стать объектом ма­нипуляций со стороны окружающих. В этих ситуациях появ­ляются защитные поведенческие реакции: немотивированная агрессия, необоснованное упрямство, избегание общения, излишнее самоутверждение и т.д.

Чтобы не допустить возникновение психологического дискомфорта, связанного с нарушением границ психологи­ческого пространства, личность пытается определить оп­тимальную для себя психологическую дистанцию. Этому спо­собствуют: отсутствие негативных установок, соблюдение взаимодействующими субъектами внутренней (психологи­ческой) и внешней дистанции, наличие коммуникативной культуры, осознание ценности социального бытия других людей, проявление толерантности и доверия, отсутствие завышенных, неадекватных притязаний и псевдоавторитет­ности, нарциссизма, высокий уровень развития социальной сенситивности. Незрелая личность характеризуется инфан­тильностью и импульсивностью, подчиненностью поведения спонтанным побуждениям. Нарушение личностного про­странства приводит к изменению характера взаимодействия людей.

В работах по изучению личностного пространства и пси­хологической дистанции, выполненных А.А. Кроник, Е.А. Кро-ник и др. было выявлено, что в супружеских парах у каж­дого из супругов есть свой предел психологического сбли­жения, т. е. дистанция, при нарушении которой общение становится дискомфортным. Общение на неприемлемо ко­роткой дистанции вызывает спад, отдаление, стремление немного отойти в психологическом, внутреннем смысле.

Ими были найдены некоторые различия в мужской и жен­ской личностной дистанциях. Установлено, что мужчины хо­тят, чтобы предел психологического сближения никогда не

был достигнут, чтобы осталась возможность движения, что­бы еще оставалось пространство, в котором можно сбли­зиться.

Психологическая дистанция реально проявляет себя на уровне значимых отношений при сопоставлении личностью «своих» и «чужих», при положительно, отрицательно или нейтрально окрашенных взаимоотношениях, а также на уровне позиций общающихся («сверху», «снизу», «на рав­ных»).

Эвристичной с точки зрения рассмотрения личностно­го пространства является концепция развития личности А.В. Петровского [9]. Им было показано, что на различных фазах возрастного развития, при включении в группу и трансляции своего «Я» другим, личность по-разному отно­сится к построению психологической дистанции. Так, при адап­тации субъект воспринимает и осваивает внешние границы, приспосабливается к ним. При индивидуализации он соотно­сит границы собственной психологической дистанции с гра­ницами личностного пространства других. В процессе интег­рации человек корректирует внешние границы психологи­ческой дистанции: сужает или расширяет их в соответствии с необходимостью трансляции собственной личности другим и принятия других как компонента своей личности.

Как показало исследование О.И. Калмыковой, психоло­гическая дистанция является многогранным личностным фе­номеном, включающим в себя проксемические параметры об­щения (пространственное расположение партнеров); эмоцио­нальные параметры, отражающие степень эмпатийной дове­рительности субъектов; коммуникативные параметры, скла­дывающиеся из определенных вербальных конструкций, раз­деляющих обращения «Я» и «Мы», «Мы» и «Они» друг к другу.

Психологическая дистанция помогает личности сохра­нить постоянство «Я», поддерживать и сохранять устойчи­вость однажды сложившейся «схемы самости», конструи­рование которой сводится к четырем основным механизмам: к интериоризации, усвоению оценок других людей, к соци­

альному сравнению, к самоатрибуции, смысловой интегра­ции жизненных переживаний.

Список литературы

1. Асмолов А.Г Психология личности: принципы общепсихологическо­го анализа. М.: Смысл, 2001.

2. Божович Л.И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М., 1968.

3. Зипченко В.Я., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся: очерки рос­сийской психологии. М., 1994.

4. Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. М., 1992. Т. 1.

5. Кок И.С. В поисках себя. М., 1984.

6. Котова И.Б. Психология личности в России. Столетие развития. Рос-тов-н/Д: РГПУ, 1994.

7. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.

8. Магомед-Эминов М.Ш. Трансформация личности. М.: Психоаналити­ческая ассоциация, 1998.

9. Петровский А.В. Личность. Деятельность. Коллектив. М., 1982.

10. Петровский В.А. Личность в психологии: парадигма субъектности. Ростов-н/Д: Феникс, 1996.

11. Петровский В.А. Психология неадаптивной активности // Россий­ский открытый ун-т. М.: Горбунок, 1992.

12. Психология развивающейся личности. // Под ред. А.В. Петровского. М., 1987.

13. Рябикина З.И. Личность. Личностное развитие. Профессиональный рост. Краснодар, 1995.

14. Субъект деятельности // Хрестоматия по общей психологии. Раз­дел II. // Под общ. ред. В.В. Петухова. М., 2000. С. 187-189, 191-192, 243-249, 255-257, 269-277

15. Татенко В.А. Психология в субъектном измерении. Киев: Прос-Вита, 1996.

16. Шияпов Е.Н, Котова И.Б. Развитие личности в обучении. М.: Акаде­мия, 1999.

17. Шияпов Е.Я., Котова И.Б. Идея гуманизации образования в контек­сте отечественных теорий личности. Ростов-н/Д, 1995.

18. Швейцер А. Культура и этика. М., 1973.

19. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

20. Холл К.С, Гарднер Л. Теории личности. М.: КСП+, 1997.

1.2. Поиск личностного в личности: хронология становления смыслоцентризма в отечественной психологии

Смысл — это возможность, «про­читываемая нами между строк дей­ствительности» .

Альфрид Лэпгле

Личность как многомерная психическая реальность

Интерес к понимаю личности традиционен для отечествен­ной психологии. Однако на этапе 90-х годов прошлого века появилась реальная возможность уйти от идеологически-уни-фицированной трактовки личности «как особого качества че­ловека, приобретаемого им в социокультурной среде в про­цессе совместной деятельности и общения» [4, с. 263] и вспом­нить российские философские традиции, рассматривающие личность как чудо и миф (А.Ф. Лосев), как тождество духов­ного самопознания (П.А. Флоренский), состояние души и духа (А.А. Ухтомский), верховный синтез поведения (Н.А. Бер-нштейн). Гуманистическая методология предоставила психо­логам возможность рассуждать о личности не только как иерархии и совокупности качеств и свойств, а как о ценнос­ти, ради которой осуществляется развитие общества (И. Кант). Понимание личности как самоценности человеческой жизни, ее индивидуальности и неповторимости (А.Г. Асмо-лов, А.В. Петровский) дало возможность даже в «Большом психологическом словаре» (под ред. Б.Г. Мещерякова и В.П. Зинченко, 2005) определить личность как таинственный из­быток индивидуальности, ее свободу, которая не поддается исчислению, предсказанию. «Личность видна сразу и цели­ком и тем отличается от индивида, свойства которого подле­жат развитию, испытанию, изучению и оценкам» [4, с. 266].

Новые трактовки личности, понимание личности как мно­гомерной психической реальности сфокусировали внимание психологов на поиске системообразующего фактора, опре­деляющего организующую сложность (если обратиться к тер­минологии теории самоорганизации) личности как целостной системы. В.П. Зинченко и М.К. Мамардашвили не просто ввели в психологию понятие «психическая реальность», но дали возможность сместить акцент «с субстанциальной трак­товки объективного как доступного остенсиональным опре­делениям к функционально-операциональному определению реального как опосредующего индивидуальную психику и деятельность, наделяя этим статусом и фантазию, и вымы­сел» [17, с. 23]. Стремление к новому пониманию личности инициировало поиск критериев личностного, его специфики и качественного отличия от неличностных компонентов пси­хического. Идеи А.Н. Леонтьева о личности как особом изме­рении, не сводимом к тому, в котором ведется изучение пси­хических процессов, и В. Франкла о духовном измерении, которое надстраивается над измерением собственно психоло­гическим, нашли отражение в целом направлении гуманитар­ного междисциплинарного познания — теории смысла, кото­рая вышла на новый уровень понимания личностного, рассматривая «не столько базовые личностные черты или ус­тановки, сколько особенности системной организации личнос­ти в целом, сложность ее архитектоники» [15, с. 58].

На протяжении последнего десятилетия интроекция смысла и личности создала новый психологический кон­текст, центрированный на понимании личности как психо­логической категории в смысловой интерпретации. При этом центрация понимается нами в соответствии с терминологией М.М. Бахтина как взаимное «подтверждение» собеседников, их взаимопонимание, их взаимная центрация на мыслях и ин­тересах друг друга. Чрезвычайно разнородные теории и под­ходы пересеклись в одной точке, в которой «под специфичес­ким содержанием личности подразумевается ее смысловое из­мерение, смысловая ткань, ее внутренний мир» [15, с. 57].

В основных смыслоцентрированных подходах современ­ной науки: аксиологии, культурологии, феноменологии, эк­зистенциализме — категория смысла является, безусловно, базовой. Каждый из подходов, естественно, изучает свои ас­пекты смысла, однако на пересечении различных научных интересов стремительно формируется и интегративная сфера познания — общая теория смысла. Теории подобного рода не только обобщают знания о предмете своих исследова­ний; из разнохарактерных подходов, ассимилируя их, они образуют новые направления в науке. Так и в данном случае. В общей теории смысла, принимая во внимание всеобъемлю­щий характер смысла как научной категории, важно не только фиксировать внимание на его отдельных психологических, аксиологических или других моментах, но еще важнее со­средоточиться на сопряженных, пересекающихся областях, их взаимодействии и трансформации в новое качество. Даже психологи, изучавшие и изучающие смысл наиболее комп­лексно, постоянно выходят за рамки психологической сущно­сти смысла в другие познавательные области: культуроло­гию, искусствоведение, философию. Это указывает на над-психологический уровень смысловых образований личности, инициируя создание интегрированной теории смысла.

Истоки современных подходов в интерпретации смысла

Становление целостной теории смысла вызвано систе­мообразующей способностью самого смысла, распростра­няющего свое влияние на все подсистемы человека как живой системы и подчиняющего их себе в той или иной мере, что следует, например, из концепции интегральной индивидуальности человека (B.C. Мерлин, В.В. Белоус). Во внутриуровневом и межуровневом взаимодействии подсис­тем интегральной индивидуальности явно или неявно доми­нирует смысл, объединяя все уровни в целостную систему и придавая ей характер «ядерных» механизмов личности. Пос­ледние могут рассматриваться не только как психологиче­

ское понятие, но и как категория общей теории смысла. В этом находит свое отражение иерархический принцип по­строения сложных систем: если система менее высокого порядка включается в систему более высокого порядка, то она функционирует по законам системы более высокого порядка.

Уровень изучения смыслового феномена позволяет го­ворить не только об основных контурах общей теории смыс­ла, но и ее конкретном содержании. О богатстве и множе­ственности ожидаемой целостной теории смысла свидетель­ствует динамически формирующийся тезаурус данной теории, представленный такими понятиями, как личностный смысл, индивидуализированный смысл, социализированный смысл, смысловая установка, смысловой мотив, смысловая сфера человека, смыслообразование, смысловое взаимодействие и многие другие смыслосодержащие понятия. Этот язык объе­диняет различные направления смысловых исследований и обеспечивает их взаимное восприятие и понимание. Отсут­ствие целостной теории смысла обуславливает необходимость уяснения места психологической теории смысла среди дру­гих аналогичных, но не психологических, хотя, возможно, и с заметной долей «психологизма», теорий, позиций и взгля­дов. Иначе говоря, возникает необходимость в «общей ори­ентировочной основе действий», в создании того дифферен­цированного научного фона, на котором развертывались и осуществляются в настоящее время психологические иссле­дования смысла и интересующего нас, в первую очередь, смыслообразования.

В психологии смысл определяется как категория объек­тивно-субъективная. Одной своей частью он расположен вне субъекта — в объектах восприятия, осмысления, де­ятельности. Смысл есть всегда смысл чего-то, подчеркива­ет А.Н. Леонтьев [13]. Другой частью смысл принадлежит субъекту, является единицей сознания. Смысл чего-то есть «мой» смысл. Смысл можно было бы определить, если син­тезировать различные точки зрения, как отношение субъек­

тного опыта к объектам действительности, благодаря чему субъект связывается с объективным миром (реально суще­ствующим либо отраженным в вербальном или невербаль­ном виде).

Имеются и более точные и более емкие психологичес­ки окрашенные определения смысла. В одном из них смысл квалифицируется как «отношение мотива деятельности к цели действия» [13]. Смысл, как следует из данного выска­зывания, выражает единство индивидуального и общего в индивидуальной жизни личности.

А в чем «смысл» самого смысла? Для ответа на этот вопрос нужно, прежде всего, определиться с основным пред­назначением смысла. Началом ответа может послужить до­статочно утвердившееся в науке положение о том, что человек постоянно живет в ситуациях выбора и благодаря выбору. Если это так, то человек и выбирает то, в чем он усматривает смысл. Если выбор сделан в пользу чего-то другого, то и в этом, значит, был какой-то смысл. Смысл, возникая в деятельности, сам ее и детерминирует, актуа­лизирует и направляет сознание на совершение индивиду­умом предметных или иных действий. Схватывание челове­ком смысла выводит его за пределы собственного «Я», при­обретает доминирующий характер в структуре регуляции всей человеческой жизнедеятельности, служит главным способом его личностной и социальной ориентации.

Объективная значимость открывающегося субъекту смысла, решающая роль смысловой регуляции в жизнедея­тельности человека, способность смысловых структур обес­печить личности ориентацию в сфере ее жизнеобитания, смысл как единица сознания — таковы некоторые исходные психологические характеристики смысла.

Также важным с точки зрения психологической теории является вопрос о соотношении смысла и значения. Значе­ния предстают в понятиях и отражают объективные свой­ства предметной действительности. Смысл как единица ин­дивидуального сознания содержит значение, и сознание развивается как движение значений. Смысл, однако, шире

значения, это «значение, опосредованное мотивом». Имен­но поэтому смысл, как составляющая сознания, выражает его пристрастность, единство чувства и разума.

В отечественную психологию категорию «смысл» в ее пси­хологической интерпретации ввел Л.С. Выготский в процессе разработки проблемы значения и смысла, начатой еще в 20-е годы прошлого века. Исходя из того, что деятельность стано­вится собственно человеческим трудом лишь при условии опос­редованное™ ее через орудия труда, он начинает поиск «внут­ренних» орудий. Благодаря последним, психические функции изменяются изоморфно внешней активности и становятся опос­редованной формой отражения действительности.

В качестве единицы уровня сознательного отражения было выделено понятие, состоящее из слова (знаковой си­стемы) как формального компонента, и значения как суще­ственного компонента, обуславливающего специфику ра­ционального познания. Л.С. Выготский в работе «Мышле­ние и речь» писал: «Слово без значения есть не слово, это пустой звук». В ранних работах значение рассматривалось им как внутренняя сторона слова, по мере же создания культурно-исторической теории, общего подхода к пони­манию высших психических функций он приходит к выводу, что значение — это, прежде всего, обобщение, выделение общего и существенного в явлениях, выход за рамки чув­ственного отражения мира, переход ко второй ступени познания. Введение категории «значение» в таком ракурсе позволило по-новому взглянуть на проблему качественно­го — существенного в человеческом познании и сделать вывод о том, что «обобщенное отражение — это такой же диалектический скачок в развитии свойств материи, как пе­реход от неорганики к органике, от неодушев- ленной мате­рии к одушевленной». Человек познает и осознает окружа­ющий мир значениями, вырабатываемыми в ходе обще­ственно-исторического развития; они являются объ­ективными и отражают уровень развития общественного сознания. Однако, рассматривая возникновение значений в

онтогенезе, соотнося формирование значений с обобщени­ем, Л.С. Выготский приходит к выводу, что «мысль никогда не равна прямому значению слов». Анализ генетических ис­токов мышления и речи показал, что предпосылкой разви­тия высших психических функций было не только эле­ментарно-интеллектуальное сопоставление и сравнение от­дельных элементов познавательной ситуации, но и эмоционально-аффективная сфера отражающего. Понимание мышления не только как системы отраженных объективных значений, но и как внутреннего состояния познающего субъекта логически привело Л.С. Выготского к категории «смысла» как компонента понятия, наряду со значением.

На языке развиваемых Л.С. Выготским идей о систем­ном строении сознания, его путь к «смыслу» выглядит сле­дующим образом. В мышлении и в сознании можно выде­лить два слоя: сознание для сознания и бытие в сознании. Источником бытийных характеристик сознания является предметное и социальное действие, высшие же уровни со­знания есть продукт отражения от уже существующих аб­стракций. И на этом высшем уровне обобщения закономер­ности первичного, эмпирического познания преломляются в новую субъективную реальность. В этой «преломляемой» части сознания он и отыскивает «смысл», вводя его в науч­но-психологический категориальный обиход (как психоло­гическую, а не семантическую категорию) в работе «Мыш­ление и речь», хотя как психологическую реальность он трактует лишь вербальные, словесные смыслы, не выводя свои научные построения в этой области на десемантизиро-ванный уровень.

Новый подход в рассмотрение проблемы по поиску пер­воисточника смысловых исследований внес Д.А. Леонтьев. По его мнению, «практически все тексты Л.С. Выготского, в которых он говорит о смысле, могут быть прочитаны дво­яким образом. В них можно усмотреть, по желанию иссле­дователя, или новое содержание, вкладываемое Выготс­ким в это понятие, или традиционное употребление слова

«смысл» как синонима слова «значение» [14, с. 80]. Не под­вергая сомнению тот факт, что именно работы Л.С. Выготс­кого вдохновили А.Н. Леонтьева на введение в психологию и раскрытие сущности личностного смысла, Д.А. Леонтьев склонен считать, что истоки понятия «смысл» (в современ­ном его понимании) обнаруживаются в трактовке Выготс­ким понятия переживания, хотя впоследствии (уже в ра­ботах А.Н. Леонтьева) эти два понятия были разведены. Од­нако, проведя соотносительное сравнение их трактовок, он делает вывод: «Налицо все основания рассматривать пере­живания в вышеприведенных трактовках как непосредствен­ный исток и предшественник понятия «смысл» [14, с. 82].

Можно предположить, что на появление теории смысла также оказали влияние работы Л.С. Выготского о единстве аффекта и интеллекта. За мыслью, по его убеждению, обя­зательно стоят аффективная и волевая тенденции. В.П. Зин-ченко пишет: «Сейчас это единство считается общеприня­тым и выражается в таких понятиях, как «познавательное отношение», «личностное знание» [8, с. 50], и этот ряд мож­но соответственно продолжить всем многообразным переч­нем современных смыслосодержащих понятий.

Значительный вклад сразу в целый ряд гуманитарных на­ук — в философию, языкознание, эстетику — внес Г.Г. Шпет. Особую ценность представляют его психолого-лингвисти­ческие идеи, предвосхитившие многие сегодняшние пози­ции в психологии смысла. Слово для него — посредник меж­ду вещественным и идеальным мирами. В.П. Зинченко, мно­госторонне анализирующий научные идеи Г.Г. Шпета, писал: «Слово, по мысли Шпета, является образом, формой, об­ликом, идеальной плотью мысли» [8, с. 64]. Выделяя этапы и компоненты процессов порождения и понимания слова, Шпет отдельным аспектом рассматривает «улавливание смысла слова», процесс, характеризующий собственно движение мысли, динамику перехода от внешней к внутренней и чис­той форме слова, порождающие возможности новообразо­ваний в сфере языка и мысли. Подобно Выготскому, но со­

вершенно самостоятельно, он приходит к пониманию слова не только как порождения индивидуального сознания и от­ражения того, что уже создано и накоплено цивилизацией. Согласно Г.Г. Шпету, слово имеет двухкомпонентный состав: слово-образ и слово-термин. Слово-образ позволяет нам за­глянуть в ситуативные оттенки познаваемого, в то время как слово-термин уже включено в определенную языково-понятийную систему. «Если с помощью слова-образа культу­ра творит самою себя, то слова-термины служат для упоря­дочивания и сохранения культурного слоя речи» [8, с. 66]. Для Шпета смысл всегда предметен (заключен в объекте по­знания), но раскрытие его — это сложный иерархический процесс. Он выделяет: смысл «сам по себе» — выражающий определенную квалификацию предмета, смысл «в себе» — выражающий способы его данности, смысл «для себя» — внут­ренний смысл. Понятия «значение» и «смысл» не интерпрети­руются Шпетом буквально, как это наблюдается в психоло­гии более позднего периода, однако он разводит их, пока­зывая, что за каждым из них лежит разное содержание, разный механизм возникновения и функционирования в структуре сознания. Однако, «действие, слово и образ по­стоянно прорастают друг в друга, обогащают внутренние формы каждого, на чем и строится их смысловое единство».

Переход психологии смысла в новую форму удачно, на наш взгляд, определен Д.А. Леонтьевым: «Само понятие лич­ностного смысла не претерпело заметных изменений за вре­мя, прошедшее с середины сороковых годов до середины семидесятых. Вместе с тем развивались и обогащались пред­ставления об отношениях между смыслом и деятельностью, смыслом и сознанием, смыслом и значением, смыслом и мо­тивом, смыслом и личностью. Усложнение содержания этого понятия требовало его дифференциации. Поэтому на смену первому этапу развития концепции личностного смысла, когда это понятие было единственным, описывающим смысловую реальность, в середине 70-х годов закономерно пришел вто­рой этап, характеризующийся появлением ряда родствен­

ных понятий, описывающих различные, не совпадающие друг с другом, аспекты смысловой реальности» [14, с. 90].

Прежде всего, идеи Л.С. Выготского развиваются его последователями А.Н. Леонтьевым, А.Р Лурия. Интегрируя исследования в различных областях психологического поис­ка, А.Н. Леонтьев дает определение значения, указывая на его наиболее существенные атрибуты: «Значение — это то обобщение действительности, которое кристаллизовано, фиксировано в чувственном носителе его, обычно в слове или словосочетании. Это идеальная, духовная форма крис­таллизации общественного опыта, общественной практики. Круг представлений данного общества, его наука, сам язык его — все это суть системы значений. Значение принадле­жит, прежде всего миру, объективно-исторических явле­ний. Но значения существуют и как факт индивидуального сознания. Человек познает мир не как Робинзон, делающий на необитаемом острове самостоятельные открытия. Чело­век в ходе своей жизни усваивает опыт предшествующих поколений людей, и это происходит именно в форме овла­дения им значениями и в меру этого овладения» [14, с. 56].

Показав, что значение — «это та форма, в которой от­дельный человек овладевает общественным отраженным че­ловеческим опытом», А.Н. Леонтьев подчеркивал, что «ин­дивид не имеет собственного языка, выработанных им са­мим значений, осознавание им явлений действительности может происходить только посредством усвоения им извне «готовых» значений» [13]. Значения несут в себе фиксирован­ные способы отражения, включая даже умения, как обоб­щенный образ действия и в индивидуальном сознании «явля­ются лишь более или менее полными и совершенными про­екциями «надиндивидуальных» значений, существующих в данном обществе.

Значения в своем существовании как бы двойственны. «Они производятся обществом и имеют свою историю в раз­витии языка, в развитии форм общественного сознания, в них выражается движение человеческой науки и ее по­

знавательных средств, а также идеологических представ­лений общества — религиозных, философских, политичес­ких. В этом объективном своем бытии они подчиняются об­щественно-историческим законам и вместе с тем внутрен­ней логике своего развития. Другая их жизнь — их функционирование в процессах деятельности и сознания кон­кретных индивидуумов, хотя посредством этих процессов они только и могут существовать. В этой второй своей жиз­ни значения индивидуализируются и «субъективизируют-ся», но при этом они отнюдь не утрачивают своей обще­ственно-исторической природы, своей объективности» [14, с. 92].

Суть вопроса в том, что значения, «функционируя в сознании», являются в то же время независимыми от эмоциональной насыщенности переживаемого, от субъек­тивной мотивации деятельности людей, от индивидуально­го отношения человека к деятельности.

Однако определение значений не дает возможности ра­зобраться в способах и механизмах осознания. Для этого нужно обратиться к субъекту познания, рассматривая его как носителя активной субъективности, а не пассивного вос-принимателя выработанных обществом значений. Само зна­чение не определяет особенности сознания индивида. «Инт­роспективно значение отсутствует в момент сознания: пре­ломляя воспринимаемое или мыслимое, само оно при этом не воспринимается и не мыслится. Это фундаментальный психологический факт. Поэтому хотя значение и может со­знаваться, но лишь в том случае, если предметом сознания является не означаемое, а само значение, например, при изучении языка» [8, с 78]. Изложенная логика неминуемо привела А.Н. Леонтьева к смыслу.

К тому же выводу, следуя аналогичным, через изуче­ние взаимоотношений языка и сознания, но все же своим путем, приходит А.Р. Лурия [16, с. 59]. Психологизация ана­лиза опосредования познавательных процессов привела его к выделению внутренней и внешней стороны значения. Вне­

шняя сторона закрепляется в самом слове, в его структуре (например, суффиксы «оньк — еньк» обозначают уменьши­тельно-ласкательный оттенок значения). Под внутренней сущ­ностью значения имеется в виду «отвлечение известных при­знаков и обобщение их, отнесение их к известной категории. Это известная система значений или связей, которая скры­вается за словом, независимо от наличия или отсутствия его внешних морфологических признаков». Продолжая ана­лизировать специфику мыслительных процессов, А.Р Лу-рия приходит к выводу, что «смысловая структура слова не исчерпывается значениями, выделяется еще его другая сто­рона, которая обычно обозначается термином «смысл» [16]. Под смыслом слова А.Р. Лурия понимал его индивидуализи­рованное, субъективное значение, которое слово приобре­тает в конкретной ситуации. Каждое слово имеет потенци­ально много значений, т.е. вызывает много альтернативных связей. Выбор альтернатив имеет разную вероятность. «Для одного человека из многих альтернатив с большей вероятнос­тью будет выбрана одна и с меньшей вероятностью — другая, а для другого — наоборот» [16, с. 84]. Смысл как раз и явля­ется тем субъективным компонентом, который позволяет рас­крыть психологический контекст сущности психического. «В значении зафиксирована... когнитивная тенденция, и в нем самом по себе не представлены волевые и личностно-смыс-ловые образования. Значение в отличие от смысла надинди-видуально и надличностно» [16, с. 94].

Рассмотрение познавательных процессов лишь через призму значений неминуемо приводит к объективистичес­кой ошибке, «к псевдообъективному пониманию, в котором потеряна субъективная оценка», привнести которую мож­но лишь через смысл. «Сознание как отношение к миру пси­хологически раскрывается именно как система смыслов, а особенности его строения — как особенности отношения смыслов и значений. Развитие смыслов — это продукт раз­вития мотивов деятельности, развитие же самих мотивов деятельности определяется развитием реальных отноше­

ний человека к миру, обусловленных объективно-истори­ческими условиями его жизни. Сознание как отношение — это и есть смысл, какой имеет для человека действитель­ность, отражаемая в его сознании» [8, с. 241]. Значение и смысл в сознании отнюдь не тождественны, они почти все­гда расходятся, и эти расхождения зависят от устойчивого общественного опыта человека («уголь» для художника — это то, чем рисуют, для истопника — то, чем топят печь, для химика — это вещество), от контекста, в котором фик­сируют данные понятия (слово «уголь» в учебнике по хи­мии будет означать совершенно другое, чем в книге о жи­вописи), от индивидуального и особенно от эмоционально­го опыта человека, определяют специфику внутреннего противоречия сознания, стимула интеллектуальной продук­тивности. «При определенных условиях несовпадение смыс­лов и значений в индивидуальном сознании может приобре­сти характер настоящей чуждости между ними, даже их противопоставленности» [8, с. 198].

Положение А.Р. Лурия о том, что «значение слова есть предмет лингвистики, а смысл есть предмет психологии» [16, с. 34], подчеркивает их альтернативность, но одновре­менно говорит и о том, что вне этого противоречия, рас­крытого в разных аспектах, невозможно понять сущности мышления. «Смысл — это всегда смысл чего-то. Поэтому субъективно смысл как бы принадлежит самому пережива­емому содержанию. Хотя смысл и значение интроспективно кажутся слитыми в сознании, они все же имеют разную основу, разное происхождение и изменяются по разным законам. Они внутренне связаны друг с другом, но только отношениями: скорее смысл концентрируется в значении (как мотив в целях), а не значения в смысле» [8, с. 249].

«Отношение значения и смысла есть отношение глав­ных «образующих» внутреннего строения человеческого со­знания, мы бы сказали более категорично: это отношение и есть его главная «образующая» [8, с. 198].

Решение проблемы соотнесенности значения и смысла позволило раскрыть содержание перехода от внутреннего

мыслительного плана к внешнему, охарактеризовать не толь­ко структуру, но и психологическую сущность «пути от мыс­ли к речи» (Л.С. Выготский) как пути воплощения внутренне­го свернутого смысла во внешнюю развернутую систему зна­чений, глубже понять экстерио- и интериоризацию.

Интерес психологов к данной проблеме породил целую плеяду практических исследований. Так, Г. Меске выделил субъективный смысл как мотивационный компонент конк­ретной учебной деятельности, А.Г. Асеев при характерис­тике мотивации пользуется так называемым психологичес­ким смыслом, В.Е. Кемеров при разработке методологичес­ких исследований проблем опирается на жизненный смысл, А.В. Запорожец, наблюдая за своеобразием функциониро­вания интеллекта шахматистов, выделяет операциональ­ный смысл и т.д.

А.Р. Лурия, раскрывая сущность индивидуального смыс­ла, и, тем самым, подчеркивая его ситуативность, так или иначе, акцентирует внимание на тех характеристиках инди­вида (декодирование внутреннего смысла, проблема семан­тических или смысловых полей), которые можно рассмат­ривать исключительно как личностные, как представляю­щие особую субъективную ценность для данного индивида. По-видимому, это определяется самой природой смысла, «порождаемого не значением, а жизнью».

Определяя смысл через отношения, А.Н. Леонтьев вво­дит категорию «личностный смысл», выражающую не си­туативный выбор из семантического поля, а интегрирован­ную целостность психического. «Личностные смыслы отра­жают мотивы, порождаемые действительными жизненными отношениями», и «выражают именно его (субъекта) отно­шения к сознаваемым объективным явлениям» [13, с. 72].

Личностный смысл является, по существу, отношением мотива к цели, имеет объективную предметную сторону и ха­рактеризует уникальную субъективность данного индивида. «Личностный смысл — это всегда смысл чего-то: «чистый», непредметный смысл есть такая же бессмысленность, как и

^Hf -предметное существо» [8, с. 244]. Именно через личностные лы значения, как устойчивая система обобщений, сто-ая за словом, одинаковая для всех людей, начинают при­надлежать конкретному человеку и выражать его индиви-"альность. «Функционируя в системе индивидуального со-нания, значения реализуются не сами по себе, а через движение воплощающегося в них личностного смысла — это­го для себя — бытия конкретного субъекта» [8]. «Личностный смысл, следовательно, связывает значения с реальностью жизни субъекта в этом мире, с его мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания» [8].

Конкретизируя вопрос о соотношении личностного смыс­ла и смысла в его более общем понимании, А.Н. Леонтьев отмечал [13], что между ними существует так называемая смысловая дистанция. Она может быть значительной, сред­ней и короткой, в зависимости от степени совпадения лич­ностного смысла воспринимающего субъекта и смысла, ко­торый заключен в контексте воспринимаемого. Короткая смысловая дистанция возникает лишь при условии соот­ветствия смысла контекстуального с предметным миром ком­муникатора, сферой действительных мотивов его деятель­ности, его целостного бытия. Только при этом условии лич­ностный смысл может стимулировать усвоение и осо-знавание смысла, помогает субъекту постигнуть всю глу­бину авторского замысла при прочтении книги, просмотре спектакля, восприятии произведений искусства.

Будучи производным от реального бытия субъекта, ори­ентированным на предмет деятельности и, тем самым, — предметным, личностный смысл, однако, не зависит в зна­чительной степени от осознания, его переживающего, и пол­ностью некодифицируем. Суть личностного смысла невоз­можно воплотить в систему значений, поскольку генети­чески он принадлежит всем уровням психического от­ражения, а не только сознаваемому.

3 Психо.¹

Формы личностного смысла

В.К. Вилюнас различает эмоционально-непосредственную и вербализированную формы существования личностного смысла, которые в то же время являются и стадиями раз­вития смысла. Вербализованная форма «шире» и «богаче» не­посредственной, поскольку в ней происходит восстановле­ние в значениях мотивационной обусловленности смысла, т. е. осознание породивших его отношений. Зато эмоциональ­но-непосредственная форма «истиннее» вербализованной, так как мотивационная обусловленность выступает здесь прямо, вне опосредования процессами осознания. Однако далее при вербализации личностного смысла неправильно было бы по­лагать, что «мы можем выразить его в «готовом», суммиро­ванном и целостном виде» [3]. Интроспективно личностный смысл не выявляется абсолютно, в осознавании он существует лишь в относительных формах, осознанный более или ме­нее глубоко. Эта особенность становится понятной, если рассмотреть взаимодействие уровней личностного смысла с точки зрения систем более и менее высокого порядка, со­гласно которой, система более высокого порядка подчиняет себе систему менее высокого порядка. Следовательно, вер­бализованный личностный смысл включает в себя и эмоцио­нально-непосредственный, неосознаваемый смысл, влияю­щий, однако, на личностно-смысловые проявления.

В работах А.Г. Асмолова [3] в рамках рассматриваемой иерархической уровневой модели установочной регуляции деятельности вводится понятие смысловой установки, кото­рая представляет собой готовность к совершению опреде­ленной деятельности, обладая фильтрующей функцией по отношению к установкам нижележащих уровней. «Смысло­вая установка личности представляет собой форму выраже­ния личностного смысла в виде готовности к совершению оп­ределенным образом направленной деятельности. Личностный смысл есть содержание установки» [3, с. 258]. Рассматривая мотивационно-смысловые отношения человека как индивиду­альности, «производность смысловых образований личности

от порождающей их совокупности деятельностей», подчерки­вая социальную детерминацию смысловых образований, Ас-молов подчеркивает, что «неосознанные мотивы и смысло­вые установки личности представляют собой нереализован­ные предрасположенности к действиям, детерминируемым тем желаемым будущим, ради которого осуществляется де­ятельность и в свете которого различные поступки и собы­тия приобретают личностный смысл» [3, с. 356]. Введение но­вых аспектов изучения смысла приводит к необходимости иерархизировать, выделить и соотнести различные уровни смыслов, определить, по терминологии А.Г Асмолова, «ди­намические смысловые системы» [3, с. 360], синтезировать дискретную к этому моменту мозаику картины смысловой ре­альности, найти единицу анализа личности, сохраняющую в себе содержательные характеристики личности как целого и описывающую ее с разных сторон, единицу регуляции деятельности исходя из ее смыслового, а не технологическо­го анализа.

Е.В. Субботский [19], изучая поведение смысла в онто­генезе, вводит понятие смысловых образований, которое определяет как ...составляющую сознания, которая непос­редственно связывает человека с действительностью и яв­ляется дериватом объективных функций этой действитель­ности в жизни и деятельности субъекта» [2, с. 63]. Эта категория довольно быстро получает дальнейшее раз­витие в ряде работ ведущих отечественных психологов (А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Б.В. Зейгарник, В.А. Пет­ровский, А.У Хараш, Л.С. Цветкова). В 1979 г. в журнале «Вопросы психологии» они выступают с «программной ста­тьей» (по выражению Д.А. Леонтьева), в которой рассмат­риваются «основные принципы подхода к анализу смысло­вых образований» [8], выделяются основные свойства, «боль­шая» и «малая» динамики развития [3, с. 95]. Смысловые образования однозначно относятся к глубинным образова­ниям личности, отграничиваются от таких понятий, как «от­ношение» (В.Н. Мясищев), «значащие переживания» (Ф.В. Бассин), «значимость» (Н.Ф. Добрынин). До этого момента

стремление выработать психологически обоснованные де­финиции находило место в научно-журнальных дискусси­ях, теперь же сама терминология, характеризующая смыс­ловые аспекты психологии, приведена в определенную си­стему, дающую возможность валидно использовать тот или иной термин из этой области. Вводимые вновь понятия и интерпретация уже давно существующих с точки зрения смыслового содержания, свидетельствует о том, что уро­вень обобщения в этом психологическом ракурсе позволяет выйти на новое научное понимание таких важнейших пси­хологических категорий, как деятельность, сознание, лич­ность, на новое научное видение всей системы общепсихо­логических знаний. Это определило начало нового, третье­го этапа развития теории смысла в отечественной пси­хологии, который, по мнению Д.А. Леонтьева, характери­зуется: «возникновением классификаций смысловых обра­зований (Е.Е. Насиновская и др.), выделением «смысловой сферы личности» (B.C. Братусь), концепцей смысловой ди­намики (Ф.Е. Василюк), смысловой саморегуляции (Б.В. Зей-гарник, В.А. Иванников). Стало возможным говорить о смыс­ловой реальности, включающей в себя самые разные струк­туры и механизмы» [8].

Психосемантический подход в изучении смысла

Проблема поиска сущности смысла нашла свое отра­жение в уникальном направлении, получившем название психосемантики. «Психосемантический подход к личности еще нов, но открываемый им путь к изучению личности через анализ ее индивидуального сознания перспективен и обладает широкими возможностями операционализации смысловых единиц анализа структуры личности» [18, с. 387]. Основные положения психосемантики представлены, в пер­вую очередь, работами психологов МГУ (Е.Ю. Артемьева, В.Ф. Петренко, А.Г Шмелев, В.В. Столин, А.А. Нистратов, В.И. Похилько, О.В. Митина). Методологическую суть пси­хосемантического подхода хорошо выразил А.Н. Леон­

тьев: «Сенсорные модальности ни в коем случае не кодиру­ют реальность: они несут ее в себе» [13, с. 16].

Психосемантика берет начало, естественно, от семан­тики. Семантика как часть семиотики «рассматривает знаки в их отношении к обозначаемым (не имеющим знаковой при­роды) объектам». «Наиболее важным предметом изучения для семиотики является язык, а потому она входит в качес­тве составной части в лингвистику (как семантика естествен­ного языка) и в логику (как семантика формальных язы­ков)». Согласно Г Фреге, природа языкового знака являет­ся тройственной. «Сам знак (единичный объект), во-первых, указывает на другой объект (значение знака), а во-вторых, на соответствующее означаемому объекту понятие (смысл знака)» Согласно Ф. де Соссюру, знак является «единством означающего и означаемого». В любом случае, язык есте­ственный и формальный рассматриваются как средства для выражения неязыковых сущностей, т.е. для представления объективной реальности.

Психосемантика те же вопросы, что и семантика, ис­следует в рамках индивидуального сознания человека, в субъективной сфере личности. По крайней мере, три мо­мента психосемантики имеют прямое или опосредованное отношение к проблеме смысла и смыслообразования в ин­тересующем нас плане.

Во-первых, показано, что протекающие в сознании ин­дивида процессы категоризации (в широком смысле включа­ющие функционирование словесных понятий, образов, сим­волов, коммуникативных и ритуальных действий и др.) оп­ределяются субъективной значимостью воспринимаемого человеком «мира, других людей, самого себя» [17, с. 22]. «Субъект что-либо классифицирует, оценивает, шкалиру­ет, выносит суждения о сходстве и различии объектов». Зна­чения, приобретающие в сознании человека смысловую для него ценность, являются, таким образом, стимуляторами классификаций. «Субъективно более значимые основания ка­тегоризации дают больший вклад в общую вариативность

оценок объектов, и соответствующие им факторы — коор­динатные оси семантического пространства — более сильно поляризуют анализируемые объекты. Пространство как «ре­зиновое» растягивается по оси субъективно значимого фак­тора» [17, с. 29].

Во-вторых, в психосемантике представлен достаточно убедительный вариант генезиса субъективного смысла, на­ходит отражение своеобразная интериоризация объектив­ных значений, «сбрасывание» ими знаковой формы, пере­ход в «живые» смыслы. Генетическая последовательность смыслообразования выглядит как «предсмыслы — образо­ванные следы, зафиксированные в модальных свойствах (слой перцептивного мира), смыслы — следы внутри се­мантического слоя и личностные смыслы — составляющие образа мира, элементы ядерных структур субъективного опыта» (Е.Ю. Артемьева).

В-третьих, психосемантика привлекает теоретической и практической значимостью классификации образуемых смыслов. Создав «концептуальный остов психологии субъек­тивной семантики» (Е.Ю. Артемьева), представители этого направления расклассифицировали смыслы, образующие се­мантический слой субъективного опыта, по основанию их вклада в целостный смысл предмета. «Частичным модаль­ным смыслом мы называем след взаимодействия с объек­том, представленный в заданной модальности. Целостный след, образующийся в семантическом слое после синтеза модальных смыслов, назовем полным смыслом».

Психосемантический подход к исследованию личности реализует парадигму «субъектного» подхода к пониманию другого. Содержательная интерпретация выделяемых струк­тур (факторов) требует увидеть мир «глазами испытуемо­го», почувствовать его способы осмысления мира. Реконст­руируемая в рамках субъективного семантического про­странства индивидуальная система значений выступает своеобразной ориентировочной основой такого эмпатийного процесса, дает ему смысловые опоры. Психосемантический

подход позволяет наметить новые принципы типологии лич­ности где личность испытуемого рассматривается не как набор' объективных характеристик в пространстве диагнос­тических показателей, а как носитель определенной карти­ны мира, как некоторый микрокосмос индивидуальных зна­чений и смыслов.

Смысл в гуманистической психологии

Своеобразная эпоха «нового времени» в понимании зна­чимости смыслосодержащих и смыслораскрывающих пси­хологических исследований наступает, безусловно, во вто­рой половине 90-х годов, в период переориентации обще­ства в целом на личность и общечеловеческие ценности. Вновь возникает интерес к проблеме критериев «личност­ного», на которой настаивал А.Н. Леонтьев, говоря о «лич­ностном» как об особом «измерении», и сформулированной еще СЛ. Рубинштейном: «Всякая личность есть субъект в смысле Я». В 1997 г. B.C. Братусь писал: «Если говорить о тенденциях современного общества, то надо признать, что для все большего числа людей становится характерным именно этот диагноз: психически здоров, но личностно бо­лен». Ответы на вновь возникшие вопросы психологи пыта­ются найти в работах по экзистенциальной психологии (Р. Мэй, А. Маслоу, Г. Оллпорт, Д. Лайонс и др.) и личност­но, а точнее, в сегодняшней терминологии, — гуманитар­но-ориентированной психологии (В. Франкл, К.Р Роджерс).

Гуманистическая психология представляет природу че­ловека и его отношение к себе и другим через понятие «ак­туализация», т.е. присущее организму стремление реализо­вать свои способности с целью сохранить жизнь и сделать человека более сильным, а его жизнь — более разносторон­ней и удовлетворяющей его. Это стремление врожденно. По этому поводу Е.И. Исенина писала: «Если мы посмотрим на ту настойчивость, с которой младенец, преодолевая все пре­пятствия, борется за окружение, дающее возможность раз­виваться его способностям и потенциям, то концепция Род­

жерса о врожденном стремлении к актуализации не пока­жется утопической», и его базисной составляющей являет­ся стремление к актуализации своего «Я». Актуализация «Я» (самоактуализация) состоит в стремлении индивида разви­ваться в направлении все большей сложности, самодоста­точности, зрелости и компетентности.

Логика переориентации предмета психологической нау­ки вывела гуманистически ориентированных психологов на те личностные компоненты, которые нельзя вскрыть вне смыслового понимания. Несмотря на сложность интерпре­тации категории «смысл» и «трудность перевода этого по­нятия на английский и многие другие языки» [8, с. 5], невоз­можность выразить все нюансы терминологии зарубежных коллег, ряд трактовок данного направления, однако, взаи­модополняет исследования в области смыслообразования. Так, К. Роджерс в объяснении механизмов функционирова­ния интеллекта выходит на понимание трех видов знаний: «объективное знание» — во многом перекликается с трак­товкой категории «значение» в отечественной психологии, «субъективное знание» соотносится с индивидуализирован­ными личностными смыслами, «интерперсональное, или фе­номенологическое знание» — с социализированными лично­стными смыслами.

Особый интерес представляет созданная В. Франклом тео­рия логотерапии и экзистенциального анализа, представля­ющая собой сложную систему воззрений на природу и сущ­ность человека. Его основной тезис — человек стремится об­рести смысл и ощущает фрустрацию или вакуум, если это стремление остается нереализованным. Человек не изобре­тает смысл, а находит его в мире, в объективной действи­тельности, «именно поэтому он выступает как императив, требующий своей реализации». В психологической структу­ре личности В. Франкл выделяет особое, «ноэтическое из­мерение», в котором локализованы смыслы. Это измерение несводимо к измерениям биологического и психологическо­го существования человека; соответственно, смысловая ре­

альность не поддается объяснению через психологические и тем более биологические механизмы и не может изучаться традиционными психологическими методами.

Психология экзистенциализма, вслед за американскими философами У Джемсом и Д. Дьюи (чьи работы, к слову сказать, включали не только методологию, но и осмысле­ние конкретно-психологической проблематики), отказалась от идеи о «рациональном» мышлении, отождествляющем ре­альность с объектом мысли, с отношениями или «сущностя­ми», в пользу такой реальности, какой человек ее воспри­нимает непосредственно в своей действительной жизни. Р. Мэй в работе «Происхождение экзистенциальной психо­логии», определяя предмет психологического исследования, пишет: «Бытие» должно быть определено как индивидуаль­но уникальный паттерн возможностей. Эти возможности бу­дут частично совпадать с возможностями других индивиду­умов, но в любом случае они будут из уникального паттер­на отдельной личности». «Человеческое существо может потерять свое собственное бытие по собственному выбору, а дерево или камень не могут. Утверждение собственного бытия создает ценность жизни. Индивидуальность, богатство и достоинство не есть данные нам от природы, а есть дан­ные или предназначенные нам в качестве задачи, которую мы сами должны решить».

Именно под влиянием этих идей отечественная психо­логия начинает прорастать такими подходами, как гумани­тарная психология, нравственная психология, христианс­кая психология, психология доверия, психология толерант­ного поведения и т.д., ориентированными на постижение внутренних механизмов истинно человеческих ценностей. «Психология вполне повзрослела. Она не дитя, которое живет в мире снисхождения и потакания (чем бы ни теши­лось), не подросток, которому надо лишь выпятить и ут­вердить свой характер. Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориентиры дви­жения, понять и честно признать, какому образу человека мы собираемся служить» (Б.С. Братусь).

Гуманизация отечественной психологии дала возможность поставить ряд ключевых вопросов, насущных для общества в целом. Среди них — проблемы свободы, самореализации, отношения к жизни, межличностного диалога и т.д.

В.Н. Дружинин, анализируя трактовки проблем чело­веческой жизни, создает типологию вариантов жизни, в свя­зи с чем пишет: «Личность как целостность соотносима с ин­дивидуальной жизнью как целостностью, процесс существо­вания личности, ее изменения во взаимодействии с миром и есть жизнь» [22, с. 7].

Дальнейшее развитие теории смысла в психологии по­шло по пути все большего наращивания неклассической основы истолкования смысла и смыслообразования.

Эта психологическая линия наиболее полно отразилась в работах Д.А. Леонтьева [14], который показал, что накоп­ленные научные достижения отечественной психологии не­обходимо «рассматривать не как законченное и застывшее теоретическое построение, а как движение мысли, ориен­тированное не на прошлые, а на будущие достижения, со­держащее мощный потенциал для построения общепсихо­логической теории личности». В цитируемой нами моногра­фии Д.А. Леонтьева «Психология смысла. Природа, структура и динамика смысловой реальности», в которой с энциклопе­дической скрупулезностью описаны основные подходы к по­ниманию смысла, вскрыты онтологический (смысл в контек­сте жизни), феноменологический (смысл и отражающаяся в нем динамика субъективного образа) и деятельностный (динамика жизнедеятельности) аспекты данной проблемы, показаны пульсация и трансформации смысловых струк­тур и систем.

В рамках этого подхода сделана первая, и достаточно убедительная, попытка систематизации механизмов смыс-лопорождения (хотя, по мнению Д.А. Леонтьева, этот пере­чень представляет собой «эмпирическое обобщение и, сле­довательно, не является закрытым»). Было выделено шесть основных механизмов смыслопорождения: замыкание жиз­

ненных отношений, индукция смысла, идентификация, ин-сайт, столкновение и полагание смыслов, которые и обус­лавливают формирование основных смысловых образований личности, как ситуативных компонентов смысловой регуля­ции личности (личностные смыслы, смысловые установки, смыслообразующие мотивы), так и устойчивых смысловых структур (смысловые конструкты, смысловые диспозиции и ценности) [14].

Обоснование представлений о динамической смысловой системе как принципе организации и единице анализа смыс­ловой реальности, иерархизация ранее разобщенных смыс-лосодержащих категорий и подходов, систематизация осо­бенностей смысловой регуляции и смысловой сферы лично­сти послужили предпосылкой для возможности исследования смысловой реальности в ярко выраженном неклассическом варианте.

К числу исследований такого рода можно отнести ори­гинальный авторский подход, предложенный А.Ю. Агафоно­вым в его книгах «Человек как смысловая модель мира» [2] и «Основы смысловой теории сознания». Рассматривая различ­ные подходы к проблеме выбора единиц анализа психичес­кого, определяя исходные принципы такого поиска (прин­цип неразложимой целостности, принцип первичности ма­териала психического, принцип гетерогенности, принцип необходимого развития, принцип психологической гомоген­ности, автор подчеркивает: «Эти принципы в своей сово­купности ограничивают зону поиска единицы анализа, явля­ясь своего рода методологическими фильтрами» [2]. Он при­ходит к выводу, что смысл и может быть единицей такого анализа, так как, будучи «молярным», неделимым по своей сути, он как раз и является тем первоэлементом, в котором отражается специфика закономерностей всей психической системы. «Что могло бы служить единицей анализа самого смысла? И здесь ответ может быть только единственным: смысл как целое, как завершенность и неделимость, что не означает, конечно же, постулирование существования «смы­

ела в себе», поскольку смысл не может рассматриваться как изолированная сущность, а только в отношении к другим смыслам» [2J.

Осмысленная картина открывается отражающему субъек­ту благодаря тому, «что человек способен к ее осмыслению. Смысл — есть исключительная прерогатива человека» [2]. Определяя первичные и онтогенетические детерминанты смыслообразования, А.Ю. Агафонов пишет: «Поведение, об­щение, деятельность, в том числе и творческая, имеют ос­мысленный характер только вследствие того, что субъект — источник этих видов активности, обладает смысловой сущ­ностью. Смысловая архитектоника внутреннего мира чело­века позволяет не только смыслообразно строить свои от­ношения с миром, но и всякий раз преодолевать ограниче­ния собственного «Я», выходя в социальное и духовное измерения. Социальные и духовные миры в той же степени являются необходимыми фрагментами целостного мира, в котором познает и действует человек, как и физическая сре­да, окружающая его. Только вступая во взаимоотношения с другими людьми, то есть отражая социальные влияния, че­ловек обретает свою собственную неповторимость, свое со­циальное «Я». Путь к собственной личности лежит через Дру­гого» [2].

Переосмысление ряда основополагающих психологичес­ких категорий — активность, сознание, творчество, рас­смотрение человека как «единомножие: «Я» телесного, «Я» когнитивного, «Я» социального, «Я» духовного» (там же) — дало возможность через смысловую природу интерпрети­ровать память как интегратор смыслового содержания пси­хики («Признание смысла в качестве собственного субстрата памяти» [2, с. 143], раскрыть понимание как «смыслопорож-дающий» факт.

Этапы становления теории смысла

Таким образом, теория смысла как часть общепсихоло­гической теории прошла в своем становлении ряд этапов,

напрямую влиявших на развитие психолого-педагогической мысли. Первый этап — постановка проблемы смысла как психологической категории, выделение отличий личност­ного смысла от значений, возможность перехода от «от­чужденного», безличного обучения к личностно-смыслово-му уровню. Второй этап представляет развитие идей, свя­занных с проблемой смыслообразования, накопление опыта фактических исследований смысловой сферы в разных об­ластях психологии, подтверждающих существование различ­ных смысловых образований, их различных видов, систем и структур, а также расширение соответствующего понятий­ного аппарата, использование данных в практической пси­хологии и регистрация случаев, не вписывающихся в рам­ки принятой в тот период парадигмы. Наконец, третий пе­риод — интегрированный подход к проблеме смысла, по­пытки создать целостные психологические теории смысла, раскрыть и описать смысловую природу психического, при­дав тем самым смысловым категориям методологический уровень и подведя практически направленные отрасли пси­хологии к необходимости пересмотра динамики и механиз­мов различных психических проявлений в реальной дея­тельности (прежде всего, в образовании, науке, медицине и т.д.) в смысловой интерпретации.

В силу того, что традиции, заложенные Л.С. Выгот­ским, А.Н. Леонтьевым, А.Р Лурия, СЛ. Рубинштейном в психологии, изначально были ориентированы на личност­ные аспекты познания, идеи экзистенциальной и гуманис­тически ориентированной психологии, как только появи­лась возможность открыто говорить об их достоинствах и перспективах, чрезвычайно быстро проросли на почве оте­чественного образования. Это можно объяснить тем, что, по замечанию А.В. Запорожца, сделанному еще двадцать лет назад, «в отличие от американской теории форсирова­ния способностей, советская психология предлагает (сей­час было бы уместнее сказать — предлагала) теорию амп­лификации, совпадающую по своим ценностным установ­кам и представлениям с гуманистической психологией». Не

«норма развития», а «развитие — норма» — в этом суть принципа амплификации (обогащение, усиление, углубле­ние) развития и обучения (А.В. Запорожец, Н.А. Менчин-ская). Близость теоретических посылок разнородных, раз­вивающихся совершенно самостоятельно школ (зарубеж­ная гуманистическая психология и деятельностный подход в советской психологии), сходство гипотез и эксперимен­тально подтвержденных выводов говорят об общечелове­ческой ценности тех положений, которые разрабатывались представителями этих направлений, вне зависимости от со­циального строя и политических лозунгов той страны, в которой проводились исследования. Ряд идей был настоль­ко выношен мировой образовательной практикой, что за­частую одновременно (параллельно) озвучивался предста­вителями разных психологических школ.

Гуманистическая психология, во многом определившая логику развития отечественной психологии предшествую­щего десятилетия, значительно повлияла на ориентиры пе­реосмысления ценностей, раскрываемых перед ребенком в процессе обучения.

Отечественная постклассическая психологическая тео­рия, перейдя от моносистемного к метасистемному способу видения субъекта познавательной деятельности, привнесла в современную науку ряд новых принципов и подходов (ис-торико-эволюционный, историко-системный, историко-кате-гориальный, парадигмальный, контекстный и т.д.), которые изменили общую тенденцию и направленность психологичес­кого поиска в сфере теоретического осмысления понятий­ного аппарата и механизмов познания, взаимодействия «бы­тия и сознания».

Появился целый ряд психологических теорий, раскры­вающих суть новой парадигмы и отвечающих запросам об­щества, живущего с ориентациями не на монистический идеологический стандарт, а на общечеловеческие ценнос­ти, открытость достижениям мировой поликультурной ци­вилизации.

Так, теория психологических систем (В.Е. Клочко, А.А. Ве-ряев), рассматривающая человека как многомерный мир, определяет, что в процессе взаимодействия субъекта с объ­ектом рождается новая реальность — сверхчувственная, т.е. характеризующая всю систему, продуктом функционирова­ния которой она является, «удвоенная», поскольку оказыва­ется качественно новым образованием, не сводимым ни к субъективному, ни к объективному. «Науки переполнены ка­тегориями, фиксирующими объективные и субъективные явления, но практически нет понятий, которые могли бы адекватно фиксировать ту реальность, которая открывает­ся при попытках мысли проникнуть в пространство, суще­ствующее между духом и материей, объективным и субъек­тивным. Здесь противоположности сосуществуют в сложном, но вполне упорядоченном системном единстве, в силу чего «мир человека» оказывается частью самого человека, его продолжением, его истинным телом. Характерной особенно­стью этого «очеловеченного» пространства является его мно­гомерность, которая возникает в результате интеграции в нем объективных и субъективных измерений» [10, с. 59]. Но­вый ракурс поиска сущности и специфики законов познава­тельной деятельности человека переориентирует все уров­ни исследований: методологический, теоретический, эмпи­рический. По-новому трактуется предмет психологической науки, который понимается как «сложная система, центром которой является человек, а психика рассматривается не как подкожное образование (в этом случае оно ничем не отличалось бы от наивно понимаемой души), а как то, с по­мощью чего обеспечивается дальнодействие человека в его предметных ценностно-смысловых полях, осуществляется и удерживается переход субъективного (текущие состояния человека) в предметный мир человека и обратное движение мира в сознание человека» [10, с 9].

Переориентация методологических принципов в связи с возникновением теории психологических систем (ТПС), из­менение теоретических конструктов, поиск новых принци­пов построения экспериментальных и других методов психо­

логического исследования, разработка таких принципов пси­ходиагностики, которые были бы адекватны новому понима­нию человека как сложной самоорганизующейся системы, вы­вели прикладные отрасли психологии, и в первую очередь ее направления, связанные с развитием обучения, на качествен­но новый уровень, дав обеспечение таким областям, как пси­хопедагогика (А.Г Асмолов, Л.М. Фридман), практическая психология образования (А.Г Асмолов), человекообразова-ние (В.Е. Клочко), смысловая педагогика (А.Г Асмолов, В.Е. Клочко), смысловое образование (А.Г Асмолов, М.С. Ны-рова), смысловая дидактика (И.А. Абакумова). Эти новые от­расли знания, пограничные между психологией и педагоги­кой, как раз и избрали своей перспективно-практической на­правленностью педагогику, а сущностной основой — пси­хологию. Однако только психологического обоснования тех или иных подходов в обучении при выборе модели или техно­логии недостаточно, сама система обучения должна вопло­щать собой реальный познавательный механизм реально по­знающего ребенка. «Новый взгляд на человека, на законы фор­мирования собственно человеческого в нем, на условия, факторы и движущие силы человекообразования не может не повлиять на изменение всей системы образования» [10, с. 105].

Новое содержание привносится в понятие «психичес­кое развитие». Субъективное не возникает из объективного (его там нет по определению). Есть так называемый «пере­ходной» слой совмещенного бытия субъективного и объек­тивного, и именно отсюда, из фиксированной точки, из на­чала координат (где одна из осей — познающая личность, а вторая — реальный мир), начинается движение объектив­ного в план сознания, и по мере усложнения этого процесса происходит человекообразование, когда усложнение мира человека «одновременно является изменением уровней его сознания, переход его предметного сознания к смысловому, от смыслового к ценностному» [там же]. По терминологии Д.А. Леонтьева, ценности в данном контексте мы можем рас­сматривать как высшие смыслы — априорно существую­

щую высшую смысловую инстанцию [14, с. 131]. Здесь, как подчеркивалось, не возникает новый смысл, а уже суще­ствующий смысл переходит в новую форму существования или на новый носитель. Ф.Е. Василюк [6] в своем практико-ориентированном подходе, «анализирующем психотехнику выбора», определяет его (ценностный мир человека) как «внутренне сложный и внешне легкий жизненный мир». Если в реалистическом мире развивается традиционно психика, то в «легком и сложном — сознание, как "орган", предназна­чение которого есть согласование и сопряжение различных жизненных отношений. Внутренняя цельность является глав­ной жизненной необходимостью этого мира, а единственный принцип, способный согласовывать разнонаправленные жиз­ненные отношения — принцип ценности» [6, с. 287].

Предметы (в процессе онтогенеза и познания) приходят к человеку раньше, чем они обретут смысл для него, и это и есть основное противоречие, «кризис развития» сознания ре­бенка. Роль взрослого — вывести познаваемый предмет (про­цесс, явление, закономерность) на границу смыслового поля, на границу переходной формы объективного и субъективно­го миров, «раскристаллизовывая» смысл, потенциируемый объектом познания познающему субъекту. Смыслообразова-ние является главным процессом, происходящим в совме­щенной психологической системе. Ситуативные смыслы и смыслы ценностного уровня (высшие смыслы) есть новое из­мерение человека, уровня его общего и личностного разви­тия. В такой ситуации взрослый, педагог есть посредник в отношениях между культурой и ребенком, между дости­жениями цивилизации и учеником. Формируется интрапер-сональный подход к проблеме личности самого учителя, по­нимающего и разделяющего смысловой подход к педагоги­ческой практике, к проблеме, когда «субъектом выступает сам человек по отношению к самому себе» [6, с. 7]. По мнению В.Е. Клочко, учитель, «выступая как медиатор», замыкает через себя связь ребенка с культурой (так как в жизни они сосуществуют отчужденно, как бы в разных плоскостях, за­

частую вообще не взаимодействуя), делает их сообразными. «Мир превращается в действительность тогда, когда он вы­ступает в качестве пространства для развития человека. За­дача школы — превратиться в такое пространство. Его не­обходимо проектировать, понимая в нем источник развития человека, а не одно из условий» [10, с. ПО].

Категория знания и смысл

Несомненно важными для нашей тематики являются исследования В.В. Знакова [9], вводящего в психологию и педагогику новую трактовку категории «знание» и рассмат­ривающего явление понимания «как предмет познания и как способ бытия человека в мире» [9]. Развивая ранее выд­винутую идею O.K. Тихомирова о значении операциональ­ных смыслов для избирательности и целенаправленности мыслительного поиска, он приходит к выводу, что «дан­ных о том, как развитие и взаимодействие операциональ­ных смысловых образований приводит к формированию по­нимания испытуемым промежуточных и конечных резуль­татов мыслительного поиска, в психологической литерату­ре пока почти нет» [21, с. 58]. Раскрыть эти психологические механизмы возможно лишь при условии, когда в процессе осмысления отраженной в знании реальности у субъекта возникает смысл последней, т.е. познавательное отношение к содержанию понимаемого фрагмента действительности. «Очевидно, что теория мышления может называться смыс­ловой только в том случае, если смыслообразование и по­нимание рассматриваются ее сторонниками в качестве важ­нейших составляющих мыслительной деятельности чело­века» [9, с. 71].

Проблема знания, психолого-педагогическая интерпре­тация самой этой категории и механизм образования данно­го феноменологического явления рассматривается В.П. Зин-ченко, который вслед за С. Франком (как мы говорили ра­нее) вводит понятие «живое знание» и через его осмысление

оценивает сущность, цели, ценности образования, его мес­то в социуме и роли в судьбе отдельного человека. «Жи­вое знание отличается от мертвого или ставшего знания тем, что оно не может быть усвоено, оно должно быть построено. Построено так, как строится живой образ, жи­вое слово, живое движение, живое, а не мертвое механи­ческое действие» [7, с. 22]. Знание, постигнутое как конеч­ная истина, не вызывает пульсации сознания, не рождает пристрастности познающего субъекта, оно становится «от­чужденным» и «погасшим». Только из противоречия между наличным содержанием сознаваемого, или потенциально со­знаваемого, и внешними аспектами бытия, проникающими в смысловую сферу познающего, возникает та искра, кото­рая порождает желание мыслить, приблизиться к истине. «Смысл, разумеется, содержится в любом знании. Однако его экспликация, понимание, вычерпывание требуют спе­циальной и нелегкой работы» [7, с. 23]. Рассматривая смысл как средство связи значений с бытием, с предметной дей­ствительностью и предметной деятельностью, В.П. Зинченко анализирует механизм смыслопорождения, извлечения смыс­ла из значений и адекватной смысловой оценки ситуации, говорит о том, что извлеченный субъектом смысл не дан постороннему наблюдателю, он не всегда дан и субъекту познания (невербализованный смысл — по В.К. Вилюнасу; часть, «недоопределяемая сознанием», — по А.Ю. Агафо­нову). Однако внутренняя интенция (побуждение), если она возникла в данной ситуации, порождает стремление искать его в процессе познания. При извлечении смысла из вер­бальных значений субъект привлекает внелингвистическую информацию, к которой относятся образы предметной ре­альности, а также действия с ней. «От характеристики смыс­ла как бытийного и ненаблюдаемого образования имеется ход к проблеме Смысла жизни (бытия), который полностью не выразим в значениях» [2, с. 53]. Вне этого внутреннего стремления, вне пульсации смысловой сущности мы не мог­

ли бы понять источник мыслительной активности, предмет­ность и бытийность мысли. «Не менее интересен и сложен для анализа противоположный процесс — процесс означе­ния смысла, трансформации или перевода смысла в значе­ния. Такой перевод, если он осуществлен полностью, явля­ется своего рода "убийством" смысла как такового. Означе­ние смысла или его понимание — это вовлечение чего-то из сферы бытия в сферу языка» (там же). Любая концептуа­лизация все равно должна оставлять элемент «недоназван-ности» (неозначенности), пространство для смыслового дви­жения, степень свободы мыслительной деятельности. Ме­ханизм смыслопорождения открывается через «совместный анализ циклических и противоположно направленных про­цессов осмысления значений и означения смыслов... На сты­ке этих процессов рождаются новые образы, несущие смыс­ловую нагрузку и делающие значения видимыми (визуаль­ное мышление), и новые вербальные значащие формы, объ­ективирующие смысл предметной деятельности и предмет­ной действительности» [там же].

Можно надеяться, что следующий этап в развитии те­ории личности в смысловой интерпретации будет в боль­шей степени практико-ориентированным и оправдает соци­альные ожидания общества; именно психология личности даст возможность понять смысл как «то, что нас заворажи­вает, очаровывает, повергает в изумление и восхищение, что захватывает нас, когда мы, например, смотрим на горы в вечерней заре или изучаем клеточную ткань под микро­скопом», раскрыть для себя «то, что сейчас нуждается во мне и в моих действиях» [10, с. 62].

Список литературы

Абакумова И.В. Обучение и смысл: смыслообразование в учебном процессе. Ростов-н/Д: РГУ, 2003.

Агафонов Л.Ю. Человек как смысловая модель мира. Пролегомены к

психологической теории смысла. Самара: БАХРАХ-М, 21)00.

3. Асмолов А.Г Психология личности. М., 1990.

4. Большой психологический словарь. // Сост. и общ. ред. Б. Мещеряков, В. Зинченко. СПб.: Прайм, 2005.

5. Василюк Ф.Е. Психология переживания: анализ преодоления крити­ческих ситуаций. М., 1984.

6. Василюк Ф.Е. Психотехника выбора. // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. // Под ред. Д.А. Леонтьева, ВТ Щур. М.: Смысл, 1997. С. 284-315,

7. Зинченко В.П. Живое знание. Самара, 1998.

8. Зинченко В.П. Мысль и слово Густава Шпета (возвращение из изгна­ния). М.: УРАО, 2000.

9. Знаков В.В. Понимание в познании и общении. 2-е изд. Самара: СГПУ 1998.

10. Клочко В.Е. Инициация мыслительной деятельности. Автореф. д-ра психол. наук. 1991.

11. Клочко В.Е. Системная детерминация мыслительной деятельности на стадии ее инициации. // Сибирский психологический журнал, Томск, 1997. Вып. 5. С. 19-26.

12. Клочко В.Е. Человек как психологическая система // Сибирский пси­хологический журнал. Томск, 1996, Вып. 2. С. 10-13.

13. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., МГУ, 1981.

14. Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М.. Смысл, 2003.

15. Личностное в личности: личностный потенциал как основа само детерми­нации. // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ Выи. 1 // Под общей ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002.

16. Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1976.

17. Петренко В.Ф. Конструктивисткая парадигма в психологической на­уке. // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ Вып. 1 Под ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М.. Смысл, 2002. С. 19-37

18. Петренко П.Ф. Основы психосемантики. СПб.. Питер, 2005.

19. Субботский Е.В. Генезис личностного поведения у дошкольников и стиль общения. // Вопросы психологии. № 2, 1981. С. 68-75.

20. Субботский Е.В. Изучение у ребенка смысловых образований. Вест. Моск. ун-та. Сер. Психология. № 1, 1977. С. 62-72.

21. Тихомиров O.K. Структура мыслительной деятельности человека (Опыт теоретического и экспериментального исследования). М.. МГУ, 1969.

22. Экзистенциальная психология. М.. Апрель-пресс, 2001.

1,3* Интегративная модель смыслообразования: метасистемный подход

Не только бытие определяет со-знание, но и сознание организует, структурирует бытие.

М. Вебер

Современные подходы в методологии психологии

Существенные изменения в методологии последнего де­сятилетия, стремление преодолеть фрагментацию и отчуж­дение от человеческой природы в гуманитарном знании, по­родили ряд научных подходов, которые синтезируют в себе как предметы исследования разных аспектов личности, так и методы изучения наиболее «болезненных» проблем совре­менного общества. Как пишет один из основоположников методологии современного научного мышления, разработ­чик теории, объясняющей, как в контексте теории самоор­ганизующихся систем перейти от понимания функции к по­ниманию организации, Фритьоф Капра: «Чем больше мы изучаем основные язвы нашего времени, тем больше убеж­даемся в том, что их нельзя осмыслить по отдельности. Это системные проблемы, т. е. взаимосвязанные и взаимо­зависимые» [7, с. 19]. В психологии появляется целый ряд направлений, вбирающих в себя достижения предшествую­щей русской философии и новообразования нашего времени и ориентированных на «методологические принципы органи­ческого миропонимания» [12], всеединства (B.C. Соловьев, С.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский), целостности и полноты реальности бытия (В.В. Розанов, СЛ. Франк).

Особый интерес для описания современной методоло­гии психологии, и в частности — теории личности, пред­ставляют теории, рассматривающие данную проблему в кон­

тексте метасистемного подхода (этимологически понятие метасистема указывает, что некоторая сущность и принад­лежит системе, и лежит вне ее). Это, прежде всего, иссле­дования А.В. Карпова [8]. Он предлагает метасистемный под­ход как методологию изучения функциональных закономер­ностей психики, исходя из того, что общесистемных представлений в общей теории систем недостаточно для понимания ее специфики. «Психика как система — в отличие от подавляющего большинства всех иных типов, видов и классов систем — принадлежит к совершенно осо­бой, качественно специфической их категории, которую мы обозначили как системы со «встроенным» метасистемным уровнем» [8, с. 11]. Метасистемность невозможно рассмат­ривать при этом как простую включенность системы в сис­тему более высокого порядка, т. е. — в метасистему. Разви­тие метасистемной методологии позволяет выявить «пара­докс высшего уровня системы» как специфическое дву-единство, присущее организационным связям (значащим спо­собам вза- имодействия), определяющим специфики имен­но данной системы. В системной иерархии всегда есть выс­ший уровень, который генерирует в себе важнейшие от­личительные свойства системы. Важнейшая, решающая, доминирующая ее часть при этом все же не исчерпывает всего содержания системы. «Она осуществляет координи­рующие, организующие и управляющие функции по отно­шениям к остальным частям системы» [8, с. 12]. С другой стороны, любая система (в особенности — сложная) может быть эффективно организована лишь в том случае, если ее «координирующий и управляющий» центр имеет в качестве своего объекта «не какую-либо часть системы, а всю ее, все ее содержание — в том числе, разумеется, и все уров­ни, включая и высший. Тем самым, складывается внутрен­не противоречивая ситуация, при которой высший уровень системы должен входить в ее состав, но одновременно —

быть как бы «за» и «вне» этого состава, точнее — над «ним» [8, с. 12].

Смысл как системообразующий фактор личности

Рассмотрение системы как порождения внешнего и внутреннего при условии изоморфизма (соответствия по типу руки и перчатки) и генетического единства системо­образующих факторов личности приводит к тому, что имен­но смысл во всем многообразии его проявлений, являясь уникальным порождением субъективности каждого конкрет­ного индивида, предстает, с одной стороны, системообразу­ющим фактором его личностной основы, его субъективной реальности (смысл не существует вне личностного и чело­веческого, он интенциален по своей природе), а с другой — черпается, «раскристаллизовывается» из окружающего ре­ального мира, где воплощены смыслы всех тех личностей, которые создавали объекты культуры, искусстава, техни­ки и т.д. (По А.Н. Леонтьеву [9] — смысл, есть всегда смысл чего-то). Полученное «удвоенное бытие», как совокупность всех контуров психического, характеризуется и качествен­но отличается по своей сути от всех других систем. Реаль­ность «транспонируется» в личностное, поскольку метасис­тема, с которой исходно взаимодействует психика, вклю­ченная в нее, и которая ей «внешнеположна», оказывается определенным образом представленной в структуре и содержании самой психики. «Сама сущность психического такова, что в его собственном содержании оказывается представленной, получает существование та матасистема, которая является по отношению к нему исходно «внеш-неположной» и в которую оно объективно включено» [8, с. 13]. В качестве объединяющего основания внешнего и внут­реннего смысл можно рассматривать с точки зрения его понимания в контексте концептуальной интегрированной мо­

дели смыслообразования (И.В. Абакумова, 2003), включаю­щей в себя наиболее обобщенные, характерные для всех направлений исследования смысла компоненты и закономер­ности. Именно такая интегрированная модель позволяет раскрыть смысловую динамику и особенности смыслообра­зования в различных реальностях, в соответствии со спе­цификой поля смысловой самоактуализации. Особый инте­рес в этом направлении представляет раскрытие механиз­мов смыслообразования в учебном процессе как приори­тетного направления современной дидактики, особенного того его направления, которое можно назвать — смысловой ди­дактикой (И.В. Абакумова, П.Н. Ермаков, В.Т. Фоменко, 2004, 2005). Метасистемный подход, с выходом на проблему смыс­лообразования, отражает роль смысла как связующего зве­на между субъектом и миром, подчеркивает его значимость в ситуации выбора, определяет связь значения и смысла, смысла и деятельности, смысла и личности.

Динамика смыслового развития и личностного роста по­рождает непрерывное взаимодействие между ситуативны­ми, «текущими» смысловыми проявлениями и теми смысло­выми структурами, которые могут претендовать на устой­чивый уровень и тем самым определяют поведение смысла в его «раскристаллизации», явленности для познающего, — это поле можно назвать полем смысловой самоактуализа­ции. Именно здесь смысл «вырастает» до определенного уровня, от минимального до максимального состояния, от личностного смысла до личностной ценности. Вся же окру­жающая человека реальность несет в себе его потенциаль­ные смыслы и в определенных условиях, при появлении определенных факторов, начинает расширять и уплотнять его смысловые образования, насыщая смыслами его созна­ние и личностные составляющие, — это поле расширения и уплотнения смысла.

Акцентируем внимание на том, что смысл, даже в са­мых разнонаправленных подходах, трактуется в двух со­

стояниях. Первое состояние — ситуативное, «текущее», изменчивое (личностные смыслы, личностные установки, смыслообразующие мотивы) и второе — устойчивое, ста­бильное, «надситуативное» (смысловые конструкты, смыс­ловые диспозиции, ценности). Анализируя смысл согласно логике от единичного к общему, от ситуативного к устой­чивому, мы обнаруживаем эпицентры смыслообразования. Один из них представлен динамическим состоянием смыс­лов, их «продвижением», «явленностью», взаимодействи­ем и другими модусами смыслообразования. Другой ракурс исследований обнаруживается в устойчивых смысловых структурах личности, которые, во-первых, являются след­ствием смыслообразующего процесса, а во-вторых, и сами влияют на смыслообразующий процесс значительным обра­зом. Здесь напрашивается очевидный вывод о взаимодей­ствии указанных эпицентров смыслообразования.

Проблему смысла нельзя сводить к проблеме смыслооб­разования. Высшее предназначение смысловых структур че­ловека — выступить в роли смысловой регуляции его жиз­недеятельности, обеспечить его жизненные ориентации, воз­можность самой жизни. Это означает, что смыслы в ситу­ативной и устойчивой фазах бытия личности выступают, прежде всего, как механизмы указанной регуляции, как спо­соб связи человека с миром. Чтобы выполнять данную функ­цию, смыслы должны быть «в наличии», чем и вызываются как реальные процессы смыслообразования, так и задачи их научного познания. Необходимо, следовательно, разли­чать две линии проблем, идущих из одной точки «смысла»: проблемы регуляции жизнедеятельности человека со сто­роны его смысловой сферы и проблемы становления и раз­вития самой этой сферы, т.е. смыслообразования.

Что означает и включает смыслообразование, если иметь в виду его психологический контекст? Смыслообразование отождествляется нами с развитием смысловой сферы лич­ности, развитие же в психологии определяется как психи­

ческие новообразования в человеке. Последние, если иметь в виду результативную часть смыслообразующей деятель­ности человека, помимо непосредственно новых смыслов, постигнутых (раскристаллизованных) из окружающей жиз­ни, культуры, общения, включают и созидаемые им са­мим, в условиях творческого процесса, смыслы, а также множество других субъективных смысловых модификаций: «расширяющийся», становящийся, угасший, вытесненный другим, дополнительный, не сливающийся с другим, либо, напротив, слившийся с другим в новом качестве, ясный или, наоборот, неопределенный смысл. Смысловые проявления предстают смысловыми новообразованиями личности, из­меняющими всю смысловую структуру.

Интегративная модель смыслообразования

Взаимодействие устойчивой смысловой структуры лич­ности и жизненных смыслов в одном смысловом континууме, порождающее все более сложные смысловые уровни — от относительно простых личностных смыслов и смысловых ус­тановок до устойчивых смысловых образований (смысловые диспозиции, конструкты, ценности), в интегративной моде­ли смыслообразования осуществляется посредством превра­щенных форм жизненных отношений. Известная теория М.К Мамардашвили [11] о превращенных формах самим ав­тором выводится непосредственно в смысловые структуры личности и уже далее развивается психологами. «В резуль­тате этого превращения, — замечает Д.А. Леонтьев [10], — содержание претерпевает определенные трансформации: ис­ходная система отношений сворачивается, редуцируются и выпадают опосредующие звенья и промежуточные зависимо­сти, обнаруживаются одни характеристики предмета, функ­ционально значимые в данной превращенной форме, и сти­раются другие, не имеющие значения для соответствующих аспектов его функционирования. Все эти трансформации оп­

ределяются не чем иным, как свойствами субстрата, в кото­ром получает воплощение исходное предметное содержа­ние». Содержание приведенного текста относится к смыслам как к «инобытию некоторой реальности в инородном субстрате х [10] свидетельствуя об определенном взаимопроникновении смысловых и мыслительных актов.

С одной из сторон рассмотренного взаимодействия, по­рождающего «текучесть» смысла, его неоднозначное пове­дение в различных жизненных ситуациях, связан факт смыс­лообразования, заслуживающий, по нашему мнению, вклю­чения в интегративную модель смыслообразования. Указанная сторона — устойчивая смысловая структура сознания чело­века, его базовое «Я», его «ядерные смыслы». Факт же со­стоит в том, что, с точки зрения явно неклассической психо­логии с элементами феноменологии и экзистенциализма, смыс­лы одновременно присутствуют во всех контурах психики, образуя своего рода смыслосферу, и столь же одновремен­но действуют, позволяя человеческому «Я» как интегратив-ному и устойчивому смысловому образованию осуществлять процессы регуляции жизнедеятельности человека, включая его негибкие генетические структуры. Сам же человек, с его психикой, не ограниченной отражением реальности, а выступающей как новая реальность, предстает как «смысло­вая модель мира». Совершенно ясно, что в этом контексте и познающий может рассматриваться как смысловая модель мира, и тогда проблема смыслообразования становится од­ной из самых значимых и перспективных в психологических исследованиях.

Поскольку нас интересует главным образом результа­тивная, содержательная сторона смыслообразования, сама последовательность смысловых проявлений становится как бы менее важной. Однако стремление описать динамику смыслообразования породило стремление к упорядоченно­сти, естественному желанию расположить смыслы в сис­темном порядке. Наиболее очевидным предстает диадная

природа смысла [10], его континуумная динамика от мини­мального к максимальному насыщению: от становящегося смысла — к ставшему, от неопределенного смысла — к оп­ределенному (в рамках ценностного отношения), от пости­гаемого смысла — к постигнутому.

Из «глубокой математической нелинейности» природы смысла, возникает принципиальный вопрос: что является объединяющим основанием разнонаправленных и разнопла­новых подходов, рассматривающих смысл как предмет ана­лиза? Становится очевидным, что без интегрированной мо­дели, включающей в себя наиболее обобщенные, характер­ные для всех направлений исследования смысла компоненты и закономерности, — невозможно раскрыть динамику смыс­лообразования и особенности его поведения в различных реальностях. Первичная модель смысла, с выходом в смыс-лообразование, отражает роль смысла как связующего звена между субъектом и миром, подчеркивает его значимость в ситуации выбора, определяет связь значения и смысла, смысла и деятельности, смысла и личности. В результате осуществленного неодномерного, разнохарактерного анализа возникает задача выявления того общего, что присуще раз­личным философским, теоретическим и непосредственно психологическим направлениям в отношении смысла и смыс­лообразования, что означает необходимость определиться более масштабно и четко, чем это сделано ранее, в моде­ли смыслообразующего процесса (понятие «процесс» при­менительно к смыслообразованию выходит, как мы видим, за пределы функциональных явлений, на смену функцио­нальной связи приходит организующая). Такая модель, воз­никающая из теоретических посылок, является по своему содержанию концептуальной, а также, вбирая различные гносеологические подходы, интегративной (И.В. Абакумо­ва). Вместе с тем следует отметить, что, во-первых, моде­лью могут быть охвачены лишь отдельные концептуальные

положения, присутствующие в одних направлениях и от­сутствующие в других. Во-вторых, важный, с точки зре­ния различных направлений, материал может оказаться не столь «важным» с точки зрения модели, т.е. конструкта, вби­рающего содержание других направлений, и не стать ее частью. В-третьих, рисуя контуры модели, наполняя ее содержанием, приходится выходить за пределы реализо­ванного ранее анализа оснований смысла и смыслообразо­вания, обращаться к новому теоретическому и эмпириче­скому материалу. По вполне понятным причинам в поле внимания остается психологическая составляющая интегра-тивной модели смыслообразования. В пограничных областях проблемы смысловых явлений и факторов психологическую составляющую бывает иногда трудно выделить, однако со­ответствующие объяснения представляются необходимыми.

Общие контуры концептуальной интегративной модели смыслообразования представлены на схеме 1.

Данная схема отражает пространственную представлен­ность смысла от потенциально кристаллизованного до акту­ально явленного познающему субъекту смысла в процессе взаимодействия с внешним и внутренним миром во всем его многообразии. Смысловое поле, как срез уровня сознатель­ного и личностного, состоит из полей, условно разделенных (поскольку между ними нет и не может быть четкой грани­цы) по степени смысловой насыщенности и проявленности смысла для самого человека. Эпицентром является непос­редственно то поле, в котором происходит смысловая пуль­сация, — поле инициации смысла. Именно здесь, в точке пересечения диалога, как способа взаимодействия с миром, и зоны ближайшего развития, как потенциальной возмож­ности познающего, смысл рождается одномоментно, дискрет­но, и, в зависимости от силы и яркости для его носителя, он или становится составной частью, фрагментом смысловой сферы, или отчуждается, оставляя при этом соответствую­щий смысловой след. Динамика смыслового развития и лич­

ностного роста порождает непрерывное взаимодействие меж­ду ситуативными, «текущими» смысловыми проявлениями и теми смысловыми структурами, которые могут претендо­вать на устойчивый уровень и тем самым определяют пове­дение смысла в его «раскристаллизации», явленности дл; познающего, — это поле смысловой самоактуализации, поле, где смысл «вырастает» до определенного уровня, от мини­мального до максимального состояния, от личностного смыс­ла до личностной ценности. Вся же окружающая человека реальность несет в себе его потенциальные смыслы и в оп­ределенных условиях, при появлении определенных факто­ров, начинает расширять и уплотнять его смысловые обра­зования, насыщая смыслами его сознание и личностные со­ставляющие, — это поле расширения и уплотнения смысла.

Источники смыслообразования

Жизненные смыслы, возникая из реальной потребнос­ти человеческого бытия и образуя жизненный мир субъек­та, могут быть, на наш взгляд, реальным историческим сло­вообразованием. Решая проблему смыслообразования, в иной формулировке — развития смысловой сферы человека, логично обратиться к ставшим уже классическими в пси­хологии «зонам развития» (Л.С. Выготский). Такое обраще­ние тем более логично, что психические новообразования в нашем исследовании выступают как смысловые новооб­разования. Экспериментальные исследования смысловой сферы личности ребенка (В.К. Вилюнас, Д.А. Леонтьев, И.В. Абакумова) свидетельствуют о том, что известная пси­хологическая последовательность: зона вхождения в разви­тие — зона актуального развития — зона ближайшего раз­вития — зона саморазвития» является детерминирующей и в тенденциях смыслообразования. Закономерность развития смысловой сферы личности может быть выражена и отдель­ным блоком войти в модель смыслообразования человека как последовательность, содержащая зону вхождения в смы­

слообразование, зону актуального развития смысловой сфе­ры, зону ее ближайшего развития, зону саморазвития. «Зоны развития» в нашей модели — это прежде всего зоны разви­тия стержневой основы личности, ее смысловой структуры. В этой же последовательности «зон» формируются смысло­вые структуры и других уровней. Отметим, что в теории поэтапного формирования умственных действий, в которой акцент делается на ориентировочной основе действий как преддверии исполнительской части деятельности, сама ори­ентировочная основа действий может быть истолкована как феномен вхождения в зону смыслового развития. Главные движущие силы процесса обучения, интерпретируемые с позиций смыслового неравновесия, смысловых несоответ­ствий и противоречий, находят свое методологическое объ­яснение в зоне ближайшего развития смысловой сферы личности, которая детерминирует смыслообразование в определенных границах, доступных познающему субъекту.

По мнению ряда авторов, исследовавших в психологии смысл (К. Роджерс, В. Франкл, Д.А. Леонтьев, Н.Е. Щурко-ва), исходным условием возникновения смыслов, источни­ком смыслообразования является жизненный мир человека. Указанный мир заметно отличается от «общего» мира, с явлениями, фактами, событиями и другими фрагментами которого человек большей частью не сталкивается. Эта часть мира, отчужденная от конкретной личности, представлена, в частности, реальной действительностью и отражающими ее объективными значениями, запечатленными в текстах культуры. Культура функционирует и в нетекстовой фор­ме, как реальное бытие, в виде действительных отноше­ний и норм поведения людей. При этом реальное бытие куль­туры и реальное бытие человека, и уж тем более бытие «вообще», как правило, не совпадают, мир действитель­ного бытия оказывается шире бытия культуры. Особой ча­стью культуры является ее художественный сегмент, об­разуемый не объективными значениями, а «откристалли-

4 Психология j

зованными», «опредмеченными» субъективными смыслами тех, кто эту часть культуры создавал. Поскольку, однако, текст не есть смысл, это лишь место, указывающее на смысл, то текстовая художественная культура, пока с нею не вошел в соприкосновение субъект, может быть квали­фицирована как объективная структура значений.

В отличие от мира «в целом», жизненный мир челове­ка — это мир его отношений с явно ограниченной частью действительности. Одни ее фрагменты имеют для него боль­шее значение, и замыкание на них его субъектного опыта, его жизненных отношений более интенсивно и динамично, другие — меньшую жизненную значимость, и отношение к ним со стороны субъекта может быть менее выразитель­ным, третьи могут быть представлены лишь потенциально. Эти отношения определяются в науке как жизненные смыс­лы. Их возникновение, становление и развитие, осущест­вляемые, естественно, в субъективной сфере индивидуума, обусловлены, тем не менее, жизненной детерминантой дан­ной личности и выражают жизненную необходимость, отне­сены нами к разряду актуальных смыслов и включены в об­ласть актуальных смысловых отношений. В сопоставлении с этим, жизненные смыслы, возникающие из объективной жиз­ненной необходимости, относительно не входящих в жиз­ненное пространство конкретно данного человека ценнос­тей, нами относятся к категории потенциальных смыслов. Любой факт действительности, попав в жизненную орбиту человека, может инициировать возникновение смыслово­го к нему отношения и стать рефлексивно поглощенным «Я-кон-цепцией», наполняя ее новым смысловым содержанием. А.Н. Леонтьев [9] полагал, что смысл определяется жизнью, и действительно, возможности смыслообразования продуциру­ются через вхождение «большого мира» в жизненный мир человека.

В этой связи укажем на два важных момента, касаю­щихся и жизненного мира человека, и связанного с ним

жизненного смысла. Во-первых, попавшие в орбиту жиз­ненных отношений человека фрагменты бытия, артефакты культуры, явления природы, приобретшие для него жиз­ненный смысл, в объективной действительности не отгра­ничены от других ее реалий, а значит, личность отражает мир не только на ассоциативном, но и на смысловом уров­не. Смыслообразование, детерминируемое жизненной необ­ходимостью, имеет, таким образом, тенденцию к расшире­нию. Во-вторых, жизненный мир современного человека, включая все его возрастные ступени, стремительно расши­ряется в условиях все более уплотняющейся виртуальной среды (телевидение, компьютеры, Интернет). Не будем од­нозначно утверждать, что вхождение человека в более объемные пространства бытия является одновременно вхож­дением и в более широкое жизненное пространство, в том числе в его смысловую составляющую, поскольку в этом случае имеют место все же не реальные, а виртуальные явления. Однако субъективный мир человека оказывается активно задействованным и в данном случае не может не отражаться на процессах смыслообразования.

Дальнейший анализ модели смыслообразования приво­дит к другой исходной ступени развития смысловой сферы человека. Если жизненные смыслы определяются логикой жизни, раскрываются ее обстоятельствами, являются до­статочно жесткой структурой, привязанной к жизненной необходимости, с неярко выраженным психологическим со­держанием, то на противоположной стороне обнаружи­ваются глубоко психологические, устойчивые, «ядерные» (А.Г. Асмолов, B.C. Братусь) смыслы личности, как высшие смыслы-ценности. Эта смысловая стержневая структура лич­ности, составляя ее базовое «Я», и реализует смысловую регуляцию жизнедеятельности человека.

Возвратимся к вопросу о разграничении смысловых про­цессов, осуществляемых в субъективной сфере человека.

н из них, как уже было оговорено ранее, характеризу­

ется как смысловая регуляция, обеспечивающая бытие че­ловека в мире, другой — как процесс смыслообразования, так как именно эта внутренняя, глубинная психологичес­кая структура личности, осуществляя ее жизненную регу­ляцию, регулирует и смыслообразующий процесс. Такое понимание смыслообразующей роли высших смысловых эта­жей сознания человека, фактически выведенных за преде­лы психического — в трансцендентную сферу, является наиболее значимым звеном в нашей модели именно в плане становления и обогащения реального жизненного мира че­ловека.

Конкретизируя механизмы смыслообразования, имея в виду, с одной стороны, жизненные смыслы как атрибут жиз­ненного мира человека, с другой, — устойчивую, стержне­вую систему смыслов его субъективного мира, отметим принципиальную значимость взаимодействия указанных смысловых сфер личности в смыслообразующем процессе. Замыкание смысловой компоненты субъектного опыта че­ловека, смысловой матрицы его сознания на жизненных ценностях жизненного мира человека переводит их в ранг личностных смыслов, обратным образом влияющих на по­родившую их устойчивую смысловую структуру. Во взаи­модействии двух смысловых стратегий в одном и том же смысловом пространстве личности процесс смыслообразо­вания принимает характер смысловой самоактуализации и взаимного обогащения самих смысловых стратегий.

Вместе с тем, обратим внимание на «нетипичные» ва­рианты процесса смыслообразования, которые в той или иной степени предлагает реальная жизнь. Например, к та­ким «нетипичным» вариантам можно отнести ситуацию че­ловека с определенными смысловыми установками, испове­дующего, скажем, гуманизм как высший смысл человечес­кого бытия, но исполняющего на сцене роль человека злого. Или борьба смысловых стратегий личности, или их взаимо­действие могут принять в этом случае достаточно выра-

_ю форму проявления, вплоть до смены кодовых фик-^ций эмоциональных экспрессии (В.А. Лабунская). Данный пимер является актуальным в психолого-дидактическом отношении, поскольку взятый школами курс на личностное развитие учащихся сопровождается заданиями на «персо-нализацию», «перевоплощение», «самовыражение», «само­рефлексию» и другие виды деятельности игровой ориента­ции. За этим, как видим, скрываются явления смыслового порядка.

Технология смыслообразования

В качестве ведущей смыслообразующей технологии в нашей модели выступает диалог, который понимается в ши­роком смысле, по-бахтински, как диалог культур [5], осу­ществляемый вместе с тем в узкм пространстве индивиду­ального сознания. Мы, однако, ориентированы на то, что в литературе он определяется по-разному* как «событие об­щения», как «взаимная рефлексия», как «раскрытие смыс­ла с помощью другого смысла», как «сопряжение мыслепо-лаганий», как «смещение, сдвиг между оппозиционными по­люсами сопряженных феноменов», как «полифоничность точек зрения», как «контекст соотнесенности различных культур», как «ключи к рассекречиванию кода» (использована термино­логия М.М. Бахтина, М. Хайдеггера, Г.Г. Шпета).

Мы склонны сделать предположение о ключевой роли диалога в смыслообразующем процессе личности, допус­кая, однако, «вспышечный» (инсайтный) характер образо­вания смысла в конкретной ситуации, внедиалоговую фор­му поглощения более значимым для индивидуума смыслом менее значимого. По нашему мнению, однако, внепроблем-ность не может рассматриваться как главное поле станов­ления и развития смысловой основы личности; диалог, со­провождаемый проблемностью, — максимально значимый, как будет показано далее на психолого-дидактическом ма­териале, фактор смыслообразования. В нашей модели диа­

логу принадлежит центральное место, на пересечении го­ризонтали и вертикали смыслообразования.

Горизонтальная линия смыслообразования представле­на взаимодействием надситуативных, ядерных смыслов лич­ности и жизненных смыслов как системы ее отношений с миром окружающих ее людей, как актов «общения» лично­сти со значимыми для нее предметами культуры. Горизонт жизненного мира человека при этом не является обозри­мым, и актуальные зоны смыслообразования человека, ста­новление его жизненных и личностных смыслов, а также более сложных смысловых структур имеют тенденцию к расширению за счет актуализации потенциальных зон. Взаи­модействие устойчивой смысловой структуры личности и ее жизненных смыслов, их встречное движение и означают не что иное, как диалог. Любой диалог, как мы только что сказали, имеет смысловую природу, здесь же он смысло­вым является изначально, и его функция — через сближе­ние и обострение смыслов, их взаимную адаптацию, ситу­ацию выбора и другие механизмы смыслового взаимодей­ствия — прирост бытия, обогащение сознания.

Вертикаль смыслообразования задана линией между ус­тойчивой смысловой структурой личности, ее внутренним «Я» и структурами психики низшего уровня. Другие уровни: познавательный, аффективный, креативный — располага­ются, естественно, между ними. Действуют, как уже под­черкивалось, сразу все контуры, однако вектор влияния на­правлен со стороны личностно-смыслового контура в сторо­ну структур личности менее высокого порядка, подчиняя их себе в определенных границах. Это прямое смысловое влияние. Примером же обратного влияния может служить физическая внешность будущей актрисы, взятая в соотне­сенности с этой ее профессиональной перспективой как смыс­лом жизни. Взаимодействия, осуществляемые на вертикаль­ной линии смыслообразования, имеют, если сделать вывод, диалоговый характер. Внутренняя борьба влечений и осоз­

нанной целесообразности, эмоционального и рационального, желаний и рассудочной деятельности — за всем этим «пуль­сирует» диалог таких смысловых образований, которые при­сущи различным этажам психики индивидуума.

В точке пересечения горизонтальной и вертикальной линий смысловых взаимодействий и в окружающем ее про­странстве располагается центр (точка) смысловой сингу­лярности — предельной смысловой насыщенности. Для нас плотность этой точки задана пересечением диалогового цен­тра и зоны ближайшего развития познающего субъекта. Один из векторов этой системы координат совпадает с гори­зонтальной линией взаимодействия и обращен изнутри субъективного мира вовне, к смысловой сущности фраг­ментов жизненного бытия личности: смысл, например, ху­дожественной книги в жизни ребенка. Другой вектор, сов­падающий с вертикальной линией взаимодействия, обра­щен к самой личности, направлен на сам субъект, на соб­ственную деятельность человека. В таком случае говорят: «смысл моих действий в том-то», «не вижу смысла в этой моей деятельности», «моя деятельность не совсем бессмыс­ленна».

Можно предположить, что раскрывающиеся человеку в диалоге смыслы чего-то, что вовне человека, и смыслы актов собственной деятельности, поведение своей же соб­ственной смысловой структуры могут вступить в диалог и между собой. Этот диалог вводит нас в проблему сознания и поведения, взглядов и поступков, позиций и действий лич­ности.

Развиваемая нами в границах концептуальной модели смыслообразования идея диалога как механизма смыслорас-крытия, смыслопостижения и смыслообогащения субъекта, согласно принципу дополнительности, будет признана вер­ной, если найдет подтверждение в других идеях и понятиях Других теорий. Нет необходимости доказывать, что с диало­говым центром смыслообразования, как мы сказали, соотно­

сима зона ближайшего развития, обладающая, как подчер­кивалось, значительным потенциалом смыслового развития субъекта. Несоответствие и сдвиги, возникновение и снятие смысловых противоречий, в которых развертывается диа­лог, являются и атрибутами зоны ближайшего развития. И дело не только в том, что зона ближайшего развития подтверждает смысловую значимость диалога. Взаимоотно­шение диалога и зоны ближайшего развития, зона сингуляр­ности смысла (в диалоге есть то, чего нет в зоне ближайшего развития, а в ней, в свою очередь, есть то, чего нет в диало­ге) — особая научная проблема, не подлежащая в настоя­щей работе специальному анализу, но в предлагаемой мо­дели смыслообразования оба феномена рассматриваются как взаимодополняющие.

Список литературы

1. Александрова Л.А. О составляющих жизнестойкости личности как основе ее психологической безопасности в современном мире. // Из­вестия ТРТУ Тематический выпуск «Гуманитарные проблемы совре­менной психологии». Таганрог: ТРТУ, 2005. № 7 (51). С. 83-84.

2. Антонова Л.Н. Региональное управление социально-педагогической системой поддержки детей группы риска. М.. Просвещение, 2004.

3. Антонова Л.Н. Создание муниципальной системы социально-педаго­гической поддержки детей группы риска. М.: Просвещение, 2004.

4. Антонова Л.Н. Социально-педагогическая защита детства в системе образования Московской области. М.: Просвещение, 2004.

5. Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук. // Эстетика сло­весного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 361-373.

0. Василюк Ф.Е. Психотехника выбора. // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. // Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г Щур. М.. Смысл, 1997. С. 284-315.

7. Каира Фритьоф. Паутина жизни. Новое научное понимание живых систем. // Под ред. В.Г Трилиса. М.: ИД София, 2003.

8. Карпов А.В. Метасистемный подход как методология изучения функ­циональных закономерностей психики. // Ярославский психологи­ческий вестник. Москва-Ярославль, 2005. Вып. 15.

9. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.. Политиздат, 1977.
10. Леонтьев Д. А. Психология смысла. М.. Смысл, 2000. С. 11-12.

11. Мамарадашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990.

12. Остапенко А.А. Моделирование многомерной педагогической реаль­ности. Автореф. д-ра педаг. наук. Краснодар, 2005.

13. Паттурина Н.П. Психологическое здоровье и личностный рост уча­стников образовательного процесса. // Психологическая культура и психологическая безопасность в образовании. Материалы Всероссий­ской конференции. М., 2003. С. 172-174.

14. Почепцов Г.Г. Стратегия. Инструментарий по управлению будущим. М.: Рефл-бук, 2005.

15. Пронина Е.Е. Психология журналисткого творчества. М.: МГУ, 2003.

16. Стратегия государственной молодежной политики в Российской Фе­дерации. М.: Мин-во образования и науки Российской Федерации, 2005.

Раздел 2

ЛИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ЕЕ БЫТИЯ И СО-БЫТИЯ

2.1. Психология человеческого бытия как новая отрасль знания

Особенности становления психологии человеческого бытия

Динамика формирований научных представлений о субъекте и бытии (в том числе «аутентичном бытии») [28] в современной психологии отражает их эволюцию в методо­логии науки. Двадцатый век показал, что психология, как и другие науки, эволюционировала от классической пара­дигмы, к неклассической, а затем — к постнеклассической [31]. Постнеклассическое понимание мира и человека в мире характеризовалось ростом рефлексии ученых над ценност­ными и смысловыми контекстами человеческого бытия. На этом этапе развития науки решающее значение приобре­тают те культурные и ценностно-смысловые контексты, с которыми субъект соотносит познаваемую и понимаемую реальность. Иначе говоря, наряду с естественно-научными методами познания все большее значение приобретают со-циогуманитарные. Одна из причин пристального внимания ученых к социальному и культурному контекстам челове­ческого бытия заключается в том, что образцом для не­классической науки в определенной мере явилась теорети­ческая физика, а на становление постнеклассической более существенное влияние оказывает культурология [8]. В пос-

е годы в человекознании все чаще проявляется тен-ия сочетания использования пространственных, энерге­тических, механических метафор с метафорами, ранее при­менявшимися исключительно в гуманитарных дисциплинах: игра, роли, ритуал, драма и т.п. Типичный пример — дра­матургический подход И. Гофмана [9], изучающего, как пре­зентация субъекта себя другим людям, принятие на себя разных ролей в разнообразных ситуациях осуществляется в непрерывном процессе воспроизводства личного самосоз­нания в социуме.

Но еще более значимым для развития психологии субъ­екта считается, по нашему мнению, что постнеклассичес-кий тип рациональных рассуждений дает возможность уче­ным избежать противопоставления номотетического и иди-ографического способов исследования и реализовать един­ство естественно-научных и гуманитарных методов пони­мания изучаемых явлений. Показательным примером могут служить исследования Ю.И. Александрова [1] в области си­стемной психофизиологии. В них показано, что культура, общественные формы жизни, способствующие формирова­нию функциональных систем, заставляют мозг работать по-новому. Проводя аналогию между системной структурой субъективного опыта и системной структурой культуры, Александров доказывает тезис о том, что в каждой куль­туре структура опыта индивида комплементарна структу­рам других индивидов. Взаимодействие культуры и про­цесса специализации нейронов приводит к тому, что чело­век формирует свой опыт в культуре, а не усваивает, ассимилирует ее содержание.

Следовательно, тип культуры, в которой живет чело­век, влияет не только на поведенческие проявления пси­хики, но и на ее мозговую организацию. Эти исследования очень важны для доказательства положения о том, что предметом психологии субъекта и формирующейся на ее основе психологии человеческого бытия могут быть такие проблемы, которые для своего решения требуют привле­

чения не только гуманитарных, но и естественно-научных методов. Да и сами решаемые проблемы могут относиться не только к так называемой «вершинной психологии», а затрагивать и биологические основания психики.

Описанные выше три способа рациональных рассужде­ний в нашей науке интегрировались в той области психоло­гического знания, которая получила название «психология субъекта».

Проблема субъекта является одной из ключевых в пси­хологической науке, как западной, так и российской. Как отмечает ЛИ. Анцыферова [3], «в западной психологии, в теориях личности, построенных на основе психоаналити­ческой практики (А. Адлер, А. Маслоу, К. Роджерс, К. Юнг, К. Хорни и др.), понятие «субъект» занимает одно из цент­ральных мест. Оно обозначает способности человека быть инициирующим началом, первопричиной своих взаимодей­ствий с миром, с обществом; быть творцом своей жизни; создавать условия своего развития; преодолевать дефор­мации собственной личности и т.д.» [3, с. 29-30]. Аналогич­ные соображения высказывает ЛВ. Алексеева: «В теориях личности А. Адлера, А. Маслоу, К. Роджерса, К Хорни, К. Юнга понятие «субъект», по сути, занимает одно из центральных мест. В качестве антитезы внешней детерми­нации психического в исследованиях Дж. Мида (G. Н. Mead, 1912; 1975), Г Олпортом (G. Ailport, I960), X. Кохутом (Н. Kohut, 1971) выдвигались на первый план такие понятия, как «самость» («self»); в исследованиях Э. Эриксона (1996) — понятия «эго» и «Я»» [2, с. 74].

В российской психологической науке категория субъекта сейчас играет системообразующую роль и привлекает вни­мание многих ученых. Неудивительно, что в течение пос­леднего десятилетия проблема субъекта обсуждалась на конференциях, в статьях, монографиях, диссертациях, учебных пособиях [2, 4, 7, 21, 24, 25, 26, 30, 32, 33, 34j. Результаты научных исследований свидетельствуют о том, что в последние десять-пятнадцать лет, главным образом

одаря целенаправленным и даже, можно сказать, под­вижническим усилиям А.В. Брушлинского [6, 7], в отече­ственной психологии сформировалась новая область психо­логических исследований — психология субъекта.

В современной психологии субъекта фактически представ­лена история главных проблем российской психологической науки двадцатого столетия, которые в течение почти полу­века занятий научной деятельностью были в фокусе внима­ния Брушлинского. Это проблемы соотношения биологичес­кого и социального, сознательного и бессознательного, вне­шних причин и внутренних условий в детерминации психики. Психология человеческого бытия представляет собой то направление развития, ту сторону психологии субъекта, которая возникла с появлением постнеклассической пара­дигмы.

Перечислим характерные особенности психологии че­ловеческого бытия, которые, по нашему мнению, сегодня позволяют назвать ее новой областью психологической науки.

В психологии человеческого бытия одновременно реа­лизуются, дополняя и обогащая друг друга, когнитивная и экзистенциальная исследовательские парадигмы. В совре­менной науке сосуществование когнитивной и экзистенци­альной парадигм отчетливо проявляется в том, что одни и те же психологические проблемы могут изучаться под раз­ными углами зрения. Для нас показательным примером ока­зались собственные исследования понимания, в которых от­четливо наблюдался переход от его анализа с позиций психологии познания [12] к рассмотрению этого феномена в контексте бытийного слоя сознания субъекта [13].

Когнитивный план изучения психической реальности ха­рактеризуется акцентом на познании и поведении челове­ка, стремлением ученых выявить общие закономерности пси­хического развития, большим интересом к фактам и прави­лам, чем к исключениям. Когнитивные исследования в основ­ном имеют отражательно-познавательную направленность,

т.е. ориентированы на изучение того, как субъект отражает и познает окружающую действительность и свой внутренний мир.

Когнитивные психологи ищут, прежде всего, новое зна­ние. Например, изучая мышление субъекта, они много зна­ют об этом психологическом феномене. Когнитивного психо­лога, получающего в эксперименте новое знание о психи­ке, прежде всего, интересует вопрос: «Истинно ли оно?». Ученого, находящегося на позиции психологии человеческого бытия, больше занимает ответ на другой вопрос: «Какой смысл это знание имеет для субъекта?». Это не значит, что для него не существенна проблема истинности, просто ана­лиз ценностно-смысловой стороны знания является для него приоритетным.

В экзистенциальной психологии приоритеты иные. Боль­шинство современных психологов используют понятие «экзи­стенция» как синоним «бытия». Напомню, что В. Франкл [36] использовал термин «экзистенциальный» для реализации трех целей. Во-первых, с целью описания специфики человеческо­го бытия; во-вторых, для характеристики смысла существо­вания человека; в-третьих, для обозначения стремления к нахождению смысла своего существования, т.е. воли к смыс­лу. Воля нужна человеку для преодоления препятствий, из­вечного расхождения между «не хочу» и «надо». В человечес­ком бытии реализация волевого начала всегда предполагает напряжение, усилия субъекта, направленные на преодоле­ние не только внешних препятствий, но и себя. Вероятно, именно это имел в виду Р Мэй, когда писал, что понятие «экзистенция» (существование), образованное от латинского корня exsistere, в переводе с английского буквально означает «не сдаваться, подниматься на борьбу» [22, с. 51].

В экзистенциальной плоскости анализа психической ре­альности акцент делается на отличные от когнитивных про­явления психической активности субъекта. Это, прежде все­го, созерцание и переживание. Известно, что человеческое бытие не исчерпывается познавательным отношением к

Применительно к переживанию неуместно говорить об отражении, о данности в переживании предметного мира. Переживания страдания, восторга, любви, приобретая в сознании субъекта оценочный ценностный характер, стано­вятся воплощением экзистенциальной наполненности чело­веческого бытия. Они предотвращают человека от так на­зываемого «экзистенциального вакуума», ощущения пус­тоты и бессмысленности жизни.

Экзистенциальный план исследования психической ре­альности отражается в направленности ученых на анализ вариантов порождения опыта, имеющего смысл для субъек­та. Экзистенциально ориентированные психологи предпо­читают специфические детали обобщенным признакам, а индивидуальные, например характерологические, отличия людей — их сходству и подобию. Их исследования направ­лены не столько на поиск фактов, событий, явлений, сколь­ко на то, какой смысл они имеют для субъекта. Это, конеч­но, не означает, что в данном случае психологи концент­рируются исключительно на интрапсихических проблемах и отказываются от обращения к объектам и людям, окру­жающим субъекта. Просто главную цель исследования они видят в определении того, как испытуемый структурирует свою идентичность в соответствии с системой конструктов, отражающих субъективное отношение «Я — мир». Иначе говоря, цель заключается в выявлении ценностно-смысло­вой позиции субъекта, оказывающей решающее влияние на формирование смысла фактов, событий и т.д.

Различие в углах зрения психологов на то, что явля­ется наиболее важным для ученого, изучающего психику субъекта, сказывается на неодинаковости целей постанов­ки вопросов и ожиданий, связанных с ответами. Когнитив­ные психологи ставят вопросы и формулируют гипотезы для того, чтобы, узнав ответы, получить новые знания.

экзистенциальной точки зрения очень часто оказывается, что вопросы нужно задавать вовсе не для того, чтобы по­лучить на них однозначные ответы. Задача психолога — по­

казать, что одновременно в психической реальности чело­века существует бесконечное множество различных состо­яний, событий, ситуаций. Неудивительно, что при иссле­довании психики человека, в общем и целом, вопросы скры­вают в себе больший потенциал развития, обладают боль­шей силой, чем ответы на них. Вопросы нужны для более отчетливого осознания тех значимых для субъекта ценнос­тно-смысловых контекстов, в которые он может оказаться включенным, и которые впоследствии могут существенно повлиять на его жизнь. Иначе говоря, речь идет об осозна­нии возможности реализации разнообразных жизненных сценариев, которые В.Н. Дружинин [10] называл варианта­ми жизни — жизнь как предисловие, жизнь как творче­ство, жизнь как достижение и др.

Задача ученого, изучающего субъекта с позиций пси­хологии человеческого бытия и учитывающего не только когнитивные, но и экзистенциальные компоненты психики, заключается главным образом в постижении. Постижение включает в себя не только безличное знание об объекте, но и ценностно-смысловое понимание, соотнесенное с лич­ностным знанием понимающего субъекта. Отличительная особенность постижения как способа понимания мира зак­лючается в гармоничном сочетании отражения воспринима­емых фрагментов объективной действительности и порож­дения, конструирования субъектом новых реальностей.

В основании психологии человеческого бытия лежат не только изложенные выше конкретно-научные традиции: ее описание невозможно без обращения к более широкому фи­лософскому контексту решаемых в ней проблем. Как извест­но, категория «бытия» принадлежит к основополагающим понятиям философии. Под бытием понимается сущее: то, что существует сейчас, существовало в прошлом и будет существовать в будущем. Несмотря на такой всеобъемлю­щий и, казалось бы, вневременный характер бытия, с гно сеологической точки зрения в нем надлежит различать два главных периода — до и после возникновения человека п

человечества. Такое различение принципиально важно, по­тому что человек являет собой новый уровень сущего в про­цессе его развития: при соотнесении с ним выявляются но­вые свойства в бытии всех прежних уровней. Как убеди­тельно показал СЛ. Рубинштейн [27], с появлением человека, «возникновением нового уровня сущего во всех нижележа­щих уровнях выявляются новые свойства. Здесь раскрыва­ется значение, смысл, который приобретает бытие, высту­пая как «мир», соотносительный с человеком как частью его, продуктом его развития. Поскольку есть человек, он становится не чем иным, как объективно существующей отправной точкой всей системы координат. Такой отправной точкой человеческое бытие становится в силу человечес­кой активности, в силу возможности изменения бытия, чем человеческое существование отличается от всякого друго­го» [27, с. 63].

Введение Рубинштейном в контекст психологического анализа соотношения бытия и сознания новой категории «мир» стало важной вехой в развитии методологических оснований психологии. «Мир» как философско-психологичес-кое понятие может быть понят только сквозь призму высше­го продукта развития бытия — человеческого бытия. Мир — это бытие, преобразованное человеком, включающее в себя человека и совокупность связанных с ним общественных и личных отношений. Вследствие человеческой активности мир представляет собой такое бытие, которое изменяется действиями в нем субъекта. Сознание и деятельность, мыс­ли и поступки оказываются не только средствами преобра­зования бытия, в мире людей они выражают подлинно че­ловеческие способы существования. И одним из главных является специфика понимания субъектом мира.

Современные психологи сами живут в человеческом мире и потому, изучая субъекта, вольно или невольно втор­гаются в пределы психологии человеческого бытия. К осно­вателям психологии человеческого бытия следует отнести прежде всего СЛ. Рубинштейна [27] и В. Франкла [36]. Не­смотря на принадлежность к совершенно различным соци­

альным мирам и научным школам. Франкл и Рубинштейн высказывали поразительно сходные суждения о психоло­гии человека. Основой сходства являются, прежде всего, их почти одинаковые представления о должном — таком морально-нравственном императиве, который регулирует поступки субъекта, его представления о подлинно челове­ческом отношении к себе и другим. Этическую категорию долженствования можно сравнить с компасом, не только помогающим человеку выбирать способы ориентации в жи­тейских ситуациях, но и адекватно понимать их.

Сходство научных взглядов двух ученых проявилось и в трех группах проблем психологии человеческого бытия, которые неизменно оказывались в центре их внимания. Ру­бинштейн [27] говорит о проблемах взаимодействия субъек­та с объектом, человека с объективной действительностью, отношениях субъекта с другими людьми и его отношении к себе. Франкл [36] интерпретирует эти проблемы в терминах ценностей — смысловых универсалий, обобщающих опыт человечества. Он описывает три класса ценностей, позво­ляющих сделать жизнь человека осмысленной: ценности труда (творчества), переживания и отношения. В соответ­ствии с этим ученый описывает три типа смысла: «Хотя Франкл подчеркивает, что у каждого индивида есть смысл в жизни, которого никто другой не может воплотить, все же эти уникальные смыслы распадаются на три основные категории: (1) состоящие в том, что мы осуществляем или даем миру как свои творения; (2) состоящие в том, что мы берем у мира в форме встреч и опыта; (3) состоящие в нашей позиции по отношению к страданию, по отношению к судьбе, которую мы не можем изменить» [35, с. 498].

Предмет психологии человеческого бытия

Предметом исследования в этой области психологичес­кой науки являются не психические процессы или свойства (познание, эмоции, переживания и т.п.), а смысловые об­разования, выражающие ценностное отношение субъекта

к миру. Основной акцент здесь делается на анализе ценност­ных аксиологических аспектов бытия человека. В мире че­ловека объективно истинные описания и объяснения обяза­тельно включают в себя аксиологические факторы: соотне­сенность получаемых знаний о мире не только со средствами познавательной деятельности, но и с ценностно окрашенны­ми представлениями субъекта о должном. Психология чело­веческого бытия стала новым шагом в направлении расши­рения ценностно-смысловых контекстов, в которые включа­лись классические проблемы так называемой вершинной психологии: смысла жизни, свободы, духовности, гуманиз­ма. Вместе с тем она изучает и классические экзистенциаль­ные проблемы: одиночества, осмысленности или абсурднос­ти бытия, отношения субъекта к жизни и смерти. Наиболее общей проблемой психологии человеческого бытия, прямо или косвенно включающей все названные выше, является проблема понимания. Имеется в виду понимание субъектом мира и себя в мире.

Из сказанного следует, что для психологии человечес­кого бытия, в частности, важно исследовать ценности и ценностные ориентации людей. Обоснуем это утверждение на примере одной из названных проблем психологии чело­веческого бытия — проблеме гуманизма и гуманистическо­го мышления.

Мы живем в такое время, когда в российском обще­ственном сознании происходит формирование новых ценно­стей и переосмысление старых. Изучение генезиса и при­роды общечеловеческих и индивидуальных ценностей, на­пример, ценностей образования, является фундаментальной проблемой гуманитарного познания. Междисциплинарность проблемы ценностей, без которой невозможно ее серьез­ное рассмотрение, проявляется, в частности, в том, что ею занимаются философы, социологи, психологи, педагоги и ученые других специальностей. Субъективно ценности переживаются людьми как идеалы — ориентиры желатель­

ного состояния дел. Сегодня, особенно у молодежи, наблю­дается рост интереса к получению знаний, умений и на­выков, способствующих росту материального благосостоя­ния человека и общества. Вместе с тем люди задумываются и над тем, какое место в их жизни занимают гуманистичес­кие ценности. В образовании статус гуманистических при­обретают ценности, реализованные в профессиональной деятельности и общении педагога ради ученика, направ­ленные на его развитие, становление как личности, обра­зование и воспитание [19].

Под гуманизмом обычно понимается признание наивыс­шей ценности человека, его права на свободное развитие, проявление своих потребностей и способностей, утверж­дение блага человека как критерия оценки общественных отношений [6]. Ценностный подход в образовании связан выявлением и формированием системы ценностей человека, фактически представляющих собой совокупность осознанных смыслов его жизни, и ценностных ориентации — направлен­ности субъекта на реализацию ценностей. Ценностные ори­ентации ученика направлены на сферу мировоззренческого осмысления мира, понимания своего отношения к окружаю­щей действительности и взаимоотношений с людьми. С точки зрения этого подхода предметом изучения педагогики и пе­дагогической психологии является ценностно-смысловая сфе­ра личности ученика и, в первую очередь, индивидуальные способы понимания бытия, интерпретации смыслов жизни. Ценностный подход направлен на анализ понимания смыс­лов, развитие способностей учащихся к такому осмысле­нию получаемых знаний, которое включает осознание его гуманистической ценности. Следовательно, понимание как компонент гуманистического мышления позволяет ценност­но опосредствовать познавательную деятельность. Сущность гуманистического мышления заключается в ценностном ос­мыслении бытия, его понимании [19].

Единицы анализа психического, их интегральный характер

В рамках этой парадигмы психологами признается бе­зусловная необходимость приоритетного изучения не от­дельных составляющих психики (памяти, мышления, эмо­ций и т.п.), а целостных единиц. Такими единицами являют­ся события, ситуации. Имеются в виду такие ситуации, в которые субъект попадает при взаимодействии с другими людьми, и которые отражаются в его внутреннем мире. Рас­сматривая жизнь человека как череду событий и ситуаций, психология человеческого бытия не только расширитель­но трактует деятельностью основания детерминации пси­хики, но и раскрывает новые источники формирования субъектности человека.

С этих позиций деятельность, направленная на дости­жение конкретной цели в определенный момент времени, имеет для психологического анализа более частное значе­ние, чем дело, которому человек служит и считает смыслом своей жизни. Дело становится ценностно-целевым фактором, не только устремляющим жизнь субъекта в будущее, но и формирующим способ видения мира, понимания окружаю­щей действительности. «Дело — то, чему человек предан по жизни, то, что выше, больше него, длиннее, чем его жизнь. У дела есть продолжатели и предшественники. Оно имеет историю. Культурные проблемы решаются годами, десятиле­тиями, веками. У тех, кто включен в этот процесс, — общее дело, общий смысл. Жизнь, таким образом, становится воп­лощением этого смысла, способом утверждения своего виде­ния мира, своего понимания добра, своей ценности» [11, с. 39]. Таким образом, целостная жизнь субъекта полнее и адек­ватнее описывается понятием «дело», чем категорией «де­ятельность».

Однако при рассмотрении единиц анализа психическо­го с позиций психологии человеческого бытия содержание категории «дело» тоже нередко оказывается узкой, недо­

статочно полно выражающей движущие силы развития и формирования новых граней субъектности. По Брушлин-скому [7], субъект всегда является активным творцом, пре­образующим себя и окружающую действительность. Разу­меется, человек живет в реальном мире, в котором все совершается по законам необходимости, в том числе био­логической целесообразности. Осознание существования та­ких законов можно назвать горизонтальной, так сказать, приземленной плоскостью измерения человеческой жизни. Но подлинно человеческое в человеке, субъектное в субъек­те определяется все-таки прежде всего вертикальным из­мерением. Я имею в виду ориентацию на идеалы, устремле­ние к высшим духовным ценностям, основанным на соеди­нении интеллекта и нравственности. Одним из таких идеалов является творчество, контролируемое совестью.

В канун 200-летия Пушкина B.C. Непомнящий [23] пи­сал о поэте: «Автор помещает себя не в субъектную пози­цию (характерную для большинства литературных произ­ведений, особенно лирического рода), а в то же объектное пространство Творения, где находятся его герои; «субъек­тность» же автора носит инструментальный характер — это «субъектность» орудия, находящегося в руках высшей твор­ческой силы (всем известно религиозное отношение Пуш­кина к своему творческому дару как к чуду), высшей Прав­ды» [23, с. 99].

Приведенный пример — не только историко-литера­турный и имеющий отношение исключительно к нашему национальному гению. На наш взгляд, выраженная в нем глубокая мысль далеко выходит за пределы литературной критики и позволяет читателю отвлечься от «запредель­ных» трансцендентных аспектов благоговения человека пе­ред дарованными ему судьбой творческими возможностями. С позиций психологии человеческого бытия в нем можно и нужно усмотреть «обратное» влияние творческого начала и нравственных идеалов человека на формирование индиви­дуально-неповторимых субъектных качеств его личности.

В предельных случаях идеалы воплощаются в том, что человек считает своим призванием, путем, с которого он не сможет свернуть, даже если в минуту слабости сам это­го захочет. Хрестоматийный случай упорного следования призванию выражен в фразе, приписываемой Мартину Лю­теру: «На том стою и не могу иначе». (На самом деле, когда 18 апреля 1521 г. Лютер выступал перед рейхстагом в Вор-мсе в защиту своих религиозных взглядов, он закончил речь как обычно: «Да поможет мне Бог. Аминь». Но восторжен­ным поклонникам Лютера этого показалось недостаточно, и впоследствии они добавили к речи знаменитую концовку. Впервые она появилась в трудах великого немецкого ре­форматора, изданных в Виттенберге между 1539 и 1558 гг.).

Какое отношение «дело» или «призвание» имеют к еди­ницам анализа психического? Самое непосредственное. В де­ле, которому ты будешь служить всегда, или в жизненном призвании ежедневно и, может быть, ежечасно проявляет­ся отношение субъекта к событиям и ситуациям, в которых он оказывается. В категориях «дело», «призвание» есть по­стоянная устремленность в будущее. Это означает, что из­бранный путь, линия жизни направляют поведение челове­ка в конкретных обстоятельствах, кристаллизуя и шлифуя новые грани его субъектных качеств. Другими словами эту мысль выразил В.Н. Дружинин: «Принятие решения о вари­анте жизни является «точкой бифуркации». После выбора обратного пути нет, и личность человека должна модифициро­ваться под влиянием нового образа жизни» [10, с. 64].

В целом же дело и призвание, во-первых, можно счи­тать такими целенаправленными структурами, в которых интегрируются единицы психического. Во-вторых, как уже было сказано, дело и призвание всегда основаны на нрав­ственности, неразрывно связаны с совестью и ориентацией на высшие духовные ценности. Вследствие этого обрете­ние нового совокупного опыта, когда-то воплощенного в конкретных событиях и ситуациях, означает восхождение на новую ступень субъектности, качественное изменение

субъекта. Следовательно, дело или призвание, ставшие для человека смыслом жизни, осмысленной целью бытия, яв­ляются индикаторами индивидуальных характеристик субъ­ектности человека.

Методы познания психической реальности

В психологии человеческого бытия используются тра­диционные методы психологического исследования: опрос­ники, метод микросемантического анализа, методика опре­деления тендерной идентичности и др. Главная цель выбора методик, подходящих для проведения конкретного иссле­дования (например, изучения оптимизма), состоит в том, чтобы их набор давал психологу возможность делать выво­ды о сочетании отражения субъектом воспринимаемых фраг­ментов объективной действительности и порождения, кон­струирования им новых реальностей. Наиболее полно и точ­но такое сочетание выражено в нарративном принципе. Этот принцип является одним из основных методов психологии человеческого бытия, он позволяет объединить усилия ког­нитивных и экзистенциальных психологов. В современной психологии представления о нарративе как организующем принципе, лежащем в основе человеческих действий поступков, развиваются Т.Р Сарбином, К. Дж. Гергеном и другими учеными [29, 38, 39]. Нарратив — это такой способ организации эпизодов, действий и описаний действий, ко­торый включает как смыслы поступков людей, так и причи­ны происходящих событий.

Применительно к человеческому познанию нарративы можно сравнить с гермами, стоявшими вдоль дорог и ука­зывавшими путь древним грекам. Нарративные описания субъектом различных ситуаций фактически являются внут­ренне присущими ему способами упорядочивания, прида­ния смысла опыту, получения знания, которое структури­рует его восприятие и понимание мира и себя в мире. Нар­ративный принцип основан на многократно доказанном в психологии факте: там, где отсутствуют четкие связи между

эмпирическими событиями, человек сознательно или нео­сознанно организует их в целостные структуры, соответ­ствующие культурным нормам. Рассказываемая субъектом история и конкретная ситуация, в которой происходит рас­сказ, всегда связаны с базовыми культурно-историческими структурами. Имеющийся у субъекта репертуар фреймов, сценариев, нарративных форм, переплетающийся с куль­турными нормами, определяет, какую историю, где, когда и кому можно и нужно рассказывать. «Другими словами, не только нарратив опосредует, выражает и формирует культуру, но и культура в свою очередь определяет нар­ратив» [5, с. 33]. По нашему мнению, сказанное выше под­тверждает продуктивность попытки Ю.И. Александрова [1] найти содержательную аналогию между системной струк­турой субъективного опыта и системной структурой куль­туры, а также его утверждения о том, что человек фор­мирует свой опыт в культуре, а не усваивает, ассимили­рует ее содержание.

Итак, почему нарративный принцип оказывается важ­нейшим методом психологии человеческого бытия?

Во-первых, нарративный принцип всегда предполагает взаимодействие субъекта и объекта, он основан на убежде­нии, что любую ситуацию человеческого бытия можно ин­терпретировать многими способами. Из-за этого у психоло­гов возникает обоснованное сомнение в существовании «объ­ективных», не зависимых от точки зрения рассказчика историй, происходящих с людьми. Следовательно, «веру в то, что здесь существует некая реальная история, жду­щая своего раскрытия, лишенная аналитической конструк­ции и существующая до нарративного процесса, мы мо­жем охарактеризовать как онтологическое заблуждение» [5, с 35]. Нарративные структуры человеческого опыта, бе­зусловно, определяют и направляют понимание субъектом событий и ситуаций. Вместе с тем в процессе понимания нарратив тоже изменяется в зависимости от свойств опи­сываемого. Таким образом, способ познания изменяется в

результате взаимодействия внешних и внутренних усло­вий развития психического развития субъекта.

Во-вторых, в нарративном принципе, как и в психоло­гии человеческого бытия, отвергается предположение, что при обсуждении многомерных ситуаций человеческого бы­тия существует одна и только одна реальность, с которой обязательно должны согласовываться все нарративные опи­сания. Иначе говоря, нельзя «объективно отразить» ситуа­цию, потому что реальность, к которой она принадлежит, возникает еще и в результате порождения, конструирова­ния, домысливания субъектом некоторых ее сторон. «Сле­дует постоянно помнить о том, что может существовать множество различных историй, которые говорят о таких сложных вещах, как, скажем, человеческая жизнь. Из ис­следований феномена автобиографии широко известно, что любая история жизни обычно охватывает несколько жиз­ненных историй, которые, к тому же, изменяют сам ход жизни. Ошибочно полагать, что разнообразные автобио­графические нарративы различаются по тому, что некото­рые из них являются «верными», а другие «не (или менее) верными». Лежащая в основании этой ошибки идея состоит в том, что существует некоторый тип градации значений истинности историй, начинающийся от истинной истории, базирующейся на документальных фактах, и кончающийся неверной историей, часто основывающейся на лжи или са­мообмане. Реальность, таким образом, рассматривается как некоторый сорт объективного, квазидокументального кри­терия, на основании которого можно судить об истинности нарративной репрезентации. Но если и есть такого типа «реальная» жизнь, которую некто уже ведет, как мы узна­ем об этой предзаданной реальности? Она, конечно же, не дана нам, потому что все, что служит жизни, становится ее частью» [5, с. 36].

В-третьих, нарративная структура описания мира прин­ципиальна для психологии человеческого бытия вследствие' необходимости учета целенапраправленности человеческо­

го поведения и взаимной детерминации описываемых в ис­тории событий и поступков. Нарративное повествование всегда развивается по направлению к цели, смысловому конечному результату. Кроме того, логика нарративных структур основана на правдоподобии: последующие собы­тия не должны противоречить предыдущим [38]. Это дает возможность психологу выявлять смысловые и причинно-следственные связи, лежащие в основе понимания мира субъектом. При этом понимание оказывается центральной проблемой, в которой, как в фокусе, сходятся большин­ство проблем психологии человеческого бытия.

В-четвертых, нарративные способы не существуют в нашем сознании в виде шаблонов, которые нужно только заполнить конкретным содержанием описываемой ситуации. Нарративы и сами ситуативно изменчивы: они видоизменя­ют свои формы под влиянием требований ситуации, к опи­санию которых они применяются. Иначе говоря, в них по­тенциально содержатся умственные действия, соответству­ющие познавательной деятельности субъекта, направленной на структурирование, упорядочивание опыта. Неудивитель­но, что Й. Брокмейер и Р. Харре [5] считают, что нарратив следует рассматривать как модель: «Мы утверждаем, что, вместо того чтобы быть онтологической сущностью или спо­собом репрезентации, нарратив действует как особо гибкая модель. Любая модель в очень общем смысле слова является аналогией. Она связывает неизвестное с известным, исполь­зуется для объяснения (или для интерпретации) ряда явле­ний путем отсылки к правилам (или схемам, структурам, сценариям, рамкам, сравнениям, метафорам, аллегориям и т.п.), которые так или иначе включают в себя обобщенное знание» [5, с. 39-40].

Из «модельной метафоры» следует вывод: «Рассмотрен­ные под таким углом зрения нарративы являются одновре­менно моделями мира и моделями собственного «я». По­средством историй мы конструируем себя в качестве части нашего мира» [5, с. 40]. Ту же мысль иначе выражал Дж.

Брунер, писавший о том, что, понимая мир, человек име­ет дело не с определенной формой его репрезентации, со специфическим способом конструирования и установле­ния реальности. Психологи, анализируя этот способ, долж­ны, прежде всего, обращать внимание на методы познания себя и осмысления людьми своего опыта [37].

Такие рассуждения имеют принципиальное значение для психологии человеческого бытия, потому что они в явном виде подчеркивают неразрывную связь понимания с самопо­ниманием. Без самопознания и самопонимания субъекта реа­лизация нарративного принципа становится невозможной.

Рефлексия типов рациональности

Современное постнеклассическое понимание характе­ризуется ростом рефлексии ценностных и смысловых ас пектов мира человека. Рефлексия научных типов рациональ­ных рассуждений — это не осознание их, а преобразова­ние. Преобразование проявляется в том, что субъект не только осознает типы знания и правила действий с ними, но и порождает их смысл. А в смысле потенциально содер­жится возможность его понять. Понимающий субъект не дистанцирован от изучаемого мира, а находится внутри него, погружен в природную и социальную действитель­ность. Мир оказывается таким, каким субъект его видит, какие методы познания он применяет, какие вопросы ста­вит. Постнеклассическая психология человеческого бытш включает не только новые способы осмысления мира, но рефлексию над основаниями рациональных типов познания. Как отмечает В.А. Лекторский [20], сегодня сама рациональ­ность начинает пониматься по-другому. Только в простей­ших случаях рациональные рассуждения можно свести действиям по фиксированным правилам, следование кото­рым приводит к заранее намеченной цели. В более широком и глубоком смысле рациональность предполагает пересмотр изменение и развитие самих правил.

С позиций психологии человеческого бытия одну из глав­ных причин переосмысления рациональных типов познания следует искать в неразрывной связи понимания субъектом мира и его самопонимания. Известно, что любое понимание всегда включает в себя самопонимание. Самопонимание дает человеку возможность обратиться к своим истокам, отве­тить на вопросы о том, какой он и что с ним происходит. Вместе с тем углубление в себя одновременно означает по­степенное удаление от ясных и логичных схем рассуждений. В результате порождаются новые типы рациональных рас­суждений, парадоксальным образом включающие в себя ир­рациональные и бессознательные компоненты.

Самопонимание неразрывно связано с рефлексией. Са­мопонимание (в отличие от самосознания) всегда основано на таком рефлексивном анализе своего опыта, который в результате умственных операций и действий приводит к переструктурированию, переосмыслению, т.е. преобразова­нию внутреннего мира субъекта. В этом нет ничего удиви­тельного. Рефлексия онтологически представлена в струк­туре психики человека как особый метасистемный уровень ее организации. Специфика данного уровня состоит в том, что на нем психика как бы преодолевает собственную «сис­темную ограниченность», поскольку делает саму себя пред­метом собственной регуляции. Современные исследования показывают, что рефлексию следует рассматривать одно­временно и как процесс, и как состояние, и как свойство. Процессуальная динамика рефлексии способствует измене­нию человека, формированию у него новых субъектных ка­честв [18].

Исследования показывают, что самопонимание явля­ется одновременно и целостным, интегративным, и неодно­родным, многомерным психологическим феноменом. Пыта­ясь его описать и определить, психологи обычно обраща­ют наиболее пристальное внимание на разные стороны самопонимания — либо когнитивную, познавательную, либо экзистенциальную, бытийную. Когнитивная составляющая

самопонимания представлена, прежде всего, способностью и склонностью субъекта к рефлексии, сознательному само­анализу. Однако современный психолог не может удовлет­вориться изучением только этой составляющей анализиру­емого феномена, потому что большие и подлинно экзис­тенциальные решения в жизни человека, как правило, не рефлексируемы и тем самым не осознанны. Экзистенциаль­ная составляющая самопонимания воплощается не столько в научно достоверных знаниях и познавательной деятель­ности, сколько в смыслах и приобщении к разнообразным ценностям.

Самопонимание как когнитивный феномен направлен на осмысление, порождение смысла того, что человек узнал о себе во время самопознания. Успешное самопонимание можно определить как осмысленный результат наблюдения и объяснения человеком своих мыслей и чувств, мотивов поведения; умение обнаруживать смысл поступков; способ­ность отвечать на причинные вопросы о своем характере, мировоззрении, отношении к себе и другим людям, а так­же о том, как другие понимают его. Причинное знание по своей сути есть отражение углубления в сущность предме­тов и явлений, и потому оно никогда не оставляет прежней психику получающего это знание субъекта. Неудивитель­но, что, понимая что-то во внешнем мире, мы и углубля­емся в себя, и возвышаемся над собой.

В современных направлениях психотерапии понятие са­мопонимания используется для того, чтобы обозначить осоз­нание клиентом недостаточно адаптивных моделей межлич­ностных взаимодействий.

Для более точного определения содержания самопони­мания выделяется три главных компонента моделей взаи­моотношений клиента:

1) то, что клиент хочет, в чем он нуждается;

2) то, как он воспринимает реакции других людей на него.

3) поведенческие реакции клиента в межличностных от­ношениях.

Самопонимание определяется через континуум от про­стого узнавания проблемной зоны до глубокого понимания источников паттернов. Используя такое определение, кли­ент может достигать самопонимания, начиная узнавать свои желания, типичные реакции, реакции на себя других. На следующем уровне самопонимание будет включать в себя узнавание того, что одинаковые интерперсональные пат­терны проявляются у клиента в различных ситуациях меж­личностного общения. Глубокое понимание возникает, ког­да клиент приходит к тому, чтобы понять интерперсональ­ные истоки своих желаний и реакций.

В настоящее время психологи активно анализируют, какие личностные черты определяющим образом влияют на самопонимание субъекта. Например, проверяется пред­положение о том, что испытуемые, характеризующиеся как рефлексивные, стремящиеся к самосовершенствованию и открытые к опыту, с большей вероятностью достигнут большего уровня самопонимания.

Совсем иные грани самопонимания раскрываются при рассмотрении этого феномена с позиций психологии чело­веческого бытия. Благодаря ретроспективной и антиципи­рующей направленности интереса к своему внутреннему миру субъекту становятся возможными «понимание себя в мире», «экзистенциальные размышления о себе». Они на­правлены на поиск смысла своего существования, своих поступков и мысленный выход за пределы не только конк­ретной коммуникативной ситуации, но и за пределы своей жизни, включение ее в какую-то иную систему координат, в которой жизнь наделяется смыслом.

Понять себя — значит выйти за свои пределы и узнать правду о себе. Не общезначимую истину, связанную с по­лучением новых достоверных знаний, а смыслопорождаю-Щую личностную правду. Индивидуальная правда основана на таком соотнесении знаний с принимаемыми субъектом ценностями, которые согласуются с его представлениями о должном. Самопониманию как ответу на причинные воп­

росы, соответствует понятие «правды о себе». Иначе гово­ря, не соответствие знания так называемой объективной реальности, а его соотнесение с внутренними критериями развития личности, представлениями о своем идеальном Я, т. е. представлениями о должном.

Обращаясь внутрь себя, своего Я, ментального опыта, человек является экзистенциальным субъектом самопонима­ния только до тех пор, пока он искренен и правдив. Вольно или невольно преступая границы правдивости, мы тем са мым отчуждаем свою подлинную сущность, начинаем рас сматривать себя как бы со стороны. В этом случае мы пере стаем быть субъектом, превращаясь в объект сотворенной легенды, т.е. такого удобного себе и окружающим образа Я, который становится уже скорее мифом, чем реальностью.

Самопонимание как категория психологии человечес­кого бытия отражает понимание субъектом ограниченнос­ти когнитивных, рациональных способов объяснения ста­бильности своего внутреннего мира, осознание динамики изменяющихся, временных ценностно-смысловых образова­ний Я.

Это согласуется с точкой зрения А.В. Брушлинского [6, 7' Развивая психологию субъекта, основными признаками субъек тности мышления он считал отказ от оперирования жестки­ми, заранее заданными дихотомическими альтернативами. Он полагал, что только при этом условии осуществим глубокий анализ альтернативных возможностей и соответственно вы­деление новых неявных качеств исследуемой реальности. Ка показывают эмпирические исследования, субъекты, достиг­шие высшего поставтономного уровня самопонимания, пы­таются наиболее объективно представить реальность во всем ее многообразии и сложности. На одни и те же вопросы они дают более разнообразные ответы, чем люди, находящиеся на автономном уровне. Многие из этих сложных ответов бо­лее непосредственны, спонтанны и менее подчинены здраво­му смыслу чем у «автономных» субъектов.

На поетавтономном уровне самопонимания мысли и чу в ства чаще раскрываются именно так, как они фактическ

тоявл'лштся. Конфликты и противоречия выражаются непос­редственно. Вместе с тем на поставтономной стадии рацио-1алъные мысли и рефлексия перестают восприниматься как Данность и становятся объектами сомнения и исследования. & субъекта появляется понимание непрерывности процесса переструктурирования взгляда на мир. Такие люди хотят ос­вободиться от рабства рациональной «мысли» и быть свобод­ными от ограничивающих самоопределений. Они стремятся увидеть жизнь заново, без предвзятых идей и сформирован­ных в течение жизни мыслительных навыков. И это при том, что они отчетливо понимают, насколько трудно выйти за пределы автоматизированного рационального поведения. В этом новом переживании собственного Я становится воз­можным понять ограничения самоидентификации посредством ее категоричного и конкретного определения. Субъект пе­реживает свое Я в его постоянной трансформации и созна­тельно отказывается от объективной идентификации. Он по­нимает, что стремление к постоянству индивидуальности — невозможная и ненужная мечта (вследствие переживания не­прерывного потока изменения состояний сознания).

Таким образом, экзистенциальное самопонимание бо­лее трансцендентно, чем когнитивное. Оно основано на боль­шем принятии субъектом противоречий в своем Я и мень­шем стремлении всему найти рациональное объяснение.

Итак, психология человеческого бытия имеет не толь­ко теоретические основания, но и ясно прослеживающиеся перспективы экспериментального исследования ее ключевых проблем. Последние представлены в экспериментальных ис­следованиях субъект-субъектных и субъект-объектных ти­пов понимания высказываний, половых и тендерных разли­чий в понимании моральной дилеммы, когнитивных и экзис­тенциальных составляющих самопонимания, понимания ситу­ации эвтаназии и др. [14, 15, 16, 17].

Поим

Список литературы

Александров Ю.М., Александрова Н.Л. Системная структура субъектив­ного опыта и системная структура культуры. // Материалы междуна­родного научного симпозиума «Системно-синергетическая парадигма в культуре и искусстве». Таганрог: Изд-во ТРТУ, 2004. С. 82-88.

2. Алексеева Л.В. Психология субъекта и субъекта преступления: Моно­графия. Тюмень: Изд-во Тюменского гос. ун-та, 2004.

3. Анцыферова Л.И. Психологическое содержание феномена субъект и границы субъектно-деятельностного подхода. // Проблема субъекта в психологической науке. // Под ред. А.В. Брушлинского, М.И. Волови-ковой, В.Н. Дружинина. М.. Академический проект, 2000. С. 27-42.

4. Богданович Н.А. Субъект как категория отечественной психологии. Автореф. канд. психол. наук. М.: ИП РАН, 2004.

5. Брокмейер И., Харре Р Нарратив: проблемы и обещания одной аль­тернативной парадигмы. // Вопросы философии. № 3. 2000. С. 29-42.

6. Брушлинский А.В. Гуманистичность психологической науки. // Пси­хологический журнал. № 3. 2000. С. 43-4.

7. Брушлинский А.В. Психология субъекта СПб.. Алетейя, 2003.

8. Гусельцева М.С. Культурно-историческая психология: от классичес­кой — к постнеклассической картине мира. // Вопросы психологии. № 1. 2003. С. 99-115.

9. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.. КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.

10. Дружинин В.Н. Варианты жизни: Очерки экзистенциальной психоло­гии. М.: ПЕР СЭ; СПб.. ИМАТОН-М, 2000.

11. Зарецкий В.К. Творчество. Рефлексия. Самоопределение. //2 Всерос­сийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии. Материалы сообщений. // Под ред. Д.А. Леонтьева. М.. Смысл, 2004. С. 32-40.

12. Знаков В.В. Понимание в познании и общении. М.: Институт психоло­гии РАН, 1994.

13. Знаков В.В. Понимание как проблема психологии человеческого бы­тия. // Психологический журнал. № 2. 2000.

14. Знаков В.В. Субъект-объектный и субъект-субъектный типы понима­ния высказываний в межличностном общении // Психология инди­видуального и группового субъекта / Под ред. А.В. Бушлинского, М.И. Воловиковой. М.: ПЕР СЭ, 2002. С. 144-160.

15. Знаков В.В. Половые, тендерные и личностные различия в понима­нии моральной дилеммы. // Психологический журнал. № 1. 2004. Т. 25. С. 41-52.

16. Знаков В.В. Самопонимание субъекта как когнитивная и экзистенциаль­ная проблема. // Психологический журнал. 2005а. № 1. Т. 26..

Знаков В.В. Понимание экзистенциального выбора: жизнь в страда­ниях или эвтаназия. // Вопросы психологии. № 6. 20056.

18 Карпов А. В. Психология рефлексивных механизмов деятельности. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2004.

19 Кулюткин Ю.Н. Вездухов В.П. Ценностные ориентиры и когнитив­ные структуры в деятельности учителя. Самара: Изд-во СамГПУ 2002.

20 Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М.. Эдиториал УРСС, 2001.

21. Личность и бытие: субъектный подход. Материалы II Всероссийской научно-практической конференции. / Под ред. З.И. Рябикиной, В.В. Зна-кова. В 3-х томах. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2004.

22. Мэй Р Открытие Бытия. М.. Институт Общегуманитарных Исследо­ваний, 2004.

23. Непомнящий B.C. Пушкин: Проблема целостности подхода и катего­рия контекста (методологические заметки) // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. № 1. 1999. С. 91-104.

24. Проблема субъекта в психологической науке. // Под ред. А.В. Бруш­линского, М.И. Воловиковой, В.Н. Дружинина. М.. Академический про­ект, 2000.

25. Психология индивидуального и группового субъекта. Под ред. А.В. Брушлинского, М.И. Воловиковой. М.. ПЕР СЭ, 2002.

26. Психология субъекта профессиональной деятельности. / Под ред. В. А. Барабанщикова и А. В. Карпова. Москва-Ярославль: Аверс-Пресс, 2002. Вып. 2.

27. Рубинштейн СЛ. Человек и мир. М.: Наука, 1997.

28. Рябикина З.И. Личность и ее бытие в быстро меняющемся мире // Личность и бытие: Теория и методология. Материалы Всероссийской научно-практической конференции / Под ред. З.И. Рябикиной, В.В. Знакова. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2003. С. 5-26.

29. Сарбин Т.Р. Нарратив как базовая метафора для психологии // По-стнеклассическая психология: Журнал конструкционистской психо­логии и нарративного подхода. № 1. 2004. С. 6-28.

30. Селиванов В.В. Мышление в личностном развитии субъекта. Смоленск: Универсум, 2003.

31. Степин B.C. Теоретическое знание. Структура, историческая эволю­ция. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

32. Субъект и объект практического мышления. Монография. / Под ред. А.В. Карпова, Ю.К. Корнилова. Яро славль: Ремдер, 2004.

• Субъект, личность и психология человеческого бытия. // Под ред. В.В. Знакова и З.И. Рябикиной. М.. Изд-во «Институт психологии РАН», 2005.

34. Тарасова Л.Н. Основы психологии субъекта. Саранск: Мордовский ггн ун-т им. НИ. Огарева. 2004.

Тихонравов Ю.В. Экзистенциальная психология. Учебно-справочное пособие. М.. ЗЛО «Бизнес-школа Интел-Синте; 1998.

36. Франкл В. Человек в поисках смысла. М/. Прогресс. 1990.

37. Bruner J. Two Modes of Thought. // Actual Minds. Possible Worlds London: Harvard University Press, 1986. P 11-43.

38. Gergen K.J.. Gergen M.M. Narrative Form and the Construction Psychological Science, // Narrative Psychology: The Storied Nature ol Human Conduct. / Ed. by Th.R. Sarbin. Westport, Connecticut. London Praeger, 1986. P 22-45.

39. Sarbin T. R. The Narrative as a Root Metaphor for Psychology / / Narrative; Psychology. The Storied Nature of Human Conduct. / Ed. by Theodore R. Sarbin. New York: Praeger, 1986. P 3-22.

2.2. Личность как субъект бытия и со-бытия

Теоретическое осмысление проблем личности на совре­менном этапе развития психологической науки, а также эмпирические исследования в этой области создают основа­ния для оформления бытийного подхода к рассмотрению личности. Взгляд на личность как на субъекта бытия, ось «личность-бытие», как организующий принцип в анализе закономерностей и феноменологии личности, предполагают в качестве основных выделение следующих категорий: лич­ность, субъект, бытие (аутентичное, неаутентичное), со­бытие, пространство бытия (предметно-пространственная среда, время, пространство межличностных отношений т.д.), границы пространств бытия, самоактуализация, лич­ностная идентичность и др.

Категория «бытие» в психологии

Категория «бытие» — философская, но необходимость ее включения в новом качестве в категориальный аппарат психологической науки на современном этапе ее развития неоднократно обосновывалась многими авторами (СЛ. Ру-

тейн [18]; К.А. Абульханова, А.Н. Славская [1]; В.В. Зна-^в^П]; З.и/Рябикина [19, 20]; В.В. Селиванов 121] и др.). Анализ'бытия в диаде «личность — бытие» предполагает определенное качественное состояние (характеристика, свойство) человека, обозначаемое как «личность», и в от­ношении к этому качеству человека рассматривается «бы­тие».

Опыт привлечения категории «бытие» в различающей­ся трактовке различными психологическими школами под­тверждает значимость обозначаемой ею феноменологии для построения научной психологической картины мира. Преж­де всего, этот опыт связан со становлением и развитием экзистенциальной психологии, в которой бытие рассматри­вается как объект для осознания субъекта, и в этом каче­стве определяет его сущность. Основная тема гуманистичес­кой психологии — тема человека, способного создавать бы­тие, аутентичное его природе. «Психология бытия» — одна из наиболее значительных работ А. Маслоу [16].

В работах СЛ. Рубинштейна [18] подчеркивается, что бытие с появлением человека выступает в новом каче­стве — как преобразованное его сознанием и деятельнос­тью. И этот тезис является принципиальным в рассмотре­нии отношения «человек (личность) — бытие». Также сле­дует добавить, что пока человек жив и существует как субъект, наделенный сознанием, он «бытийствует», он сам и есть бытие [21]. Таким образом, психическое (как идеаль­ное) и его субъект есть бытие, а также следствия внутрен­ней жизни, объективированные субъектом в материальном мире, есть бытие.

Личность выступает субъектом бытия, и только вклю­чив в рассмотрение личности это ее качество, можно прийти к ее полноценному пониманию. Произошедшие в истории психологии изменения во взглядах на предмет психологи­ческой науки и на содержание понятийного конструкта «лич­ность» создали основания для такого понимания.

Предмет психологической науки и содержание категории «личность»: исторический экскурс

Следует подчеркнуть, что при рассмотрении проблемы предмета науки существенно не только обозначение фено­менологических пространств, но и указание на основной вид отношения, который оказывается в поле внимания пси­хологов определенной школы, предлагающих свою трактов­ку предметной области науки (об этом писали М.Г Ярошев-ский, А.В. Петровский и др.).

В динамике взглядов на предметную область психоло­гии прослеживается следующее движение: интерес к внут­реннему устройству субъективного мира, свойственный пси­хологии сознания, структурной школе (отношение между элементами сознания) сменился интересом к внешней де­терминации психического (отношение между психикой детерминирующими ее внешними, объективными явления­ми: организм, среда, поведение), что реализовалось во фрейдизме, гештальтпсихологии, бихевиоризме. Но углуб­ление анализа детерминирующих психику оснований не вывело психологию из состояния кризиса. А.Н. Леонтьев пи­сал, что «кризисные явления... только ушли в глубину, стали выражаться в менее явных формах» [13, с. 74].

Следующим шагом было осознание того, что понима­ние человека не достигается пониманием структурной орга­низации внутреннего мира и выделением основных внешних детерминант, обуславливающих становление содержания внутреннего мира личности. Способность человека к актив­ному выбору, селекции детерминирующих влияний, спо­собность создавать эти детерминанты, т.е. способность пре­образовывать то, что его детерминирует и нарастание этой способности в процессе антропогенеза, социогенеза, куль-турогенеза привели к осознанию значения потребности лич­ности в самоактуализации как ее главенствующего побуж­дения. Понятие «самоактуализация» стало центральным в гуманистической психологии. Это направление (гуманис­тическая психология) сфокусировано не столько на вне-

_х детерминирующих развитие и поведение личности г^чинах, сколько на том, как внутреннее реализует себя в переустройстве внешнего мира.

Таким образом, возникновение гуманистической психо­логии связано с осознанием первостепенной значимости ак­тивной (субъектной) позиции человека в мироустройстве, а также в том, что происходит с ним самим как с лич­ностью.

Динамика советской/постсоветской психологической на­уки характеризуется своими особенностями, обусловлен­ными сначала свойственной советскому времени «закрытос­тью границ», частичной ограниченностью доступа к научной информации из стран с отличавшейся идеологией («желез­ный» занавес), а затем бурными, инициированными пере­стройкой, трансформационными процессами, со всеми свой­ственными революционно протекающим преобразованиям перекосами и издержками. Советская наука, предложившая свою версию предметного пространства, зафиксированную в материалистических постулатах и принципах марксист­ской психологии, была естественным продолжением пред­принимавшихся в мировой психологии попыток преодоле­ния кризиса в определении внешних детерминант внутрен­него мира личности и занимает свое естественное место в общей системе психологического знания. Принципы марк­систской психологии, задававшие ориентацию на исследо­вания сознания и личности через деятельность и акценти­ровавшие роль культурно-исторического контекста в их формировании, создали основу для включения новых ас­пектов в понимание предмета психологии, развивающих представления о природе детерминации психического, и, таким образом, дополнили общую схему предметного про­странства психологии. Но подобная интерпретация пред­мета психологии, также как и ранее названные, страдала Редукционизмом, из-за чего рассмотрение личности смес­тилось в область, по существу «обезличенной», «социаль-но-деятельностной» феноменологии. Вследствие социально­

деятельностного редукционизма личность потеряла свою «живую человеческую натуру» и присущность конкретному индивиду, т.е. индивидуальность. Сложные личностные яв­ления объяснялись эффектами интериоризации, закономер­ностями социо-культурного контекста (воспроизведенного во внутреннем содержании человека), иными словами, от­ражательной «слепочностью» с социальных событий, в ко­торые с момента рождения включается человек.

Преодолевая дефицитность содержания, задаваемого та кими ограничениями понятию «личность», в отечественной психологии, наряду с ним, оформились понятия «индивиду­альность» и «субъект». Понятие «индивидуальность» позволи­ло включить в структуру рассматриваемых личностных фе­номенов индивидное или организмическое (Б.Г Ананьев, B.C. Мерлин и др.), а также задало ориентацию на рассмотре­ние единичного, своеобразного в личности. Понятие «субъект» фокусировало внимание на поиске и рассмотрении источни­ков, причин активности в самом человеке [1, 5, 18] и др.

Осуществленный анализ показывает, что как западная, так и отечественная психология пришли к осознанию необ­ходимости научного поиска, обращенного к проблемам че­ловека, являющегося субъектом преобразований. Такая на­правленность исследовательских интересов ни в коей мере не снижает интереса к проблемам детерминации содержа­ния и функционирования внутреннего мира личности вне­шними, объективными обстоятельствами.

Категории «субъектность — детерминистичность» в рассмотрении личности

Анализ концепций личности обнаруживает, что ее кон­структивное рассмотрение возможно только при обращении к категориальным дихотомиям: детерминистичность — субъек­тность; отражение — порождение и т.д. В обзоре персоноло-гических концепций, предпринятом Л. Хьеллом и Д. Зиглером [25], например, используется девять категориальных диад

(свобода — детерминизм, рациональность — иррациональ­ность холизм — элементализм и пр.)- Оценивая концепции отдельных психологов, авторы обзора демонстрируют раз­личия, в частности, в том, как те представляют степень внешней обусловленности (детерминированности) или, напро­тив, свободы в проявлениях личности. Если К. Роджерс ут­верждал, что «человек... является личностью, творящей смысл своей жизни и олицетворяющей степень субъективной свобо­ды» [25, с. 552], то Б. Скиннер, напротив, писал, что «авто­номный человек — это изобретение... Он возник в результа­те нашего невежества» [25, с. 335]. Первая категориальная пара, использованная в тексте Л. Хьелла и Д. Зиглера «сво­бода — детерминизм» в определенной мере соотносима с пред­ложенной выше парой категорий «субъектность — детерми-нистичность».

Итак, есть основания утверждать, что порождающий характер психики и субъектная (преобразующая) направ­ленность личности — основные направления в переосмыс­лении предмета психологической науки и, соответственно, основные перспективы, опосредующие изменения в ее ка­тегориальном аппарате. Именно категория «субъект» пре­одолевает дефицитарность детерминистского подхода в ин­терпретации психики и личности. Реальное повышение субъектности современного человека и усиление осознания социальной наукой роли субъектности во всех социальных процессах приводят к тому, что, выявляя объективные за­кономерности, исследователи обязательно обращаются и к психологическим особенностям субъекта изучаемых процес­сов, т.к. влияние этой субъективности совершенно объек­тивный факт, не только осознанный, но и измеряемый раз­личными инструментами.

При всей очевидности значения в современном научном анализе человека категории «субъект» довольно ощутима проблема инерции категориального аппарата. Все еще взаи­модействие человека с миром интерпретируется преиму­щественно в контексте «адаптивной парадигмы», хотя по­

нятия «иеадаптивное», «сверхадаптивное» «надситуатив-ное» «инициативное» «свободное» и прочие похожие ха­рактеристики по отношению к человеку, его психике, по­ведению, к нему как к личности применяются с нарастаю­щей частотой.

Еще А. Маслоу, критикуя коллег по цеху, писал: «Не­которые авторы говорят, что мастерство, продуктивность и компетентность могут представлять собой активные, а не пассивные способы приспособления к реальности, но эта мысль все равно сводится к теории приспособляемости» [16, с. 222]. Далее, противопоставляя свою позицию упомяну­тым выше «некоторым авторам», Маслоу утверждал, что «мы должны признать существование [у человека — З.Р.] способности подниматься над окружением, быть независи­мым от него переделывать его» [16, с. 222].

Еще более категорично звучат следующие высказыва­ния основателя гуманистической психологии: «Мы не дол­жны забывать об автономной самости... К ней нельзя отно­ситься, как к простому орудию адаптации». Психика «не является отражением внешнего мира и не стремится при-способиться к нему» [16, с. 228]. Более того, «умение при­спосабливаться» определенно не является синонимом пси­хического здоровья» [16, с. 256].

Тем не менее, у многих последующих авторов мы про­должаем встречать в различных вариантах все тот же воп­рос. Например, в известной книге С. Мадди он сформулиро­ван в следующем виде: «Высшая форма жизни — это транс­цендентность или адаптация?» [14, с. 196]. Е.Р Калитеевская и В.И. Ильичева [12], пытаясь определить цель и смысл те­рапевтического вмешательства, задаются вопросом, кото­рый выносят в название статьи «Адаптация или развитие: выбор психотерапевтической стратегии».

Итак, с одной стороны, неадаптивная природа челове­ческого поведения, психики и личности очевидна и нарас­тание конструктивного исследовательского интереса к этой стороне проблемы также бесспорно. Даже в текстах со­ветского периода СЛ. Рубинштейн [18] предлагал опреде-

^TyiYMKV не только как отражение реальности, ут-

лять ПСИАУал^

_ая при этом свойственную ей способность противо­борствовать оказываемым на нее воздействиям, а также способность вступать с ними в активное взаимодействие. Рассматривая вклад СЛ. Рубинштейна в развитие отече­ственной психологической мысли, авторы предисловия к переизданию его трудов написали следующее: «Философс-ко-антропологическая онтологическая концепция познания Рубинштейна, преобразуя, «снимает» официальную марк­систскую теорию «отражения» [1, с. 23].

Итак, психика не сводится к отражению. Поведение не может быть рассмотрено только как адаптивное. Психика способна порождать, поведение человека способно преоб­разовывать.

Но, с другой стороны, продолжает сказываться упомя­нутая выше инерция категориального аппарата, теорети­ческих моделей, интерпретационных схем. Если категория «отражение» в отечественной психологии занимает вполне определенное место, то у категории «порождение» пока нет столь же определенного терминологического статуса. Как пишет В.А. Мазилов: ...На уровне рационализированного предмета вся многомерность психики (и духовное, и душев­ное) оказывается редуцированной до отражения» [15, с. 425].

Бытийный подход к рассмотрению структуры личности и ее динамики

Рассуждая о содержательном наполнении понятия «лич­ность», прежде всего, задаемся вопросом: «Какие из фено­менов мы вправе отнести к этому понятию?». Прибегнем к простой дифференциации. Все, что нам ведомо, делится на «объективную реальность» и «субъективную реальность». Пер­вая представляет собой все, что существует помимо наше­го сознания, вне нашего внутреннего мира и той сущности, которую мы называем психической реальностью. Субъектив­ная реальность включает содержание индивидуальной пси­хики и представлена только своему субъекту. Объективная

реальность предшествует индивидуальной психике, т.е. ществует по свойственным ей законам до того, как начинает оформляться «внутренний мир» конкретного появившегося на свет и начинающего свой жизненный путь индивида. Она и определяет содержание внутреннего мира, т.е. субъектив­ную реальность. Объективная реальность и есть то, что бе­зупречно попадает под обозначение «бытие, которое опре­деляет сознание».

При этом объективная реальность может быть класси­фицирована по различным основаниям. Например, в ней могут быть выделены физический мир и биологический мир или мир вещей и мир людей, а может быть осуществлен» деление на пространства разных культур и т.д.

Выделим в объективной реальности те пространства, которые традиционно рассматриваются в психологии каь существенные для становления индивидуальной психики личности, а именно:

• организм или пространство организмических явле­ний (а);

• пространство предметов и событий среды (б);

• пространство поведенческих паттернов (сложившихо в культуре способов оперирования с предметами) (в).

Выделение в данном случае именно этих пространств не случайно. Отнесенность психического к организму и отнесен­ность тс внешнему миру традиционно выступают как два карди­нальных параметра. Характер связи с деятельностью выделя­ется своей еще большей слитностью с областью психических явлений, иногда выступая как предмет исследования психоло­гии, т.е. становясь тем, с чем психика отождествляется.

Все три объективно существующих пространства: (а) ор­ганизм как целостность процессов и состояний; (б) внешний «вещный» мир, претворенный в человеческом обществе в си­стему значений, образующих мир культуры; (в) простран­ство поведенческих паттернов (субъектом которых являет­ся сообщество) — могут существовать помимо конкретной личности, и в этом смысле они личности предшествуют. Ин-

альная психика есть «место» их соотнесения и согла-^Тния. Мы испытываем удовлетворение, полноту жизни, ког^& а происходит соединение нашего побуждения с внешним объектом (опредмечивание) и способом его присвоения. Со­гласование системы потребностей индивида с системой «оз­наченных» в культуре событий среды (среди которых потен­циальные предметы его потребностей) и системой интерио-ризированных индивидом способов деятельности, ори­ентированных на присвоение отвечающих его потребностям предметов, — вот задача, решаемая в онтогенезе по мере формирования психической организации и личности как вер-шинного интегратора этой организации.

Но можно ли считать, что названуые три простран­ства реальности, внешние по отношению к внутреннему миру личности, являются объективными основаниями, со­здающими ее субстанциональность.

Э. Шпрангер [26] полагал, что понятие «субстанциональ­ность» в психологии есть не что иное, как предпосылка к тому, чтобы вообще научно понять образ действий духовно­го субъекта, субъекта, идентичного во времени» и считал неправомерным понимать Я «как текущие процессы, как акты» [26]. Хотя, именно такая позиция воспринималась им как очевидная, если субстанциональность интерпретируется только в качестве «материальной субстанции». Субстанцио­нальность индивидуального духовного субъекта (личности) мыслилась им, как связанная со своеобразием такого субъек­та, не могущего оставаться неизменным, развивающегося, но в процессе развития «его «сущность» закономерно со­храняется через известные изменения состояний, необходи­мо следующих одно из другого». То есть сверх временно протекающих отдельных переживаний и актов, предполага­ем в отдельном субъекте диспозиции переживания и диспо­зиции действия». Это — «осадок закономерного от всего на­копленного опыта», и он схватывает «идентичное в меняю­щемся во времени» [26, с. 287].

Проблема субстанциональности психологического, т.е. ус тойчивости, цельности, сохранности во времени противопо­ставляется атомизму череды конечных актов реагирование на стимулы. Связанная с интерпретациями «личностности» он; может быть рассмотрена как аналогичная проблеме субстан­циональности жизни организма. Очевидность последней — нг отрицается. И, при этом, сама сохранность этой субстанции возможна лишь при непрекращающихся изменениях. Про-цессуальность — неотъемлемая сторона жизни. Прекраще­ние процессов означает смерть и переход субстанции в но­вое качество. Но процессы в живой субстанции не порцион-ны. Они организованы в некое поддерживаемое, уравно­вешиваемое единство. Нарушение равновесия ведет к раз­рушению единства, к деструкции субстанции. Таким же об­разом можно рассматривать и происходящее с личностью, как интегратором психического. Личность организуется как согласованное единение психических процессов, принадле­жащих единой живой субстанции — индивиду. Личность, трактуемая в контексте психологического феноменологиз-ма, — это процессуально претворяющая свое бытие в пси­хических явлениях субстанция.

Г.В. Биренбаум и Б.В. Зейгарник [4J предложили диф­ференцировать пространство психических явлений на смыс­ловое и действенное поле. Если первое определяется именно как смысловой слой сознания, то второе — как бытийный слой психики, проявляющийся в побуждениях, образах, значениях, программах действий и пр. Соглашаясь с тем, что смысловое поле составляет «особую психологическую субстанцию личности», следует более дифференцированно представить бытийный слой психики. В этом слое представ­лены те три пространства явлений, которые имеют непос­редственное продолжение в объективно фиксируемых со­бытиях человеческого бытия, т.е. одновременно выступают как психологические и внепсихологические (в отличие с пространства смыслов, являющегося только психологичес­ким). Это — пространства организмических состояний ин-

а (мера и качественные характеристики его пристра-^Д тнос?и), реалий среды и деятельности. В психологическом ^С остранстве они воссоздаются как некоторые взаимосвя­занные, взаимоперетекающие подпространства: «мотиваци-онно-потребностная сфера», «образ мира», «планы и струк­туры поведения». Конечно, они захватывают и смысловое или собственно личностное поле сознания. В личностном смысле (в отдельной смысловой единице личности) три на­званные стороны бытия репрезентированы как его компо­ненты: аффективный, когнитивный, конативный.

После самого общего представления о структуре лич­ности в контексте бытийного подхода, когда бытие не только выступает внешней причиной, обуславливающей ее становление и функционирование, но пространства бы­тия личности непосредственно включаются в ее органи­зацию, несколько тезисов, связывающих структуру с ди­намикой.

Первоначально необходимость согласования между тре­мя пространствами объективных явлений (организм, среда, поведение) служит причиной возникновения личности как органа, обеспечивающего эту согласованность и, как след­ствие, выработку человеком адаптивных форм поведения, соответствующих, с одной стороны, потребностям, а с другой, — характеристикам внешнего объекта, посредством которого эта потребность может быть удовлетворена. Но личность не просто ориентирована на овладение предваря­ющими ее пространствами явлений посредством все более полного и точного их отражения в себе, посредством акко­модации (настраивания, уподобления) психического органа. Далее ее развитие сопряжено с появлением и возрастани­ем способности к порождению новых образований в про­странстве психики.

Таким образом, позднее личность из следствия согла­сований становится причиной согласований, овладевая под­чиненными ей субъективным и объективными пространства-, которые еще позднее она начинает выстраивать как су ъект, самоактуализируясь в этом созидании нового, вос­

производя структурные характеристики своего сложивше­гося смыслового пространства и его содержание в объек­тивных пространствах своей организмичности, своей жиз­ненной среды, своей деятельности.

Личность предстает как структура (психический орган), создающая новое измерение в пространстве психи­ческой реальности, как высший интегратор, «обращаю­щий» направление основных детерминирующих развитие психологической организации человека влияний, исходящих из внешнего (по отношению к психике), объективного мира.

Разработанное в отечественной психологии понятие функциональных органах создает возможность говорить опережении в генезе диады «мозг-психика» определенных психических новообразований. Мозг, как материальный орган, поливариативен в своих возможностях, т. е. тонкая специализация во взаимодействии его отдельных клеток, создаются, именно, возникающими психическими функция­ми, которые, повторяясь, создают, формируют этот орган. Следовательно, мозг, как часть телесности с потенциальной возможностью продуцировать психические явления, пред­варяет и обуславливает возникновение психики, ее ста­новление; но мозг, как функциональный орган, функцио­нально организованный аппарат — является результатом, следствием психических явлений. В этом относительность, объяснение неполноты утверждения «психика — есть свой­ство мозга». На определенных ступенях развития психи­ческой организации эту формулу следует учитывать в «об­ращенном» виде. Обратные влияния в этой диаде «мозг — психика» нарастают в ходе субъектогенеза. Достижения субъектной психофизики [22], множественные исследова­ния влияний человека как субъекта на состояния и процес сы своего организма доказывают это [24]. В работах Б.Г Ана­ньева [2] и его учеников реализованы попытки рассмотре­ния организмических изменений как стороны личностное бытийности на всем протяжении онтогенеза.

Утверждение, что «психика — есть отражение», ука­зывает на однонаправленную зависимость, и также должно не восприниматься столь однозначно. Уже в текстах совет­ского периода СЛ. Рубинштейн [18] предлагал определять психику не только как отражение реальности, утверждая при этом свойственную ей способность противодействовать оказываемым на нее воздействиям, а также способность вступать с ними в активное взаимодействие.

СД. Смирнов по этому поводу писал, что «построение образа внешней реальности есть, прежде всего, и главным образом, актуализация той или иной части уже имеющего­ся образа мира и лишь, во-вторых, это есть процесс уточ­нения, исправления, обогащения или даже радикальной пе­рестройки актуализированной части картины мира...» [23]. По мере формирования личности, нарастания организованнос­ти, усложнения психической реальности, она все в боль­шей степени предопределяет как результаты конкретного акта отражения, так и саму отражаемую, внешнюю по от­ношению к психике, реальность. Объективная реальность среды, обуславливающей жизнь человека, — есть прямое следствие и воплощение его психической активности. Куль­тура, организующая и преобразующая среду реальных яв­лений и событий, в которых живет человек, и которые им отражаются, сама есть «окаменелости», реализованных им в прошлом психических функций. Человек живет в мире созданных им вещей и смыслов.

Обусловленность психической организации человека де­ятельностью рассматривалась в отечественной психологии как главный фактор ее детерминации. Ю.Б. Гиппенрейтер в связи с этим писала: «Деятельность принимается как ис­ходная реальность, с которой имеет дело психология, а психика рассматривается как ее производная» [7, с. 127]. Но далее появилось много авторов, чей экскурс в область раз­личной психологической феноменологии создавал основания для следующих умозаключений: «Его [деятельностного под­хода — З.Р.] претензия на объяснение всей реальности психического оказалась чрезмерной» [10, с. 136].

Итак, высшие уровни интеграции психической реаль­ности, обеспечивающие возникновение личности, достига­емая в процессе личностного роста целостность психичес­кого органа, возрастающая субъектность личности, прояв­ляются в ряде следствий.

Во-первых, в том, что возникший психический орган (личность) в значительной степени подчиняет себе функци­ональную организацию нервной деятельности, что прояв­ляется в формировании новых функциональных органов мозга в соответствии с решаемыми психологическими зада­чами. А поскольку, как отмечал Б.Г Ананьев [2], головной мозг человека постепенно подчиняет своему контролю из­меняющиеся в процессе роста и созревания функции орга­низма, речь идет и о подчинении состояний организма со­стояниям личности.

Во-вторых, этот орган (личность) детерминирует про­цесс отражения, вкладывая в содержание отражаемого то, что выступает следствием отнесенности этого содержания к системе личностных явлений психики и что «объективно-другим наблюдателем может не фиксироваться.

В-третьих, этот орган (личность) обеспечивает целе­направленное освоение и выработку таких способов взаи­мосвязи со средой или форм деятельности, которые рас-предмечивают действительность в соответствии с целями, запросами, потребностями личности.

Таким образом, личность как высший интегратор пси­хической реальности «обращает», переворачивает направ­ление детерминирующих влияний (внешнее детерминиру­ется внутренним, объективное субъективным, материаль­ное идеальным). В концепции В А. Петровского [17] в качестве предпосылки активной неадаптивности предполагается ос­вобождение субъекта от (а) актуального средового влия­ния и от (б) собственных организмических состояний и сию­минутных потребностей.

Итак, три пространства системно организующихся объ­ективных материальных явлений (пространство организми­

веских характеристик, включающее нейродинамические яв­ления пространство событий среды, пространство деятель­ности) предшествуют личности и предопределяют ее генез на начальных стадиях, но далее их отношение изменяется.

Понятие «овладение» в анализе структуры и динамики личности

В обобщающей работе А.Г. Асмолова «Психология лич­ности» находим следующее утверждение: «На определенном этапе развития личности взаимоотношение между личнос­тью и порождающим ее основанием изменяется... Иначе го­воря, в ходе жизни обозначается переход от режима упот­ребления, усвоения культуры к режиму овладения... [3, с. 161-162].

В работах А.В. Брушлинского, К.А. Абульхановой-Слав-ской, Л.И. Анциферовой, А.К. Осницкого и др. созданы осно­вания для обоснованного представления о субъектности как целостной характеристике активности личности, направлен­ной на овладение собой и миром, на преобразование себя и мира с целью достижения и сохранения идентичности.

В целом анализ работ по проблемам отношений «лич­ность — среда (объективная реальность)» позволяет пред­ставить процесс становления и развития личности как про­цесс изменения содержания данных отношений и опреде­лить, что рост субъектности реализуется в стремлении личности «экстериоризировать» себя в среду, привнося в нее свое, преобразуя ее в соответствии с собственными смыслами. Для обозначения этого процесса используется понятие «овладение». «Корни» данного понятия содержат­ся в работах Л.С. Выготского. Он характеризовал «овладе­ние» как процесс сознательной, целенаправленной, избира­тельной активности личности, которая направлена на изме­нение (с целью совершенствовать, «окультуривания») окру­

жающей среды («природы») и себя (поведения, высших пси хических функций). В процессе овладения новыми простран­ствами, личность расширяет собственные границы, персо-нализируясь в этих пространствах.

Рассмотрим пример направленности личности на овла дение. В качестве причин, объясняющих привлекательность спортивной карьеры ее субъекты в интервью часто обоз на чают следующие: (1) много поездок (овладение простран­ством), (2) индивидуализированный график достижений опережением традиционного временного ряда (овладение временем). (3) спортивные достижения располагают субъ­екта в иерархии статусов «над», т.е. позитивное внима ние окружающих центрировано на нем (овладение про странством межличностных отношений); (4) поддержка тела в хорошей физической форме (овладение телесностью): (5) формирование сильного, волевого характера (овладе­ние собой) и т.д.

Вследствие овладения, человек привносит «свое», лич­ностное, во внешнюю среду (в знания, общественные пред­ставления, образы кумиров, профессиональное пространство и т.д.) и, таким образом, овладевает ею. Личность не только освобождается от актуальной средовой детерминации и де­терминации организмическими состояниями, но, овладев объективными пространствами бытия, личность как субъект создает и трансформирует среду своей жизни, свой орга низм во всей сложности его процессов, свое поведение.

В нашем рассмотрении структурно личность предста ет как полисистельное образование, включающее помимо про­странства собственно психических субъективных явлений (структура личностных смыслов и бытийный слой психи­ки) объективные пространства личностной бытийности (организм, события среды, деятельность). Как они возника­ют? Пространства объективной реальности, предваряющие личность, по мере ее (личности) формирования реорганизу­ются ею в соответствие со структурой складывающихся лич­ностных смыслов, преобразуясь в пространства ее бытия.

В структуре личности системно организованное про-транство смыслов занимает позицию НАД феноменами бы­тийного слоя психики и объективными пространствами ее бытийности. Развитие личности и обретение человеком лич­ностной зрелости сопряжены с появлением и возрастанием способности к порождению новых образований внутри про­странства смыслов и самоактуализацией, трактуемой как экспансия Я (структура личностных смыслов) на внешние пространства. Вследствие чего объективные простран­ства (бытие до личности) становятся бытийными про­странствами личности, ее продолжением и частью. Это под­черкнул в своих записках и А.Н. Леонтьев: ...Личность ее коперниканское понимание: Я нахожу свое «Я» не в себе самом (его во мне видят другие), а во вне меня существую­щем — в собеседнике, в любимом, в природе...».

Основные потребности, обуславливающие динамику личности

Что движет человеком, личностью, что побуждает ее к усилиям, обеспечивающим представленную здесь в опи­сании динамику происходящих с ней преобразований?

На основе соотносительного анализа многих сложив­шихся в психологии концепций личности нами предлагает­ся ее рассмотрение как реализующей в своем поведении три сопряженные базовые потребности:

(а) потребность в самоактуализации, в экспансии, реали-
зации расширительных потенций Self, что проявляется
через тенденцию к овладению внешними пространствами
(гетеростатическая модель потребностной сферы);

(б) потребность во внутренней согласованности и сохра-
нении целостности психического (гомеостатическая мо-
дель потребностной сферы);

(в) потребность быть подтвержденной внешним, тем,
через что объективировано ее субъективно-внутрен-
нее (потребность в обретении и поддержании целост-
ности внешнего и внутреннего, объективного и субъек-
тивного пространств личности).

Эти три потребности — стороны единой глобальной ин­тенции, с которой человек (как и все живое) появляется свет, — БЫТЬ, т.е. расширять и поддерживать свое бытие

Пункты (б) и (в) могут быть объединены. Потребность согласованности, о которой говорится в пункте (б) реализу ется через ее достижение во всех пространствах личностной феноменологии: — в субъективных, — в объективных (т.е. пространствах личностного бытия), — между субъективными и объективными пространствами. Получение подтверждения (феномен «подтвержденной личности») есть индикатор дос­тигнутой согласованности между определенным образом орга­низованной структурой внутреннего мира и структурой объек­тивного бытийного пространства личности.

«Личностное бытие»: конструирование понятия

В сложившейся обобщенной трактовке бытия как осно­вополагающего понятия философии подчеркивается его вне­временный характер: «Бытие — это сущее: то, что суще­ствует сейчас, существовало в прошлом и будет существо­вать в будущем» [11]. Бытие, противопоставляемое сознанию, как идеальной сущности — объективно. Это всеобъемлющее определение бытия. Но личностное бытие конкретного че­ловека, являясь следствием его активности, ограничено во времени, выступает воплощением в объективной реальнос­ти структуры и содержания его внутреннего, субъективно-го мира. И, в этом смысле, оно (личностное бытие) всегда субъективно — (т.е. принадлежит субъекту, является ре­зультатом того отношения, в которое вступает с объектив­ной сущностью бытия конкретный человек). Субъективна та связь элементов реальности в целое, которая позволяет гово­рить о целостности индивидуального бытия, субъективно вычленение тех объективных характеристик объектов/пред­метов бытия, которые создают основания для переживания субъектом своего бытия как тотальности (целостности).

Бытие человека — это реальность, отнесенная к харак­теристикам субъекта, т.е. реальность, выступающая след­ствием этих характеристик. При этом, оно (личностное бы­тие бытие конкретного человека) наступает, когда человек как личность вступает в отношения с внешней реальностью. Отношение каждого из нас с реальностью внешнего мира уникально. Поэтому и бытие каждого из нас уникально.

Бытие личности — это объективированная в процессах и предметах мира субъективность. Бытие — это процесс воплощения смыслового содержания личности в фактах сре-довых преобразований. В связи с этим принципиальна его дифференциация на аутентичное и неаутентичное. Аутен­тичное бытие — это процесс переструктурирования среды в соответствие со структурой личностных смыслов. Неау­тентичное бытие — воспроизводство и трансляция в среду формально освоенных личностью социальных предписаний, что создает иллюзию адекватного поведения, но таковым, по сути, не является, т.к. связано с разрывом, отсутствием содержательной связи между способами поведения и глу­бинными ядерными образованиями личности (ее смыслами). Таким образом, подобное поведение выглядит адекватным по отношению к среде, но не является адекватным выра­жением внутреннего мира личности. Неаутентичное бытие вступает в противоречие с направленностью личности на удовлетворение трех названых выше базовых потребнос­тей (потребность в самоактуализации, потребность в согла­сованности и поддержании целостности, потребность быть подтвержденной внешним).

Характер бытия является критерием «конструктивной гармонии» личности и среды. Поскольку определенным об­разом организованная среда, становясь для человека обсто­ятельствами его жизни, может как препятствовать, так и благоприятствовать человеку, в его стремлении стать зре­лой личностью, реализовать свои потенциалы, наполнить бытие смыслом.

Аутентичное/неаутентичное бытие является следствп ем отношения сложившегося у личности со средой. В свою очередь бытие (как процесс) порождает в качестве своих результатов личность с определенным опытом прожитой жизни и среду, преобразованную или «претерпевшую ее использования» человеком и сообществом. Поэтому через рефлексию, научный анализ бытия открываются возмож­ности совершенствования личности и среды.

Человеческое бытие — «это бытие, преобразованное человеком» [11]. Это бытие, которое изменяется вследствие человеческой активности, изменяется действиями, кото­рые совершает субъект. Всеобщая сущность бытия суще­ствовала до нас и продолжит существовать, когда нас не будет, но наше личностное бытие возникает только с мо­мента порождения нашей активности в отношениях с внеш ним миром.

Следовательно, бытие личности можно определить следующим образом. Это — неповторимая целостность вза­имообусловленных феноменов внутреннего мира человека, его организмических состояний, поведенческих моделей и событий внешнего мира, в котором он претворил свою субъектность (объективировал субъективное).

Бытие личности представлено многими бытийными про-странствами, в которых она с различающейся степенью ус­пешности реализует себя. Теоретические предпосылки для дифференциации бытия личности на различные пространства мы обнаруживаем в работах Б.Г Ананьева. Б.Г. Ананьев [2| употреблял понятие «субъект» в контексте человекознания для выявления качественной определенности разных форм его активности — субъект деятельности, субъект отноше­ния, субъект познания. Таким образом, создавались возмож­ности для более дифференцированного рассмотрения и оп­ределения возможных различий субъектности человека в различных пространствах. Профессиональное бытие и струк­турирование личностью своего свободного времени, под­держка чувства личностной идентичности через организа­цию предметно-пространственной среды и аутентичность

временного параметра бытия, близкие отношения со зна­чимыми людьми и партнерство в деловых переговорах и т.д. — все это различные пространства бытия личности, в которых она с различной степенью успешности претворяет свою субъективность, реализуя ключевую модальность, ко­торой наделен субъект, а именно: способность преобразо­вывать внешнее по законам внутреннего.

Личность самоактуализируется, реорганизуя объектив­ные пространства своей жизни в соответствии со структу­рой личностных смыслов и преобразуя тем самым их в про­странства своего бытия. Объективные пространства, пред­варявшие и обусловливающие ее становление (организм, события среды, сложившиеся в социуме модели поведе­ния) становятся бытийными пространствами личности, ее продолжением и частью [19].

В отличие от экзистенциальной психологии, для кото­рой лейтмотивом в анализе отношения «личность — бытие» является субъективизация объективного, в контексте субъ­ектного подхода лейтмотивом в анализе этого отношения является объективация субъективного. Как СЛ. Рубинш­тейн, так и его последователи (А.В, Брушлинский, КА. Абульханова-Славская, В.В. Знаков и др.) [1, 5, 11, 18], противопоставляют рассмотрению человека в экзистенци­альной интерпретации раскрытие его сущности как дея­тельного существа. Объективизация субъективного проис­ходит, прежде всего, через воплощение смыслов в (а) со­здании определенных предметов и через (б) определенный характер действия, придающего смысл свершенному.

С позиции субъектного подхода задается необходи­мость изучать как человек опредмечивает замысел, как он создает реальность своего бытия, как он сам изменя­ется в этом процессе объективации, сталкиваясь с со­противлением бытия других (бытие всегда есть со-бы-™iuej, воплощающих иные смыслы, создающих свое личное ытие в пространстве тех же предметов и событий, в ^т ° же время, что и он.

Личность как субъект различных бытийных

пространств

Развитие личности есть расширение ее бытийности. Экспансия структуры личностных смыслов на внешние про­странства осуществляется через овладение (расширение сферы МОЕ). Признаками овладения является структури­рование личностью различных пространств среды (время, предметно-пространственная среда, пространство межлич­ностных отношений и т.д.) в соответствии со структурными и содержательными особенностями сложившегося простран­ства личностных смыслов.

В качестве примера овладения бытийным простран­ством, экспансии личности рассмотрим проблему организа­ции времени. Согласование времени (синхронизация) про­цессов бытийных пространств человека (организмичности, деятельности и событийности предметного мира) как инди­вида, субъекта деятельности и субъекта познания, о гете­рохронии которых писал Б.Г Ананьев, является столь же значимым критерием чувства идентичности, как и чувство единства прошлого, настоящего и будущего личности (о чем писал Э. Эриксон). Наша деятельность не может проте­кать быстрее, чем это может быть обеспечено условиями динамики процессов нашего организма, но при этом, чтобы деятельность состоялась, ее развертывание во времени должно соответствовать временным характеристикам про­цессов предметного мира. Таким образом, мы живем (дей­ствуем) в тех процессах внешнего мира, динамика которых может быть согласована с возможностями нашего организ­ма и сложившимися моделями нашего поведения. Человек и человечество постоянно расширяют эти возможности, совершенствуя инструменты своей деятельности и способы своего взаимодействия с миром.

Время организуется личностью в виде распорядка осу­ществляемых ею дел в соответствии со значимостью (иерар­хия личностных смыслов), в соответствии с биологически­ми (организмическими) ритмами, в соответствии с времен­

ными параметрами освоенных навыков, умений и др. компо­нентов деятельности, в соответствии с усвоенными соци­альными нормами. Другой человек является для нас внеш­ним миром, и с ним мы также должны синхронизировать свою процессуальность. Учитывая сложившуюся у него иерархию личностных смыслов, его биологические (орга-низмические) ритмы, временные параметры освоенных им навыков, умений и др. компонентов деятельности, а также усвоенные им и выполняющие регулятивную функцию со­циальные нормы. Это — один из существенных аспектов со-бытия.

В предпринимаемых человеком действиях по расшире­нию своего бытия в пространстве межличностных отноше­ний он нередко сталкивается с интолерантностью партнера, а также с попытками манипулирования им посредством на­вязываемого структурирования времени. Это можно назвать темпоральным давлением. Негативными следствиями такой агрессии могут быть:

1) деперсонализация (машинообразность) в условиях ис­кусственно созданного дефицита времени;

2) навязанная аритмия, разрушающая сложившуюся син­хронность внутриличностных процессов;

3) разрыв личностного времени через прерывание лич-ностно значимых действий;

4) остановка личностного времени посредством вовлече­ния в вынужденное ожидание;

5) жизнь в «безвременьи» (отсутствие социальных идеа­лов, образцов, стандартов, что препятствует иденти­фикации, т.е. обретению личностью единства «прошло­го-настоящего-будущего»).

В качестве примера актуализации у личности потреб­ности быть подтвержденной и возможных проблем с ее реализацией рассмотрим формирование имиджа. Как было отмечено выше, получение подтверждения (феномен «под­твержденной личности») является индикатором достигну­той согласованности между определенным образом органи­

зованной структурой внутреннего мира и структурой объек­тивного бытийного пространства личности. Создавая имидж, мы помещаем себя в систему значимых для нас отношений (объективное бытийное пространство), и именно в этой сис­теме отношений нам важно получить подтверждение наше­го представления о себе.

В диссертационном исследовании, выполненном Е.М. За-базновой [9] под нашим руководством, было показано, что более половины привлеченных к опросу случайных респон­дентов (55 %) переживают дискомфорт, возникающий вслед­ствие чрезмерной зависимости личности от сложившегося имиджа, который она собственными усилиями сформиро­вала у общающихся с нею партнеров. Это препятствует аутентичному поведению, реализации себя и создает эф­фекты деперсонализации и отчуждения. Отсутствует согла­сованность между Образом-Я, самоощущением и внешними проявлениями в предъявлении себя другим. Такой имидж Е.М. Забазнова назвала неконгруэнтным.

Неконгруэнтный имидж порождает эффект двойного ис­кажающего влияния на личность:

а) внешне воплощаемая через мимику, жесты, позы и
другие выразительные средства игра инициирует внут-
ренние трансформации психического состояния, пе-
реживания и пр. (придайте лицу грустное выраже-
ние, и вы действительно почувствуете налет грусти),
таким образом, играя чуждую роль, мы создаем зону
психологического опыта, диссонирующего с тем, что
свойственно нам как целостной личности;

б) люди реагируют на наше сыгранное поведение, ожи-
дая продолжения, и своим дальнейшим поведением,
обращенным к нам, инициируют нас на продолжение
проявленной манеры, таким образом, мы оказываемся
в плену сыгранной нами роли.

У индивида с неконгруэнтным имиджем нарушается це­лостность Я-концепции, происходит отвержение или сег­ментированное принятие себя, возникает и постоянно уси­

ливается страх быть отвергнутым другими, что в итоге приводит к внешне противоречивому поведению, а также к поведению, которое не обеспечивает возможность канали­зировать внутренние энергии, насытить интенции. Нарас­тает разрыв между ядерными образованиями личности (по­требности, организмический опыт, личностные смыслы и пр.) и формами поведения, способами организации челове­ком своего бытия.

Таким образом, имидж не только социальный феномен, но, одновременно, это — личностное образование, следствие психологического содержания и психологических закономер­ностей развития и функционирования личности. Имидж — элемент культуры, символ, выработанный сообществом, и, одновременно, это — продолжение личности, способ ее бы­тия (аутентичного/неаутентичного) в глазах Других. Имидж детерминирован личностью и имидж детерминирует личность, как и другие объективные феномены, которые она порож­дает и которые затем ее обусловливают.

Еще один пример и еще одно бытийное пространство, которое личность стремится привести в соответствие со структурой своих смыслов — предметно-пространственная среда. Усилившееся внимание к обустройству предметно-про­странственной среды в соответствие с внутренним миром лич­ности, поиск индивидуального в этом обустройстве — одно из выражений более общей тенденции, свойственной сегод­ня нашей культуре.

Единство человека и предметно-пространственной сре­ды неразрывно. Психологические особенности человека, склад его личности содержательно обуславливают структуриро­вание среды и, выступая средообразующим фактором, на­полняют ее смыслом. Потребность личности «продлить» себя в мире вещей является конкретизацией ее стремления к аутентичному бытию.

Посредством работы с вещами и пространством, в ко­тором живет человек (его офис, его квартира, его одежда ^и пр.), посредством поддержания и совершенствования спо­

собности человека оформлять место своей жизни и работы в соответствии со свойственными ему тенденциями разви­тия, аутентичного бытия, в соответствии со свойственной каждому человеку потребностью найти «подтверждение^ своему субъективному миру в пространственно-вещном окружении, психолог может поддержать личность, вывес­ти человека из кризисных переживаний, помочь ему по­нять и принять себя, выстроить более комфортные отно­шения с другими людьми.

Рассмотрение проблемы согласованности внутреннего мира личности с тем, как организовано ее бытийное про­странство было осуществ<лено в исследовании У.В. Петри­щевой «Персонализация домашнего пространства как сред­ство обретения и поддержания личностной идентичности». Практическая проблема домашнего дизайна рассмотрена в контексте удовлетворения личностью потребности в самоак­туализации А. Маслоу [16], в обретении личностной идентич­ности Э. Эриксон [25], в аутентичном бытии К. Роджерс [25J. Человек реализует эти побуждения в организации и реор­ганизации домашнего пространства, которое должно быть конгруэнтным организации внутриличностного пространства, т. е. должно находиться в соответствии со структурой лич­ностных смыслов. Если это оказывается невозможным по каким-то причинам (противоборствующие влияния дру­гих членов семьи; редукция, неразвитость собственного творческого потенциала; недостаток активности по пре­одолению средовых сопротивлений и т.д.), то человек ока­зывается неспособным достичь конгруэнтности внешнего и внутреннего, «продлить» себя в мире вещей, переживая при этом чувство аутентичности своего бытия. В этом слу­чае его состояние характеризуется психологическим дис­комфортом.

В исследовании обнаружена зависимость между уров­нем реализуемой личностью в организации домашнего про­странства самоактуализационной тенденции и ее «образом дома» (оптимальный, неоптимальный, негативный). В каче­

стве индикаторов «оптимального образа дома» были приня­ты* уровень персона л изации домашнего пространства; виды Активности субъекта в доме; переживаемые субъектом в доме эмоциональные состояния; семейные отношения. Тендер­ный аспект анализа обнаружил существенную проблему — меньшую комфортность бытия в доме, свойственную муж­чинам, отсутствие необходимого личности уровня персона-лизации, недостаточное «подтверждение» мужской идентич­ности в организации домашнего пространства.

В диссертационном исследовании А.В. Бурмистровой [6] «Личностные особенности средового поведения, направлен­ного на регуляцию границ бытийного пространства», выпол­ненном в контексте проблем средовой персонологии, рассмот­рен феномен «бытийного пространства личности», пред­ставляющий собой освоенные и реорганизуемые личностью объективные пространства бытия, присвоенные ею, нахо­дящиеся под ее контролем и переживаемые ею как «мое».

Исследование показало, что бытийное пространство личности индивидуально своеобразно и различается в за­висимости от профессиональной принадлежности субъекта. Различия проявляются в «диаметре» (пространственная про­тяженность), объему и классам, включаемых в него объек­тов. Так, например, если это профессиональная принад­лежность к типу «человек — человек» значительное место в структурировании занимают межличностные отношения, если это профессия типа «человек — образ» бытийное про­странство личности включает профессиональные инстру­менты формирования образа и изменения среды, а также продукты и результаты творческой деятельности.

Личность реализует свое стремление к самоактуализа-ции, осуществляя экспансию, расширяя границы бытийно­го пространства, реорганизуемого ею в соответствии со структурой ее смыслов. Это реальное изменение объектов среды или переосмысливание, переозначивание объектов. Хичности различаются типами поведения, обеспечивающи­ми присвоение (приращение). При этом, индивидуальный

репертуар поведенческих паттернов, обеспечивающих при­своение, уникален.

Выявлены эмоционально-поведенческие паттерны, ляющиеся индикатором нарушения границ бытийного про­странства личности.

В исследовании показано, что локус контроля, являясь интегральной личностной характеристикой, в значительной степени обусловливает репертуар средового поведения, на­правленного на регуляцию границ бытийного пространства личности. Интерналы проявляют субъектную позицию по от­ношению к среде, им свойственен более широкий репертуар средового поведения, эмоционально позитивная экспрессия в ситуациях вторжения в их бытийное пространство, боль­шая удовлетворенность своей личной жизнью (тем, что на­полняет их бытийное пространство и тем как оно организо­вано). Экстерналы чаще переживают из-за недостаточной структурированности своего бытия, из-за неспособности оп­ределить границы своего бытийного пространства в отноше­ниях с другими. Это создает непредсказуемость внешних вме­шательств, зависимость личности от них и ощущение неау­тентичности.

Итак, личность может быть понята, только если в поле анализируемых проблем включены «пространства ее реа­лизаций» или бытийные пространства (ее время, ее имидж, ее предметно-пространственная среда), так как лич­ность не замкнута во внутреннем, не ограничена психичес-ким, а включает в себя внешние по отношению к психике объективные пространства явлений, реорганизуемые ею, в соответствие со структурой ее смыслов. Мы рассматриваем бытие как следствие самоактуализации личности, т. е. как бытие, создаваемое личностью. Бытие личности это объективированная в процессах и предметах мира субъек­тивность. Проведенный анализ структурной организации личности, ее динамики и побудителей позволяет заключить следующее. Личность не может быть понята, а свойственная

ей процессуальность квалифицирована, если ее бытие не будет включено в предметную область психологии личности. Бытие как предмет психологии личности включает: преобразованную в соответствии с личностными смыс­лами телесность;

предметно-пространственную среду, структурирован­ную личностью в соответствие с ее представлениями о красоте, уюте, полезности;

определенным образом организованное время, отра­жающее структуру ценностного отношения к различ­ным видам занятости; ft - индивидуальный стиль деятельности, отразивший лич­ностное отношение к предмету деятельности и осво­енные личностью способы обращения с предметами; определенным образом структурированное личностью пространство межличностных отношений; создаваемый личностью имидж, «помещающий» ее в систему значимых для нее отношений. Этот список не является завершенным.

Ш Личность

как субъект со-бытия

Принципиальной важности задача при анализе личнос­ти, создающей реальность своего бытия, увидеть и понять проблемы, возникающие в связи с тем, что в процессе объек­тивации своего замысла личность всегда сталкивается с со­противлением бытия других людей (бытие всегда есть со­бытие), воплощающих иные смыслы, создающих свое лич­ное бытие в пространстве тех же предметов и событий, и в то же время. Хотя бытие другого человека может также быть и поддерживающим ресурсом для личности.

Еще раз обратимся к словам СЛ. Рубинштейна: «Дру­гой человек со своими действиями входит в «онтологию» человеческого бытия, составляет необходимый компонент человеческого бытия» [18, с. 379].

6 Психология л

Успешность процесса со-бытия во многом обусловлена субъект-объектной (субъектной) ориентацией личности в отношениях с бытийными пространствами другого че­ловека.

Концепция С.Д. Дерябо продолжает субъект-субъект­ную традицию отечественной психологии. Главное понятие этой концепции — «субъектификация», предполагающая «наделение объектов и явлений мира субъектностью» [8].

Невмешательство в организацию времени, предметно-пространственной среды и прочих пространств, в которых личность соприкасается с другим человеком, характеризу­ют ее (личность) как склонную рассматривать Другого в качестве осуществившего (осуществляющего) экспансию своего Я на внешние пространства бытия личности, уже реализовавшего (реализующего) себя в переустройстве бытия. Окружающее (определенным образом организован­ное время, предметно-пространственная среда и пр.) рас­сматривается как неотъемлемая часть другого человека, как присвоенное им, как продолжение его личности. Таким образом, вопрос в том (и основание для дифференциации индивидов), рассматривает ли человек среду как объект для преобразований, пространство для собственной персонифи­кации. Или личность рассматривает среду как продолжение субъективного мира другого человека (его объективирован­ную субъективность), отдает себе отчет в том, что в среде ее субъектность встречается с осуществившимся воплоще­нием субъектности другой личности. В этом случае можно говорить о том, что личность вступает во взаимодействие со средой как с субъектом.

Для иллюстрации этой феноменологии можно привес­ти множество примеров, поскольку наше взаимодействие с субъектностью другого человека, другой личности посто­янно.

Не редко родители, искренне пекущиеся о благополу­чии своего ребенка, реализуют свою заботу в том, что по-

ыскивают ребенку подходящий (с их точки зрения) круг Мщения При этом они относятся к пространству межлич­ностных отношений своего ребенка как к объекту манипу­ляций. Благополучные дети из хорошей семьи, успешные, с доминантными чертами характера (все, что считается за­логом успешности во взрослой жизни) — хороший круг об­щения. Но именно такой друг или подруга могут подавлять субъектность ребенка, поскольку пространство межлично­стных отношений конкретной личности — область реализа­ции ее субъектности. Таким образом, и в этой ситуации мы можем наблюдать двойственное отношение к среде: среда-объект {что допускает манипуляции и выстраивание про­странства межличностных отношений ребенка сугубо в со­ответствие с представлениями родителей) и среда-субъект (что предполагает рассмотрение пространства межличнос­тных отношений как продолжения личности, как одного из пространств ее бытия, в котором реализована и реализу­ется субъектность ребенка).

Когда мы переставляем предметы на столе другого че­ловека, считая, что мы наводим порядок, или выбрасыва­ем, не посоветовавшись, износившиеся вещи из гардероба нашего близкого — это все тоже проявление объектного отношения к среде.

Но особо следует подчеркнуть то, что используемое здесь для удобства понятие cpeda-субъект в каких-то си­туациях отношения человека с внешней природной или ис­кусственной предметной реальностью может обозначать при­писывание собственно объекту среды субъектности как ка­чества. Например, мы говорим о камне, который следовало бы передвинуть с тропинки на обочину, что ему будет не­удобно лежать на новом месте или мы успокаиваем рас­плакавшегося от боли ребенка, говоря, что табуретке, о которую он ударился, тоже больно. Наконец, мы часто слы-м утверждение о том, что природа с нами расплатится все то, что мы с ней сделали и т.д.

Интересна для анализа ситуация столкновения челове­ка с прежде объективированной им собственной субъектив­ностью. Продукт творческой деятельности человека, как объективированная версия его внутреннего мира, начина­ет жить своей жизнью, и при последующих встречах авто­ра с ним возможны различные коллизии. Как наиболее яр­кое свидетельство собственной активности (субъектности) творческого продукта можно привести высказывания авто­ров художественных произведений о том, что литератур­ный герой, будучи вымышленным, созданным фантазией автора, в какой-то момент начинает «жить» по собствен­ным законам, перестает подчиняться авторскому замыслу. Нередки сетования успешных авторов на помехи, которые создает воплощенный проект их дальнейшему творчеству Лидер группы ДДТ Юрий Шевчук в качестве такой раз­дражающей помехи называл свою очень популярную песню «Что такое осень». Известный мультипликатор Юрий Норш­тейн на встрече со зрителями как-то сказал, что его бук­вально достал «Ежик в тумане». Продукт творчества — это фиксированная точка в творческой биографии. Для автора это — завершение процесса творения, завершение работы над одним из проектов, но не завершение его жизни как личности. Зрители, почитатели вольно или невольно пы­таются свести личность автора к состоявшемуся результа­ту, к объективированной субъективности. Субъектность ав­тора, его естественная процессуальность продол- жающейся бытийности как личности этими попытками ограничивается.

Приведенные примеры создают основания для выделе­ния нескольких типов сред, которые вследствие их рас­смотрения личностью как следствий осуществленной «субъ-ектификации», наделяются субъектностью, т.е. рассматри­ваются как среда-субъект.

1. Субъектность объектов среды, связываемая с реализо­ванной активностью другого человека/группы.

Субъектность анонимная (не связываемая с конкрет-' ным субъектом) или «собственно объектная». 3 Наделение объектов среды собственной, от данной лич-" ности исходящей, субъектностью (человек сделал что-то с внешним объектом и объект теперь со своей сто­роны может оказывать на него «возвратное» иниции­рующее, подавляющее или иное воздействие). Если мы рассматриваем бытие личности как со-бытие с Другим, значительно усложняется проблема организации бытийных пространств. Например, организация времени. Время в этом случае выступает как среда-субъект. В нем уже отразились структурные и содержательные особенно­сти смысловой организации личности другого субъекта, его характеристики как индивида и пр. Представим семейную ситуацию, в которой брачным соглашением связаны супру­ги, сильно различающиеся по возрасту. Молодая женщина хотела бы вписать в свой распорядок дня поздние вечерние развлечения, но биологические «часы» ее пожилого суп­руга, его возможные физические ограничения на активную деятельную нагрузку, наконец, кажущаяся ему бессмыс­ленной подобная трата сил — все это легло в основу его распорядка дня и отразилось на организации времени.

Время, организуемое семьей — это со-бытийное вре­мя, предполагающее направленность каждой из взаимодей­ствующих личностей на реализацию аутентичного бытия. Это предполагает возникновение и разрешение возможных противоречий, обусловленных различающимися личностны­ми смыслами членов семьи, их различающимися организ-мическими характеристиками, различиями в привычных способах поведения и пр.

Аналогичным образом могут быть рассмотрены пробле­мы со-бытия в других бытийных пространствах. Коррект­ность их анализа и вытекающие из результатов анализа возможности коррекции являются залогом психологическо-лагополучия человека в нашем тесно населенном мире.

Эмпирическая психология бытия (это название предложила В.А. Лабунская) или эмпирическая персонология бытия — так может быть названо направление, в котором накапли­ваются представления о феноменологии, закономерностях, механизмах, о практиках, реализуемых личностью, с тем, чтобы быть, т. е. претворять себя в изменениях бытия.

Список литературы

1. Абульханова К.А._У Славская А.Н. Предисловие. // СЛ. Рубинштейн. Бытие и сознание. Человек и мир. М., 2003. С. 6-38.

2. Ананьев Б.Г Человек как предмет познания. Л., 1969.

3. Асмолов А.Г Психология личности. М., 1990.

4. Братусь Б.С. Аномалии личности. М., 1988.

5. Брушлинский А.В. Психология субъекта. СПб., 2003.

6. Бурмистрова А.В. Индивидуальные особенности средового поведе­ния, регулирующего границы бытийного пространства личности / Психология личности и ее бытия. / Под ред. З.М. Рябикиной. А.Н. Кимберга, С. Д.Некрасова. Краснодар, 2005. С. 288-250.

7. Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию. М.. 1988.

8. Дерябо С.Д. Антропоморфизация природных объектов. // Психоло­гический журнал. № 3. 1995. Т 16.

9. Забазиова ЕМ. Влияние Я-концепции на формирование конгруэнт­ного имиджа личности. Автореф. канд. психол. наук. Краснодар, 2001.

10. Зинченко В.П. Системный анализ в психологии? // Психологичес­кий журнал. № 4. 1991. С. 120-138.

11. Знаков В.В. Понимание как проблема психологии человеческого бы­тия. // Психологический журнал. № 2. 2000. Т. 21. С. 7-15.

12. Калитеевская Е.Р. Ильичева В.Н. Адаптация или развитие: выбор психотерапевтической стратегии. // Психологический журнал. № 2. 1995. № 1.С. 115-121.

13. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.

14. Маддгг С. Теории личности. СПб. 2002.

15. Мазилов В.А. Проблема интеграции психологического знания // Пси­хология. Современные направления междисциплинарных исследова­ний. / Под ред. А. Журавлева, Н. Тарабриной. М_м 2003. С. 417-432.

16. Маслоу А. Психология бытия. М., 1997.

17. Петровский В.А. Личность в психологии. Poctob-h/Д: Феникс, 1996.

18. Рубинштейн СЛ. Бытие и сознание. Человек и мир. М., 2003.

19 Рябикина З.И. Личность и ее бытие в быстро меняющемся мире. // Личность и бытие: теория и методология. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Краснодар, 2003. С. 5-26.

20 рябикина З.И. Личность как субъект формирования бытийных про­странств // Субъект, личность и психология человеческого бытия. / Под ред. В.В. Знакова, З.И. Рябикиной. М.: Изд-во «Институт психо­логии РАН», 2005. С. 45-58.

21. Селиванов В.В. Мышление и бытие субъекта. // Субъект, личность и психология человеческого бытия. / Под ред. В.В. Знакова, З.И. Ряби­киной. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2005. С. 146-160.

22. Скотникова ИТ. Развитие субъектно-ориентированного подхода в пси­хофизике. // Психология индивидуального и группового субъекта. / Под ред. А.В. Брушлинского, М.И. Воловиковой. М.. ПЕР СЭ, 2002. С. 320-269.

23. Смирнов С.Д. Мир образов и образ мира. // Вестник МГУ Сер. 14. Пси­хология. №2. 1981.

24 Траеайо И. Социологические исследования практик ухода за телом. / / Социологические исследования на пороге XXI века. М.: ИНИОН, 2000. С. 184-207.

25. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности. М., 1999.

26. Шпрангер Э. Два вида психологии. // Хрестоматия по истории пси­хологии. М., 1980. С. 286-300.

2.3. Личность и ее жизненное пространство

Понятие жизненного пространства

Понятие жизненного пространства ввел в психологию Курт Левин [4] для того, чтобы показать, что истинной сре­дой обитания личности является не физическая реальность и не социальная среда, а лишь те их фрагменты, которые отражены в сознании человека и на которых основывается его поведение. В связи с этим он предложил рассматривать человека и его среду как одну констелляцию взаимозависи­мых факторов, а совокупность этих факторов получила на­звание жизненного пространства.

Жизненное пространство, по мысли К. Левина, подчи­няется психологическим законам, которые существенно от­личаются от физических. Например, в нем расстояние от

дома до школы для школьника не равно расстоянию о_т школы до дома, поскольку дом притягивает его, а школа отталкивает. Жизненное пространство личности определя­ется не столько теми материальными благами, которыми она владеет, сколько знаниями о мире, и возможностью влияния на процессы, в нем происходящие. Так, физиче­ское пространство жизни человека могут составлять де­сятки квадратных метров, но его жизненное пространство может распространяться до космических пределов. Широ­та жизненного пространства всегда связана с масштабом мировоззрения данной личности.

К. Левин [4] первым поставил перед психологами воп­рос о том, с какой средой взаимодействует человек. Фило­софы-материалисты пытались доказать, что восприятие мира едино для всех, и есть некая истина в последней ин­станции, к которой стремится наше знание. Однако совре­менная наука исходит из признания множественности вари­антов отражения окружающей действительности, каждый из которых имеет право на существование и изучение.

Жизненное пространство изображалось К. Левиным в виде овала, в центре которого находится круг, символи­зирующий собор! внутренний мир личности. Жизненное про­странство имеет две основных границы: внешняя отделяем жизненное пространство от реального физического и со­циального макромиров, внутренняя отделяет внутренний мир личности от ее психологической среды в пределах жиз­ненного пространства. Оболочкой внутреннего пространства служит сенсомоторная область, которая, по мысли К.Ле­вина, служит некоторым фильтром между внутренней внешней средой.

У новорожденного ребенка жизненное пространство не-дифференцировано: он плохо выделяет границы своего тела, у него нет представлений о прошлом и будущем. По мере взросления детей у них происходит расширение жизненно­го пространства во времени и в пространстве. Начинает расти дифференциация между реальным и ирреальным уровнями

«рйяого пространства. Реальный уровень связан с отра-реальных событий, происходящих в физическом и ^штльном мирах, ирреальный наполнен фантазиями, же­лай^»*» и страхами. Степень дифференцированности внут-рейних и внешних областей жизненного пространства взаи-MoceirsaHbi между собой. Чем более структурированной яв­ляется сама личность, тем более структурировано ее представление об окружающем мире.

Растущая дифференциация сопровождается ростом ин-те^ацйоняых процессов, которые проявляются в увеличе­нии/ Ложности и иерархичности организации жизненного простран^таа. К. Левин считал [4], что существует тесная свяэь мея^'ййТбллектом или, точнее психологическим воз­растом, и степенью структурированности его жизненного пространства.¹ Наиболее бурно структурирование жизнен­ного пространства происходит в детском и подростковом возрасте, поскольку в этот период происходит стремитель­ное накопление знаний о мире и о самом себе.

Те ёфёры жизни, о которых человек наиболее осве­домлен, К. Левин называл пространством свободного дви­жения. К таким областям, например, относятся профессио­нальные Знания. Каждый хороший специалист чувствует себя^и свободно в своей сфере, но, попадая в чужую про-фёсёиональную среду, ощущает себя новичком, нуждаю­щимся в п-омощи профессионала. Под влиянием эмоцио­нального напряжения, утраты безопасности, тяжелой бо­лезни, старения может возникать регрессия жизненного пространства, которая проявляется в сокращении времен-^но ^^^{спективы} > ^{снижении} Дифференциации отдельных об­ластей и дезинтеграции. Эта регрессия может быть времен­ной или необратимой.

Для более детального анализа К. Левин [4] ввел также ступ™^{6 ПСИХОЛОГИческого п} °ля, в качестве которого вы-ренньГ ^{НеКОТорый с} Р^ез жизненного пространства, рассмот-какой* ^{В АаННЫЙ момент} времени. Человек, оказываясь в ченны"^Т ° ^{Жизненной} ситуации, взаимодействует с ограни-

ым количеством людей и объектов, и выступает в ка­

кой-то одной роли, но при этом за его плечами стоит ог­ромный опыт, который навсегда включен в его жизненное пространство. Поэтому любая его поведенческая реакция несет в себе заряд этого опыта, и полностью может быть понята только как следствие этого опыта, а также как шаг в реализации будущих планов. К. Левин подчеркивал, что прошлое представлено в настоящем психологическом поле знаниями, установками, пережитыми чувствами в отношении тех факторов, которые воздействуют в данный момент на личность, а также теми подструктурами внут­реннего мира личности, которые сформировались ранее. Будущее представлено теми планами, целями, ожидани­ями, которые имеют отношение к происходящему в дан­ный момент времени.

Если подбирать образ, который бы описывал жизнен­ное пространство, то лучше всего подойдет веретено. Оно представляет собой палочку, которая исходит из одной точки, расширяется к середине и сужается ко второму концу. Так же и жизненное пространство человека рас­ширяется от детства к зрелости, а под старость сужается. Наиболее широкая часть «веретена» приходится на пик жизненной активности человека, когда у него много соци­альных контактов, он достаточно информирован по широ­кому кругу вопросов, его внутренний мир богат и хорошо структурирован. По мере старения у человека могут от­мирать целые области его жизненного пространства: про­фессиональные, политические, родственные. Они остают­ся представленными только прошлыми воспоминаниями, но не имеют перспективы развития.

Дж. Келли [3] существенно подкрепил представления К. Левина об индивидуальном характере образа мира, раз­работав теорию личностных конструктов. Она основана на ме­тодологии конструктивного альтернативизма, согласно ко­торой каждый человек воспринимает мир по-своему, через сетку своей системы координат. Единицами этой системы яв­ляются личностные конструкты, т. е. критерии, по которые человек сравнивает и оценивает объекты окружающей дей­

гтвительности. Дж. Келли [3] утверждает, что на нас оказы­вают влияние не события, а наша интерпретация этих со­бытий которая зависит от нашей системы представлении.

В*последнее десятилетие в отечественной психологии усилился интерес к изучению жизненного пространства лич­ности, ее образа мира и картины собственного жизненного цуга'сК Нартова-Бочавер [6] обосновывает высокую сте­пень эвристичности понятия «психологическое пространство личности», указывая на то, что состояние границ собствен­ного психологического мира в значительной мере опреде­ляет отношение человека к элементам среды, т. е. его ми-роотношение й целом. В зависимости от того, воспринима­ется ли окружающий мир как чуждый или родственный, строится и собственная деятельность человека в нем.

Характеристики жизненного пространства личности

К. Левин [4] основными характеристиками жизненного пространства личности считал степень его структурирован­ности и интегрированности, широту временной перспекти­вы, а также степень проницаемости его границ.

Рассмотрим, какие характеристики жизненного про­странства личности предлагают современные авторы.

А.А. Бодалев [1] выделяет три параметра субъективно­го пространства мира:

а) объем или протяженность этого пространства, кото-
рые определяются тем, что запечатлевается и актуа-
лизируется в сознании человека из окружающего его
объективного пространства;

б) степень связи содержательного наполнения этого субъ-
ективного пространства мира с настоящим, прошлым
^и будущим;

в) зависимость содержательного богатства субъективно-

пространства мира от сформированности личности, тики ^{КаЧестве} Ф^акт °Ров, определяющих эти характерис-> автор называет возраст человека, его природно-со­

циальное окружение, профессию, образ жизни, образован­ность и личностные особенности.

Л.П. Гримак [2] выделяет две реальности: 1) информа­ционно-энергетические и топологические взаимоотношения индивидуума с окружающим жизненным пространством и 2) субъективное моделирование внутреннего психологичес­кого пространства личности, на основе которого строятся взаимодействия с реальным миром. По его мнению, перво­степенное влияние на субъективный комфорт человека ока­зывают такие характеристики внутреннего психологичес­кого пространства, как его величина и четкость границ. Человек может воспринимать свое внутреннее простран­ство слишком большим и незаполненным, и тогда ему бу­дет неуютно. Наоборот, ощущение тесноты этого простран­ства ведет к переживанию несвободы, зависимости. Полно­ценная «конструкция» субъективной модели жизненного пространства человека предполагает, что все три ее ком­понента (прошлое, настоящее и будущее) имеются в нали­чии, доступны для мысленного обозрения и не закрывают друг друга.

В НЛП их соотношение называется линией времени. В частности, Тед Джеймс [2] описывает два типа линий вре­мени:

1) англо-европейский тип («рядом со временем»), при котором линия времени находится перед глазами субъ­екта, таким образом, что прошлое находится слева, а будущее — справа;

2) арабский тип («сквозь время»), при котором линия вре­мени пронзает человека, таким образом, что прошлое оказывается сзади, а будущее впереди.

Люди первого типа более ориентированы в линии своей жизни, свой опыт они хранят в виде систематизированных картинок прошлого и сравнительно легко находят мыслен­но необходимую из них. Люди второго типа постоянно пре­бывают в настоящем, плохо представляют свое будущее не способны продуктивно использовать прошлый опыт.

ПИ Яничев [13] исследовал структурные свойства личного мени, которые отражаются и переживаются субъектом.

Непрерывность — прерывность. Восприятие неизмен­ности течения времени, невозможности его остановить.

Объективность — субъективность. Его объективность выступает для человека независимостью его течения от его действий. Уход в себя, поглощенность внутренними процес­сами создает ощущение собственного времени.

Необратимость — обратимость. Необратимость физи­ческого времени и обратимость психологического создают у человека иллюзии.

Универсальность — локальность. Речь идет об универ­сальном времени для живых и неживых объектов. Наряду с ним существуют свои шкалы и масштабы времени.

Равномерность — неравномерность. Описывает темп те­чения времени. Существует много данных, свидетельству­ющих об изменении скорости течения времени в связи с его наполненностью событиями.

По данным автора, адекватнее всего и раньше всего детьми отражаются такие свойства как непрерывность и объективность. Необратимость и универсальность усваива­ются хуже: половина старших дошкольников считает, что можно оказаться в прошлом.

Известный представитель трансперсональной психоло­гии К Уилбер [8] считает, что проблемы конкретной лично­сти проистекают из того, где она проводит границу между собой и окружающим миром. Чем обширнее пространство самоотождествления человека, тем большее содержание мира человек осознает как свое. Он приводит четыре вариан­та решения вопроса о том, где проходит граница между Я и не-Я:

а) уровень «маски» — самая узкая территория Я, кото­рая приравнена только к части своего сознания, к тому, что человек предъявляет окружающим;

б) уровень эго — граница проходит между сознанием че-
ловека и его телом, при этом существует конфликт
между духовным и телесным;

в) организм в целом — граница проходит между телом л
внешним миром, душа с телом находятся в гармонии и
единстве, но они противопоставляются миру;

г) отождествление себя со Вселенной, расширение про-
странства своего Я до бесконечности.

По мнению К. Уилбера [8], любая граница становится источником конфликтов, поэтому психотерапия должна быть направлена на расширение пространства Я, на достижение сознания единства с другими людьми и миром в целом.

Итак, жизненное пространство личности изменяется ходе жизненного пути личности и обладает рядом характе­ристик, которые подвергаются изменению под влиянием сре-довых и внутриличностных факторов.

1. Широта жизненного пространства. Она определяется по числу тех областей реального мира, которые субъект считает относящимися к его жизни и которые нашли отра­жение в его картине мира.

2. Степень дифференцированности ее отдельных час­тей. Эту характеристику надо рассматривать в двух аспек­тах: а) внутриличностную дифференцированность и б) диф-ференцированность внешних областей жизненного простран­ства. Хотя К. Левин [4] утверждал, что между этими видами дифференцированности существует прямая связь по сте­пени выраженности, все-таки прямого соответствия меж­ду компонентами личности и областями жизненного про­странства нет.

3. Степень организованности и согласованности ее час­тей. Она также должна рассматриваться в двух аспектах: внутриличностная структурированность и организация вне­шних областей жизненного пространства. Даная характери­стика предполагает анализ наличия или отсутствия четкой структуры, субординационных и координационных связей.

4 Проницаемость внешних границ жизненного простран­ства Она может проявляться как в открытости информаци­онному и энергетическому потоку со стороны реальных фи­зического и социального миров, так и в ответном информа­ционно-энергетическом потоке со стороны субъекта жиз­ненного пространства. Аутизм личности может рассматри­ваться как проявление плохой проницаемости внешних гра­ниц. Можно предположить разные варианты проницаемос­ти, ; образованные степенью проницаемости изнутри и из­вне: * «двусторонняя хорошая или плохая проницаемость и односторонняя проницаемость, при которой информация в-адну сторону поступает хуже, чем в другую.

& /Проницаемость внутренних границ жизненного про­странства, отделяющих внутренний мир личности от ее ос­тальных частей жизненного пространства. Здесь также про­ницаемость носит двусторонний характер, но касается ба­ланса между сенсорным и моторным (точнее, поведенческим) компонентами личности. Этот баланс также можно назвать импрессивно-экспрессивным.

6. Степень реалистичности — ирреалистичности жиз­ненного пространства. Она определяется по соответствию психологического жизненного пространства его прототи­пу, т.е. реальному миру. Она должна возрастать по мере накопления человеком его знаний о реальной среде. Суще­ственный уклон в ирреалистичность жизненного простран­ства у личности свидетельствует о наличии у нее психи­ческих отклонений. Иногда такая искаженная картина мира может служить источником художественного творчества, поскольку искусство рассчитано именно на создание новых пространств бытия.

7. Степень активности управления своим жизненным про­странством со стороны личности. В работах К. Левина [4] фигурирует термин «поле власти», под которым он пони­мал способность одного человека индуцировать силы, дей­ствующие на другого человека. Он считал, что можно вы­делить силу и границы поля власти у каждого человека.

Поле власти «ведущего» всегда больше, чем поле власти «ведомого». К. Левин иллюстрирует это понятие, на приме­ре того, как изменяется поведение детей в присутствие авторитетного для них взрослого (например, воспитателя). Человек, обладающий властью над другим человеком, мо­жет индуцировать в нем потребности в соответствии со сво­ими целями. Поле власти всегда уже, чем психологическое поле, так как в одних областях человек обладает большой властью, а в других нет. В процессе взаимодействия людей их поля пересекаются, и в каждом конкретном случае ю-отношение сил меняется.

8. Степень заселенности жизненного пространства людь­ми. Определяется числом лиц, которые включаются субъек­том в жизненное пространство. Это, прежде всего, значи­мые для него люди из семейно-родственной, деловой и дру­жеской сфер общения. Но это совсем не обязательно симпа­тичные ему люди. Главное, что они были выделены из мно­жества других людей по какому-то критерию, запомни­лись ему из прошлого, оказали на него влияние, иногда самим фактом существования. Заселять жизненное про­странство могут также знаменитые люди, о которых чело­век читал или слышал, литературные или кинематографи­ческие герои. Для личности имеет значение, являются эти люди лицами из прошлого или это по большей части реальные люди, с которыми он видится в настоящее время.

9. Широта временной ретроспективы и перспективы. К. Левин отмечал [4], что у маленького ребенка практичес­ки нет ни прошлого, ни будущего. Его будущее измеряется часами. Но с возрастом человек начинает заглядывать очень далеко в свое будущее, строя долгосрочные планы. Ста­рые люди уже не имеют такой перспективы, зато они об­ладают богатством своего прошлого, поэтому их ретрос­пектива может быть очень большой. Однако, это не означа­ет, что у двух людей одного возраста временные харак­теристики жизненного пространства одинаковы. Ретроспек­тива определяется тем, насколько события из прошлого

влияют на поведение человека в настоящем, или, иначе говоря, насколько он извлекает опыт из своего прошлого. Перспектива определяется тем, насколько планы и мечты Называют сильное влияние на реальное поведение в на­стоящем.

10. Степень дифференцированности временных отрез­ков. Определяется дробностью временных интервалов, ко­торые служат определенными вехами. Для одних людей еди­ницей анализа может выступать год или даже месяцы, для других пятилетия или десятилетия (до школы, школа, вуз и т.д.). Известно, что события недавнего прошлого более дифференцированы, чем давние события.

11. Целостность временной перспективы и ее структу­рированность. Под целостностью мы понимаем преемствен­ность впечатлений прошлого, настоящего и будущего, при которой настоящее рассматривается как естественный пе­реход от прошлых событий к предстоящим. При таком вос­приятии своего жизненного пути человек видит в своих сегодняшних поступках следствия прошлого опыта и влия­ние будущих целей. Что касается структурированности, то она связана с восприятием связей между событиями и их категоризации по степени значимости для субъекта. Не­структурированность проявляется в рядоположности собы­тий разной степени важности.

12. Степень событийной насыщенности жизненного про­странства. Эта характеристика определяется количеством событий, которые субъект считает важными вехами своего жизненного пути. Д., Келли [3] отмечал, что на событии не выгравировано его значение, люди сами придают ему оп­ределенную ценность. В соответствии с этим, человек, ко­торый ценит те радости, которые ему посылает жизнь, будет воспринимать свою жизнь как богатую радостными событиями.

Изучение личности через данные характеристики по­зволяет психологу увидеть мир ее глазами и помочь опти­мизировать мировосприятие.

Стратегии взаимодействия личности со средой

Восприятие личностью окружающей действительности имеет субъективную природу, поскольку обусловлено ха­рактером интерпретации жизненных событий. Находясь в одинаковых жизненных обстоятельствах, одни люди рас­сматривают окружающих людей как лидеров, за которыми надо следовать, другие — как конкурентов в борьбе за жизненные блага, третьи — как единомышленников в дос­тижении общих целей.

В психологии существует большое количество типо­логий личности, но между ними существует много общего, что обусловлено ограниченным набором стратегий взаимо­действия субъекта с внешним миром.

А.В. Либин [5], предлагая единую концепцию стиля че­ловека, в качестве основных характеристик взаимодействия человека с физической и социальной средой называет сле­дующие.

Интенсивность — умеренность, которая характеризует энергетический потенциал личности и степень активности в освоении и преобразовании среды.

Устойчивость — изменчивость, которая определяет бо­гатство репертуара поведенческих стратегий личности.

Широта — узость диапазона взаимодействия, которая проявляется в степени артикулированности поведения.

Включенность — дистантность как мера автономности функционирования субъекта.

Наиболее основополагающей из перечисленных харак­теристик является последняя, поскольку именно она зада­ет направленность взаимодействия субъекта с внешним ми­ром. В рамках этого параметра можно рассмотреть два край­них варианта: дистантность в разных формах (избегание, уход, созерцательность) и активное взаимодействие с пред­метной средой. Если же в качестве среды рассмотреть область социального взаимодействия, то активное взаимо­

действие приобретет еще две характеристики: знак и по­зицию. В результате мы получим следующую схему взаи­модействия субъекта с другими людьми.

Схема. 2. Основные стратегии межличностного взаимодействия

Рассмотрим, насколько эти стратегии представлены в типологиях личности, предложенных зарубежными психо­логами.

Э. Фромм [9] описал пять социальных типов характера.

1. Рецептивный, для которого характерна зависимость от других людей и пассивность.

2. Эксплуатирующий, который характеризуется агрес­сивностью, стремлением подчинять себе других лю­дей, эгоцентризмом.

3. Накапливающий, которого отличает стремление к изо­ляции от других людей, ригидность, сдержанность.

4. Рыночный, который, с одной стороны, является от­крытым для нового, любознательным, но, с другой сто­роны, циничным и опустошенным.

5. Продуктивный — единственный вариант продуктивно­го типа личности, который сочетает в себе главные

положительные черты (независимость, спокойствие, доброжелательность, креативность). Если соотнести эти типы характеров с предложенной схемой, то обнаружится следующее соответствие:

1) рецептивный относится к стратегии подчинения;

2) эксплуататорский — к стратегии негативного домини­рования;

3) накопительский — к стратегии избегания;

4) рыночный — к стратегии конкуренции;

5) продуктивный — к стратегии сотрудничества.

К. Хорни [10] предложила классификацию, состоящую из трех личностных типов в соответствии с ведущей ориен­тацией в отношениях с другими людьми:

1) уступчивый тип (подчиняющийся и пассивный);

2) враждебный тип (доминантный и агрессивный);

3) обособленный тип (уединяющийся и самодостаточный). Нетрудно заметить, что они полностью соответствуют

стратегиям подчинения, негативного доминирования и из­бегания.

Особенно ярко вышеописанные стратегии представле­ны в типологиях, основанных на межличностных отношени­ях и стилях общения.

По мнению Д. Шмертца [14], всех людей можно под­разделить на две группы, в зависимости от того, как они разрешают конфликт между двумя противоположными по­требностями: принадлежать другим людям, иметь с ними тесные контакты и быть свободным, внутренне интегриро­ванным.

Он предлагает классификацию личностей в зависимос­ти от их установки на других людей, степени социализо-ванности и вида агрессии. Уровень социализованности в его типологии возрастает от первого типа к четвертому в обе­их колонках. Первые два варианта в обеих колонках харак­теризуются внешним проявлением агрессии, а третий и чет­

вертый _типь1 — подавлением агрессии или направленнос­тью ее на себя.

Таблица 1

Типология личностей по Д. Шмертцу

Как видно из описания этих типов, они также разде­ляются по признакам дистанции, знака и позиции в отно­шениях с другими людьми.

Классификация Т. Лири [7] основана на сочетании двух параметров: доминирование-подчинение и дружелюбие-враждебность. Сочетание дружелюбия и доминирования со­ответствует стратегии позитивного доминирования, соче­тание дружелюбия и подчинения — стратегии подчинения, сочетание враждебности и доминирования соответствует стратегии негативного доминирования, сочетание враждеб­ности и подчинения близко по смыслу стратегии избегания.

Типология, предложенная К. Юнгом [12], является наи­более общепризнанной в зарубежной психологии. Она пост­роена, с одной стороны, на критерии направленности лич­ности на внутренний или внешний мир, с другой стороны. на ведущем канале получения информации (ощущении, ин­туиции, мышлении и чувстве). Сочетание экстраверсии или интроверсии с доминирующим каналом информации дает восемь вариантов личностных типов. К. Юнг считал осново­полагающим для определения типа личности источник ин­формации, на основе которого личность выстраивает свое поведение, иными словами, ее ментальный опыт.

М. Майерс и К. Бригг [11] в конце 50-х годов прошлого столетия разработали классификацию личностей, основан­ную на идеях К. Юнга, которая включает 16 типов. В ее основу положено три критерия из теории К. Юнга и один новый:

1) способ пополнения запаса энергии (экстраверсия интроверсия);

2) способ сбора информации (сенсорность — интуиция);

3) способ принятия решения (мышление — чувствова­ние);

4) способ организации взаимодействия с внешним миром (решение — восприятие).

Комбинации из этих характеристик дают 16 типов лич­ности, на которые авторы и их последователи опираются при подборе работы, а также в разнообразных формах кон­сультирования.

Типология Г. Айзенка [11] перекликается с типологией К. Юнга. Один параметр даже сохранил юнговское название экстраверсия-интроверсия. Правда, Г. Айзенк подчеркивал, что его понимание этого параметра иное, так как он ставит эти характеристики в зависимость от отношения между ко­рой головного мозга и подкорковыми образованиями. Одна­ко, описание интровертов и экстравертов у Г Айзенка ана­логично юнговскому. Интроверты — это лица, ориентиро­ванные на свой внутренний мир, а экстраверты — на внешний

мир Нейротизм — эмоциональная стабильность характери-

зует

степень эмоциональной отзывчивости на внешние и

внутренние стимулы.

Таблица 2

Характеристики типов личности с ориентацией на внутренний и внешний мир

В завершение рассмотрим, какие личностные особен­ности детерминируют выбор стратегии взаимодействия со средой.

Позитивное доминирование. Избирается лицами, ори­ентированными на активное взаимодействие с другими людь­ми. Чувствующими в себе силу для организации и руковод­ства деятельности других людей. Уверенными в себе. Энер­гичными. Стремящимися к созиданию.

Формы взаимодействия с другими людьми: наставни­чество, управление, опека.

Негативное доминирование. Избирается лицами, ори­ентированными на подчинение себе других людей или ори­ентированными на предметную деятельность, ради которой это подчинение осуществляется. Чувствующими в себе силу для жесткого контроля за деятельностью других людей. Уве­ренными в своих преимуществах в плане конкуренции с окружающими.

Формы взаимодействия с другими людьми: деспотизм, жесткое командование.

Подчинение. Избирается лицами, стремящимися к вза­имодействию с другими людьми на фоне недостаточной са­

мостоятельности. Не уверены в своих способностях, знани­ях, силах. Боятся одиночества и ответственности за свои действия. Пассивны. Могут избирать данную позицию ради обучения, накопления опыта и знаний, тогда это сочетает­ся с активностью.

Формы взаимодействия с другими людьми: учениче­ство, ассистирование, поклонение, служение.

Избегание. Избирается лицами, ориентированными на свой внутренний мир. Ослабленными болезнью или возрас­том. С недостаточной уверенностью в себе и своих способ­ностях. Пассивными. Депрессивными. Созерцательными. Са­модостаточными. Независимыми.

Формы взаимодействия с другими людьми: уход в ра­боту, затворничество, отшельничество.

Паритетные отношения. Избираются гармонично ори­ентированными лицами, которые не стремятся использо­вать других людей как средство для достижения своих це­лей, но и сами тоже не становятся в позицию ведомого.

Креативные, с адекватной Я-концепцией.

Формы взаимодействия с другими людьми: сотрудни­чество, партнерство, кооперация.

Каждый человек в разнообразных жизненных ситуаци­ях прибегает к разным стратегиям взаимодействия с други­ми людьми, поскольку он исполняет большое количество социальных ролей, но наряду с этим существует предпо­читаемая стратегия, которая наиболее соответствует его индивидуальности.

Список литературы

1. Бодалев А. А. Общее и особенное в субъективном пространстве мира и факторы, которые их определяют // Мир психологии. № 4. 1999.

2. Гримак Л.П. Гипноз в формировании здорового психологического про­странства личности // Мир психологии. № 4. 1999. С. 81-99.

3. Келли Дж. Теория личностр!. Психология личных конструктов. СПб. Речь, 2000.

4. Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб.. Речь, 2000. Либин А.В. Единая концепция стиля человека: метафора или реаль­ность? // Стиль человека: психологический анализ. М.: Смысл, 1998

& Нартова-Бочавер С.К. Понятие «психологическое пространство лич­ности» и его эвристические возможности // Психологическая наука и образование. № 1. 2002.

7. Собчик Л.Н. Диагностика межличностных отношений: модифициро­ванный вариант интерперсональной диагностики Т. Лири. М., 1999.

а Уилбер К. Никаких границ. М. 1998.

ф Фромм Э. Человек для себя. Минск: Коллегиум, 1992.

1,0. Хорни К, Невротическая личность нашего времени. М.. Прогресс, 1993.

1Д. Хъелл Л., Зиглер А. Теории личности. СПб.: Питер, 1997.

li Юнг К.-Г Психологические типы СПб.: Ювента, 1995.

13. Яничев П.И. Развитие структуры переживаемого-отражаемого вре­мени. // СПб: Изд-во СПбГУ, 2003. Ежегодник РПО в 8 томах. Т. 8. г.. С. 668-673.

,14. Schmertz J. The Oderliness of the Psychodynamic Structuring of Per­sonality. // Psychology, A Journal of Human Behavior. No. 2.1991. Vol. 28. P. 15-26

2.4. Доверие в социальном бытии личности

Этико-социологический подход к доверию как базовой характеристике общества и личности

В начале рассмотрим доверие как этическую катего­рию морали, имеющую социально-психологическую приро­ду. В понятии «доверие» в обыденном сознании отражается практика повседневных отношений между людьми, подра­зумевающая совершенно различные оттенки. До последне­го времени в антропологической литературе данное поня­тие принято было относить к этическим категориям морали. В понятии «доверие» с этической точки зрения традиционно отражаются те нравственные нормы, которые связаны с добровольными взаимными обязательствами, как в обще­ственной, так и в личной жизни людей. Под доверительны­ми понимают отношения, основанные на нравственном кре­дите, на добровольных взаимных обязательствах. Эти обя­зательства, в конечном счете, связаны с требованиями, которые общество предъявляет к личности, и которые вы­

работаны в течение длительного времени развития челове­чества. В то же время практически все авторы, разраба­тывающие данную категорию, отмечают, что доверие пред­ставляет собой качественно особое состояние нравственно­го сознания, включающего в себя нравственные чувства и убеждения, которые и являются мотивами или стимулами поведения личности. В этой связи доверие выступает в ка­честве регулятора нравственных отношений, и в этом фи­лософы усматривают его основную функцию.

Таким образом, доверие входит в сферу субъективно­го внутреннего отношения человека к внешним связям с другими людьми и осуществляет функцию регуляции этих отношений. Так, с точки зрения одного из основных иссле­дователей доверия в отечественной этике Б.А. Рутковского, доверие рассматривается как нравственное понятие, выра­жающее такое отношение одной личности к другой, кото­рое исходит из убежденности в ее добропорядочности, вер­ности, ответственности, честности и правдивости» [10, с. 14]. Будучи особым состоянием нравственного сознания, дове­рие включает нравственные чувства и убеждения, кото­рые и выступают в роли мотивов, стимулирующих поведе­ние. Именно поэтому доверие выступает нравственным ре­гулятором отношений между людьми.

Анализ содержания данной категории в философской этике позволяет выделить четыре самые сущностные сто­роны доверия: во-первых, доверие рассматривается как нравственные отношения между людьми, исходящие из убежденности в добропорядочности, верности, ответствен­ности, честности и правдивости друг друга; во-вторых, в доверии выделяется и рассматривается момент знания дру^г друга доверяющими людьми; в-третьих, отмечается, что акт доверия — это добровольное, ненасильственное прояв­ление; и, наконец, в-четвертых, доверие реализуется как передача интимных мыслей и чувств.

С нашей точки зрения, в понимании доверия, разраба­тываемом философской этикой и приведенном здесь, све­

денном, по существу, лишь к актам взаимодействия лю­дей причем преимущественно с точки зрения самораскры­тия! чрезвычайно сужено пространство существования рас­сматриваемого явления. Естественно, что предметом эти­ческого анализа является определенный аспект, связанный с взаимоотношениями людей, причем отражающий лишь формальную сторону этих взаимоотношений. Видимо, это об­стоятельство — традиционное отнесение доверия к этичес­ким категориям морали и послужило причиной того, что доверие и в психологии стали рассматривать лишь в связи с общением людей, причем даже не общением вообще, а лишь в связи с доверительным общением, благодаря чему онтоло­гические рамки феномена были чрезвычайно сужены.

Как показывает анализ, на самом деле, доверием про­низаны все сферы не только социального взаимодействия человека с другими людьми, но и все многообразие челове­ческого бытия, а также отношения человека с самим собой. Таким образом, с точки зрения развиваемого нами подхо­да, проблема доверия вплетена в целостное взаимодействие Человека и Мира. Наиболее фундаментальный подход к про­блеме доверия в социологическом и социально-психологи­ческом плане был предложен Б.Ф. Поршневым [8], который предпринял анализ психики человека в исторической рет­роспективе. Путем реконструкции исторической ситуации его первоначального появления и развития ему удалось выделить не только сущность, но и функции доверия. Ос­новная мысль автора сводится к утверждению, что любая информация между людьми проходит через специфический фильтр доверия и недоверия. Суггестия и контрсуггестия употребляются как тождественные понятия. Б.Ф. Поршнев считает [8], что, таким образом, доверие и недоверие вы­полняют специфическую функцию «шлюза» в общении лю­дей. Он пишет: «Содержательную нагрузку несет здесь пре­имущественно негативное понятие недоверия: информацию следует считать принятой, если она не задержана фильт­ром... Получив инструкцию, указание действовать, мы пер­

вым делом, вольно или невольно сверяем свою реакцию с выяснением того лица, кто нас побуждает, и, если источ­ник речи вызывает настороженность, мы отклоняем иду^ щее от него побуждение или, по крайней мере, подверга­ем это побуждение проверке, тем более критичной, чем сильнее настороженность» [8, с. 9].

По мнению Б.Ф. Поршнева, суггестия является исход­ным психологическим отношением между людьми. И в этом смысле недоверие «есть первый феномен из серии охрани­тельных, психических антидействий», оно выступает как психическая защита личности от неограниченного действия суггестии, ...в более общем виде недоверие... может быть сведено к опасению, что нечто внушается кем-либо чуж­дым, чужим, и поэтому его влияние следует проверить, сопоставить с другим, иначе говоря, исток недоверия — встреча двух суггестии и тем самым возможность откло­нить одну из них» [8, с. 13]. Б.Ф. Поршнев первым указал на фундаментальную функцию доверия, заключающуюся в том, что доверие есть исходное психологическое отношение между людьми. По его мнению, суггестия в чистом виде тождественна полному доверию к внушаемому содержанию. Далее, анализируя названные понятия с социально-психо­логической точки зрения, он указывает на еще одну функ­цию, выполняемую доверием — функцию связи между людь­ми. Он пишет, что полное доверие тождественно при­надлежности обоих участников данного акта или отношения к одному «мы», т. е. к чистой и полной социально-психоло­гической общности, не осложненной пересечением с други­ми общностями, а конструируемой лишь оппозицией по отношению к «они» [8, с. 14].

В. Вичев [3], развивая идеи Б.Ф. Поршнева, рассматри­вает доверие и недоверие как отличительные особенности социально-психологического взаимодействия людей в про­цессе общения. У него доверие — одна из форм нравствен­ных потребностей людей. При этом доверие как одна из форм отношения к людям развивалась в неразрывной связи со

своей противоположностью — недоверием. В. Вичев счита­ет что в результате продолжительного общения и на ос­нове общих интересов и стремлений возникает социально-психологическая общность, которая характеризуется устойчивой духовной связью между общающимися, взаи­мопониманием, сплоченностью и доверием» [3, с. 54]. С его точки зрения общность, с одной стороны, является предпо­сылкой и условием эффективного общения, а с другой — его результатом.

Итак, как Б.Ф, Поршнев, так и В. Вичев, указывают на факт наличия в сознании людей постоянной дихотомии всех окружающих на «мы» и «они». При этом все приятное, все интеллектуальные и эстетические наслаждения связаны с мыслимым «мы» и, наоборот, неприятное, вызывающее не­удовольствие — с «они». Б.Ф. Поршнев пишет о том, что социально-психологическая оппозиция «мы» и «они» прони­кает вглубь индивидуальной психики человека и превра­щается в ее сущность. По В. Вичеву, основным механизмом возникновения и существования общности «мы» является идентификация, основанная на взаимном понимании людь­ми друг друга: «...Чтобы поступки и речь другого человека правильно понять, необходимо проникнуть «в его душу», уловить его настроения и планы, ход мыслей. А это пред­полагает идентификацию партнеров, осуществление свое­го рода взаимного перевоплощения» [3, с. 243].

В целом проведенный анализ работ, посвященных изу­чению доверия в философской этике и в социологии, по­зволяет сказать, что, несмотря на то, что доверию в фило­софской этике придается категориальный статус, авторы по-разному трактуют сущность исследуемого явления, зат­рагивая лишь аспект, связанный с взаимоотношениями лю­дей. Именно поэтому за рамками анализа оказались другие важные феноменологические характеристики исследуемо­го явления, и осталась невыясненной сама сущность данно­го явления, которое имеет глубоко психологическую при-Р°ДУ и распространяется на целостное взаимодействие Че­ловека с Миром.

Изучение доверия в социальной науке. Основные положения концепции социального капитала

Концепция доверия как важнейшей составляющей со­циального капитала является одной из популярнейших в современной социальной науке. С конца 90-х годов XX в. предметом особого внимания социологов и антропологов ста­ло исследование социальных групп и отношений в обще­стве с точки зрения проблематики проявления, механиз­мов, функций, условий накопления социального капитала в обществе. В настоящее время большинство ученых осо: нало, что доверие есть универсалия всех типов социальных отношений: экономических, политических, социокультур­ных и межличностных. Социальный капитал ассоциируете, с социальными характеристиками «идеальной» социально­сти, такими как доверие, социальная поддержка и соли­дарность между членами общества [12]. По мнению всех иде­ологов теории социального капитала, способность различ­ных общностей людей к самоорганизации, является необ­ходимым условием формирования гражданского общества, выполняющим главную функцию, заключающуюся в повы­шении доверия в социуме. При этом именно доверие явля­ется условием создания гражданских ассоциаций, форми­рования отношений толерантности. Доверие в обществе определяют как стержневой элемент социального и психо­логического благополучия индивида и общества. Оно рас­сматривается как социальный резерв демократизации стабилизации экономической и политической жизни. Как отмечают многие исследователи, в настоящее время пред­ставление о социальном капитале приобретает значение инте- тральной концепции гражданского общества. Другими словами, это означает, что социальный капитал — это ин­тегральная качественная характеристика жизнедеятельно­сти, как общества, так и общности.

Подробный анализ истории становления теории соци­ального капитала содержится в исследовании, проведен­

ном А.О. Епанчинцевым [5]. Считается, что первый система­тический анализ социального капитала был сделан пред­ставителем французской социологии Пьером Бурдье. Он оп­ределил социальный капитал как нечто большее, чем про­ся© групповые связи. По П. Бурдье, это — связи особой Природы: они субъективно позитивно эмоционально окра-щ*ны и построены на доверии. В этой связи, специфика социального капитала в отличие от экономического капи­тала, основывается не на законе, а имеет в основе соци­ально-психологические механизмы [5]. По его мнению, спе­цифика социального капитала определяется отношениями взаимного обмена, ожиданиями, которые поддерживаются существующими в конкретном обществе рынками и куль­турами и по сравнению с экономическим обменом, соци­альный обмен характеризуется меньшей прозрачностью и большей неопределенностью.

Самую большую популярность понятие «социальный ка­питале» получило в расширительной трактовке Джеймса Ко-улмена в его фундаментальной работе «Фундаментальная социальная теория» вышедшей в 1990 г. [25]. Согласно его представлениям, социальный капитал — это потенциал вза­имного доверия и взаимопомощи, направленно формируе­мый в межличностном пространстве. Как и другие формы капитала, социальный капитал продуктивен, но в отличие от них, он имеет место в структуре отношений между людь­ми и среди людей. От интенсивности взаимосвязей между людьми зависит величина социального капитала. Чем тес­нее взаимосвязи, тем выше уровень доверия и тем значи­тельнее социальный капитал в обществе.

Дж. Коулмен выводит механизм производства социаль­ного капитала и считает, что его сущность состоит во вза­имном ожидании и групповом усилении норм. По Дж. Коул-мену источником и эффектом материализации социального капитала являются социальные организации. Дж. Коулмен продемонстрировал использование этой концепции на при­мерах влияния социального капитала в семье и в обществе

[5]. Согласно его представлениям, социальный капитал в семье влияет на успешное обучение ребенка в школе, спо­собствует доступности к человеческому капиталу их роди­телей (образовательного уровня), зависит от физического присутствия взрослых в семье и заключается во внимании, которое уделяют взрослые ребенку. В разных ситуациях дефицит социального капитала в семье сказывается по-раз­ному на процессе образования. При определенных обстоя­тельствах результатом становится прекращение посещени; школы. Им было обнаружено, что семьи и сверстники ока зывают намного большее влияние на уровень получаемого образования, чем факторы, контролируемые обществом — такие как заработная плата учителей, размеры учебных по­мещений и траты на оборудование. Таким образом, Дж. Коулмен расширил эту категорию и использовал ее в каче­стве инструмента, объясняющего теорию обмена и рацио­нального поведения каждого отдельного индивида.

Не меньшее распространение получили взгляды амери­канских социологов Р Патнема и Ф. Фукуямы [7, 20], кото­рые посредством категории социального капитала объясня­ли уровень благосостояния, а также устойчивость социаль­но-экономического развития страны. Согласно представлениям Ф. Фукуямы [20], социальный капитал содержится в таких элементах общественной организации, как социальные сети, нормы взаимности и доверие, которые создают необходимые условия для координации и сотрудничества в целях получе­ния взаимной выгоды.

Р Патнем [7] большое внимание уделяет сетям граждан­ской активности, где происходит обучение взаимодействию, порождается доверие и обеспечивается коммуникация и вы­работка моделей коллективного поведения. Вертикальная структура общества у Патнема, который по данному вопро­су солидарен с Ф. Фукуямой, не способствует утверждению социального доверия и сотрудничества. На это способны лишь горизонтальные потоки информации и связи между людьми.

Согласно предположению Патнема социальному капи­талу свойственна тенденция к накоплению: чем интенсив

нее контакты и нормы сотрудничества, тем больше растет социальный капитал и при этом возрастает потенциал вза­имного доверия [7]. По мнению Ф. Фукуямы, национальное благосостояние обусловлено такой единой всеохватываю­щей характеристикой, как уровень доверия, присущий об­ществу. Доверие определяется им как возникающее внутри сообщества ожидание постоянного, честного, ориентирован­ного на разделяемые ценности поведения со стороны дру­гих членов этого сообщества. Превалирование доверия влобществе порождает социальный капитал, который от­личается от других форм социального капитала тем, что он обычно создается и передается через такие культурные механизмы, как религия, традиция или историческая при­вычка. Другими словами, он обнаружил корни социального капитала в культуре, которая закладывает ментальные ха­рактеристики общества и каждого его отдельного члена.

Проявлением социального капитала является «самопро­извольная самоорганизация». Самоорганизация — способ­ность создавать ассоциации (общественные организации) на существующих принципах добродетели (доверия), а не в условиях руководства принципами чьей-либо авторитет­ности. Наиболее полезен и значителен социальный капитал в обществах с высокой способностью к сотрудничеству и формированию ассоциаций. Социальным капиталом облада­ют и небольшие социальные группы, и каждая отдельная семья и большие общественные организации, и народ в це­лом [20].

Ф. Фукуяма в своей работе анализирует общества с вы­соким и низким уровнем доверия. Общества с высоким уров­нем доверия склонны к созданию добровольных ассоциаций, промежуточных между семьей и государством, таких, как благотворительные организации, профессиональные объе­динения. Он также описывает общества, страдающие пол­ным отсутствием социального капитала. В таких обществах нет ни прочных семейных связей, ни сильных добровольных ассоциаций, основанных не на родственных отношениях, а

потому они не могут обеспечить плодотворную почву для экономической активности ни в рамках семейного бизнеса, ни в структурах больших организаций. Причины обделеннос-ти социальным капиталом специфичны для каждого обще­ства и обусловлены его культурой и историей.

Итак, наличие и запас социального капитала в «кол­лективной памяти» общества зависит от особенностей исто­рического развития страны, которое определяет ее куль­турные традиции, также накопление социального капита­ла предполагает последовательность развития, усвоение ценностей старшего поколения: все это и образует куль­туру как источник доверия и сотрудничества. С 90-х годов начались широко масштабные эмпирические исследования по изучению эффектов социального капитала. Социолог А. Порлес выделил множественные источники формирова­ния социального капитала. Им было показано, что благо­даря неравномерному распределению социального капита­ла, воспроизводятся стратификационные различия в рам­ках сетевой системы. Они связаны с неравным доступом к социальным сетям, которые могут быть мобилизованы ин­дивидом или группой. Передача социального капитала не­возможна непосредественно через транслирование знания, рассказы о сетях. Здесь необходимы знакомства и рекомен­дации, принадлежащих данному кругу. В этом смысле со­циальный капитал неотчуждаем от обладающих им людей. Причем речь идет не об отдельном носителе знакомств, а о некоем сообществе, переплетенном устойчивыми связями. И изменяться социальный капитал может только через сте­пень включенности в те или иные сети, а также через ха­рактеристики самих этих сетей — их размер и плотность, силу и интенсивность сетевых связей [5].

Таким образом, из всего вышесказанного следует, что социальный капитал является устоявшейся научной катего­рией, которая широко используется в современной социо­логической теории. Специфика социального капитала опре­деляется его следующими характеристиками: проявлением

социального капитала является его способность к самоорга­низации, то есть в возможности и умении людей, прожива­ющих на определенной территории, создавать гражданские ассоциации. Социальный капитал передается и воспроизво­дится через исторически культурные механизмы, такие как традиции, разделение общепринятых норм и ценностей, что позволяет говорить, что он в своем основании имеет челове­ческую природу. Социальный капитал появляется из каче­ства и количества социальных взаимодействий в обществе, поэтому он определяется такими показателями, как внутри-групповые нормы, развитие ассоциативной деятельности и доверие. Основными составляющими социального капитала являются доверие и социальные сети. При этом носителями социального капитала являются люди, умеющие создавать многоуровневые связи, построенные на доверии. В этой свя­зи становится совершенно очевидным, насколько необходи­мо изучение доверительных отношений в обществе.

Вера и доверие в философии и психологии и различия между ними

Вера имеет ведущее значение в осуществлении чело­веком своих планов, замыслов и надежд, она может под­нять на подвиг, связанный с риском для жизни, она может утратить свою значимость для человека, и тогда его жизнь обессмысливается, теряет всякую субъективную ценность. В обыденной речи мы часто говорим, что человек доверяет себе осуществление собственных замыслов и надежд, имен­но доверяет, а не верит. Человек доверяет свою жизнь раз­личным обстоятельствам, когда рискует, когда поступает безрассудно. Так, когда же речь идет о вере, а когда о Доверии или это одно и то же явление?

В системе антропологических наук до последнего вре­мени традиционно считалось, что вера принадлежит к чис­лу важнейших философских категорий, а доверие — к чис­лу этических категорий морали, регулирующих отношения между людьми. Одновременно вера и доверие являются важ­

нейшими социально-психологическими феноменами лично­сти. Современные исследователи, занимающиеся изучени­ем феномена веры на основе анализа светской и богословс­кой литературы, пришли к выводу, что в русском языке термин «вера» употребляется в нескольких значениях. Имен­но поэтому в настоящее время принято выделять, по край­ней мере, две формы веры, которым соответствует в совре­менном английском языке два слова: faith — вера и belief — вера [19]. Одна форма веры называется косвенной верой или «belief» — верой. Она проявляется как рефлексия по пово­ду какой-то деятельности или ее результата. Но посколь­ку результат предполагаемой деятельности или поступка, как правило, полностью непредсказуем, эта форма веры носит вероятностный характер. Вторая форма веры (или «faith» — вера), является истинной верой или собственно верой, потому что она означает достоверность особого по­рядка, недоказуемую привычным рациональным путем. Именно эта вера устраняет противоречие души и духа, субъекта и объекта. На психологическом уровне эту форму веры можно рассматривать в качестве механизма «проник­новения» мира в человека. Именно в этом случае не только сама вера, но и то, во что верят, определяет всю жизне­деятельность, она связана с ценностями и смыслами, кото­рыми руководствуется человек в своей жизни.

Для того чтобы провести водораздел между этими дву­мя формами веры, необходимо учитывать, что в основе подлинной веры и веры косвенной (которая на социально-психологическом уровне трансформируется в явление до­верия), изначально лежат различные психологические ме­ханизмы. Подлинная вера связана с актом принятия какого-то содержания за истину без достаточных на то оснований. Подлинность веры заключается в том, что содержание веры становится содержанием сознания верующего. В этой связи объектами подлинной веры могут быть лишь объекты сверх­чувственной реальности.

Другая форма веры — косвенная вера, в основе кото-ой лежит акт ценностного отношения субъекта к объекту веры- Данное отношение выступает в роли механизма «про­никновения» человека в мир. Но в отличие от подлинной веры это отношение предполагает изначальную принципи­альную невозможность отождествления субъекта с объек­том веры, т. е. принципиальную неустранимость дистанции между ними. Поэтому такая форма веры или доверие воз­можно как по отношению к сверхчувственным объектам (не­познаваемым с помощью органов чувств). В этом случае до­верие может предшествовать подлинной вере. Но данная форма веры возможна также и в отношении к различным объектам чувственно воспринимаемого предметного мира.

Итак, вера и доверие — это два различных социально-психологических явления, строящихся на разных психоло­гических основаниях и выполняющих различные функции в жизнедеятельности человека. В отличие от веры сущность доверия как социально-психологического явления раскры­вается в специфическом ценностном отношении субъекта к различным объектам или фрагментам мира. Данное отно­шение представлено человеку в его переживаниях. Если в процессе ценностного отношения к объекту и переживания связей с ним у человека появляется оценка объекта как значимого и одновременно безопасного для него, то в этом случае возникает доверие. Таким образом, субъективная зна­чимость и субъективно воспринимаемая безопасность объек­та доверия являются универсальными условиями самого его возникновения.

Онтологические функции доверия

Каждому хорошо известно чувство доверия. Оно со­провождает все лучшие стороны нашего бытия: привязан­ность, дружбу, любовь. Наиболее тяжелые наши пережи­вания связаны с потерей доверия близким людям. Кто не переживал боль потери доверия, связанную с вероломством, предательством, ложью, фальшью? Но каждый раз, пе­

реживая глубокое разочарование от потери доверия, че­ловек вновь и вновь рискует доверять. Что бы ни делал человек, чем бы он ни занимался, он всюду сталкивается с выбором — довериться или нет. Человек не может жить без доверия, ибо без него он утрачивает связь с миром, что имеет для него самые негативные последствия. Он ста­новится одиноким, подозрительным, пессимистичным. Од­нако, агитация за безоглядное доверие — плохая услуга. Каждый знает, что стратегия полного доверия абсолютно не эффективна, ибо доверие — это всегда риск, так как оно таит в себе опасность разочарования. Таким образом, доверие всегда сосуществует со своим антиподом — недо­верием. Их зыбкое соотношение определяет основные ха­рактеристики этого динамичного, «ускользающего» от лю­дей явления.

Давно известно, что первая базовая установка младен­ца, позволяющая ему испытывать чувство комфорта от про­цесса жизни, — это «доверие к миру» (Э. Эриксон). Социо­логи, психологи и философы утверждают, что доверие есть «стержневой элемент социального и психологического бла­гополучия индивида и общества [9, с. 94]. Поэтому оно выполняет важнейшие функции в жизни человека, кото­рые относятся не только к процессу взаимодействия лю­дей друг с другом, но к процессу взаимодействия человека с миром в целом и его отдельными фрагментами.

Во-первых, доверие есть фундаментальное условие вза­имодействия человека с миром и именно в этом состоит его важнейшая функция. В каждой ситуации взаимодействия человека с миром, человек одновременно обращен в мир и в себя самого. Человек всегда, с одной стороны, учитывает условия, предоставляемые миром, а, с другой, — свои соб­ственные интересы, потребности и желания. Двойственность направленности психики человека предполагает наличие до­верия к миру как условие взаимодействия с ним и наличие доверия к себе как условие активности личности. Доверие к миру всегда связано с доверием к себе и иначе существо­

вать не может. В том случае, когда доверие к миру и до­верие к себе не взаимосвязаны, то распадается система «Человек и Мир». Поэтому главными функциями доверия выступают: функция моделирования целостности бытия; функция моделирования целостности собственной личнос­ти, функция связи человека с миром в единую систему.

Следующие функции доверия, связанные с предыдущи­ми, состоят в том, чтобы устанавливать меру соответствия своего поведения, принятого решения, целей и поставлен­ных задач, как миру, так и самому себе. Известно, что пол­ная гармония с миром и одновременно с самим собой воз­можна лишь при равновесии (соответствии) уровня доверия к миру и к самому себе. Но такая ситуация возможна лишь при уже освоенных, известных человеку видах деятельнос­ти и поведения. Она не способствует ни развитию личности, ни познанию, ни преобразованию мира. Соотношение (соот­ветствие) уровня доверия к миру и уровня доверия к себе должно находиться в состоянии подвижного равновесия. Ког­да возникает ситуация несоответствия либо миру, либо са­мому себе, человек всегда стремится к обретению его вновь. Ситуация неравновесия возникает потому что, человек по­стоянно попадает в новые для себя обстоятельства, в кото­рых требования и условия мира расходятся с его собствен­ными интересами, желаниями и возможностями.

В такой ситуации он должен сделать выбор — дове­риться условиям, требованиям, предоставляемым миром или своим собственным желаниям, потребностям, интере­сам, возможностям. Обрести равновесие, он может лишь увеличив либо уровень доверия к миру, либо уровень до­верия к себе. С этой целью он должен либо следовать за Условиями, которые предоставляет мир, либо исходить из личных интересов, личных потребностей и желаний.

И, наконец, последняя функция доверия состоит в том, ^ч то оно способствует стиранию граней между прошлым, Настоящим и будущим, соотнося временные промежутки ^изни личности, и как бы сопрягая их, создает временную

целостность. Уровень доверия, как к себе, так и к миру во многом определяется прошлым опытом успехов и неудач, которые человек учитывает, делая свой выбор. Человек не может жить без доверия в правильность и осуществимость предполагаемых поступков, поставленных целей. Если про­ектируемое будущее полностью отрывается от собственно­го прошлого опыта, предопределяющего возможности че­ловека, то его цели будут иллюзорны или фантастичны, они будут оторваны от реальности, их достижимость будет маловероятна. С другой стороны, если вероятность проек­тируемого будущего будет подвергаться сомнению в воз­можность его осуществления, то оно все равно останется иллюзорным. Таким образом, именно доверие способствует слиянию прошлого, настоящего и будущего в единый, це­лостный акт жизнедеятельности, и в этом заключается еще одна его важнейшая функция.

Итак, человек не может жить без доверия. Без него он лишается возможности познавать и преобразовывать мир. Доверие выступает условием развития, изменения самого человека, именно оно позволяет ему рисковать и испыты­вать вновь и вновь свои возможности. Доверие в жизни че­ловека выполняет фундаментальные функции, основные из которых следующие: 1) доверие выступает условием цело­стного взаимодействия человека с миром; 2) доверие осу­ществляет функцию связи человека с миром в единую сис­тему; 3) доверие способствует слиянию прошлого, настоя­щего и будущего в целостный акт жизнедеятельности;

4) доверие создает эффект целостности бытия человека,

5) доверие способствует возникновению эффекта целостно­сти личности; 6) посредством доверия устанавливается мера соответствия своего поведения, принятого решения, це­лей и поставленных задач миру и самому себе.

Личностное доверие как двухполюсная установка

Доверие к другому можно рассматривать, как частный случай доверия к миру Доверие или его отсутствие явля­

ется фундаментальным условием формирования таких вза­имоотношений между людьми, как дружба, любовь, ува­жение, вражда, ненависть. Без доверия одного человека другому трудно представить формирования отношения к нему как к авторитетной, значимой личности, без доверия не формируется внутригрупповая сплоченность, без дове­рия не возможно оказать влияние на другого, убедить его или что-либо внушить ему. Таким образом, одна из пер­вых, фундаментальных характеристик доверия заключает­ся в том, что оно выступает исходным условием межлич­ностных, внутригрупповых и межгрупповых отношений. Доверие выступает условием формирования всех видов и форм отношений людей и, одновременно, входит в каче­стве компонента во все виды и формы отношений человека к миру и к самому себе.

Во-вторых, доверие возникает тогда, когда существу­ет готовность к проявлению доверия хотя бы у одного из двух взаимодействующих людей. Такая готовность форми­руется, если другой человек является значимым, надеж­ным и безопасным партнером. Если хотя бы одно из назван­ных качеств (значимость, надежность, безопасность) отсут­ствует у партнера, то это будет существенно влиять на основные характеристики доверия (мера, глубина, тема, длительность, интенсивность и т.д.)

В-третьих, человек одновременно обращен в мир и в себя, т. е., человек, с одной стороны, доверяет миру, а с другой — самому себе. Таким образом, существует два вида Доверия: доверие другому и доверие себе как самоценному суверенному субъекту активности. Уровень доверия к себе всегда связан с уровнем доверия к другому. Тот, кто спосо­бен относиться к себе как к самоценности, как к самостоя­тельному, суверенному субъекту активности, тот способен таким же образом относиться и к другим. Тот, кто не боит­ся доверять себе, тот способен доверять и другому. Таким образом, следующей причиной возникновения доверия к Другим является доверие самому себе.

В-четвертых, доверие существует как личностная или социальная установка, как аттитюд, как эмоционально-оце­ночное отношение к другому и к самому себе. Взаимодей­ствие (гармоничное — дисгармоничное) между личностны­ми и социальными аспектами доверия, его эмоциональны­ми, оценочными, поведенческими компонентами определяет качество, дифференцированность доверия. Таким образом, следующее условие возникновения определенного качества доверия — это степень (или мера) гармоничности его соб­ственных компонентов (эмоционально-оценочных, когнитив­ных, поведенческих).

В-пятых, в каждом акте общения всегда присутствует определенное количество или мера доверия, без которой общение вообще невозможно. Выход за пределы «необхо­димой меры» доверия как по отношению к себе, так и по отношению к другим, приводит к негативным последствиям в общении. Подлинная личностная гармония заключается в умении чувствовать эту меру и в то же время быть откры­тым как миру, так и самому себе и другим людям.

В-шестых, существующий уровень, мера доверия, со­отношение его основных характеристик (эмоционально-оце­ночных, поведенческих, когнитивных) также может изме­няться в процессе самого взаимодействия под влиянием раз­личных переменных. Количество или мера доверия в об­щении определяются, с одной стороны, тем, каковы у че­ловека сложившиеся установки, аттитюды относительно до­верия другому и самому себе, что определяется культур­ными нормами и традициями общества и условиями воспи­тания. С другой стороны, тем, какими являются условия в процессе конкретного взаимодействия (кто партнер, какие у него сформировались установки на доверие, безопасен ли он, владеет ли субъектным, личностным общением, где про­текает общение, каково содержание и цели взаимодействия и т.д.). Таким образом, важной характеристикой доверия является динамичность меры доверия, которая определяет вид общения (личностное или социально-ориентированное:

диалогическое или монологическое; глубинное или поверх­ностное и т.д.) и выступает причиной его проявления к дру­гому.

В-седьмых, в каждом виде общения всегда присутствует мера взаимности доверия. Известно, что человек ориенти­руется на свое отношение к другому, что он рассчитывает на взаимность, на симметричность или конгруэнтность это­го отношения. Такое стремление человека назвал Я.Л. Ко-ломинский, один из ведущих психологов, «презумпция взаимности». Полное взаимное доверие возникает в жизни довольно редко. Человек лишь предполагает, что другой тоже испытывает по отношению к нему доверие. Эти пред­положения, как известно, жизнь часто опровергает. Несо­ответствие меры доверия партнеров (неконгруэнтность) обусловлено как личностными особенностями партнеров, на­пример, видом установок по отношению к другим людям, их ценностными ориентациями, чертами характера (подо­зрительность, агрессивность, стремление доминировать и т.д.), социально-психологическими обстоятельствами обще­ния (статусы, роли партнеров, история их отношений, сте­пень знакомства и субъективной значимости друг для друга и т.д.), так и объективными условиями взаимодействия.

В целом, лишь для взаимоотношений, с ярко выра­женным эмоционально-оценочным компонентом характерна симметричность или конгруэнтность меры доверия партне­ров (например, дружба-вражда; любовь-ненависть; уваже­ние-презрение и т.д.). В основе других видов взаимоотно­шений лежит нарушение конгруэнтности. Например, мани­пуляции одного человека другим возможны потому, что в такой паре манипулятор отличается низким уровнем дове­рия, а тот кем манипулируют, наоборот, как правило, про­являет высокий уровень доверия.

Итак, сущность доверительных взаимоотношений сво­дится к переживанию актуальной значимости (ценности) и ^а приорной надежности объекта, с которым предполагается взаимодействие, и собственной субъективной значимости и

безопасности. Несоответствие этих взаимопозиций по от ношению друг к другу и по отношению к самим себе у вза­имодействующих людей становится причиной возникнове­ния различных видов взаимоотношений, типов общений. Именно они выступают «пусковым механизмом» неустойчи вых, «текучих» и постоянно изменяющихся межличност­ных отношений, в основании которых всегда лежит опреде­ленная доля, мера доверия к себе и к другому.

Степень взаимности меры доверия к себе и к другому определяет формирование различных видов доверительных отношений. На основе сочетания показателей меры взаим­ности доверия, и соотношения доверия к себе и другому можно выделить шесть различных видов доверительных от­ношений [16].

Первый вид доверительных отношений: оба взаимодей­ствующих субъекта в равной мере доверяют и себе, и парт­неру (другой актуально значим и потенциально надежен, также как значим Я и надежны мои собственные действия). Взаимодействие, основанное на таких взаимоотношениях, способствует возникновению личностного, диалогического общения.

Второй вид доверительных отношений: каждый из вза­имодействующих субъектов доверяет только себе и не до­веряет другому Поскольку каждый имеет в виду только себя самого, то результат такого взаимодействия, как пра­вило, соперничество и конфронтация. Здесь речь идет об отсутствии доверия.

Третий вид доверительных отношений: оба партнера по взаимодействию друг другу доверяют больше, чем себе. Та­кой вид доверия становится рискованным для обоих и со­провождается перекладыванием ответственности друг на друга. В конечном итоге, это приводит к безответственнос­ти и к ненасыщаемости потребности в доверии.

Четвертый вид доверительных отношений: один парт нер по взаимодействию доверяет в равной мере себе и дру­гому, а другой — только к себе. Такая взаимосвязь меры

доверия приводит к манипуляции и к принуждению со сто­роны того, кто доверяет только себе.

Пятый вид доверительных отношений: один партнер по взаимодействию доверяет в равной мере себе и другому, а второй доверяет первому более, чем самому себе. Такое сочетание меры доверия порождает отношение к первому как к авторитетной личности.

Шестой вид доверительных отношений: один доверяет только себе, а второй — только другому. Такое сочетание меры доверия порождает зависимость от того, кто доверя­ет лишь себе, и способствует использованию другого в ка­честве средства.

Доверие к себе как условие субъектности

Как известно, доверие к миру невозможно осмыслить без анализа другой стороны этого явления — доверия к себе. Оба этих явления имеют лишь относительно самосто­ятельный онтологический статус: человек и мир — это все­гда одна система, одна онтология. Поэтому доверие к себе и доверие к миру является частным случаем проявления до­верия как целостного социально-психологического фено­мена. Формирование оптимального уровня доверия к себе зависит от того, насколько человек способен становиться в ценностную позицию по отношению к самому себе, т. е. от­носиться к своей субъектности как к ценности, и одновре­менно соответствовать миру, в котором он живет.

Вопрос о наличии доверия к себе впервые был постав­лен и отрефлексирован в литературе, касающейся различ­ных техник психотерапии и психокоррекщш. Из этих работ следует, что доверие к себе необходимо, прежде всего, Для того, чтобы человек мог самостоятельно определять масштабы своей деятельности, принимая решения и выби­рая цели. Для того, чтобы человек мог доверять себе само­му, ему, в первую очередь, необходимы знания о себе и своих возможностях. Но человек не может познать себя до

конца. Поэтому в процессе жизни человек вновь и вновь испытывает себя с целью проверки своих возможностей, существование которых он должен поверить. Именно для этой цели становится необходимым доверие к себе. И имен­но в этой связи оно выступает условием субъектности.

Доверие к себе относится к числу явлений, связанных активностью личности, способной действовать как целетворя-щий, суверенный субъект. Поэтому в любой активности имеет место проявление определенного уровня доверия к себе. До­верие к себе играет важнейшую роль в реализации возмож­ности человека быть истинным субъектом активности.

Уровень доверия к себе связан с субъективно воспри­нимаемыми собственными возможностями поступать опре­деленным способом. Далее, доверие к себе проявляется в способности личности «выходить за пределы» себя, своего опыта или конкретной ситуации, не вступая при этом в противоречие с самим собой. Соотношение степени «выхо­да за пределы» собственного опыта и содержания опреде­ленных личностных смыслов и ценностей обеспечивает це­лостность, устойчивость личности, с одной стороны, и ее саморазвитие и самоосуществление, с другой. Поэтому сло­жившийся уровень доверия к себе можно считать одним иг показателей зрелости личности.

Проявляется доверие к себе в бесчисленных поступках человека. Если предполагаемый поступок противоречит внутреннему «Я» человека или системе его внутренних смыс­ловых образований, он вступает в противоречие с самим собой (обычно, это тяжелое эмоциональное переживание). Человек не может находиться сколько-нибудь долго в та­ком состоянии, поэтому он стремится выйти из него. Для этого он может использовать несколько способов: отказ от деятельности, от поступка; принятие решения совершить поступок с использованием любого способа психологичес­кой защиты, что выглядит как самообман; изменение меры доверия к самому себе посредством честного признания са­мому себе своей неправоты или самораскрытия самому себе.

Таким образом, внутренние изменения личности могут быть направлены в две противоположные стороны — в сторону творческого развития (увеличение меры доверия к себе) и в сторону саморазрушения (отказ от деятельности, исполь­зование психологических защит).

Доверие к себе, так же как и доверие к другому, не может быть одинаковым во всех ситуациях общения. В од­них сферах жизнедеятельности у человека может быть сфор­мирована установка на доверие к себе, а в других — нет. Все зависит от того, как оценивает свои возможности чело­век, насколько адекватна его самооценка и уровень притя­заний, каково его самоотношение и насколько удовлетво­рены его базовые социальные потребности (потребность в достижении, потребность в любви, признании, потребность во влиянии и, наконец, в доверии).

Доверие к себе не является величиной постоянной, его уровень определяется мерой соответствия между ним и до­верием к миру.

Итак, доверие к себе есть форма доверия, относитель­но самостоятельный феномен. Доверие к себе представля­ет одну из личностных установок человека, направленных на себя, и включает когнитивный компонент (знание о себе и своих возможностях, Я — концепцию), эмоционально-оце­ночный компонент (самооценка возможностей, принятие — непринятие себя, любовь — ненависть к самому себе) пове­денческий компонент, выражающийся в мере доверия себе, в избирательности доверия к себе в различных ситуациях жизнедеятельности.

Доверие к себе выступает фундаментальным условием полноценного овладения собой, входит в структуру способ­ности прогнозировать результаты своей жизнедеятельнос­ти, определяет уровень адекватности критических позиций по отношению к самому себе, влияет на выбор стратегий Достижения целей в соответствии с внутренними личност­ными смыслами.

Доверие к себе и доверие к миру — это две стороны одного и того же явления под названием «доверие». Мера

соответствия доверия себе и миру постоянно нарушается, что и приводит к саморазвитию личности, к познанию преобразования мира.

Психологические особенности личности, доверяющей себе и другому

Исследования, проведенные в нашей стране и данные, накопленные зарубежными исследователями, позволяют описать некоторые личностно-психологические характери­стики индивида, способного доверять себе и другим и лич­ностно-психологические характеристики личности, для ко­торой свойственно отсутствие гармонии между доверием к себе и доверием к другим.

Вначале опишем личностно-психологические свойства человека, способного доверять себе: это человек независи­мый, уверенный в себе, ориентированный на достижения в различных сферах жизни, способный к позитивному са­мопринятию, характеризующийся высоким уровнем само­уважения, способный учитывать свой прошлый опыт и со­относить его с планами на будущее. Такой человек умеет управлять собой, одобряет собственные планы и желания, верит в их безусловное осуществление. Такой человек не склонен к наличию и переживанию внутренних конфлик­тов, лишен склонности к рефлективному самокопанию, са­моанализу. Вместе с тем, чрезмерная абсолютизация на­званных признаков приводит к деформациям личностного развития и функционирования, так как человек, ориенти­рованный только на достижение собственных целей, пре­вращается в функциональный орган этих целей и направ­ляет свою активность лишь на поддержание собственных амбиций, в результате чего готов игнорировать обстоятель­ства и использовать других людей в качестве средства для достижения собственных целей.

В конечном итоге это приводит к разрыву личностных связей с миром людей, к стагнации способности доверять другим. Результатом этого становится формирование та­

ких негативных личностных качеств как манипулятивность, подозрительность, лживость. Если охарактеризовать лич-ностно-психологические свойства человека, у которого не­достаточно развито доверие к себе, то это, прежде всего, будет личность не способная нести ответственность за себя и свою жизнь, ищущая постоянной поддержки вовне — в обстоятельствах и в других людях. Такой человек оказы­вается неспособным к самостоятельному принятию реше­ний. Для него доверие превращается в ненасыщаемую по­требность и проявляется в бесконечном самораскрытии пе­ред другими. Но такая стратегия поведения наблюдается лишь в том случае, если у человека сохраняется высокая мера доверия к другим. В результате человек превращает­ся в удобный объект манипуляции со стороны других, от которых он чувствует зависимость, так как его самооценка зависит от оценки окружающих людей.

Результаты эмпирических исследований показывают, что случаи, одновременного снижения доверия, как к себе, так и другим, что можно классифицировать, как кризис доверия. Описанные свойства, характерные для выделен­ных крайних типов личности, подтверждают, что главное качество в доверии, как к другим, так и к себе — это мера, т. е. способность к гармоничному распределению доверия, направленного на себя и на окружающий человека соци­альный мир. Учет этой меры позволяет человеку быть аутен­тичным, уметь самостоятельно ставить цели и принимать решения, строить планы на жизнь, нести за нее персональ­ную ответственность, относиться к себе как к самоценнос­ти, и в то же время не разрывать связи с окружающим социальным миром, не использовать людей в собственных целях, а относиться к ним как к ценности, равной себе, демонстрировать поддерживающее поведение и уметь пла­нировать «кому» и «что» можно доверять.

Для того чтобы получить возможность более или менее целостно описать типы личностей с разным уровнем выра­женности доверия к себе и к другим, в психологической на­

уке к настоящему времени уже накоплен достаточно обшир­ный арсенал способов, измерительных процедур для изуче­ния и измерения уровня доверия к себе и к другим у людей.

В зарубежной психологии в настоящее время существу­ет две основные традиции, направленные на изучение меж­личностного доверия. Наибольшее развитие получила тра­диция изучения межличностного доверия в интеракциониз-ме, где межличностное общение рассматривается обмен «приобретениями» и «потерями», соотношение между ко­торыми влияет на общение. В эффективном общении «при­обретения» и «потери» должны справедливо распределять­ся, т. е. мера доверия друг к другу должна быть взаимной. Эта идея наиболее полно была исследована в работах Гиф-фина и Пэттона [24], а также Алтмена и Тейлора [23], кото­рые экспериментально обосновали идею о том, что если «приобретения» не соответствуют «потерям», индивид бу­дет стремиться к прекращению взаимоотношений. В целом это направление исследований имеет давнюю традицию, начало которой было положено широко известной игрой «дилемма заключенного». С тех пор применение различных все усложняющихся игровых методов и составление их ана­логов с помощью компьютерного моделирования стало од­ним из основных направлений исследования роли доверия в ситуациях обмена в американской социальной психологии.

На основании результатов полученных исследований, один из наиболее известных исследователей Т. Ямагиши [29], пришел к выводу, что люди не в одинаковой степени склонны доверять друг другу в сходных ситуациях взаимодействия, поэтому он предположил, что людей можно дифференци­ровать по тенденции к проявлению доверия как «низко до­веряющих» и как «высоко доверяющих». Для этой цели им был составлен широко известный опросник, направленный на выявление соответствующих тенденций у людей.

Другое направление исследований, которое получило развитие в зарубежной психологии, — это изучение меж­личностного доверия в связи с уровнем развития межлич­

ностных отношений. Это направление исследований возникло как альтернативное первому направлению, так как именно в недрах первого направления было обнаружено, что если в игры типа «дилеммы заключенного» играют незнакомые люди, они действительно проявляют тенденцию высоко или низко доверять партнеру, но как только в игровые усло­вия попадают люди знакомые, состоящие в дружеских, при­ятельских или других отношениях, эта тенденция себя не проявляет.

В рамках этого направления Дж. Роттером [27] были разработаны шкалы, измеряющие тенденцию человека до­верять другим, которые оценивали способность доверять другим в двусмысленных, новых или беспорядочных ситуа­циях. В 1989 г. Вальтер Свэп разработал специальные шка­лы для измерения особого межличностного доверия, кото­рые включали фактор надежности, фактор эмоционально­го доверия и фактор общего доверия [28]. В рамках этого направления исследований в 1993 г. другими авторами Р Ле-виски и Б. Банкером, на основе использования различных измерительных процедур была построена трехуровневая модель развития доверия в межличностных отношениях [26]. Авторы пришли к выводу, что на каждом уровне форма доверия имеет свои отличия, а прочность или хрупкость доверия зависит от стадии развития отношений.

В отечественной психологии, в отличие от зарубежных исследований, изучение доверия в межличностных отно­шениях и в совместной деятельности пока не стало тради­цией, однако, некоторые исследователи разработали ряд методик и методических приемов, направленных на изуче­ние доверия и доверительного общения. Наибольшую изве­стность получила методика B.C. Сафонова, которая называ­ется «шкала уровня доверительного общения» [12].

Итак, в настоящее время в отечественной и зарубеж­ной психологии накоплено достаточно данных, позволяю­щих составить представление о качествах людей, чьи по­зиции способствуют установлению прочных глубоких отно­

шений, а также тех, чьи позиции глубоко индивидуализи­рованы, ориентированы только на самих себя и собствен­ное благополучие. Имеется также набор измерительных инструментов, который можно использовать как в исследо­вательских, так и в диагностических целях. Изучение и ди­агностика способности доверять себе и другим людям явля­ется важным участком работы в системе различных психо­логических служб и консультаций. Именно эти свойства личности часто являются причиной таких негативных и трудно переживаемых личностью состояний как одиноче­ство, неуверенность, подозрительность, внутренняя конф­ликтность и некоторых других.

Список литературы

1. Абулъхапова-Славская К .А. Стратегия жизни М., 1991.

2. Брату еъ B.C. Аномалии личности. М., 1988.

3. Вичев В. Мораль и социальная психика. М.. 1978.

4. Данилин К.Е. Восприятие межличностных предпочтений в малой группе. // Общение и оптимизация совместной деятельности. М.,1987 С. 177-188.

5 Епанчинцев А.О, Социальный капитал в западных и российской социо­культурных системах. Автореф. канд. соц. наук. Ростов-н/Д, 2005.

6 Зинченко В.П. Психология доверия. Самара, 1999.

7. Патнем Р Процветающая комьюнити, социальный капитал и обще­ственная жизнь. МЭИМО. № 4. 1995.

8 Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история: элементарное социально-психологические явление и его трансформация в развитии челове­чества. // История и психология. М., 1971.

Лраворотова Т.Д., Говир Т Недоверие как практическая проблема. / Социология. № 3. 1994.

Руткоаский Б.А. Понятие доверия в марксистской этике. Автореф. канд. филос. наук. Киев, 1967.

11. Сафонов B.C. О психологии доверительного общения // Проблема об­щения в психологии. М., 1981. С. 264-272.

12. Селигмен А. Проблема доверия. М., 2002

13. Скрипкипа Т.П. Доверие людей в процессе общения // Эмоциональные

и познавательные характеристики общения. Ростов н/Д, 1990. С. 33-52.

14. Скрипкииа Т.П. Психология доверия. Уч. пособие для высших учебных

заведений. М., 2000.

15. Скрипкина Т.П. Взаимодоверие как условие межличностных взаимо-
действий. / Вопросы психологии. № 1. 2001.

16. Скрипкина Т.П. Доверие к себе как условие развития личности Вопросы психологии. N<± 1. 2003.

17. Скрипкина Т.П. Доверие е себе как условие субъектности // Психо­логия личности и ее бытия. Краснодар, 2005. С. 156-184.

18. Скрипкина Т.П. Кризис доверия как причина дезадаптации детей-мигрантов и вынужденных переселенцев. // Мигранты из дальнего зарубежья. Бюллетень. М., 2006.

19. Современный философский словарь. М., 1996. С. 63-71.

20. Фуку яма Ф. Доверие. М. 2004.

21. Шо Р.Б. Ключи к доверию в организации. М., 2000.

22. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.,19.96. С. 106-116.

23. Altman Taylor О. Social Penetration. N.Y 1973.

24. Giffin К. Patton B.R. Personal communication of human Relation. Columbus Ohio. 1974.

25. Coleman J. Foundations of social Theory Cambridge, 1990.

26. Lewicki R.J., Bunker B.B. Trust in relationships: A Model of Development and Decline. // P A. 1993.

27. Rotter J. A new scalt for the measurement of interpersonal trust. J. of Personality.V.35.1967

28. Swap W.C. Measurement of Specific Interpersonal Trust. Construction and Validation of a Scale to Assess Trust in a Specific Other // J. Of Personality and Sosial Psychology 1982. V 43 (6).

29. Yamagishi T The Provision of a Sanctioning System in the United States and Japan. / Social Psychology Quarterly. V. 51. 1988.

Раздел 3

САМОСОЗНАНИЕ, САМОВЫРАЖЕНИЕ, САМОПРЕЗЕНТАЦИЯ ЛИЧНОСТИ

3.1. Самосознание личности

Определения самосознания

В отечественной психологии существуют различные трактовки самосознания как важнейшей субъективной ре­альности человека. Оно определяется через понятия: мо­мент, форма сознания; собственный опыт себя; интегратив-ное свойство личности и феноменологически превращенная форма ее действительных отношений. Самосознание, буду­чи существенным моментом сознания в целом и его выра­жением в актуальный данный момент [38], составляет с со­знанием внутренний, субъективный мир человека: мысли, переживания, отношения, желания, стремления во вре­менном континууме.

Самосознание, как форма сознания, характеризует­ся [33, 39] специфическим предметным содержанием, про­тотипом которого выступает человек, осознающий себя са­мого как познающего, действующего, сознающего себя в различных связях и отношениях с миром, в различных фор­мах своей активности и жизнедеятельности в целом. Глав­ными свойствами самосознания выступают его рефлексив­ность, выражение отношений человека к действительнос­ти, диалогичность.

В другой трактовке [17] самосознание определяется как собственный опыт себя, форма существования которого со­

впадает с формой существования опыта внешнего мира: зна­ниями, эмоциональными и ценностными оценками, поведен­ческими программами.

Самосознание, являясь результатом, продуктом, неотъ­емлемым компонентом становления человека как личности [20, 33], выступает ее сложнейшим интегративным свой­ством [23], центральным образующим [44, 45] или подструк­турой [28].

В определение самосознания исследователи включают понятие «отношение», обозначающее как реальное, так и субъективное отношение. В первом случае возникновение, функционирование, развитие, сложность и дифференциро-ванность самосознания связываются с действительными от­ношениями личности [20], с предметным отношением к дру­гим людям, с практической деятельностью и ее результа­тами [45]. Самосознание раскрывается как осознание чело­веком своего способа жизни, своих отношений с миром и с людьми, как построение личностью через действия своих отношений к миру и одновременно как выражение ею свое­го отношения к миру [33]. Во втором случае самосознание определяется как феноменологическое превращение форм действительных отношений личности [20]. Подчеркивается особая роль в самосознании субъективных отношений чело­века, которые «в известном смысле» порождают самосозна­ние» [3, с. 172], включены в его структуру Дифференциа­ция самосознания обосновывается в единстве «нарастающей глубины осмысливания (отражения] реальной... действитель­ности» и формирующихся психологических структур отно­шения личности к ее требованиям, а также требований личности к действительности [27, с. 61]. Сознательное, об­щественное отношение человека к труду выделяется в ка­честве основы и стержня самосознания [33].

Общее функционально-целевое назначение самосозна­ния рассматривается [38] как историческая необходимость самоконтролирования поведения человека в обществе, воз­никшая на основе появления общества и труда. Онтогене­

тически функционально-целевое назначение самосознания личности заключается в вытекающем из жизненной необхо­димости познании и осознании человеком самого себя, сво­его места в осуществляемых им реальных отношениях, в регуляции (адаптации) и интеграции собственного пове­дения и деятельностей, в обеспечении собственного ста­новления и развития.

Процессуально самосознание выступает [24, 38, 39, 45] в виде процессов, с помощью которых человек познает (вос­принимает, осознает) себя и относится (оценивает) к себе в различных ситуациях деятельности и поведения, во всех формах взаимодействия с другими людьми, что обеспечи­вает самотождественность человека и позволяет ему ори­ентироваться в самом себе во всех этих ситуациях и взаи­модействиях.

Конкретными проявлениями самосознания выступают Я-концепция, оперативные Образы Я, измерения Я-концеп­ции, самооценка. Я-концепция — устойчивая, более или ме­нее осознанная, индивидуальная система представлений че­ловека о себе, интегрирующая его различные проявления в многообразных жизненных ситуациях. В психологическом анализе самосознания она выступает главным предметом ис­следования. Образ Я носит специфичный ситуативно-измен­чивый характер, отражает самовосприятие в данный момент времени, содержит ограниченный набор характеристик че­ловека (главным образом, интериоризованный репертуар со­циальных ролей). Осознание Образа Я связывают с ситуа­тивными препятствиями в деятельности, с приспособитель­ной реакцией в ответ на внешнее воздействие других людей, с более ранними сроками возникновения, чем Я-концепция. Его изменения не изменяют Я-концепцию личности. Вместе с тем, понятие Образ Я может употребляться не только в значении оперативно-ситуативного образа, но и синони­мично понятию Я-концепция, и для обозначения достаточно устойчивых, включенных в Я-концепцию ее измерений, от­ражающих представления человека о себе в конкретных сфе­рах его жизнедеятельности.

Самооценка рассматривается как включенная в самосоз­нание, но не тождественная ни Я-концепции в целом, ни ее когнитивной или самоотношенческой составляющим. Опи­раясь на концепцию оценочной функции психики Н.А. Бату­рина [4] и на положения Л.В. Бороздиной [7] о самооценке, мы определяем последнюю как автономный элемент само­сознания, функция которого заключается в представлении самосознанию его содержания в форме оценки-результата. Эта форма такова, что позволяет результаты различных по содержанию и по оценочным основаниям (когнитивного или эмоционального) сравнений использовать для последу­ющей регуляции поведения и деятельности человека, в том числе и для преобразования Я-концепции.

Содержание самосознания

В самосознании выделяют имеющие собственное содер­жание, но взаимосвязанные компоненты (когнитивный, са­моотношение, поведенческий). Наиболее изученный в пси­хологии когнитивный компонент представлен [39] в форме многообразных по составу и по форме отражения (непос­редственно-чувственной или абстрактно-логической) знаний человека о себе. Обобщая и модифицируя положения ряда ученых, В.В. Столин [39] выделяет следующие источники знания о себе: 1) мнения и оценки ближайшего социально­го окружения (в реальном взаимодействии с ним в процес­се общественной совместной деятельности и в зависимости от выполняемых личностью ролей), опосредованные актив­ной их подготовкой и деятельностной проверкой самим че­ловеком; 2) анализ и осмысление человеком собственного поведения и условий его реализации на основе доступной ему информации о собственных внутренних состояниях; 3) ситуации реального или викарного поступка, порожда­ющие не только различные типы знаний о себе, но и эта­пы актуалгенеза (может занимать во времени часы, дни, годы) Образа Я, сходные с этапами фило- и онтогенеза са­мосознания.

Систематизация многообразных объектов самоосознава-ния осуществляется исследователями посредством обраще­ния к понятиям Я [44, 45], осознающего самого себя челове­ка как субъекта практической и теоретической деятельности и субъекта осознания [33], личности в целом или ее специ­фических областей [11], подструктур, качеств, свойств, ролей.

Но, что именно будет осознаваться человеком в себе самом, зависит, как свидетельствует анализ психологичес­кой литературы, от ряда факторов: деятельностных, ситу­ативных, социальных, индивидуально-психологических.

К деятельностным факторам отнесем: 1) обстоятельства поведения и деятельности, связанные с изоляцией от внеш­него мира, препятствиями, преградами, трудностями в до­стижении целей; «остановками», паузами в деятельности, когда особенности человека выступают в виде субъективно­го переживания трудности выполнения действия; 2) связи определенных характеристик человека с успехом его дея­тельности; 3) соотношение трудовых и внутренних функ­ций, в котором первые более подконтрольны сознанию че­ловека, чем вторые.

К ситуативным факторам отнесем: 1) особенности ситу­ации (например, выбора, критические ситуации, препят­ствия и преграды, самопредъявления, текущие жизненные ситуации); 2) наличие специальных задач, инструктирую­щих человека на акцентирование его внимания на собствен­ных проявлениях.

К социальным факторам отнесем: 1) особенности взаи­модействия с другими людьми; 2) случаи зависимости чело­века и его успеха от других людей; 3) угрозы разрушения подобной зависимости; 4) специальное со стороны других обращение внимания человека на его собственные харак­теристики; 5) случаи прогноза человеком негативной его оценки со стороны других.

Среди индивидуально-психологических факторов выде­лим: 1) прерывание нормального функционирования орга­

низма; 2) значимость различных свойств для человека и их непротиворечивость сложившемуся образу Я (обычно не осознаются психические автоматизмы, привычные действия, _а также неприемлемые для личности свойства); 3) наличие межролевых конфликтов; 4) направленность самосознания на внутренние или на внешние аспекты существования субъекта; 5) выраженное отличие собственных свойств от какого-то подразумеваемого среднего («принцип отличи­тельности» или «контекстуальный диссонанс»); 6) критичес­кое отношение к самому себе и чувство вины.

Как подчеркивает И.С. Кон [18], нормальный взрослый человек, включенный в разнообразные связи и отношения с миром, осознает себя в двух главных сферах своей реали­зации: деятельности и общения, включая и его отношение к этим сферам, что и определяет содержание его рефлек­сивного «Я» и степень его удовлетворенности жизнью.

Вторую составляющую самосознания — самоотношение, рассматривают не только в аспекте самосознания, но и в аспекте самостоятельного личностного образования. В пос­леднем случае оно трактуется и как свойство человека как целого — личности, субъекта деятельности [15]; и как спе­цифическая подструктура или структурное образование личности, компонентами которого являются потребность в себе и в другом, интерес к себе и к другим, эмоциональное и оценочное отношения [2]. Оно устойчиво, активно под­держивается личностью [39], реализуется через самоува­жение и самооценку. Самоотношение в его позитивном вы­ражении рассматривается в качестве одной из жизненных потребностей человека, выражающейся в сохранении и по­вышении ценности своего Я [46]; или в качестве специфи­ческого, устойчивого и сильнейшего (наряду с мотивом чув­ства личного постоянства) мотива самосознания, защищаю­щего от тревожности [18].

Самоотношение соотносят с самосознанием либо как це­лое — компонент, либо как компонент — целое. В первом случае, самоотношение рассматривается [36] как устано­

вечное образование, подструктура личности, включающее в качестве одной из своих сторон самосознание и реализу­ющееся в актах самопознания, эмоциональном отношении к себе и действиях человека в свой адрес. Полагается, что познание человеком самого себя есть во многом процесс трансформации самоотношения в самосознание.

В большинстве исследований самоотношение и само­сознание соотносятся как компонент — целое. Выделяют­ся внесистемные и системные трактовки самоотношения. Во внесистемных трактовках самоотношение определяют, главным образом, через совокупность оценочных характе­ристик и связанных с ними переживаний субъекта по пово­ду его собственных черт, представленных в когнитивном компоненте Я-концепции. В этих оценках отражается зна­чение для человека тех или иных включенных в его Я-кон­цепцию характеристик [6], а то, что человек значит для себя, определяется через его устойчивую ориентацию к действиям в свой адрес [45].

При исследовании самоотношения фиксируются не толь­ко вербальные версии переживаний индивида по поводу соб­ственных черт или оценки «высший-низший», «хороший-пло­хой», «правильный-неправильный», но и когнитивные оцен­ки, отражающие степень развития у индивида различных характеристик своего «Я» [23], «сходство-различие» его черт с чертами других людей [18]. В реальном изучении Я-концеп­ции сложно отделить в ней оцениваемые и безоценочные человеком черты, однако в случаях деперсонализации и де­реализации [18], в практике консультирования и при анали­зе самоописаний по вербальным суждениям субъектов ус­матриваются различия и индикаторы когнитивного и само-отношенческого компонентов Я-концепции.

В системных трактовках самоотношения оно анализи­руется [29, 39] с учетом строения и уровневой организации самосознания, сходства строения самоотношения и строе­ния отношения человека к другому, несводимости самоот­ношения к набору эмоций или к парциальным самооценкам.

Самоотношение понимается как обладающая собственным строением, относительно стабильная и активно поддержи­ваемая личностью, многомерная структурно-уровневая со­ставляющая самосознания, включающая функционально и содержательно различные подсистемы. По В.В. Столину [39] самоотношение, будучи аддитивным, воплощается в спе­цифических измерениях, одновременное наличие которых зависит от уровня самосознания взрослого человека. Оно выражает смысл знаний человека о себе с точки зрения его потребностей и мотивов, связываясь с Образом Я только в феноменальном плане, субъективно.

Самоотношение понимается С.Р Пантилеевым [29] как индикатор успешности самореализации субъекта как лично­сти. Оно представляет динамическую иерархию самооценок и эмоционально-ценностных отношений, определяемую со­циальной ситуацией развития, иерархией деятельностей и стоящими за ними смыслообразующими мотивами и мотива­ми-стимулами. Эмоционально-ценностная подсистема само­отношения, в отличие от самооценочной, презентирует смысл «Я» для самого субъекта, функционирует в режиме внут­реннего диалога, в меньшей степени зависит от успехов или неудач, в своей основе определяется смыслообразующими мотивами, не связана как с характерологическими особенно­стями человека, так и с формой презентации им самооцен­ки, не основывается на том или ином восприятии собствен­ных личностных проявлений [13, 29]. Несовпадающие и даже противоречащие друг другу компоненты самоотношения орга­низуются в целостную систему по принципу смысловой ин­теграции. Взаимосвязь этих компонентов осуществляется через сопровождающие их функционирование эмоциональ­ные состояния (тревожности, депрессии, самоуничижении) в общем чувстве удовлетворенности или неудовлетворенно­сти человеком своими личностными свойствами.

Виды самоотношения выделяют на основе различных критериев: формы выражения и формы самооценок; направ­ленности на «Я» человека в целом или на «Я» в контекстах

различных сфер деятельности и жизнедеятельности; знака глобального самоотношения; невротизации личности; отно­шения к другим; модусов жизнедеятельности; индивидуаль­ной выраженности в общей структуре самоотношения от­дельных его компонентов; специфических характеристик, оценочных оснований; уровней осознанности и самосозна­ния; способов отношения человека к себе.

По формам выражения эмоционально-ценностного от­ношения к себе различают непосредственные эмоциональ­ные реакции и оценочные суждения в инактуальной форме существования эмоциональных переживаний [45]. Формами выражения самоотношения в самооценках являются гордость, самолюбие, тщеславие, самоуважение, совестливость [45], эмоциональные характеристики в адрес собственного «Я» [23].

По направленности самоотношения на «Я» человека в целом или на «Я» в контекстах различных деятельностей выделяют интегративное самоотношение, сформировавше­еся в течение всей жизни человека и направленное на его «глобальное Я»; и парциальное самоотношение, благодаря которому собственное «Я» рассматривается и оценивается в пространстве конкретной деятельности [18].

По критерию знака глобального самоотношения анали­зируются позитивное и негативное самоотношения, подроб­ные описания которых уже приводились [10].

Выделенные К. Хорни [43] типы невротических неосоз­нанных негативных самоотношений — неумолимые требо­вания к себе, беспощадное самообвинение, самопрезрение, самофрустрирование себя, самоистязание, самоуничтоже­ние — препятствуют активным занятием любым делом. Они отличаются от недовольства собой здорового человека по их предметной отнесенности, по способу выявления чело­веком неудовлетворяющих его свойств, по особенностям самоуважения. Снижение уровня самоуважения и самооцен­ки многих людей, проявляющееся на уровне общества росте преступности, невротиков, психотиков, лиц с деви-антным поведением, может быть следствием длительно

фрустрирующих факторов: постоянной угрозы жизни, войн, репрессий, отсутствия свободы личности, деспотизма, дог­матизма, бюрократизма, оскорбления достоинства челове­ка [28].

Виды самоотношения анализируются и с учетом отно­шения к другим. Эти виды, обозначаемые формами само­приятия [39], типами взаимосвязей структур самоотноше­ния и отношения к другому [2], жизненными позициями [42], характеризуют, соответственно, этап развития и конфлик­тности личности, взаимокомпенсирующий эффект обоих от­ношений, ответственность человека за организацию и изме­нение его жизни.

Виды самоотношений описываются [41] в зависимости от реализуемых человеком определенных жизненных отно­шений — модусов жизнедеятельности. При модусе облада­ния самоотношение — «Завоеватель, живущий по закону Джунглей», при модусе социальных достижений — «Зави­симость от окружения, жертва», при модусе служения — «Образ и подобие Божие».

Виды самоотношений изучаются [29] в зависимости от индивидуальной выраженности (преобладания ядерной струк­туры] самооценочного, либо эмоционально-ценностного ком­понентов в общей их структуре.

Формы проявления самоотношения личности анализи­руются [35] по комплексу специфических характеристик: глобальное-парциальное, внешнее-внутреннее, осознанное-неосознанное, иерархия-гетерархия, устойчивое-неустой­чивое, позитивное-негативное, высокое-низкое.

По уровням осознанности самоотношения различают [45] неотчетливые диффузные эмоциональные реакции и оцен­ки собственной мотивации, результатов поведения, соб­ственной ценности и четкое и полностью осознанное эмоци­онально-ценностное отношение к себе, связанное с собствен­ными убеждениями и с оценками других.

Виды самоотношения рассматриваются в связи с уров­нями самосознания по критерию содержания оценочных ос­

нований. На более низком уровне самосознания (у подрост­ка) оценочным основанием выступает не всегда адекватный, неустойчивый, противоречивый «эталон взрослости», на бо­лее высоком уровне — требования общества к человеку и его собственные требования к себе [45]. На индивидном уров­не самосознания самоотношение субъекта базируется на оценке социальной желательности воспринимаемых соб­ственных черт; на личностном уровне — на основе регист­рации соответствия субъекта себе самому [39].

Н.И. Сарджвеладзе [36] рассматривает по способу от­ношения человека к себе два его типа: субъектно-объект-ный и субъектно-субъектный, различающиеся по занимае­мой человеком позиции к самому себе, по обращению с са­мим собой, по испытываемым в свой адрес переживаниям.

Выделенные М.С. Яницким [47] по критерию доминиро­вания определенных терминальных ценностей адаптирую­щийся, идентифицирующийся и самоактуализирующийся типы личностей характеризуются определенными особен­ностями самоотношения. Адаптирующийся тип наиболее низко оценивает нынешнее отношение к себе со стороны окружающих и свою собственную ценность; идентифициру­ющийся тип проявляет большую аутосимпатию, отсутствие склонности к саморефлексии и к самообвинению; самоакту­ализирующийся тип личности демонстрирует наиболее кри­тичное и объективное самоотношение.

Самоотношение меняется в связи с возрастными кризи­сами. Эмпирически выявлен [2] вариант кризиса самоотно­шения (резкое снижение интереса к себе, минимизация по­казателей самооценок) — «период негативной рефлексии», приходящийся приблизительно на 31 год и ведущий к кри­зису отношения к Другому в 33 года.

Несмотря на то, что большинством ученых поведен­ческая составляющая включается в самосознание и в Я-кон­цепцию, традиционной остается проработка преимуществен­но когнитивного и самоотношенческого компонентов, в то время как относительно поведенческого чаще всего декла­

рируется его зависимость от первых двух. В психологичес­кой литературе трактовки поведенческого компонента са­мосознания осуществляются посредством понятий: действия, поведение, волевая форма самосознания, саморегуляция.

В первой трактовке поведенческим компонентом Я-кон­цепции обозначаются конкретные действия, поведенческие реакции, или потенциальные поведенческие реакции, по­рождаемые образом Я и самооценкой [6]; Я-поведение или поведенческая составляющая Я-концепции [24]; конативный компонент [30, 34]. В работах различных отечественных ис­следователей содержанием поведенческого компонента вы­ступают поддержание эмоционального тонуса и чувства гор­дости за себя и свою профессию; степень выраженности личностных качеств, изученных с помощью 16-факторного опросника Кеттелла, проективного рисуночного теста «Не­известное животное» и теста С. Розенцвейга; стаж и харак­тер (пассивная позиция у студентов и активная позиция у действующих преподавателей) включенности в профессию.

Во второй трактовке поведенческий компонент Я-кон­цепции обозначается как волевая форма самосознания. Она проявляется в сознательной регуляции личностью своих дей­ствий и поступков [44], в специфической функции [38] или форме [39] самосознания — самоконтроле, ориентирующем ч&ловека на вне его лежащие вещи; в регулятивной, дей­ственно-волевой стороне самосознания или саморегуляции [45]. Содержанием поведенческого компонента являются интег­ральные волевые качества личности: сдержанность, само­обладание, самоконтроль, самодеятельность, самодисциплина [44]; разумная организация своего поведения, установле­ние «правильных» взаимоотношений с другими людьми [38], виды саморегулирования [45], соответствующие уровням са­мосознания временные и уровневые аспекты поведения [39].

В другой трактовке поведенческий компонент есть са­морегуляция или специфическая форма регуляции поведе­ния, предполагающая момент включения в него результа-

8 Психо;

тов самопознания и эмоционально-ценностного отношения к себе [45]. Это выражается для зрелого самосознания и личности в тонкости, дифференцированности, адекватнос­ти всех осознанных поведенческих реакций, поступков, вер­бальных проявлений. И.И. Чесноковой [45] выделены виды саморегуляции по временным, уровневым критериям, по соответствию истинной сущности человека его поведенчес­ким проявлениям и по направленности. Она различает са­морегуляцию с четкими временными границами и долговре­менную саморегуляцию; саморегуляцию первого уровня, обеспечивающую непосредственное течение поведенческо­го акта на всех этапах его развертывания, и саморегуля­цию второго уровня как общения внутри личности, между действующей и планирующей личностью; прямое и скры­тое саморегулирование; саморегуляцию действий внутри системы «Я-Другие», направленную на достижение соци­альной адаптации, и саморегуляцию внутри системы «Я-Я», связанную с сознательной работой личности над собой.

В.В. Столин [39] предлагает рассматривать влияние са­мосознания на различные аспекты поведения человека с уче­том ряда факторов: временного, влияния результатов и про­цессов самопознания и самоотношения, уровня самосозна­ния. Он выделяет по временному критерию два аспекта влияния самопознания и самоотношения на поведение: акту­альный (краткосрочный) и долговременный. Краткосрочная регуляция проявляется на организменном и индивидном уров­нях самосознания как, соответственно, биологически обрат­ная связь и выбор допустимых средств достижения целей в деятельности. Долговременный аспект влияния самосознания на поведение и деятельность человека связан с постановкой социально и личностно значимых целей и эмпирически про­является в локусе контроля.

В общем плане содержание поведенческих компонен­тов на низших уровнях самосознания характеризуется вре­менной ограниченностью, регуляцией целеообразования и выбором допустимых средств достижения целей в деятель­

ности, преимущественным развертыванием внутри систе-_ы «Я-Дру^гие>> > направленностью на достижение социаль­ной адаптации. Содержание поведенческих компонентов на высших уровнях самосознания характеризуется долговре­менной перспективой, постановкой социально и личностно значимых целей, сознательным самоконтролем личности всех звеньев (и их связи) регуляции поведения и сознательной работой личности над собой, преимущественным разверты­ванием внутри системы «Я-Я».

На наш взгляд, представленные Д.А. Леонтьевым [21] системы регуляции поведения человека в мире позволяют использовать их для описания содержания поведенческого компонента самосознания с учетом временной перспективы и предметной направленности поведения. Он выделяет шесть таких систем, непосредственно связанных с удовлетворе­нием потребностей; с реагированием на стимул; с предрас­положенностью, стереотипом, диспозицией; с социальной нормативностью; со смыслом или жизненной необходимос­тью, со свободным выбором. Автор отмечает, что первые три системы регуляции поведения являются общими для человека и животных, онтогенетически ранние (возникают с момента рождения), не нуждаются в представлении о мире как о целом, конкретно ситуативны. Социальная нор­мативность, как система регуляции поведения, онтогене­тически проявляется не ранее 1 года жизни, выходит за пределы конкретной ситуации, расширяет контекст деятель­ности и контекст жизнедеятельности за счет включения в них значимых социальных групп, не связана с миром как целым. Поведение по логике смысла или жизненной необ­ходимости возникает одновременно с логикой социальной нормативности, ориентировано на всю систему отношений человека с миром в целом и на дальнюю временную перс­пективу. Удельный вес этого поведения в общей системе ре­гуляции поведения может служить, по выражению Д.А. Ле­онтьева [21], количественной мерой личности. Все указан­ные системы, обнаруживая индивидуальные вариации и

предпочтения, присущи в той или иной степени всем пси­хически здоровым людям. Последняя, шестая система поведение по логике свободного выбора — имеет место не у всех людей, отражает меру личностной зрелости, прояв­ляется как преодоление личностью заданных детерминант своих действий и осуществление свободного поступка, воз­никает, становится в подростковом возрасте.

Структура самосознания

Структура определяется в философской литературе как упорядоченность, вид организации целого, который обра­зуют устойчивые, существенные, необходимые связи, от­ношения, формы расположения и характер взаимодействия элементов или компонентов системы, обеспечивающих ее целостность и тождественность самой себе. Структурный подход к изучению самосознания и его продукта Я-концеп­ции наиболее представлен в изучении ее внутренней согла­сованности, непротиворечивости, взаимосвязанности ее от­дельных компонентов, измерений, уровневой организации, величины дистанции, последствий и факторов рассогласо­вания между различными измерениями Я-концепции.

В разных психологических подходах согласованность, внутренняя непротиворечивость самосознания и Я-концеп­ции обозначается как специфическая способность личности [46] или потребность человека во внутренней гармонии [6], или характеристика самоактуализирующейся личности и условие ее самореализации [22].

С внутренней противоречивостью Я-концепции связы­ваются эмоциональный отклик людей на различную по со­держанию и не всегда адекватную информацию о них са­мих, а также совершение человеком реальных, но несов­местимых с его ценностями действий, с неоправданием человеком собственных ожиданий [18]. Психиатрии извест­ны феномены множественных, чередующихся Я, раздвое­ния и множественности личности, широко обсуждаемые в

психологической литературе [18, 28, 46] для подтвержде­ния фактов появления «двойника» в самосознании.

Внутренняя противоречивость Я-концепции обусловлена рядом факторов: «контекстуального диссонанса», возника­ющего в результате реального отличия какого-то качества человека от среднего; изменения статуса и межролевого кон­фликта [6, 18]; внезапного изменения образа жизни, соци­альной ситуации и, как следствие, мировоззренческих взгля­дов человека; влияния «статусных» людей и социальных ожи­даний на инициированного в новую роль человека [40]; сложности и многообразия деятельности человека, порож­дающей дифференцированность и тонкость его самосозна­ния; конфликта в мотивационной сфере [18]; наличия фаль­шивого Я, сковывающего подлинные стремления личности и выступающего внутренне хронически действующим фрус-тратором [28]. В качестве психологического механизма уст­ранения рассогласования рассматривается [89] внутренний диалог, который с развитием самосознания начинает играть существенную роль в становлении личности. В рамках внут­реннего диалога происходит соотнесение, образование свя­зи между знанием о себе, о своих чертах, самоотношением и потребностями и мотивами субъекта. Различают [9] внут­ренние диалоги, характерные для нормально функциониру­ющего самосознания, и присущие множественной личности конфликтные диалоги — следствие законсервировавшегося примитивного родительско-детского внутреннего диалога.

В рамках структурного подхода наиболее изучены ве­личины дистанций между измерениями Я-актуальное, Я-иде-альное, Я-отраженное, Я-настоящее, Я-прошлое, Я-буду-Щее и последствия этих дистанций для сознания, самочув­ствия, поведения человека. Менее изучены связи между компонентами (когнитивным и самоотношенческим) и харак­теристиками Я-концепции, с одной стороны, и поведением человека, с другой стороны.

В различных исследованиях согласованность Я-концеп-Ции и реального поведения субъекта изучается в разных

контекстах- Но для психологической практики наиболее ак­туально установление связи между характеристиками Я-кон­цепции и поведением человека. Так, нечеткая Я-концепция может препятствовать адаптивным первичной и вторичной оценкам стрессовых ситуаций и активному совладающему поведению [10). Особенности Я-концепции коррелируют со склонностью к депрессии или к тревоге, а также к совмеще­нию той и другой. Ясность Я-концепции (степень внутренней последовательности, стабильности и уверенности убеждений, знаний человека о Я) прямо связана со стремлением людей обращаться к социальной поддержке, с развертыванием ак­тивных стилей (деятельностного, планирующего, позитивной переинтерпретации событий) совладающего поведения [10]. Дефекты общего самосознания, выявленные [25] у серийных преступников, могут проявляться в тотальном характере их самоутверждения, в частности, в сексуальной агрессии.

Несмотря на неоднозначность связи между Я-концеп-цией и поведением, не всегда явной ее фиксации из-за со­циальной неприемлемости, нравственных сомнений челове­ка или его страха перед последствиями [6], все же созна­тельное последовательное поведение расценивается [46] как результат представлений человека о самом себе, форми­рующихся на основе последовательного обращения с ним окружающими. Даже в случае невроза не проникающая в сознание человека потребность удовлетворяется в совме­стимых с Я-концепцией осознанных формах поведения [31].

Несовместимое с Я-концепцией поведение человека раз­вертывается при стрессе, шоке, серьезной опасности, не­произвольных движениях во сне, сильно обострившейся органической потребности, в гипнотическом трансе, в со­стоянии алкогольного или наркотического опьянения, во­обще при детерминированном неосознанными органически­ми ощущениями поведении и трактуется самим человеком как бесконтрольное и не предполагающее ответственности с его стороны [31, 46].

Несовпадение Я-концепции человека и его внешних про­явлений (внешнего экспрессивного Я) может быть следстви­ем как сознательного, умелого сокрытия человеком своего Я в соответствии с ситуацией общения [19], так и неточнос­ти, неадекватности, трудностей в осознании им своих от­дельных характеристик, обусловленных индивидуальными различиями по степени легкости, адекватности [46] и уров­ню развития самосознания.

В немногочисленных психологических работах специ­ально рассматривается соотношение между когнитивной и самоотношенческой составляющими Я-концепции. В одних работах [37] усматривается влияние самоотношения на ког-йитивный компонент самосознания или [34] реорганизую­щее влияние отношенческого и конативного компонентов одной из разновидностей Я-концепции на ее когнитивную, содержательную структуру. Согласно другим исследова­ниям [12], когнитивный компонент оказывается определя­ющим в соотношении «когнитивный компонент — самоотно­шение». В.В. Столин [39] усматривает связь между самоот­ношением и знанием о себе в феноменальном плане, субъ­ективно как следствие с причиной; а связь между самоот­ношением к себе и поведенческим компонентом — в функ­циональном плане, как выражение в общении и деятельно-<рги субъекта стабильной стратегии в отношении себя само­го. Специфика связи между знанием о себе и самоот-нощением обусловлена уровнем самосознания. Для индивид­ного уровня когнитивный и самоотношенческий компоненты связаны через оценку содержания когнитивного компонен­та (черты) с точки зрения его социальной желательности, а оценочным основанием выступает потребность субъекта в общении (принадлежности и признании). Для личностного самосознания характерен иной способ связи самоотношения и знания о себе — через соотнесение, оценку собственных черт или Я в целом с собственными же целями и мотивами, выражающими потребность в самореализации, через соот­несение наличных мотивов и целей с исходной потребнос­

тью в самореализации [39]. Соотнесения в личностном само­сознании осуществляются в форме внутреннего диалога, а само установление соответствия мотивов и черт, мотивов и потребностей и т.п. не есть одноразовый акт, а длитель­ный процесс, иногда на протяжении жизни.

В общем плане связь самопознания и самоотношения (или когнитивного и самоотношенческого компонентов) ус­танавливается на разных уровнях самосознания через оценку содержания когнитивного компонента. Различие в характе­ре связи на разных уровнях самопознания обнаруживается через содержание оценочных оснований, точнее, через сто­ящие за ними различные по содержанию потребности и мотивы. Если оценка и реализует связь между когнитивным и самоотношенческими компонентами самосознания, то, сле­довательно, когнитивный компонент является определяю­щим в этой связи, так как для оценивания необходимо на­личие его предмета, который и включен в содержание ког­нитивного компонента самосознания.

Факторы динамики самосознания и Я-концепции

Динамический подход к изучению самосознания рассмат­ривает его онтогенетические закономерности: источники, этапы, стадии, уровни, динамику в различных жизненных обстоятельствах и профессионального становления субъек­тов, соотношение устойчивого и изменчивого и факторы изменения самосознания и Я-концепции. Базовыми для ди­намического подхода являются принципы единства созна­ния и деятельности, историзма, развития при ведущем зна­чении последнего.

В конкретных психологических исследованиях разви­тие самосознания изучается как системно осуществляющи­еся необратимые, закономерные, направленные качествен­ные его изменения. Оно рассматривается как результат, продукт, неотъемлемый компонент, момент, сторона станов­ления человека как личности [20, 33, 45], неразрывно свя­

занное с основными событиями жизненного пути личности _{и с} процессами развития у субъекта его феноменального «Я», обладающего важными функциями в деятельности [39].

Благодаря трудам отечественных психологов [20, 33, 38, 39, 45], источник развития самосознания усматривается в общении человека с другими людьми, в деятельности, в ре­альных создаваемых самодвижением деятельности трансфор­мациях субъекта, в становлении реальной самостоятельнос­ти человека, во внутренней работе человека над собой, щ. осмыслении человеком собственного поведения и условий его реализации, в столкновении личностных черт человека с его актуально значимыми мотивами в ситуациях поступка.

Анализ развиваемых в отечественной психологии кон­цепций уровневого строения самосознания [24, 39, 45] и ис­следований, так или иначе затрагивающих проблемы само­сознания [1, 32, 41], приводит к следующим выводам. Субъект низшего уровня самосознания преимущественно и в основ­ном осознает в форме образа или в форме самооценки от­дельные свои качества, привязанные к конкретным ситуа­циям, предметы, характеристики и условия своей деятель­ности. Он частично относится к отдельным характеристикам И фрагментам труда, а не к труду в целом; характеризуясь внешней утилитарной мотивацией, мотивами признания и принадлежности. Он оценивает свои качества с точки зре­ния технологии деятельности или вынужден приспособить свои действия к действиям других людей, эксплуатируя ранее наработанные навыки и шаблоны. Качества субъек­та, отраженные на низших уровнях самосознании, есть, главным образом, субъектно-деятельностные, так как от­вечают технологии деятельности, обеспечивая ту или иную (в том числе и профессиональную) идентичность, воспри­няты в другом человеке и перенесены на себя, составляют содержания Я-действующего и Я-отраженного. Для лиц с неразвитым самосознанием, несформированной Я-концеп-Цией характерны неадекватность внешних ролей внутрен­ним, выполнение несвойственных и чуждых самому чело­

веку профессиональных и социальных ролей, допущение че­ловеком манипуляций в свой адрес со стороны других лю­дей, неспособность оценить себя, отдифференцировать от других людей и выбрать удовлетворяющий человека способ самовыражения, невозможность как гармонического сочета­ния самовыражения и саморегуляции, так и истинной само­реализации.

Субъект высшего уровня самосознания целостно осозна­ет свой профессиональный труд, пределы собственной дея­тельности, свое Я, свои возможности, качества, чувства и побуждения, еще не проявленные, а устремленные в буду­щее и существующие как перспектива. Он осознает цели сво­ей жизнедеятельности и средства их достижения; переоцени­вает свое прошлое, настоящее и будущее. В качестве его ведущей мотивации выступают собственные ценности и мо­тивы, реализующие потребность в самореализации. Субъект рассматривает свои качества как условие потребности само­реализации и оценивает их с точки зрения мотивов, выража­ющих эту потребность, или рассматривает свои нынешние мотивы в соотнесении с исходной (прошлой) потребностью в самореализации. Он активно противоборствует внешним об­стоятельствам, организуя и творчески выполняя собственную деятельность. Качества субъекта, представленные в самосоз­нании на его высших уровнях — личностные. Они индивиду­ально неповторимы и своеобразны, включая всю полноту воз­можностей человека, выходящих за пределы конкретной дея­тельности. Лица с развитым самосознанием, сформированной Я-концепцией, характеризуются наличием постоянного само­контроля и малой импульсивности в поступках, более пол­ным видением своих качеств; выраженностью и развернутос­тью внутреннего диалога, а также усилением его роли в ста­новлении личности; активной рефлексивной критичностью и наличием феномена сопротивления адаптирующим воздействи­ям к жизненным ситуациям.

Динамический подход к изучению самосознания и Я-кон­цепции включает в себя рассмотрение устойчивого и из­

меячивого в них. Устойчивое в личности понимается [45] как типичное для нее, составляющее основу ее внутренне­го мира, выражающееся в индивидуально-характерных спо­собах связи и реализации собственного опыта, в способах познания, реагирования, реализации внутренних потенций, _0С уществления изменений психических особенностей. Бла­годаря устойчивому в личности, в ее самосознании на про­тяжении всей человеческой жизни и обеспечивается само­тождественность человека, относительная устойчивость линии его поведения в разнообразных ситуациях.

В качестве устойчивого в самосознании выделяют са­мооценку, способ самопознания; устойчивое самоотноше­ние [45], относительно устойчивое понятие о себе, Я-кон-цепцию в целом [18, 46]; телесный Я-образ; Я-актуальное, динамическое Я, идеальное Я, представляемое Я как защит­но-адаптивную подструктуру самосознания [28]; устойчивое к психотерапевтическим воздействиям Я-идеальное [31]; а в ка­честве изменчивого ситуативные, локальные, специа­лизированные, оперативные Я-образы [45, 46]; фантасти­ческое Я и идеализированное Я [28]; частные самооценки [18]; менее устойчивое к психотерапевтическим воздействи­ям Я-реальное [31].

Результаты анализа психологической литературы, по­священной самосознанию, позволяют выделить влияющие на его динамику следующие факторы: профессионально-деятельностные, социально-психологические, индивидуаль­но-психологические или личностные, специализированные психологические мероприятия, жизненные события и си­туации.

Профессионально-деятельностные факторы связаны с включением новых признаков развивающейся профессии; с формой, предметом, методом, операциями, экстремаль­ным характером деятельности; с ходом профессионального обучения и профессионализации в целом; со стажем рабо-^т ы; с карьерными кризисами (кризисом 45 лет, норматив­ными кризисами карьеры и утраты профессии и с ненорма­

тивным кризисом самоактуализации); с кризисом профес­сиональной идентичности в связи со вторичной профессио нализацией; с переходом к новым видам деятельности и ка­рьерам; с потерей или сменой работы.

Социально-психологические факторы динамики Я-кон­цепции связаны с любой новой ролью человека и опробова­нием им себя в разных сферах жизнедеятельности; с включе­нием в новые социальные группы и установлением новых си­стем взаимоотношений; с предоставлением новой социальной средой благоприятных возможностей для высвобождения ра­нее сдерживаемых стимулов; с социально-психологическрши оценками окружающих и с образом, который создается в гла­зах окружающих; с мнением родителей; с допустимой крити­кой или поддержкой других людей и профессиональным сооб­ществом; с обесцениванием оценочных оснований в данной со­циальной группе. Все эти факторы влияют на Я-концепцию человека с учетом значимости окружающих и их оценок для субъекта, условий вынесения оценок; восприимчивости са­мого субъекта к мнениям других людей, меры единодушия окружающих в их оценках, предвосхищения субъектом по­следствий принятия этих оценок [6, 18, 39].

К собственно индивидуально-психологическим и лич­ностным отнесем следующие факторы: повзросление, воз­раст и возрастные кризисы; обретение личностью практи­ческого опыта; способность личности изменять свои соб­ственные образы и ее аутопсихологические способности; повышенная чувствительность воспринимающих свою не-реализованность людей к новым возможностям; воспомина­ния, осмысление прошлых переживаний и представлений о себе в прошлой же созидательной деятельности и плани­рование будущего; эмоциональные напряжения и глубокие переживания личности; принятие человеком новой карти­ны мира; выраженность и развернутость внутреннего, ха­рактерного для зрелой личности диалога; словесные само­приказы; осознание неправильной приспособляемости или неконгруентности между представлением о себе и актуаль-

ЯЬ1М опытом; углубленная работа самосознания, самопозна­ния и самокорректировки; изменение отношения личности к себе, к предметам, к другим людям, к ситуациям; изме­нение критериев самооценивания.

КС Кон [18], основываясь на данных зарубежных ис­следователей по возрастной динамике Я-концепции, отме­чает, что, начиная с 25-летнего возраста, она отличается высоким постоянством и мало изменяется вплоть до глубо­кой старости. Э. Берн [5] приводит временные закономернос­ти изменения образов к новой действительности, выделяя сроки в полтора (для приспособления к новой действитель­ности) и шесть (для хорошего освоения нового образа) меся­цев. По данным М. Мольца [26] Образ Я (отражает внешность) изменяется после трех недель (21 день) работы над ним.

Следующую группу факторов составили жизненные со­бытия и ситуации, связанные с жизненными неудачами или достижениями в значимой и избранной самим человеком жиз­ненной сфере, с кризисными событиями жизненного пути. Вообще разрушение или вынужденная смена личностью до­статочно четкой, сложившейся до наступления поворотно-го-события Я-концепции служит признаком отнесения со­бытия к разряду жизненных [14].

Последняя группа факторов динамики Я-концепции свя­зана со специализированными психологическими меропри­ятиями: психотерапией; приемами позитивного мышления; психологическими занятиями с привлечением психосинте­за, НЛП, центрированной на человека терапии и дидактоте-рапии; интегративного группового консультирования, тре-нинговых занятий; активных форм социально-психологичес­кого обучения.

Пределы изменения Я-концепции под влиянием факто­ров различной природы зависят [5, 6, 18] от дифференци­альной избирательности системы ценностей и самооценок; значимости качеств для человека; уровня притязаний, цен­ностных ориентации; ценностной иерархии деятельностей ^и сфер жизни, в которых человек видит главную сферу

самореализации; критериев измерения жизненных успехов и неудач, стабилизации основных психических структур индивидуальной способности человека к изменению своих образов.

Какой из компонентов Я-концепции является более под­вижным? Ответ на этот вопрос неоднозначен. В первом слу­чае приводятся данные [8, 26, 31] о приблизительно одно­временном изменении когнитивного и эмоционально-оценоч­ного компонентов Я-концепции в результате психотерапии, коррекционных и тренинговых занятий. Во втором случае подтверждается [30, 35] большая чувствительность когни­тивного компонента Я-концепции к профессионализации, жизненным событиям, к тренинговым занятиям. В третьем случае обращается внимание [16] на большую чувствитель­ность самоотношенческого компонента Я-концепции, кото­рый в ходе, в частности, профессионального становления личности появляется раньше, чем когнитивный компонент Я-концепции.

Учитывая имеющиеся в литературе данные о централь­ной роли когнитивного компонента Я-концепции, об отно­сительном постоянстве самоотношения личности, обеспе­чиваемом защитой, а также о самоотношении как индика­торе успешности самореализации субъекта как личности, можно полагать большую чувствительность к изменениям когнитивного компонента, по сравнению с самоотношенчес-ким компонентом Я-концепции.

Список литературы

1. Абулъханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М.. Мысль, 1991.

2. Александрова Ю.В. Динамика самоотношения и отношения к Другом} у взрослого человека. Дне...канд. психол. наук. М., 1999.

3. Ананьев Б.Г О проблемах современного человекознания. М.: Наука. 1977.

4. Батурин Н.А. Оценочная функция психики. Дис...д-ра психол. наук. СПб., 1998.

5 Берн Э. Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных. СПб: МФИН, 1992.

6. Берне Р Развитие Я-концепции и воспитание. М.: Прогресс, 1986.

7. Бороздина Л.В. Что такое самооценка? // Психологический журнал. №4. 1992. Т. 13. С. 99-101.

8. Бубнова М.С. Основные подходы к проблеме психокоррекции фор­мирования» Я-концепции». // Ежегодник Российского психологичес­кого общества. Материалы 3 Всероссийского съезда психологов. В 8 томах. Т. 1. СПб: Изд-во СПб. ун-та, 2003. С. 606-608.

9. Визгина А.В. Роль внутреннего диалога в самосознании личности. Дис... канд. психол. наук. М., 1987.

10. Джанерьян С.Т Профессиональная Я-концепция: системный анализ. Ростов н/Д: Изд-во РГУ, 2004.

11. Джемс У Психология. / Под ред. Л.А. Петровской- М.. Педагогика, 1991.

12. Дьяченко Е.В. Особенности самосознания педагога в процессе про­фессионализации. Автореф. ...канд. психол. наук. Пермь: Российский гос. профессионально-педагогический ун-т, 2002.

13. Зимачева ЕМ. Способы вербальной презентации образа «Я» и самоот­ношения субъекта. Дис...канд. психол. наук. М., 1997.

14. Карцева Т.Б. Понятие жизненного события в психологии. // Психо­логия личности в социалистическом обществе. Личность и ее жизнен-ный путь. М.: Наука, 1990. С. 88-101.

_f J.5. Климов Е.А. Образ мира в разнотипных профессиях. М.: МГУ, 1995.

16. Кобцева Ж.В. Эффективность трудоустройства и особенности «Я»-модели индивида. // Психология и практика. Ярославль: Изд-во ЯрГу, 1998. Т. 4. Вып. 1. С. 243-244.

17. Козиев В.Е. Структура и содержание профессионального самосозна­ния учителя. // Психологические проблемы развития профессиональ­ного сознания педагога-практика. М.: АПН РСФСР, 1992. С. 36-45.

18. Кон И.С. В поисках себя. Личность и ее самосознание. М.: Изд-во полит, лит-ры, 1984.

19. Лабунская В.А. Экспрессия человека, общение и межличностное по­знание. Ростов-н/Д: Феникс, 1999.

20. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. В 2 томах. Т. 2. / Под ред. В.В. Давыдова, В.П. Зинченко, А.А. Леонтьева, А.В. Петровского. М.: Педагогика, 1983.

21. Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М.. Смысл, 1999.

22. Маслоу А.Г Психология бытия. М.: Ваклер, 1997.

23. Миронова Т.Л. Структура и развитие профессионального самосозна­ния. Автореф. ...д-ра психол. наук. М., 1999.

24. Мишина Л.М. Психология профессионального развития учителя. Дис...д-ра психол. наук. М., 1995.

25. Михайлова О.Ю. Психологическая диагностика личности серийных сексуальных преступников. / Под ред. А.О. Бухановского. Ростов н/ Д: Изд-во РГУ, 2001.

26. Мольц М. Я-это Я, или Как стать счастливым. СПб.. Лениздат, 1992.

27. Мясищев В.Н. Сознание как единство отражения действительности и отношения к ней человека. // Психология сознания. Хрестоматия. СПб.. Питер, 2001. С. 56-63.

28. Налчаджян А. А. Социально-психологическая адаптация личности. Ереван: АН Армянской ССР, 1988.

29. Пантилеев С.Р Самоотношение как эмоционально-оценочная систе­ма. М.: МГУ, 1991.

30. Пергаменщик Л.А. Социально-психологическая адаптация человека к кризисным событиям жизненного пути. Автореф. дис...д-ра психол. наук. Минск, 1999.

31. Роджерс К. Клиенто-центрированная терапия. М.: Валгус, 1997.

32. Ронгинская Т.Н. Феномен сопротивления адаптирующим воздействи­ям. Дис...д-ра психол. наук. СПб., 1995.

33. Рубинштейн СЛ. Основы общей психологии. В 2 томах. Т. 2. М.: Педа­гогика, 1989.

34. Рябикина З.И. Личность. Личностное развитие. Профессиональный рост. Краснодар: Изд-во КубГУ, 1995.

35. Сапожникова Р.Б. Психологические факторы формирования самоотно­шения личности. Автореф. ...канд. психол. наук. Новосибирск, 1998.

36. Сарджвеладзе Н.И. Личность и ее взаимодействие с социальной сре­дой. Тбилиси: Мецниереба, 1989.

37. Соколова Е.Т Самосознание и самооценка при аномалиях личности. М.: МГУ, 1989.

38. Спиркин А.Г Сознание и самосознание. М.: Политиздат, 1972.

39. Сшолин В.В. Самосознание личности. М.: МГУ, 1983.

40. Фесшингер Л. Теория когнитивного диссонанса. СПб.: Ювента, 1999.

41. Фонарев А.Р. Психология личностного становления профессионала. М.. ИПАН, 1998.

42. Харрис Т.А. Я хороший, ты хороший. М.. Соль, 1993.

43. Хорни К. Невроз и развитие личности. М.: Смысл, 1998.

44. Чамата П.Р Вопросы самосознания личности в советской психоло­гии. // Психологическая наука в СССР. М.. АПН РСФСР, 1960. В 2 томах. Т.2. С. 91-109.

45. Чеснокова И.И. Проблема самосознания в психологии. М.. Наука, 1977

46. Шибутани Т Социальная психология. Ростов-н/Д: Феникс, 1998.

47. Яницкий М.С Ценностные ориентации личности как динамическая система. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2000.

3.2. Самовыражение личности в общении

Функции и индивидуальные особенности самовыражения личности в общении

Двадцать первый век начался как век коммуникации. Расширение сети Интернета, развитие мобильной телефон­ной связи привел к коммуникативному буму. Никогда еще человечество не общалось так интенсивно и так экстенсив­но, оно напоминает потревоженный улей, который гудит миллиардами голосов.

Фактически каждый человек представляет собой транс­лятор информации, небольшую станцию, которая посыла­ет много разнообразной информации. Эти новации ставят перед психологией новые проблемы, связанные с общени­ем. Психология должна помочь каждому человеку не поте­ряться в этом шуме и адекватно вписаться в процесс меж­личностной коммуникации.

Проблема самовыражения личности в общении стано­вится темой все большего числа исследований в отечествен­ной психологии. Этому, на наш взгляд, способствуют два фактора. Во-первых, приверженность отечественных пси­хологов гуманистической психологии, главной идеей кото­рой является представление о человеке как субъекте соб­ственного развития и воплощения себя в разных формах жизнедеятельности. Во-вторых, смена парадигмы в соци­альной психологии с изучения Человека Воспринимающего на изучение Человека Транслирующего, что обусловлено, в свою очередь, возрастанием личной инициативы и актив­ности современного человека.

Под самовыражением личности в общении нами пони­мается широкий круг вербальных и невербальных поведен­ческих актов, которые человек использует для передачи информации о себе другим лицам и создания определенно­го образа себя.

В зарубежной психологии проблема самовыражения личности в общении изучается через два феномена: само­раскрытия, под которым понимается сообщение информа­ции о себе другим людям, и самопрезентации, состоящей в целенаправленном создании определенного впечатления о себе в глазах окружающих. Большинство работ по данной проблематике посвящено общим закономерностям проте­кания этих процессов, а также факторам, их детермини­рующим.

Человек является сложным объектом восприятия, по­скольку он является носителем большого числа свойств, которые можно воспринимать в основном по визуальному и аудиальному каналам. Можно выделить несколько уров­ней самовыражения личности по критерию осознанности, целенаправленности и соответствия экспрессивного пове­дения личности и ее внутреннего содержания.

1. Непроизвольное невербальное самовыражение.

2. Произвольное самовыражение с помощью невербаль­ных средств.

3. Произвольное речевое и/или невербальное самовы­ражение, соответствующее внутреннему состоянию личности.

4. Произвольное речевое и/или невербальное самовы­ражение, направленное на формирование искаженно­го представления о своей личности.

По мере перехода от первого уровня к четвертому уси­ливается осознанность, целенаправленность, а также сте­пень искусственности, совершаемых личностью действий. В конкретном коммуникативном акте могут быть совмеще­ны эти уровни самовыражения. Например, речевое поведе­ние может протекать на четвертом уровне, т.е. нести иска­женную информацию о человеке, а невербальное поведе­ние в это же время может разворачиваться на третьем уровне, т.е. выдавать истинные чувства.

Нами предлагается выделять следующие функции са­мовыражения.

Экзистенциальная функция состоит в том, что, посы­лая информацию о своей личности, человек утверждает факт своего существования и претендует на то, чтобы ок­ружающие включали его в социальное взаимодействие.

Адаптивная функция проявляется в том, что самовы­ражение, в первую очередь, направлено на включение кон­кретного человека в сложную социальную систему, посколь­ку человек действует как исполнитель большого числа со­циальных ролей, которые ему предоставляет общество.

Коммуникативная функция является генетически ис­ходной, поскольку вся информация, посылаемая личнос­тью, адресована другим людям, без аудитории она лишена всякого смысла.

Идентификационная функция состоит в том, что са­мовыражение личности направлено на отражение ее при­надлежности к определенным социальным группам или к психологическим типам. Это позволяет аудитории сразу опознавать личность как представителя некоторой социаль­ной общности.

Функция регуляции межличностных отношений осно­вана на том, что количество посылаемой информации, ее содержание, периодичность, взаимность, приводит к опре­деленному характеру межличностных отношений. Люди вы­страивают свои отношения, пользуясь самовыражением для достижения определенной дистанции, позиции и знака от­ношений.

Преобразовательная функция состоит в том, что са­мовыражение одной личности вызывает определенные из­менения в тех людях, которые стали адресатами получен­ной информации. В них могут произойти изменения с раз­ным знаком (социально желательные или негативные), разные по величине (чужой пример может даже стать тол­чком к смене стиля жизни), самовыражение может затро­нуть разное число людей (поклонников или противников такого стиля презентации себя). Все это будет зависеть от

масштаба личности и степени новизны ее вклада в разра­ботку традиции самовыражения.

Функция саморегуляции обусловлена тем, что само­выражение служит средством согласования Я-концепции личности и ее поведения. Самовыражение способствует так­же сбросу эмоционального напряжения и разрядки.

Функция самовоплощения связана с тем, что, выражая себя в общении с другими людьми, человек создает в их сознании образ себя, который существует независимо от его земного существования. Пользуясь опосредованными формами самовыражения (письменные тексты, портреты, фотографии, аудио и видео материалы) человек увекове­чивает себя, как представителя определенной эпохи и гео­графической среды.

Люди существенно различаются по тем средствам, ко­торые они используют для самовыражения в общении, и по тем задачам, которые они перед собой ставят в этой связи. Анализ литературы позволяет выделить семь основ­ных характеристик, которые важны для описания индиви­дуальной стратегии самовыражения личности в общении.

1. Степень осознанности и целенаправленности посыла­емой информации о себе. Люди очень существенно разли­чаются по способности к управлению процессом формиро­вания впечатления о себе у окружающих. В западной пси­хологии процесс контроля над собственным производимые впечатлением получил название самомониторинга. М. Снай-дер выявил, что люди, склонные к самомониторингу, боль­ше следуют социальным нормам, лучше контролируют свое самовыражение, больше подражают окружающим, более демонстративны и конформны [4].

2. Естественность или искусственность создаваемого об­раза. Это один из ключевых моментов в проблеме самовы­ражения личности в общении. Часто он решается упрощен­но путем отнесения естественности и искренности к фено­мену самораскрытия, а искусственности и искажений образа к феномену самопрезентации. На самом деле, самораскры­

тие имеет очень много видов, и далеко не во всех из них человек остается полностью искренним. Кроме того, само­раскрытие никогда не бывает абсолютно полным и факто-логичным. Всякий рассказ о себе содержит «литературную» составляющую, в которую входит интерпретация случивше­гося, жанровые моменты, ориентация на ожидания ауди­тории и многое другое, что уводит рассказчика от истинно­го события. Самопрезентация также имеет очень много форм, начиная от презентации черт, действительно при­сущих субъекту, до предъявления абсолютно неверной ин­формации о себе. Каждый человек пользуется всей палит­рой возможностей самораскрытия и самопредъявления в зависимости от требований ситуации и собственных моти­вов, однако, соотношение правдивой и искаженной инфор­мации, а также границы допустимой лжи у каждой лично­сти свои.

3. Активность самовыражения личности в общении. При­менительно к самораскрытию она может быть определена через такие характеристики как его объем, длительность л частота. В самопредъявлении активность проявляется в стремлении личности быть в центре внимания окружаю­щих, в демонстративности поведения, в использовании стра­тегий инграциации и самопродвижения. Как правило, ак­тивность самовыражения более характерна для лиц, стре­мящихся к лидерству, общественному признанию, развитию своей профессиональной карьеры.

4. Широта самовыражения личности. Она может быть определена по количеству сфер общения, на которые рас­пространяется трансляция личностью своих характеристик. Прежде всего, это семейно-родственная, деловая и дру­жеская сферы общения. Через сферы контактного общения человек выходит на более широкие социальные общности, в которых он также может себя презентировать. К ним от­носятся профессиональные, национальные, религиозные, партийные, клубные и прочие социальные группы. Следу­ющий уровень презентации связан с государственным уров­

нем, а еще более высокий уровень — с международным влиянием. Широта самовыражения связана с масштабом личности, с ее возможностью оказывать влияние на собы­тия разного социального уровня.

5. Вариативность презентируемых образов. Эта харак­теристика проявляется в способности менять образы в раз­ных ситуациях межличностного взаимодействия. Необхо­димость выглядеть и действовать по-разному связана, во-первых, с большим количеством ролей, которые исполняет человек, во-вторых, с изменчивостью ситуаций, в которых протекает его общение. В соответствии с этими двумя фак­торами можно условно выделить кросс-партнерскую вари­ативность самопрезентации, которая означает, что чело­век меняет стратегию своего поведения в зависимости от партнера, с которым он общается, и кросс-ситуативную ва­риативность, которая связана с изменением поведения в зависимости от требований ситуации. Психологи по-разно­му оценивают склонность личности к вариативности своего поведения. М. Снайдер расценивает ее как свидетельство стремления управлять впечатлением, производимым на ок­ружающих, другие рассматривают ее как проявление со­циальной компетентности [4]. Существуют большие разли­чия между людьми в способности менять свой имидж и ма­неру поведения.

6. Нормативность или окультуренность самовыражения личности. Выше уже говорилось о том, что человек в сво­ем самовыражении должен находиться в определенной ро­левой позиции. Каждая социальная роль содержит предпи­сания относительно ее исполнения, которые существуют в виде традиции в культуре, к которой сам человек себя от­носит. В прошлом эти предписания были очень жесткими, и человек, отходивший от традиционного поведения в рам­ках социальной роли, жестоко наказывался, вплоть до из­гнания из общества. Современный мир предоставляет чело­веку широкие возможности для выбора как самих ролей, так и вариантов их исполнения с опорой на разные куль­

_т урные традиции. Большое влияние на выбор способа пре­зентации себя в общении с окружающими людьми оказыва­ют механизмы идентификации личности, поскольку чело­век стремится к тому, чтобы его воспринимали не только как частное лицо, но и как представителя определенной социальной общности.

7. Креативность самовыражения личности. Каждый че­ловек имеет возможность взять готовый образ для исполне­ния социальной роли или привнести в ее исполнение новые аспекты, основанные на личном опыте. Креативные люди создают новые возможности выражения себя через одеж­ду, речь, используемые стратегии самопрезентации, кото­рые затем становятся достоянием масс.

Выделенные индивидуальные особенности самовыраже­ния личности имеют устойчивый характер и могут служить основанием для прогноза поведения личности в конкретном акте общения.

Самораскрытие в межличностном общении: виды, характеристики и функции

Исследование самораскрытия началось в рамках гума­нистической психологии в 50-х годах XX в. Это было не­случайно, поскольку именно это направление стало рас­сматривать человека как субъекта собственной жизни. Это проявилось и в терминах, введенных представителями гу­манистической психологии самоактуализация, самовыра­жение, самораскрытие и саморазвитие. В работах А. Маслоу самосозидание впервые рассматривалось как неотъемлемое свойство человеческой природы.

С Джурард определил самораскрытие как «процесс сообщения информации о себе другим людям; сознатель­ное и добровольное открытие другому своего Я» [1]. Содер­жанием самораскрытия могут служить мысли, чувства че­ловека, факты его биографии, текущие жизненные про­блемы, его отношения с окружающими людьми, впечатления

от произведений искусства, жизненные принципы и многое другое.

Потребность в самораскрытии присуща каждому чело­веку, и она должна быть обязательно удовлетворена, по­скольку ее подавление может стать причиной возникнове­ния не только психологических проблем, но и различных психических и соматических заболеваний. У каждого чело­века существует потребность открыть себя хотя бы одному значимому другому. Самораскрытие играет центральную роль в развитии и существовании межличностных взаимоотноше­ний. Оно является показателем глубины и степени позитив­ности отношений (симпатии, любви, дружбы). По мере про-грессирования отношений к более интимным люди рассказы­вают о себе более полно и глубоко. По сути, самораскрытие означает посвящение другого человека в свой внутренний мир, отодвигание занавеса, отделяющего «Я» от «Другого». Это самый прямой способ трансляции другим своей индиви­дуальности. Самораскрытие представляет собой сложный и многоплановый процесс выражения личности в общении, чув­ствительный ко многим факторам индивидуально-личност­ным, социально-демографическим и ситуативным. Он может протекать в непосредственной или опосредованной форме, с различной степенью осознания, с использованием вербаль­ного и невербального каналов передачи информации, быть ориентированным на разное число реципиентов. Рассмотрим основные виды самораскрытия.

По критерию источника инициативы самораскрытие мо­жет быть добровольным или принудительным. Степень доб­ровольности бывает разной: от горячего желания самого человека рассказать другому лицу о своих чувствах или мыслях до «вытягивания» этой информации партнером. Рас­сказ о себе в условиях допроса может быть примером при­нудительного самораскрытия.

По виду контакта субъекта общения и реципиента, мож­но выделить непосредственное и опосредованное самораск­рытие. Непосредственное самораскрытие наблюдается в си­

туации физического контакта субъекта самораскрытия с ре­ципиентом, в процессе которого они могут видеть и слы­шать друг друга. Опосредованное самораскрытие может осу­ществляться с помощью телефона, письменного текста, элек­тронного текста в Интернете. Непосредственное саморас­крытие дает возможность субъекту получать аудио-визу­альную обратную связь от реципиента и в соответствии с этим контролировать процесс самораскрытия (расширять или сворачивать, углублять и т.п.). В то же время присутствие человека сковывает говорящего, особенно при сообщении не­гативной информации. Не случайно 3. Фрейд придумал во время психоаналитического сеанса садиться за головой кли­ента, лежащего на кушетке, чтобы между ними не было контакта глаз. В повседневной жизни люди предпочитают со­общать о негативных действиях (например, о разрыве от­ношений) по телефону или в письменном виде. Письменная форма дистанциирует партнеров и лишает их большого ко­личества информации, передающегося по невербальному ка­налу (интонации голоса, выражения лица и пр.). Кроме того, она связана с большой отсрочкой во времени обменом ин­формации, хотя в Интернете это преодолено: в форуме мож­но общаться в режиме реального времени.

Особой формой опосредованного самораскрытия явля­ются дневниковые записи. Они, как правило, ведутся чело­веком для самого себя с целью фиксации в памяти событий своей жизни и упорядочивания жизненных впечатлений. Они различаются по степени интимности затрагиваемых в них тем и подробности описаний. Авторы дневников по-разному относятся к возможности их прочтения другими людьми. В Интернете существуют блоги — это личные дневники, которые открыты для всеобщего обозрения. Читатели мо­гут комментировать записи, обсуждать личность их автора. Газетные или интернетные объявления о желании всту­пить в любовные или дружеские отношения также могут Рассматриваться как примеры самораскрытия, хотя здесь Преобладает самопредъявление личности.

Большое влияние на самораскрытие оказывает коли­чество людей, на которых оно рассчитано. В западной пси­хологии лицо или группа лиц, которым адресована инфор­мация, называется мишенью самораскрытия. Чаще всего мишенью является один человек, причем его характерис­тики (социально-демографические и личностные особенно­сти, характер отношений с говорящим) в большой степени определяют содержание и формальные характеристики са­мораскрытия. Иногда мишенью самораскрытия становится малая группа (например, члены семьи, коллеги по работе, попутчики в купе поезда). В этом случае, как правило, сни­жается степень интимности сообщаемой информации, ее детальность. Особой формой является самораскрытие в груп­пах психологического тренинга или в психотерапевтичес­ких группах. В них предварительно создается атмосфера взаимного доверия и раскованности, что позволяет ее уча­стникам безбоязненно сообщать о себе информацию, кото­рая может компрометировать их в глазах присутствующих.

Мишенью самораскрытия могут выступать большие группы людей, вплоть до всего человечества. Это можно назвать публичным самораскрытием. Его примерами могут служить интервью знаменитых людей в средствах массовой информации, автобиографии, изданные в виде книг. Цели такого самораскрытия отличаются от предыдущих форм. Публичное самораскрытие всегда имеет целью привлечь внимание к своей персоне создать определенное впечатле­ние о себе. Оно включает большой элемент самопредъяв­ления, поскольку не всегда бывает искренним.

По критерию дистантности и формализованности об­щения самораскрытие бывает личностным и ролевым. Ро­левое самораскрытие разворачивается в рамках той роли, в которой человек находится в данный момент времени. На­пример, находясь в роли пациента на приеме у врача, че­ловек рассказывает о себе главным образом то, что связа­но с его болезнью. При этом человек может касаться ин­тимных подробностей и не ощущать стеснения, поскольку

общение протекает на ролевом уровне. Личностное само­раскрытие предполагает наличие отношений симпатии, дружбы, любви, которые и являются основой для саморас­крытия. Характер этих отношений регулирует направлен­ность и содержание самораскрытия.

По степени подготовленности субъектом процесса са­мораскрытия можно выделить непреднамеренное и подго­товленное. Когда человек в процессе общения спонтанно рас­крывает информацию о своей личности, это пример не­преднамеренного самораскрытия. Иногда это бывает в ответ на чужую откровенность, или из желания развлечь собе­седника. Когда человек заранее планирует сообщение ка­кой-то информации о себе другому лицу или группе лиц, то мы имеем дело с подготовленным самораскрытием. На­пример, молодой человек может тщательно продумать фор­мулировку признания в любви своей девушке. Более того, он может позаботиться об обстановке, в которой это будет сделано.

Еще один важный показатель самораскрытия — это степень искренности субъекта самораскрытия, которая про­является в достоверности информации, сообщаемой о себе. Всякая сообщаемая человеком информация о себе не яв­ляется полной и абсолютно достоверной. Когда человек вно­сит умышленные изменения в это сообщение, тогда мы имеем дело с псевдосамораскрытием.

Помимо вышеназванных особенностей, самораскрытие обладает целым рядом характеристик, которые могут быть определены с помощью психологических методов.

Под глубиной самораскрытия понимается детальность, полнота и искренность освещения какой-либо определен­ной темы. В противоположность этому поверхностное само­раскрытие предполагает неполное и частичное освещение каких-то аспектов своей личности. Некоторые авторы свя­зывают с глубиной интимность раскрываемой информации. На наш взгляд, это неправильно, так как интимность свя­зана с тематикой самораскрытия.

Исследования зарубежных и отечественных психолого показали, что существуют открытые и закрытые темы. От­крытые темы характеризуются высоким самораскрытием содержат, как правило, нейтральную информацию об ин­тересах и вкусах, отношениях и мнениях человека. К за­крытым темам относят информацию о сексуальной сфере о теле человека, его личностных качествах и финансах. Самораскрытие по этим темам является интимным, так как оно касается того, что человек больше всего скрывает В США тема источников и объема доходов является более закрытой, чем тема здоровья.

Широта самораскрытия определяется количеством ин­формации и разнообразием тем, по которым раскрывается человек. Рассказывая другому о себе, субъект может за­тронуть только одну тему или же несколько тем. Глубина и широта самораскрытия составляют общий его объем (или интенсивность). Люди очень различаются по степени само­раскрытия, что отражает введенное С. Джурардом поня­тие «норма открытости» [1].

Избирательность самораскрытия отражает способность личности варьировать содержание и объем самораскрытия в общении с разными людьми. Психологами были обнару­жены большие различия в характеристиках самораскры­тия одного и того же человека в общении с разными парт­нерами. Одни люди при описании какого-нибудь события сво­ей жизни повторяют один и тот же рассказ, другие люди его видоизменяют в зависимости от партнера.

Дифференцированность самораскрытия можно опреде­лить, как способность личности изменять объем и глубину самораскрытия в зависимости от темы. Индивидуальные раз­личия состоят в том, насколько человек может изменять объем и глубину самораскрытия в зависимости от темы. Со­четание избирательности и дифференцированности позво­ляет судить о гибкости самораскрытия, которая отражает способность перестраивать сообщение о себе в зависимости от собственных целей, характеристик ситуации и партнера

Эмоциональность самораскрытия характеризуется общей эмоциональной насыщенностью сообщения, а также соотно­шением позитивной и негативной информации, сообщаемой о себе. Для передачи своих чувств в момент самораскрытия человек использует вербальные средства (употребление ме­тафор, эпитетов и т.п.), паралингвистические (скорость речи, громкость и т.п.) и экстралингвистические (паузы, смех, плач) средства. Самораскрытие может быть хвастливое, развле­кающее, жалобное, поучающее.

Продолжительность самораскрытия измеряется по вре­мени, затраченному на него человеком в процессе экспери­мента или естественного поведения. К временным характе­ристикам самораскрытия относят также пропорцию между слушанием и повествованием, а также между повествова­нием о себе и на отвлеченные темы.

Итак, основными характеристиками самораскрытая яв­ляются: глубина, полнота и широта (которые вместе состав­ляют объем самораскрытия), продолжительность, соотноше­ние позитивной и негативной информации о себе (аффек­тивные характеристики), гибкость (которая складывается из дифференцированности и избирательности). Если составить таблицу видов самораскрытия на основе рассмотренных выше критериев, то она будет иметь следующий вид.

Самораскрытие пронизывает ткань межличностного об­щения людей, выполняя целый ряд важных психологичес­ких функций.

1. Оно способствует психическому здоровью личности ком­муникатора.

2. Самораскрытие развивает личность, потому что оно содействует самопознанию и самоопределению.

3. Оно является средством саморегуляции личности бла­годаря механизму эмоциональной разрядки, уяснению проблемной ситуации через ее вербальный анализ, получению эмоциональной поддержки от собеседника. Последнее существенно снижает психическое напря­жение человека и является главной целью исповедаль­ных форм самораскрытия.

Самораскрытие важно и для реципиента. Оно помогает ему лучше узнать субъекта самораскрытия, а также даёт ему ощущение того, что в нём нуждаются, что ему дове­ряют. В целом, самораскрытие способствует развитию и под­держанию межличностных отношений.

Влияние личности реципиента и отношений с ним на процесс самораскрытия

В отечественной психологии влияние фактора времени знакомства на процесс самораскрытия рассматривается в работе А.К. Болотовой [2]. Она опирается на представления С. Альтмана и Д. Тейлора, которые анализируют взаимное самораскрытие в процессе развития отношений с позиции теории социального обмена. С их точки зрения, саморас­крытие должно быть взаимным и постепенным. Если кто-то из партнеров начинает форсировать события и давать слишком много интимной информации о себе, то внезап­ность и несвоевременность такого самораскрытия может даже привести к разрыву отношений. Данные авторы счи­тают, что если люди ориентированы на долгосрочные отно­шения, то они самораскрываются медленно и пошагово, если же отношения заведомо непродолжительны, то само­

раскрытие может быть сразу глубоким и легким (как, на­пример, с попутчиком в купе поезда).

Взаимная открытость является необходимым условием развития отношений на начальных этапах. Когда отношения укрепились, ответная откровенность не обязательно дол­жна следовать немедленно за самораскрытием партнера. Но есуш оно не наступает на длительном отрезке времени, то отношения ухудшаются.

В исследовании К. Левина и М. Кнаппа было показано, что если люди длительное время не ощущают взаимности в самораскрытии со стороны друг друга по мере углубле­ния эмоциональных отношений, то их отношения никогда не достигнут стадии интеграции [2]. Люди, находящиеся в длительных интимных отношениях (например, супруги), бо­лее избирательны в темах ответного самораскрытия в ад­рес своего партнера, чем по отношению к малознакомым людям. Видимо, это связано с большими последствиями для близких людей взаимного самораскрытия.

Л.Б. Филонов [9] проанализировал стадии развития меж­личностных отношений, выделил функциональное назначе­ние каждой стадии и изменение личностных состояний парт­неров по общению.

1-я стадия. Накопление согласия. У партнеров склады­вается представление о желательности и возможности вы­страивания отношений. Обе стороны стремятся к согласию в оценках.

2-я стадия. Поиск общих интересов. Партнеры ищут поле общих интересов. Темы общения нейтральны: хобби, спорт, политика.

3-я стадия. Принятие личностных качеств партнера и принципов общения, которые он предлагает. Самораск­рытие на уровне личностных особенностей, привычек, прин­ципов.

4-я стадия. Выяснение качеству опасных для общения. Более глубокое зондирование партнера. Вызов на откро­венность в сфере недостатков. Попытки самораскрытия

в области негативных собственных качеств, иногда в завуа­лированной форме.

5-я стадия. Адаптация партнеров друг к другу. Приня­тие личностных особенностей друг друга. Углубление взаим­ной откровенности на основе большего взаимного доверия.

6-я стадия. Достижение совместимости в паре. Рас­пределение ролей, формирование системы отношений. Фор­мирование чувства «мы». Выявление образа мыслей и об­раза жизни партнера. Самораскрытие на уровне смыслов жизненных планов.

Как видно из краткой характеристики стадий развития отношений, самораскрытие выступает, с одной стороны, средством развития отношений, а с другой стороны, их ре­зультатом. Оно движется от нейтрального и поверхностно­го к интимному и углубленному.

Существует много доказательств того, что от поведе­ния реципиента в очень большой степени зависит процесс самораскрытия и удовлетворенность результатом саморас­крытия.

В современной психолингвистике признается активная роль слушателя. Адресат (мишень самораскрытия) является полноправным участником коммуникативного акта на всем его протяжении. Если же иметь в виду диалоговую модель общения, которая наиболее характерна для ситуации само­раскрытия между близкими людьми, то в ней происходит постоянная смена позиций коммуникатора и реципиента.

Одной из важных проблем психологии личности и соци­альной психологии является изучение особенностей лично­сти реципиента, способствующих более полному и легкому самораскрытию коммуникатора. Есть целый ряд профессий (журналисты, врачи, юристы, психологи), для которых спо­собность вызывать других людей на откровенность являет­ся профессионально важным качеством. Эффективность любого вида психотерапии строится на доверии клиента психотерапевту и готовности давать о себе интимную ин­формацию.

Зарубежные исследователи называют людей, умеющих вызывать собеседника на откровенность, «орепег», что дос-цовно переводится с английского языка как «открыватель». Д. Миллер, Дж .Берг и Р Арчер в 1983 г. разработали оп­росник, состоящий из 10 пунктов, направленный на диагно­стику этой способности [8]. В нем испытуемому предлагают оценить, насколько он склонен выслушивать чужие призна­ния и может ли он усилить чужую откровенность. Большин­ство зарубежных исследований, связанных с проблемой вы­зывания на откровенность, основывается на применении этой методики.

С.Р Колвин и Д. Лонгуэйл исследовали личностные и поведенческие особенности людей, способных вызывать са­мораскрытие партнера по общению [8]. Ими было выявле­но, что женщины оценивают свою способность вызывать чужое самораскрытие выше, чем мужчины. Дополнитель­ный опрос испытуемых позволил обнаружить, что при за­полнении этой методики они придерживаются разных стра­тегий. Женщины, отвечая на вопросы, представляли себе, как правило, свой прошлый опыт общения с незнакомыми людьми, а мужчины — свой прошлый опыт общения с дру­зьями и родственниками. Кроме того, оказалось, что и мо­тивация вызывания на откровенность партнера у них раз­личалась: женщины это делали для того, чтобы иницииро­вать новое знакомство, а мужчины — для того, чтобы определить возможности партнера в оказании помощи им Самим. Это подтверждает данные о большем эгоцентризме И прагматической ориентации в общении мужчин по срав­нению с женщинами.

В исследовании Д. Шаффер и Л. Пегалис изучалось, Как влияет на успешность интервьюера способность опра­шиваемого вызывать партнера на откровенность [12]. С этой Целью было образовано 72 пары из незнакомых между со­бой девушек-студенток с крайними значениями по способ­ности вызывать партнера на откровенность. Обнаружилось, ^то интервьюеры с высокой способностью были более уме-

& Психология лич

лыми только в том случае, когда брали интервью у деву­шек с низкими способностями. Наоборот, девушки с низки­ми значениями по опроснику Миллера лучше проявляли себя, когда интервьюировали высоко способных девушек. Авторы считают, что в последнем случае опрашиваемые с высокими социальными умениями оказывали положитель­ное влияние на неумелых интервьюеров. Они снимали у них напряжение, что приводило к лучшей ситуации общения, что в конечном итоге способствовало большему самораск­рытию опрашиваемых.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что само­раскрытие зависит от многих факторов, связанных с лич­ностями субъектов коммуникации и отношениями, в кото­рых они находятся в данный момент.

Стратегии и тактики самопредъявления

В зарубежной психологии одной из центральных про­блем изучения самопредъявления является вопрос о стра­тегиях и тактиках самопредъявления. Интерес к этой про­блеме обусловлен его большой практической значимостью, поскольку каждый человек, с одной стороны, хочет умело владеть этими стратегиями, а с другой стороны, стремится видеть и опознавать их в поведении своих партнеров по общению. К настоящему времени накоплен большой эмпи­рический материал, свидетельствующий о влиянии многих социально-психологических и личностных характеристик субъекта самопредъявления и его партнера, а также об­стоятельств их взаимодействия на реализацию разных стра­тегий и тактик презентации своего образа [1, 5, 7].

Стратегия самопредъявления является совокупностью поведенческих актов личности, разделённых во времени и пространстве, направленных на создание определённого об­раза в глазах окружающих. Тактика самопредъявления —-это определённый приём, с помощью которого реализует­ся выбранная стратегия. Стратегия самопрезентации может включать в себя множество отдельных тактик. Тактика са­

мопрезентации является кратковременным явлением и на­правлена на создание желаемого впечатления в конкрет­ной жизненной ситуации.

Э. Джонс и Т. Питтман в 1982 г. создали одну из первых классификаций стратегий самопредъявления, основанную на целях и тактиках, которые используют люди в общении с окружающими [9]. По их мнению, самопрезентация позво­ляет человеку использовать различные источники власти, расширяя и поддерживая влияние в межличностных отно­шениях.

1. Стремление понравиться — инграциация. Эта стра­тегия рассчитана на власть обаяния. Основная тактика состоит в том, чтобы угождать другим людям, льстить и соглашаться, предъявлять социально-одобряемые качества. Цель — казаться привлекательным.

2. Самопродвижение. Демонстрация компетентности, ко­торая предоставляет власть эксперта. Основная так­тика состоит в доказательстве своего превосходства и хвастовстве. Цель — казаться компетентным.

3. Примерность. Стремление служить примером для других людей, что дает власть наставника. Основная тактика состоит в демонстрации духовного превосход­ства, сочетается с хвастовством и стремлением обсуж­дать и осуждать других людей. Цель — казаться мо­рально безупречным.

4. Запугивание. Демонстрация силы, которая заставляет окружающих подчиняться и дает власть страха. Ос­новная тактика состоит в угрозе. Цель — казаться опас­ным.

5. Демонстрация слабости или мольба. Обязывает окру­жающих оказывать помощь, что дает власть состра­дания. Основная тактика — просить о помощи, умо­лять. Цель — казаться слабым.

По зарубежным данным наиболее распространенными являются первые три стратегии самопредъявления, по­скольку они соответствуют социально-одобряемому пове­дению.

Р Баумайстер выделяет две стратегии самопрезента­ции, различающихся по способам, которыми они достига­ются, и по наградам, которых они достигают: «ублажаю­щая стратегия» — направлена на то, чтобы выставить себя в выгодном свете, управляется внешними критериями (под­стройка под аудиторию) и достигает внешней награды одобрения; «самоконструирующая» — критерии и награды внутри самого человека, человек поддерживает и укреп­ляет свое «идеальное Я», которое и производит впечатле­ние на окружающих [10].

Д. Тедески и Линдсколд выделяют утверждающий и обо­ронительный виды стратегий:

• утверждающая стратегия предполагает поведение, на­правленное на создание позитивной идентичности в глазах окружающих;

• оборонительная стратегия направлена на восстановле­ние позитивной идентичности и устранение негатив­ного образа [11].

Первая стратегия состоит из активных, но не агрес­сивных усилий создать позитивное впечатление. Оборони­тельные стратегии включают в себя оправдание, запугива­ние, мольбу и другие формы социально неодобряемого по­ведения.

Наиболее детальная классификация стратегий само­предъявления осуществлена А. Шутц, которая на основе обобщения большого количества литературы, посвящен­ной данной проблеме, выделила собственные критерии для категоризации тактик и стратегий самопрезентации [11].

В качестве таких критериев она предложила рассмат­ривать установку на создание позитивного образа или из­бегание плохого образа, степень активности субъекта в со­здании образа и степень проявления агрессивности субъек­та в процессе самопрезентации. На основе сочетания этих критериев она выделяет четыре группы стратегий само­предъявления.

1. Позитивное самопредъявление. Девиз: «Я — хоро-
ший». Этот вид самопредъявления содержит активные, но
не агрессивные действия по созданию позитивного впечат-
ления о себе. К этой группе относятся такие стратегии,
как стремление нравиться, самопродвижение, служение
примером. Основные тактики следующие:

• Греться в лучах чужой славы. Она была впервые опи­сана Р. Чалдини, который занимался изучением пси­хологии влияния. Эта тактика основана на ассоцииро­вании себя с известными и уважаемыми людьми.

• Ассоциирование себя с важными и позитивными собы­тиями (например, человек характеризует себя как уча­стника сражения или стройки).

• Усиление значимости и важности тех событий, в кото­рых человек участвовал, и тех людей, с которыми ему довелось общаться.

• Демонстрация влиятельности. Человек внушает окру­жающим возможность больших позитивных послед­ствий от своих действий. Эта тактика особенно харак­терна для политиков.

• Демонстрация идентификации с аудиторией. Человек демонстрирует близость своих взглядов, установок тем людям, на которых направлено самопредъявление.

2. Наступательное самопредъявление. Основано на стрем-
лении выглядеть хорошо, очерняя других людей. Это аг-
рессивный способ создания желаемого образа, все такти-
ки которого направлены на критику конкурента. Здесь при-
меняются следующие тактики:

• Подрыв оппозиции. Сообщается негативная информа­ция о конкуренте для того, чтобы на его фоне лучше выглядеть.

• Критическая установка в оценке любых явлений дей­ствительности. Она создает иллюзию компетентности говорящего в отношении обсуждаемой темы.

• Критика в адрес тех, кто критикует его. Это создает иллюзию предвзятости со стороны критикующих. На­

пример, политики часто обвиняют журналистов в том, что их подкупили.

• Изменение темы дискуссии в выигрышную для себя сторону.

3. Предохранительное самопредъявление. Ставит перед
собой цель не выглядеть плохо. Человек избегает возмож-
ности дать о себе негативное впечатление путем ухода от
взаимодействия с другими людьми.

Тактики, применяемые в этом случае следующие:

• Избегание публичного внимания.

• Минимальное самораскрытие.

• Осмотрительное самоописание. Человек не рассказы­вает не только о своих недостатках, но и о своих до­стоинствах, чтобы не оказаться в ситуации, когда он не сможет подтвердить свое мастерство.

• Минимизация социального взаимодействия.

4. Оборонительное самопредъявление. Субъект ведет себя
активно в создании образа, но имеет установку на избега-
ние негативного образа. Эта стратегия, как правило, раз-
ворачивается тогда, когда человека обвиняют в причастно-
сти к какому-то нежелательному событию. Чем более ве-
лика роль человека в этом событии, и чем оно тяжелее,
тем труднее человеку изменить свой негативный образ в
сторону позитивного.

Для этой стратегии характерны следующие тактики самооправдания:

• Отрицание события. Человек отрицает сам факт нега­тивного события, в связи с которым его обвиняют.

• Изменение интерпретации события с целью снижения негативности его оценки. Человек признает сам факт события, но подает его в более позитивном ключе.

• Диссоциация. Человек занижает степень своего нега­тивного участия в этом событии, стремится отмеже­ваться от него.

• Оправдание. Человек может настаивать на законности своих поступков или приводить аргументы в свою пользу.

• Извинения. Человек утверждает, что не мог посту­пить иначе, так как не мог контролировать ход собы­тий.

• Признание вины и раскаивание, обещание впредь не повторять ошибок.

Эти тактики могут разворачиваться последовательно йо мере того, как обвиняющая сторона получает дополни­тельную информацию о негативном событии, но могут ис­пользоваться и отдельно.

Эта классификация тоже не охватывает весь спектр стратегий и тактик самопредъявления. В работах М. Селиг-мана была описана тактика выученной беспомощности, ко­торая состоит в том, что человек умышленно изображает неспособность к требующимся от него действиям или по­ступкам в расчете на то, что окружающие люди ему помо­гут [4]. Эта тактика реализуется в рамках стратегии демон­страции слабости, потому что другие стратегии, выделен­ные Э. Джонсом и Т. Питманом, основаны на демонстрации ггревосходства над партнером. Если человек на самом деле был способен самостоятельно справиться с проблемой, то это поведение можно отнести к разряду манипулятивных тактик.

Психологически близкой к ней является тактика созда­ния искусственных препятствий самим человеком на пути к Достижению цели, которая изучалась С. Стивеном и Э. Джон­соном [4]. Человек защищает свою самооценку и свой обще­ственный имидж, объясняя неудачи внешними обстоятель­ствами или ситуативными факторами (недомоганием, дефи­цитом времени на подготовку, преимуществами конкурента и пр.). Тактика восхваления соперника является беспроиг­рышной, поскольку в случае его победы человек доказыва­ет окружающим, что у него был сильный и достойный про­тивник. Если же побеждает сам человек, то его победа

вдвойне почетна. Тактика ложной скромности тоже значи­тельно повышает позитивность образа человека, особенно в тех культурах, в которых ценится самоограничение (на­пример, в Японии, Китае, России). Но эта же тактика в США принесет человеку противоположный эффект, посколь­ку там принято, открыто заявлять о своих успехах и спо­собностях.

М. Лири с соавторами выделяют такую тактику, как красование [11]. В английском языке она получила название «адонизация» по имени мифологического героя Адониса, который был влюблен в самого себя. Цель этой тактики выг­лядеть внешне привлекательным. Реализации этой тактики достаточно сложна, поскольку критерии привлекательнос­ти у разных людей различны, поэтому субъект самопрезен­тации должен хорошо знать вкусы аудитории, на которую рассчитано оформление его внешности.

В заключение необходимо отметить, что человек при­меняет множество тактик самопредъявления в зависимос­ти от ситуации, в которой он оказался, но при этом у него существуют наиболее предпочитаемые приемы, которые наиболее адекватно соответствуют его имиджу. Каждый человек выстраивает свой образ, исходя из своего пола, возраста, принадлежности к определенной культуре, слою общества, профессии и своих личностных особенностей.

Список литературы

L Амяга Н.В. Самораскрытие и самопредъявление личности в общении. // Личность. Общение. Групповые процессы. М., 1991. С. 37-74.

2. Болотова А.К. Психология времени в межличностных отношениях. М.. МПСИ, 1997

3. Зинченко Е.В. Самораскрытие личности как социально-психологичес­кое явление // Прикладная психология. № 5. 1998. С. 59-69.

4. Майерс Д. Социальная психология. СПб.: Питер, 1998.

5. Соколова-Бауш Е.А. Самопрезентация как фактор формирования впе­чатления о коммуникаторе и рецепиенте // Мир психологии. № 3. 1999. С. 132-139.

6. Филонов Л.Б. Психологические аспекты установления контактов меж­ду людьми. Методика контактного взаимодействия. Пущино, 1982.

7. Шкуратова И.П., Гоцева ЮЛ. Самопредъявление подростков в меж­личностном общении // Прикладная психология: достижения и пер­спективы. Ростов-н/Д: Фолиант, 2004. С. 267-283.

8. Colvin C.R. Longueuil D. Elicitihg Self-Disclosure: The Personality and Behavioral Correlates of the Opener Scale // Journal of Research in Personality, 2001, 35.

9. Jones E.E., Pittman T.S. Toward a general theory of strategic self-presentation // Psychological perspectives of the self. Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1982. P. 231-263.

10. Leary M.R., Kovalsky R.M. Impression management: a literature review and two-component model // Psychological bulletin. No. 1. 1990. Vol. 107 P. 34-47.

11. Schutz A. Assertive, Offensive, Protective and Defencive Styles of Self-presentation: a Taxonomy // Journal of psychology interdisciplinary and applied. 1997, Vol. 132. P. 611-619.

12. Shaffer D. R., Pegalis L. The "opener": Highly skilled as interviewee // Personality and Social Psychology Bulletin, 1990. Vol. 16(3). P. 511-521.

3.3. Самопрезентация личности и отношение к внешнему Я

Субъектность самопрезентации личности

Одной из фундаментальных социальных потребностей является потребность в самопрезентации, в предъявлении себя другому и самому себе. Жизненные ситуации и собы­тия, степень их значимости и влияния на судьбу человека определяют направление, меру контроля и степень осозна­ния субъектом образа, конструируемого, «выстраиваемого» для себя и других. Еще И. Гоффман [13] отмечал различные виды «активности» субъекта в ситуации его присутствия ^пе Ред другими и выделял различные планы «исполнения», включающие внешний вид (элементы экспрессивного пове­дения, знаковые сигналы, сообщающие о социальном по­ложении, половозрастных особенностях, расовых характе­ристиках и т.п.) и «манеры» (сигналы, предупреждающие о роли, которую субъект будет играть). Он подчеркивал ус­тойчивость форм самопредъяления и его важнейшие функ­

ции: определение ситуации для себя и присутствующих, контроль за их поведением, создание благоприятного впе­чатления о себе, достижение наибольшей выгоды от взаи­модействия. Но самопрезентация — это не только управ­ление впечатлениями других людей, но и один из способов получения знаний субъекта о себе, об отношении к самому себе. Именно данная функция представляет особый инте­рес в контексте обсуждаемой проблемы, так как возвраща­ет к вопросу не только о характеристиках, мотивах само­презентации, но и к вопросу о субъектности данного явле­ния и его включенности в качестве важнейшей, значимой составляющей в событийную картину мира человека.

С позиций субъектно-деятельностного подхода, разви­ваемого вслед за СЛ. Рубинштейном [31], А.В. Брушлинс-ким [7, 8] и его последователями, самопрезентация, внеш­нее Я личности интегрируют как внешние, объективные обстоятельства жизни, так и активное воздействие на них, преобразовывая не только бытие, но и самого субъекта. К данному выводу приводят размышления [14] относитель­но критериев субъектности, среди которых называется «уме­ние согласовывать свою индивидуальную активность, спо­соб организации личной жизни с социальными конструкта­ми, нормами и формами деятельности» [14]. Ключевой характеристикой субъекта является также развитость на­выков саморефлексии, обеспечивающих формирование са­моотношения, содержания самовыражения и самопредъяв­ления, соотнесенного со своим бытием.

В.В. Знаков подчеркивает, что рефлексивное отноше­ние каждого из нас к себе наиболее рельефно выражает отношение к бытию, «укореняет» субъекта в его личност­ном бытии посредством рефлексии различных презентаций. Самопрезентации, конструирование внешнего Я невозможны без познания собственного бытия, без увязывания прошло­го с настоящим и будущим. Переживание этих связей, жиз­ненная удовлетворенность выявляют ценностный аспект не только самосознания [23], но и встроенных в него самопре­

зентаций, актуализируют отношения личности к себе, в том числе к конструктам своего внешнего Я.

Как известно, субъект не только «вмешивается» в про­цесс формирования своего образа у другого, но и пере­сматривает свое внутреннее видение самого себя в соот­ветствии с его жизненной ситуацией, осмыслением бытия. Иными словами, самопрезентация, трактуемая и как кон­струирование образа для других или переструктурирова­ние образа о себе у других и у самого себя о себе, является всегда связанной с самоотношением, которое, в свою оче­редь, опосредованно взаимодействием определенных жиз­ненных событий и психологических, социально-психологи­ческих характеристик субъекта. Актуализация тех или иных мотивов самопрезентации, изменение ее содержания, сво­рачивание или разворачивание самопредъявлений отража­ют и то, какой смысл имеет для субъекта конструирование внешнего Я для себя и других в контексте его бытия, и то, как он относится в этой связи к одному из главных инстру­ментов самопрезентации — к своему внешнему облику. Мо­тивы самопрезентации и самоотношения сопряжены с раз­личными уровнями личности субъекта и его бытия. В них представлены актуальные, значимые для субъекта связи с бытием. В одном случае направление самопрезентаций, из­менения самоотношений обусловлены необходимостью под­держания чувства собственной уникальности и придания такого же статуса своему бытию. В другом жизненном кон­тексте содержание самопрезентации и отношение к своему внешнему облику определяются стремлением показать свою принадлежность к той или иной социальной стратте. Взаи­модействия субъекта и бытия могут придавать значимость самопрезентации как способу укрепления самооценки, по­вышения аттрактивности, получения одобрения, уважения, как средству увеличения влияния, власти. Одновременно, Уровень самооценки, как один из важнейших компонентов самоотношения, а также степень удовлетворенности внеш­ней привлекательностью [15, 28, 34] также могут высту­пать в качестве мотивов самопрезентации.

Чаще всего по сравнению с другими мотивами (повы­сить и укрепить самооценку, получить социальное одобре­ние, продемонстрировать свою принадлежность к определен­ной социальной группе, поддержать, увеличить влияние, власть, продемонстрировать превосходство, свой социальный статус, престиж) выбирают субъекты, не зависимо от их пола, в качестве мотива презентации себя для себя и для других, мотив: повысить свою мужскую/женскую привлека­тельность [11]. В соответствии с этими мотивами, конструи­рование внешнего облика становится важнейшим средством самопрезентации, изменения отношения к себе, призванных решать существенные проблемы бытия человека.

Конструирование внешнего облика как проблема бытия личности

Восприятие и оценка своего внешнего облика оказыва­ют влияние на самосознание личности. Особенно ярко про­является воздействие данных феноменов на жизнь челове­ка в том случае, когда он утрачивает по разным причинам эстетическую, сексуальную привлекательность, когда в силу влияния биологических, социальных, психологических фак­торов его внешний облик изменяется в негативную сторо­ну, например, становится «визитной карточкой» приближа­ющейся старости. Переживание этих трансформаций не только приводит к перестраиванию социально-психологи­ческой структуры личности, но и к переструктурированию связей субъекта с миром. Несмотря на очевидность этих фактов, проблема самопрезентации, самоотношения к сво­ему внешнему облику, практически, не ставится в связи с проблемой «субъект и бытие». Самопрезентация, самооценка внешнего облика не изучаются в качестве значимого ком­понента ценностно-смысловой сферы субъекта, регулиру­ющего его переживания, взаимоотношения со своим бы­тием. Одним из аргументов, подтверждающих актуальность для современной психологии поставленной проблемы, яв­ляются выводы ряда работ, в которых рассматривается внеш­

ность, «телесные коды», экспрессия человека и т.д. В пос­леднее время, довольно часто, «телесный код» рассматрива­ется в широком контексте, сквозь призму невербальных ком­муникаций, невербальных паттернов поведения, его связи с душой. Признаки телесности (взгляд, голос, руки, тело) ин­терпретируются как установки на «душевное партнерство», как способы проявления духовности. Такое представление о «телесном коде» близко к той трактовке внешнего облика, внешнего Я личности, которая развивается в наших иссле­дованиях [19]. Под внешним «Я» личности мы понимаем совокупность устойчивых — индивидно-конституциональ-ные характеристики человека (тело, телесность), средне-устойчивых — оформление внешности: прическа, космети­ка, украшения, одежда) и динамических параметров — выражения (экспрессивное, невербальное поведение), орга­низующихся в пространственно-временные структуры и пе­рестраивающихся по ходу развития психофизиологических, психологических, социально-психологических компонентов структуры личности, включенной в определенный социо­культурный контекст. Одной из самых характерных особен­ностей внешнего Я и «телесного кода» является то, что они не даны человеку для непосредственного наблюдения. Он не может верифицировать свое изображение и не может адекватно познать сам себя с помощью внешнего облика. Об этой особенности существования внешнего облика чело­века писал М.М. Бахтин [2], делая акцент на том, что вне­шность, экспрессия частично представлены самому субъекту (особенно в визуальных образах). Парадокс заключается в том, что внешность, экспрессия «воочию представленное и осязаемое данное» для другого, но не для себя. Трактовка внешности, тела как знаковой системы, как репрезентанта индивидуального и социального начала в человеке пред­ставлена в исследованиях, выполненных в различных обла­стях гуманитарного знания [16, 19, 28, 29, 35, 37, 38]. В них внешний облик интерпретируется как феномен куль­туры, как неотъемлемый атрибут бытия человека. Более

того, М. Ямпольский [37], подводя итоги обсуждения про­блемы «отражения телесности в культуре», приходит к заключению о том, что «истина человеческого бытия зак­лючена не в словах и помыслах человека, но в его теле и в действиях этого тела», что «мера власти определяется.... способностью владеть телом людей... [37, с. 174-175]. Дан­ный тезис развивается в статье П. Тищенко [32], который прямо пишет о том, что «окультуривание телесности» — это не только «превращение природных предпосылок че­ловеческого существования в универсальные орудия и зна­ки, превращение в своеобразный текст, сгусток социаль­ной памяти, но и механизм контроля не столько над телом человека, сколько над его личностью» [32, с. 44]. С точки зрения М. Ямпольского [37], внешний облик современного человека (тело) все чаще выступает «имитацией некого идеального тела — отсюда женский грим, имитирующий естественность, культ загара и спортивной комплекции, призванных имитировать здоровье и молодость. Гигантской сферой симулякров становится реклама и кинематограф» [37, с 187]. В целом, через «телесный код», следовательно, и внешний облик, возможна, как отмечает О. Белова [3] кон­цептуализация всего, что окружает человека.

Теоретический анализ исследований внешнего облика как культурно-исторического, социально-психологического феномена приводит к выводу о вариативности представле­ний о таких характеристиках, как красота, соответствие тендерной, возрастной идентичности, к выводу о том, что внешний облик является формой объективизации внутрен­него мира личности, способом конструирования Я для дру­гого и для себя. Внешний облик может выполнять роль цен­ностно-смыслового образования, регулирующего бытие. Внешность выступает также в качестве маркера «своих» и «чужих», символом нации и культуры [3].

Социально-психологические причины «сворачивания» презентаций внешнего Я

Социально-психологические аспекты взаимосвязей субъекта и его бытия, приводящие к «сворачиванию» пре­зентаций и самопрезентаций внешнего Я, представлены в научных исследованиях, зафиксированы в художественно-публицистической литературе, выделены участниками про­водимых нами семинаров и тренингов. Эти эпизоды из жиз­ни людей, результаты эмпирических работ дополняют, рас­крывают те аспекты проблемы, которые еще не достаточно отрефлексированы в отечественной психологии. Их объеди­няет мысль о том, что отношение к своему внешнему обли­ку, его интерпретация и возникающие на ее основе интер­претационные схемы, задающие ракурс самопрезентации, преобразовывают и самого субъекта, его связи с бытием, и само бытие.

Начну со случая, описанного в книге Виталия Вульфа [10]. В главе, посвященной великой актрисе Бабановой, В. Вульф описывает ситуацию восприятия ею телепередачи о ее твор­честве. Он пишет о том, что перед съемками Бабанова про­сила не снимать ее крупным планом, не делать ее портре­тов. Она не могла себя видеть, ее стареющее лицо выводи­ло ее из себя. Но создатели телефильма не прислушались к ее просьбе. После просмотра фильма Бабанова обрати­лась к одному из них и спросила: «Что я вам дурного сде­лала?» Через некоторое время, выполняя пожелание Баба-новой, весьма удачный телефильм был уничтожен. Этот эпи­зод из жизни великой актрисы указывает на драматическую, а, порой, роковую роль презентаций человека другим, осо­бенно в тех случаях, когда они не принимаются, отторга­ются личностью, когда одно из главных средств самопре­зентации — внешний облик, изменяется настолько, что формируется негативное отношение к нему, способствую­щее «сворачиванию» не только потребности в самопрезен­тации, но и перестройке отношений с миром, рефлексии своего бытия. Кроме отмеченного, следует обратить вни­

мание на то, что негативное отношение к запечатленным самопрезентациям (фотография, видеозапись, живописный портрет, шарж, оценка внешнего облика другими, в конце концов, смотрение на себя в зеркало) явление достаточно распространенное, и оно не всегда связано с явными транс­формациями внешнего облика. Нежелание предъявлять свой внешний облик другим может возникать в результате соче­тания нескольких обстоятельств. Одним из них является непременный атрибут предъявления запечатленного внеш­него облика: фотография, портрет, видеозапись как бы по­зволяют вглядываться в человека, рассматривать его вне­шний облик гораздо внимательней и глубже. В обычной жизни человек не выдерживает обращенный на него при­стальный взгляд, сопротивляется ему [37]. Другое обстоя­тельство, усиливающее роль первого, — это отношение к своему внешнему облику (принятие — непринятие; пози­тивная — негативная оценка; удовлетворенность — неудов­летворенность и т.д.). Третье обстоятельство, определяю­щее и степень сопротивления различного рода презента­циям себя, и знак отношения к своему внешнему облику, и степень его принятия, отделения от своей собственной лич­ности, — это место, которое занимает внешний облик в ценностно-смысловой картине бытия человека, это его роль в детерминации жизненных событий. В истории с актрисой Бабановой прослеживается определенная модальность вза­имосвязей выше обозначенных обстоятельств: сильнейшее сопротивление презентациям ее внешнего облика, помно­женное на негативное отношение к нему, гиперболизация роли внешнего облика в изменении обстоятельств жизни и, в целом, бытия.

Особую роль в восприятии и оценке презентаций внеш­него облика играют различные этапы жизненного пути человека, мнения тех людей, которые включены в простран­ство бытия субъекта. Оригинальным примером является со­здание художником портрета знакомого ему человека, при­надлежащего к одному культурному кругу. В книге Л.С. Але­

шиной, Г.Ю. Стернина [1] утверждается, что на портреты людей надо смотреть как на «историю в лицах», видеть в них «тесную взаимосвязь трех явлений: общество, личность, портрет» [1, с. 7], отмечать зависимость между «жизненной участью человека» и способом его презентации. Эти прин­ципиальные для психологии выводы сделаны на основе ана­лиза ряда портретов, отношения к ним окружающих, ху­дожника и самого портретируемого. Полемика по поводу сходства модели и портрета вспыхивает не только в худо­жественной среде, но и в обычной жизни. В цитируемой книге приводится дискуссия, возникшая в связи с написа­нием художником Сомовым портрета Блока. Она включала как художественный, так и бытовой анализ. В ней участво­вали люди, хорошо знавшие, как художника, так и его модель. Многие из них считали, что графический образ по­эта не отражает его личности. Один из участников дискус­сии заявлял, что Блок «был более красив, чем на довольно мертвенном портрете Сомова», другой утверждал, что ху­дожник «не передает вовсе иного существенного — живо­го ритма его лица», третий не может понять «откуда ху­дожник взял эту маску с истерической впадиной под гла­зом, с красными, как у вампира, губами.... [1, с. 301]. Неправда ли, эти рассуждения относительно сходства мо­дели и ее портрета напоминают житейские разговоры по поводу соответствия презентаций, самопрезентаций и лич­ностных особенностей человека? Более того, они являются характерными эпизодами, сопровождающими взаимодействие между людьми, случаями, которые могут сыграть роковую роль в жизни человека, чей внешний облик, предъявленный другим, стал предметом пристального анализа.

Каково же было отношение самого Блока к портрету, написанному Сомовым? Как следует из текста книги Л.С. Але­шиной, Г.Ю. Стернина [1], Блок относился двойственно к сво­ему портрету. Ему портрет нравился, хотя «тяготил», сразу после того, как Сомов закончил свою работу. Но по проше­ствии десяти лет Блок высказал иное отношение к данному

портрету. Он ему не нравился, так как. с точки зрения Бло­ка, Сомов в этом портрете отразил такие черты, которые не нравились самому Блоку. Иными словами, Блок не отре­кается от созданного Сомовым образа, он узнает в нем свои черты, но на определенном жизненном этапе изменяется его Я-концепция, трансформируется представление о себе, предъ­явленные миру черты получают иную, негативную оценку, в соответствии с этим изменяется отношение к портретному образу, фиксирующему эти черты.

Мне неоднократно приходилось наблюдать данный фе­номен на семинарах «Экспрессия и личность». Участники се­минара по моей просьбе приносили свои портреты, сде­ланные в разные периоды жизни, и рассказывали о том, как они на них выглядят. В процессе работы отмечалась не просто динамика отношений к своим презентациям, но она увязывалась с определенными жизненными событиями, при­ведшими к изменениям Я-концепции. Поэтому ряд участни­ков заявляли, что в молодости они выглядели на своих пор­третах несколько глуповатыми, другие считали, что их запечатленный внешний облик свидетельствует об их лег­комысленном отношении к жизни. Как правило, высказыва­ния такого типа заканчивались признаниями в том, что раньше они этого не замечали, но сейчас обстоятельства жизни изменили их представления о том, каким должен быть современный человек: умный, деловой, жесткий, и его внешний облик должен нести информацию об этом. Были и те, которые говорили о том, что их фотопортреты на определенном жизненном этапе им нравятся больше, так как на них они выглядят более счастливыми, уверенными, а в данный момент им не нравится фотографироваться, по­тому что их внешний облик несет печать их трудной, «злой», несостоявшейся жизни, выдает их враждебное отношение к миру. Названные черты не нравились им самим, но боль­ше всего их волновало то, что «следы» изменений увидят другие. Эти участники семинара заявляли о том, что они избегают ситуаций, где их внешний облик мог быть каким­

либо образом зафиксирован. В высказываниях такого рода присутствует негативный оттенок отношения к самопрезен­тации, подвергается сомнению ее важная роль в жизни че­ловека.

Можно было бы объяснить негативное отношение к са­мопрезентации, нежелание конструировать свой внешний облик тем, что субъект неудовлетворен своим внешним Я. Однако анализ разнообразных факторов, определяющих са­мопрезентации личности, заставляет усомниться в прямо­линейных связях между удовлетворенностью внешним обли­ком, отношением к нему и отношением к целенаправленному выстраиванию своего образа для других. Так, в диссертаци­онном исследовании О.А. Герасимовой [11] были выделены группы, по-разному относящиеся к самой идее самопрезен­тации и к сознательному, целенаправленному конструиро­ванию своего внешнего Я. В качестве средства самопрезен­тации в ее работе рассматривались парфюмерные запахи. Она установила, что субъекты (как мужчины, так и женщи­ны), признающие целенаправленное использование парфю­мерных запахов для презентации себя другим и презентации себя для себя, более позитивно относятся к различным спо­собам запечатления, отражения своего внешнего облика, чем субъекты, относящиеся негативно к различным видам само­презентаций. Вместе с этим, в диссертации О.А. Герасимо­вой получены данные, которые свидетельствуют об отсут­ствии значимых различий в оценочно-содержательной интер­претации внешнего облика между теми, кто негативно и позитивно относится к самопрезентациям. Представители как одной, так и другой группы выставляют либо высокие, либо выше среднего оценки своему внешнему облику. Таким об­разом, оказывается, что негативное отношение к самопре­зентациям не всегда сопряжено с негативным отношением к внешнему облику. В наших исследованиях [12] с помощью корреляционного анализа были зафиксированы взаимосвязи между отношением субъекта к своему внешнему облику на различных этапах жизненного пути (молодость, взрослость,

зрелость) и уровнем развития у него коммуникативного кон­троля, степенью выраженности феминности-маскулинности.

Во всех возрастных периодах наблюдается одна и та же тенденция: чем выше удовлетворенность внешним об­ликом, его оформлением, чем позитивнее отношение к на­блюдению за своим отраженным внешним Я, тем выше оце­нивается его соответствие полу и возрасту субъекта обще­ния, его ролевому репертуару. Вместе с этим установлено, что, чем интенсивнее выражены маскулинные черты, чем выше развиты умения коммуникативного контроля, тем выше удовлетворенность внешним обликом. Наряду с таки­ми взаимосвязями имеются обратно пропорциональные свя­зи между уровнем коммуникативного контроля, выражен­ностью маскулинных черт и степенью позитивности отно­шения к различным видам самопрезентаций и отраженного внешнего Я. Чем более выражена феминность, тем в боль­шей степени проявляется интерес к отраженному внешне­му облику, и тем в меньшей степени субъекты удовлетво­рены своим внешним обликом. Влияние тендерного фактора нарушает взаимосвязность оценок внешнего облика и отно­шения к отраженному внешнему Я, к его самопрезентаци­ям. Выраженность фемининных и маскулинных черт, не со­четающаяся с соответствующим уровнем коммуникативно­го контроля, способствует формированию «конфликтной» оценки внешнего облика. Феминная «конфликтная» оценка внешнего облика — позитивное отношение к наблюдениям за своим отраженным внешним Я на фоне низкой удовлет­воренности своим внешним обликом; маскулинная «конф­ликтная» оценка — это достаточно высокая удовлетворен­ность внешним обликом и негативное отношение к наблю­дению за своим отраженным внешним обликом.

Таким образом, направление взаимосвязей между це­ленаправленным конструированием своего внешнего Я и от­ношения к нему субъекта может быть опосредовано как мик­рофакторами (недостаточный самоконтроль над презента­циями: другие видят то, что субъект хотел бы скрыть, та­

кая опасность детерминирована особенностями функциони­рования тех элементов, которые входят в структуру внеш­него облика), так и макрофакторами, например, особенно­стями жизненного этапа, тендерной идентичностью, опре­деляющими бытие субъекта. Правомерность данных выводов подтверждается не только результатами исследований, но и «случаями» из жизни. Приведу в качестве примера один из них, рассказанный участницей семинара «Экспрессия и личность». Женщина средних лет говорила о том, что она всегда считала себя весьма привлекательной, умеющей хо­рошо двигаться и танцевать. И вот, однажды, она увидела себя в зеркале во время танца. Ее охватил ужас, на нее смотрела немолодая, малопривлекательная женщина, ко­торая некрасиво двигалась в танце. В процессе рассказа о «своем открытии» женщина очень волновалась. Она призна­лась в том, что «зеркальный образ» преследует ее, что она внесла существенные коррективы в свою жизнь: ограничи­ла круг общения, практически не танцует, постоянно на­блюдает за тем, как выглядят другие и сравнивает себя с ними.

Этот случай является также бытовой иллюстрацией не­которых выводов М.М. Бахтина [2] относительно феномена зеркала и функций отраженного облика в жизни человека. «Совершенно особым случаем видения своей наружности является смотрение на себя в зеркало», — писал М.М. Бах­тин. С его точки зрения, человек, смотрящий на себя в зер­кало, заблуждается в том, что видит себя непосредственно. Он видит «только свое отражение, которое не может стать непосредственным моментом нашего видения и пережива­ния мира». Функция зеркала заключается в том, чтобы «дать лишь материал для самообъективации, и притом даже не в чистом виде> [2, с. 14-15]. Полемизируя с М.М. Бахтиным, А.З. Вулис [9] замечает, что мы не только смотрим на себя, но и «определяем, какая доля нашего внутреннего содер­жания» проявляется во внешнем облике, мы корректируем зеркальный образ, и его окончательный вариант несет на

себе отпечаток саморефлексии. Он подчеркивает, что жи­тейская практика «вынуждает нас довольствоваться зер­кальной версией самих себя». Исходя из нее, мы считаем, что такими видят нас окружающие и совершаем ошибку забывая о том, что зеркальный образ внешнего облика есть порождение нашего жизненного опыта.

О том, что зеркальное отражение может стать откры­тием для субъекта: «Волнующи «прорывы» зеркала в сферу субъективного, в человеческую психологию... Более того, для влюбленного или для актрисы — это даже драма: взгляд на собственную судьбу... [9, с. 32], вступающим в противоре­чие со сложившимся представлением о себе и своем внеш­нем облике, писали многие исследователи. Так, Ж. Лакан довольно категорично заявляет, что зеркало манифести­рует несовпадение себя (своего «Я») с реальностью моего Я [по 37]. Данный тезис развивается в работах М. Ямполь-ского [36], который отмечает, что внутренний образ самого себя никогда не совпадает с обнаруживаемым в зеркале (на фотографии, на портрете) внешним образом. «Драма несов­падения» у Ж. Лакана превращается у М. Ямпольского в «травму» несовпадения, в «выворачивание глаза изнутри вовне».

Действительно, многие вопросы тревожат человека, когда он рассматривает свой внешний облик «как фигуру, посредничающую в наших взаимодействиях с другими» [9, с. 38]. К этому можно было бы добавить, что внешнее Я не только выполняет функцию посредника во взаимодействии с другими, но оно есть один из наиболее очевидных аспек­тов бытия человека.

Любой акт смотрения на себя в «зеркало» сопровожда­ется рефлексией, что неизбежно возвращает к мысли о личностном, пристрастном, избирательном отношении к уви­денному, о содержании интерпретации, опосредованной всем жизненным опытом человека, о ее переживании и пре­вращении в значимое явление, наполняемое смыслами, да­леко выходящими за пределы самого акта смотрения и оце­

уивания своего отраженного внешнего Я, зафиксирован­ной самопрезентации. Интерпретация самопрезентаций, от­раженного внешнего облика всегда включает отношение субъекта и позицию, взгляд других, ситуацию представ­ленности, актуализирует «дихотомию: я — не я», делает ее многовариативной, а процесс конструирования самопре­зентаций бесконечным и незавершенным. Искусственным за­вершением данного процесса становятся отличающиеся по модальности события в жизни человека, привносящие но­вые смыслы в его бытие. Они усиливают сопротивление этой «бесконечной незавершенности» самопрезентаций, из­меняют и опять оформляют их, трансформируют отноше­ние к своему внешнему облику.

Виды самоотношения к внешнему Я

В зависимости от степени субъективной значимости, знака события, длительности и интенсивности его воздей­ствия на жизнь, на смыслы бытия человека, оно может приводить к двум классам самоотношения к презентации, к конструированию своего внешнего Я и к самому внешнему облику: первый класс включает: «удержание» представле­ния о своем внешнем Я, нежелание замечать изменения; негативное отношение к отраженному внешнему облику и постоянное подчеркивание, что «в жизни я выгляжу зна­чительно лучше» или «на этой фотографии я на себя совсем не похож»; «сворачивание» презентации внешнего облика как для самого себя (не хочу, не люблю фотографировать­ся, смотреть в зеркало), так и для других (сержусь, когда Другие обсуждают мой внешний облик, смотрят мои фото­графии, чувствую себя неловко, если попадаю в поле зре­ния других людей и т.д.); отсутствие стремления корректи­ровать внешний облик, потеря интереса к нему, безразли­чие. Второй класс характеристик самоотношения к пре­зентации, к своему отраженному внешнему облику также

включает «удержание» представления о своем внешнем Я, сопровождающееся активным выражением желания заме­чать позитивные изменения; высокую удовлетворенность своим внешним Я и постоянное подчеркивание этого фак­та, стремление к оформлению внешнего облика и презен­тации себя другим с его помощью, исходя из жизненных обстоятельств и управляя ими.

Выбор первого или второго класса самоотношений к презентации, к своему отраженному внешнему облику яв­ляется реакцией на событие, на те проблемы, которые по­рождены ими, или на появление счастливого периода. Они, одновременно, становятся особыми видами преобразователь­ной активности субъекта, направленной на его бытие и при­водящей к переструктурированию пространства общения, де­ятельности, в целом жизнедеятельности и бытия человека. Так, мужчина средних лет, преуспевающий бизнесмен, уча­стник группы тренинга «Культура невербального общения», излагая свои коммуникативные проблемы, рассказал о том, что он на протяжении длительного времени смотрит на свой отраженный внешний облик (зеркало, фотографии, видео­записи), глазами значимого для него человека. Его пережи­вания были связаны с тем, что «взгляд того другого» посто­янно его приводил к негативным оценкам своего внешнего Я. Он обращался к имиджмейкерам, пытаясь изменить свой внешний облик. Но усилия специалистов, направленные на конструирование его внешнего облика, не увенчались успе­хом. По словам участника группы, он не мог принять ни од­ного предложения, т.к. они не учитывали (или ему только так казалось) значимого «взгляда» другого. Для него все виды отражений его внешнего Я начинают исполнять роль «кри­вого зеркала» не столько объективно, сколько в представ­лении и самоотношении. Для того, чтобы избавиться от му­чающих его переживаний, он перестал смотреть на себя в зеркало, отказался от рефлексии, от пересмотра значимо­сти «иного взгляда» для коррекции самоотношения. Он так­

ясе сузил круг общения до необходимых деловых встреч. В данный момент, несмотря на интересную и экономически выгодную работу, несмотря на то, что, по-прежнему, имеет приятелей, он чувствует себя одиноким человеком. Р Лэнг [24], в известной книге «Расколотое «Я», утверждает, что отчуждение человека от его тела (от своего внешнего обли­ка) актуализирует патологические процессы, приводящие к «онтологической незащищенности ».

В обыденной жизни отчуждение от своего внешнего об­лика вплетено в систему отношений личности, поэтому к «онтологической незащищенности» приводит не просто са­моотношение к внешнему облику, а, в целом, тип отноше­ний субъекта с миром. О том, что типичный, преобладаю­щий для личности способ отношения к другому человеку, другим людям и соответственно к самому себе является ее важнейшей характеристикой, писали многие исследовате­ли. Например, Б.С. Братусь [6], исходя из доминирующего способа отношения к себе и другому человеку, наметил не­сколько принципиальных уровней в структуре личности. Но, одним из первых, СЛ. Рубинштейн [31] назвал сложив­шийся тип отношений и условием бытия человека, и его бытием. Он писал: ....Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его челове­ческих отношений к другим людям; то, чего он стоит, це­ликом определяется тем, к каким человеческим отношени­ям человек стремится, какие отношения к людям, к друго­му человеку он способен устанавливать. Психологический анализ человеческой жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро под­линно жизненной психологии... [31, с. 262-263].

О том, что отношение человека к миру, к другим лю­дям (бытие-вместе, бытие-в-мире) связано с отношением к своему внешнему облику, свидетельствуют данные иссле­дования, в котором изучалось отношение к своему внеш­

нему облику у субъектов затрудненного и незатрудненно­го общения. В этой эмпирической работе [20] рассматри­валась как система отношения к себе, в том числе и к своему внешнему облику, так и ожидаемая система отно­шений со стороны других и система отношений к другому На первом этапе исследования использовался набор шкал, измеряющих выраженность определенной системы отноше­ний к другому, предложенный Ю.А. Менджерицкой [25] и по­зволяющий определять субъектов затрудненного и незатруд­ненного общения, а также применялась «Методика исследо­вания самоотношения», разработанная СР. Пантилеевым. На втором этапе определялось отношение к своему внешне­му облику у субъектов затрудненного и незатрудненного об­щения. Самоотношение к внешнему облику рассматривалось в качестве сложного, интегрального показателя, включаю­щего оценочно-содержательные интерпретации статических, среднединамических и динамических компонентов внешнего облика; отношение к отраженному внешнему Я (зафиксиро­ванным самопрезентациям); оценки соответствия внешнего облика (презентаций и самопрезентаций) гендерно-возраст-ным ролям; стремление изменить свой внешний облик. В ка­честве показателя удовлетворенности «внешним Я для себя» выступало отношение к отраженному, зафиксированному внешнему облику (зеркало, фотография и т.д.); показателя­ми удовлетворенности «внешним обликом для другого» явля­лись оценочно-содержательные интерпретации статических, средне динамических и динамических компонентов внешне­го облика, оценка соответствия внешнего облика гендерно-возрастным стереотипам. Интенсивность выраженности же­лания изменить внешний облик выступала в качестве пока­зателя согласованности между удовлетворенностью «внеш­ним Я для другого» и «внешним Я для себя».

Соотношение этих показателей указывает на существо­вание ряда типов отношения к своему внешнему облику* 1) удовлетворен своим «внешним Я для другого» и «внешним

ft для себя»; 2) удовлетворен своим «внешним Я для друго­го», но неудовлетворен «внешним Я для себя»; 3) неудов­летворен «внешним Я для другого», но удовлетворен «вне­шним Я для себя»; 4) неудовлетворен как «внешним Я для другого», так и «внешним Я для себя». Эти представления легли в основу разработанной методики: «Оценочно-содер-ясательная интерпретация компонентов внешнего облика», включающая шкалы, фиксирующие отношение к отражен­ному внешнему Я, степень соответствия гендерно-возраст-ным стереотипам; шкалу выраженности желания изменить свой внешний облик. Эмпирическим объектом исследования явились 245 человек, из них 100 мужчин и 145 женщин, в возрасте от 25 до 60 лет.

Результаты, полученные на основе сравнения систем отношений к себе, ожидаемой системы отношений от дру­гих и самоотношения к внешнему облику субъектов затруд­ненного и незатрудненного общения (применялся Т — кри­терий Стьюдента), указывают, прежде всего, на то, что отношение человека к миру, к другим людям (со-бытие), связано с отношением к своему внешнему облику.

В работах [22, 18], посвященных изучению психологи­ческих особенностей субъектов затрудненного и незатруд­ненного общения, рассматривались не только система их отношений к другому, но и направленность, установки, цен­ностные ориентации, стили, стратегии взаимодействия, со­циально-перцептивные образования, навыки и умения в об­ласти интерактивной, коммуникативной деятельности, ро­левые, статусные позиции и соответствие поведения со­циокультурным и нравственно-этическим нормам. Исходя из этих характеристик, субъект затрудненного общения от­личается тем, что его преобразовательная активность, на­правленная против себя и других, приводит к обезличива­нию, разрушению и психологическому уничижению парт­нера. Сопровождает этот процесс разрыв эмоционально значимых связей, искажение понимания себя и другого,

отказ от рефлексии по поводу своей представленности в других, смещение отношений, установок, ценностных ори­ентации в направлении обесценивания себя и другого, сво­ей и чужой жизни. Эти особенности субъекта затрудненно­го общения были подтверждены и дополнены в рассматри­ваемом эмпирическом исследовании. Анализ самоотношения и ожидаемых отношений привел к выводу о том, что у субъектов затрудненного общения значимо ниже уровень самоуверенности, самопринятия, самопривязанности, чем у субъектов незатрудненного общения. Для них является характерным потеря интереса к своему внутреннему миру, чрезмерное самокопание, самообвинение. Они не ожидают от других уважительного отношения, одобрения, проявле­ния чувства симпатии.

Оценочно-содержательная интерпретация «внешнего об­лика для других» включает у субъектов затрудненного об­щения такие характеристики, как некрасивый, невырази­тельный, несексуальный, непривлекательный для противо­положного пола, немужественный/неженственный. Они считают, что выглядят старше своих лет и с возрастом ста­новятся внешне менее привлекательными, менее мужествен­ными/женственными, отмечают несоответствие своего внеш­него облика различным социальным ролям и, в особенности, сексуальной роли. Субъекты затрудненного общения не удов­летворены также «внешним Я для себя». Они отрицательно относятся к своему отраженному внешнему облику, что про­является в выраженном нежелании смотреть на себя (зерка­ло, фотоизображения, видеофильмы) и говорить о своей внешности с другими. У субъектов затрудненного общения вдвое выше интенсивность выраженности желания изменить внешний облик по сравнению с субъектами незатрудненного общения, что указывает на высокий уровень согласованнос­ти между степенью неудовлетворенности «внешним Я для другого» и «внешним Я для себя».

Эти данные позволяют сделать вывод о том, что сис­тема отношений (к себе, к другому, ожидаемые отношения

от других) у субъектов затрудненного общения располага­ется в пространстве между отрицательными полюсами осей-измерений отношений: «дистанция», «позиция», «валент­ность». Они не только отчуждены, отдалены от других, де­монстрируют равнодушие, безразличие, недоверие к ним, но проявляют такие же отношения к самим себе и ожида­ют их от других. Они не только стремятся к подавлению других, к власти над ними, к доминированию, эксплуата­ции и манипулированию. Они также проявляют повышен­ный самоконтроль на фоне неуверенности в себе и самооб­винения. Кроме того, субъекты затрудненного общения от­носятся не только подозрительно, враждебно, агрессивно к другим, но и к самим себе. Они ожидают от других таких же отношений.

В соответствии со сложившейся системой отношений формируется, конструируется внешний облик субъекта за­трудненного общения. Самоотношение к внешнему облика со­ответствует по знаку, модальности отношениям к другому, себе и ожидаемым отношениям. В этой связи самоотношение к внешнему облику ведет к его отторжению, что способству­ет не только разрушению общения, но и трансформирует отношения субъекта и бытия. Субъекты затрудненного обще­ния не удовлетворены как «внешним Я для другого», так и «внешним Я для себя» (четвертый тип). Они выражают жела­ние изменить внешний облик, но, как, правило, его транс­формации не связывают с изменением отношений к себе и другому. Данный факт указывает не только на центральный внутриличностный конфликт субъекта затрудненного обще­ния, но и на сложности его бытия в мире, на его «онтологи­ческую незащищенность». Результаты данного исследования также позволяют высказать предположение, что участник группы тренинга «Культура невербального общения», рас­сказ которого был приведен выше, может быть отнесен к субъектам затрудненного общения. Он ничего не говорил о его отношениях с другими людьми, но он много времени уделил

изложению его отношения как к своему «внешнему облику для других», так и «внешнему облику для себя», долго рассказы­вал о том, как пытался изменить внешний облик, но ни одно­го раза он не заявил о том, что хотел бы понять, как он относится к другим и к себе. Его откликом на неудовлетворен­ность своим внешним обликом явилось «отторжение» внешне­го Я от внутреннего Я, ограничение круга общения, в конеч­ном итоге, — увеличение «онтологической незащищенности».

Отношение к своему внешнему облику в кризисные периоды жизни

Выше было отмечено, что на модальность и знак отно­шения к своему внешнему облику оказывает влияние этап жизненного пути личности. Но особое значение внешний облик приобретает тогда, когда период, так называемых нормативных кризисов, сопровождается различным отно­шением к жизни. В исследовании Е.В. Белугиной [5] было показано, что у субъектов, с различным типом пережива­ния середины жизни, значимо отличается по знаку и мо­дальности система отношений. В ее работе подчеркивает­ся, что субъекты, которые устойчиво-негативно пережи­вают середину жизни, имеют «негативно-гармоничный» тип сложившейся системы отношений, включающий негативное отношение к своему внешнему облику. Лица, достигшие середины жизни и переживающие ее устойчиво позитив­но, обладают «позитивно-гармоничным» типом системы от­ношений. Они оценивают свой внешний облик как краси­вый, привлекательный для противоположного пола, соот­ветствующий определенному виду тендерной идентичности (мужественный/женственный). Эти данные еще раз подтвер­ждают вывод о том, что субъект фиксирует степень соот­ветствия предъявляемых конструктов внешнего облика тендеру, что сам внешний облик выступает для него реп­резентацией тендерной идентичности. Как отмечает Е.В. Бе-лугина [5], каждый возрастной этап развития личности ха­

рактеризуется возрастно-специфическими особенностями формирования, функционирования и трансформации телес­ности, образа тела, динамических экспрессивных паттер­нов самовыражения, способов оформления своей внешнос­ти. Рассмотрение феномена самопрезентации и отношения к своему внешнему облику в контексте бытия субъекта и 0ких его важных составляющих, как возраст и тендер при­водит к выводу о том, что на актуализацию презентаций и самоотношений влияет совокупность факторов: физические возрастные изменения, личные, профессиональные и нор­мативные кризисы, приводящие к перестройке сферы об­щения, к изменениям во взаимодействии между мужчина­ми и женщинами, к ограничениям в выборе профессии, тен­дерных ролей. Они ведут к изменению направленности преобразовательной активности субъекта относительно его бытия, следовательно, к динамике мотивов самопрезента­ции, оценок степени соответствия внешнего Я гендерно-возрастным стереотипам, отношений к своему отраженно­му внешнему облику.

На эмпирическом уровне зафиксирован факт изменения отношения к различным способам презентации своего внеш­него Я, к отраженному внешнему облику, в зависимости от типа переживания кризиса середины жизни. Эти данные пред­ставляют интерес не столько потому, что констатируют ди­намику самоотношения, сколько потому, что совокупность характерных особенностей середины жизни человека опре­деляет его бытие, в том числе и существенные трансфор­мации внешнего облика, следовательно, и отношения к нему, к его самопрезентациям, а они, в свою очередь, обуславли­вают изменения бытия субъекта. На основе имеющихся дан­ных [5, 11, 18] можно заключить, что для субъектов, нахо­дящихся на различных этапах жизненного пути, устойчиво-негативно или амбивалентно переживающих «нормативные» кризисы, независимо от их пола, характерно негативное отношение к отраженному внешнему Я. Они не любят фото­

графироваться, смотреть на себя в зеркало, сниматься на видеокамеру и т.д., не любят, когда об их внешности говорят другие. Субъекты, устойчиво-позитивно переживающие нор­мативные возрастные кризисы, по разному, в зависимости от их пола, относятся к отраженному внешнему облику и его представленности другим. Женщины в отличие от муж­чин позитивно относятся к отраженному внешнему Я, любят смотреть на себя в зеркало.

Степень позитивности — негативности отношения к сво­ему внешнему облику, к его презентациям напрямую свя­зана с типом переживания определенных жизненных эта­пов, осмысления своего бытия в это время. В этой связи, такой показатель как отношение к презентациям своего внешнего облика, может быть использован в качестве кри­терия переживания жизненных кризисов, особенностей ос­мысления своего бытия. Очевидно, что человек, отрица­тельно оценивающий свою жизнь, негативно относящийся к своему внешнему облику, не желает видеть себя «со сто­роны», «глазами другого», фиксировать свой образ, зани­маться конструированием своей самопрезентации, а вмес­те с ней и изменением своего бытия.

Таким образом, внешний облик не только формирует социально-психологический образ человека, раскрывает его тендерную, возрастную идентичность другим, указывает на стратификационные характеристики, но отраженный са­мим субъектом (посредством различных типов зеркал), ин­терпретируемый и оцениваемый им, внешний облик рас­крывает Я личности для нее самой, а отношение к своему внешнему облику становится показателем отношения к себе как к личности, показателем ожидаемых отношений со сто­роны других. Поэтому любые «объективные, беспристраст­ные» интерпретации внешнего облика как самим субъек­том, так и окружающими его людьми, практически не воз­можны.

Из приведенных выше примеров и результатов конк­ретных эмпирических исследований напрашивается вывод

о том, что, «зеркало» во всех его ипостасях, а вместе с ним и желание конструировать свой внешний облик, фор­мировать адекватное самоотношение, может быть отбро­шено прочь, если, промысливая себя в контексте с други­ми, в связи с определенными действиями и событиями, мы обнаруживаем, что наш отраженный внешний облик не со­ответствует нашему представлению о собственном бытии или отдельных его составляющих. Страх, печаль, досада, переживаемые человеком в результате наблюдения за сво-шм отраженным, представленным другим внешним обликом, провоцируют желание научится жить, не акцентируя сво­его внимания на внешнем облике, не рефлексируя его из­менения, не пытаясь конструировать свое внешнее Я в со­ответствии с возникающими проблемами и задачами бытия. Субъект отделяет тело, внешний облик от души, разруша­ет в своем представлении и самоотношении их целостность, связность, порождая тем самым не только внутриличност-ные конфликты, но и деструктивные отношения с бытием. Он, по меткому выражению М. Ямпольского [35], «вводит тело в такие отношения с пространством, которые можно описать как выпадение из, «места», растворение в потоке Тело как бы отделяется от самого себя и начинает суще­ствовать в ином пространстве-времени» [35, с. 32].

Отделение внешнего облика от души, выпадение из «ме-рста», формирование «онтологической незащищенности» про­исходит также и в том случае, когда субъект зачарован своим внешним обликом, на что указывает символическая фигура Нарцисса.

Превращение внешнего облика в смысловой центр жиз­ни субъекта влечет за собой перестройку всей системы его отношений, актуализирует потребность в определенном типе подтверждения, фрустрация которой сопровождается теми или иными поведенческими актами. Данный вывод подтвер­ждается теми ситуациями взаимодействия, в которых вне­шний облик одного из партнеров становится объектом за-

то Психология J

висти для другого. Как правило, завистливое отношение возникает в результате сравнения и оценки. Но было бы неправильным считать, что социальное сравнение и оцен­ка, как фундаментальные механизмы поведения личности, группы, ведут к зависти безотносительно характеристик субъекта и его бытия. Следовательно, рассматривая фено­мен зависти к внешнему облику, необходимо ввести ряд социально-психологических переменных, обуславливающих сравнение и придающих ему качество зависти. В частно­сти, следует обратить внимание на личностные особеннос­ти субъекта зависти, на интерпретацию им контекста его существования, на систему отношений, направленность, ценностные ориентации, степень удовлетворенности жиз­нью и т.д. К. Муздыбаев [26, 27] отмечает, что у завидую­щего субъекта преобладает только одно желание — вос­становить баланс и сохранить неизменной шкалу ценностей. Вместе с этим необходимо подчеркнуть, что зависть, воз­никшая в результате сравнения и оценки, может выпол­нять функцию развития- Так, Д. Фаулз [33] считает, что зависть — это желание изменить образ жизни, «своего рода намерение жить, начиная с этого момента» [33, с. 118]. Но, если зависть к внешнему облику другого и заставляет реф­лексировать по поводу своего собственного внешнего Я, провоцирует изменения в нем, то она все равно ведет к отделению внешнего облика от личности, придает ему ста­тус автономно существующего объекта или субъекта, ко­торый начинает управлять жизнью. Яркой иллюстрацией взаимосвязей между характером оценки, осмысления свое­го собственного внешнего облика, придания ему особого ценностно-смыслового статуса, постоянного сравнения его с внешним обликом других людей и действиями, свидетель­ствующими о зависти, перестраивающими отношение и бы­тие человека, является «Сказка о царевне и семи богаты­рях» А. Пушкина. С детских лет мы помним вопрос, обра­щенный к зеркалу: «Я ль на свете всех милее, /Всех румяней и белее?», а также ответ и невербальный паттерн поведе­

ряя: «Ты, конечно, спору нет; /Ты, царица, всех милее, / Всех румяней и белее». И царица хохотать, /И Плечами пожимать, /И подмигивать глазами, /И прищелкивать пер­стами, /И вертеться подбочась, /Гордо в зеркальце гля­дясь»./

Такое переживание оценки своего внешнего облика, совпадающей с самоотношением к нему, продолжается до тех пор, пока не обнаруживается, что есть некто другой, который «всех милее, всех румяней и белее». Данное от­крытие, несмотря на то, что внешний облик по-прежнему оценивается другими высоко («Ты прекрасна, спору нет»), изменяет поведение субъекта, направление его действий и высказываний. «Как царица отпрыгнет, /Да как ручку за­махнет, /Да по зеркальцу как хлопнет, /Каблучком-то как притопнет!...«Ах ты, мерзкое стекло! /Это врешь ты мне на зло». И зеркало (другой, осмелившийся назвать иной вне­шний облик в качестве лучшего), и субъект этого внешне­го облика (молодая царевна) подвергаются нападкам, ос­корблениям, приводятся уничижающие объяснения неко­торых преимуществ внешнего облика объекта зависти: «И не диво, что бела: / Мать беременна сидела, /Да на снег лишь и глядела!». Сомнения сменяются агрессивными утверждениями своего превосходства, неподкрепленными какими-либо аргументами: «Но скажи: как можно ей/ Быть во всем меня милей? /....Обойди все царство наше, /Хоть весь мир; мне ровной нет».

Борьба за первенство, сопровождаемая «черной завис­тью», начинается с изменения отношения к тому — друго­му (бросила зеркальце под лавку), который должен был безоговорочно подтверждать самоотношение к внешнему об­лику, с поиска способа уничтожения объекта зависти («Весть Царевну в глушь лесную... /На съедение волкам») и испол­нителя чужой воли («Позвала к себе Чернавку»). Выполнив череду действий, субъект зависти возвращается к волную­щему его вопросу, а для ответа на него ему опять понадо­бился другой (зеркало). Фрустрация самоотношения, потреб­

ности в подтверждении влечет за собой новые, уничтожаю­щие другого действия и поступки. Субъект зависти в конце концов уничтожает и того, кто не оправдал его ожиданий, и погибает сам («Злая мачеха, вскочив, /Об пол зеркальце разбив,..../Тут ее тоска взяла /И царевна умерла»).

Таким образом, самоотношение к внешнему облику, включающее превосходные (самоуничижающие) оценки, обуславливает направление преобразовательной активнос­ти субъекта, а вместе с ним выбор стратегии взаимодей­ствия, отношения к другому, выбор способа бытия. Вне­шний облик становится ценностью, занимающей одно из первых мест в иерархии ценностей. «Борьба» за внешний облик, за его соответствие определенным социокультур­ным идеалам определяет образ жизни, ведет к эскалации сравнений, сопоставлений, к расширению либо к сужению круга общения, к различным способам бытия человека.

Бытие субъекта: самопрезентация и отношение к внешнему Я

Проанализированные в этом разделе книги факты, дан­ные эмпирических исследований еще раз свидетельствуют о том, что не отношение к своему внешнему облику и его конструктам и «не бытие сами по себе, а субъект, находя­щийся внутри бытия» [8] определяет взаимосвязи между от­ношением к своему внешнему облику, содержанием само­презентации и бытием, преобразовывающие и самого субъек­та и его бытие.

С точки зрения субъектно-деятельностного подхода, са­мопрезентация — это не только управление впечатления­ми других людей, но и один из способов получения знаний субъекта о себе, об отношении к самому себе. Она включена в качестве важнейшей, значимой составляющей в событий­ную картину мира человека. Самопрезентация, трактуемая и как конструирование образа для других, или переструк­турирование образа о себе у других и у самого себя о се­бе, является всегда связанной с самоотношением, которое,

_Б свою очередь, опосредованно взаимодействием опреде­ленных жизненных событий и психологических, социально-психологических характеристик субъекта.

Отношение к различного рода презентациям себя и знак отношения к своему внешнему облику, степень его приня­тия, отделения от своей собственной личности зависит от того места, которое занимает внешний облик в ценностно-смысловой картине бытия субъекта.

Направление взаимосвязей между целенаправленным конструированием своего внешнего Я и отношения к нему субъекта опосредовано рядом фундаментальных факторов: тип сложившейся системы отношений, жизненный этап и модальность его переживания, вид социальной, статусной, возрастной, тендерной идентичностей, которые, в свою оче­редь, отражают связи субъекта и его бытия.

Любой вид самопрезентаций сопровождается рефлек­сией, субъект пристрастно, избирательно относится к за­фиксированному внешнему облику, содержание его интер­претации, опосредовано всем жизненным опытом. Оно пе­реживается субъектом и превращается в значимое явление, наполняемое смыслами, далеко выходящими за пределы самого акта самопрезентации и оценивания своего отра­женного внешнего Я.

Оценочно-содержательная интерпретация отраженно­го внешнего облика всегда включает отношение субъекта и позицию, взгляд других, ситуацию представленности, ак­туализирует «дихотомию: я — не я», придает процессу кон­струирования самопрезентаций незавершенный характер. И. только, отличающиеся по модальности события в жиз­ни субъекта, привносящие новые смыслы в его бытие ста­новятся теми факторами, которые обуславливают «времен­ную» завершенность самопрезентаций и модальность отно­шения к внешнему облику.

В обыденной жизни самоотношение к внешнему облику соответствует по знаку, модальности отношениям к друго­му, себе и ожидаемым отношениям. Оно вплетено в систе­

му отношений личности, поэтому к «онтологической неза­щищенности» приводит не просто самоотношение к внеш­нему облику, а, в целом, тип отношений субъекта с миром, представленный в его преобразовательной активности.

Субъект отделяет тело, внешний облик от души, разру­шает в своем представлении и самоотношении их целостность, связность, порождая тем самым не только внутриличност-ные конфликты, но и деструктивные отношения с бытием.

Превращение внешнего облика в смысловой центр жиз­ни субъекта влечет за собой перестройку всей системы его отношений, актуализирует потребность в определенном типе подтверждения, фрустрация которой обуславливает напра­вление преобразовательной активности субъекта, выбор стратегии взаимодействия, способа бытия.

Таким образом, самопрезентации, конструирование внеш­него Я, формирования отношения к нему — это феномены, суть которых раскрывается в результате рассмотрения субъекта в контексте его бытия, субъекта, находящегося внутри бытия.

Список литературы

1. Алешина Л.С> Стернииа Г.Ю. Образы и люди серебряного века. М.: Галарт, 2002.

2. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Наука, 1979.

3. Белова О. Тело в русской и иных культурах. // НЛО. № 56. 2002.

4. Белугина Е.В. Отношение к своему внешнему облику в период кризи­са середины жизни. // Материалы III Всероссийского съезда психо­логов. СПб., 2003. Т. 1.

5. Белугипа Е.В. Отношение к своему внешнему облику в период середи­ны жизни. Автореф. канд. психол. наук. Ростов-н/Д, 2003.

6. Братусь Б.С. К проблеме нравственного сознания в культуре уходя­щего века // Вопросы психологии. № 1. 1993.

7. Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. Моск­ва-Воронеж, 1996.

8. Брушлинский А.В. Психология субъекта. СПб.. Алетейя, 2003.

9. Вулис А.З. Литературные зеркала. М.: Сов. писатель, 1991.

10. Вульф В. Серебрянный шар: Преодоление себя. Драмы за сценой. М.. ОЛМА-ПРЕСС: АВАНТИТУЛ, 2003.

11. Герасимова ОЛ. Социально-психологические характеристки ольфак-торной самопрезентации личности. Автореф. канд. психол. наук. Ро­стов-н/Д. 2004.

12. Герасимова О.А., Лабу некая В.А. О взаимосвязи самооценок различ­ных компонентов внешнего облика на различных этапах жизненного пути. // Психологический вестник РГУ, Ростов-н/Д: РГУ, 2004. Вып. 7.

13. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.

14. Знаков В.В., Павлюченко ЕЛ. Самопознание субъекта. //Психологи­ческий журнал. № 1. 2001. Т. 23.

15. Кон И.С. Мужское тело в истории культуры. М..: Слово, 2003.

16. Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. М.: НЛО, 2002.

17. Лабунская В.А, Герасимова ОЛ. Тендерная интерпретация парфю­мерных запахов. // Психологический вестник РГУ Ростов-н/Д: РГУ, 2000. Вып. 5.

18. Лабунская В.А. Психологический портрет субъекта затрудненного общения. // Психологический журнал. № 5. 2003. Т. 24.

19. Лабунская В.А. Экспрессия человека: общение и межличностное по­знание. Ростов-н/Д: Феникс, 1999.

20. Лабунская В Л., Белугина Е.В. Отношение к своему внешнему облику субъекта затрудненного общения. // Психология общения: социо­культурный анализ. Материалы Международной конференции. Рос­тов-н/Д, 2003.

21. Лабунская В.А., Буракова М.В. Феминность s маскулинность внешне­го облика женщин (психосемантический анализ причесок) // Пси­хологический вестник РГУ Ростов-н/Д: РГУ, 1998. Вып. 3.

22. Лабунская В.А., Менджерицкая Ю.А., Бреус Е.Д. Психология затруд­ненного общения. М.: Академия, 2001.

23. Логинова Н.А. Жизненный путь человека как проблема психологии // Вопросы психологии. № 1. 1985.

24. Лэнг Р. Расколотое «Я». М.: Академия, 1995.

25. Менджерицкая ЮЛ. Особенности эмпатии субъектов затрудненного и незатрудненного общения в ситуациях затрудненного взаимодей­ствия. Автореф. канд. психол. наук. Ростов-н/Д, 1998.

26. Муздыбаев К. Завистливость личности. // Психологический журнал. № 6. 2002. Т. 23.

27. Муздыбаев К. Психология зависти. // Психологический журнал. 1997. Т. 18, № 6..

28. Петрова ЕЛ. Визуальная психосемиотика общения. Автореф. д-ра психол. наук. М., 2000.

29. Петрова Е.А. Знаки общения. М.: ГНОМ и Д, 2001.

30. Пушкин АС. Полное собрание сочинений в 6 томах. М.: Художествен­ная литература, 1938. Т. 2.

31. Рубинштейн С Л. Бытие и сознание. М., 1957.

32. Тищенко П. Дано мне тело... // Человек. № 3. 1990.

33. Фаулз Д. Apucmoc. М.: Эксмо, 2002.

34. Хороших В.В. Психологические факторы успешности самопрезента­ции. Автореф. канд. психол. наук. СПб., 2001.

35. Ямпольский М. Демон и лабиринт. М.: НЛО, 1996.

36. Ямпольский М. Дзен-Барроко. // НЛО. № 62. 2003.

37. Ямпольский М. Язык-тело-случай: Кинематограф и поиски смысла. М.. НЛО, 2004.

38. Яременко СИ. Внешность человека в культуре. Ростов-н/Д: Изд-во ДГТУ, 1997.

Раздел 4

ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕНИЕ

4.1. Личность как субъект общения

Понятие об общении

Многие отечественные психологи [4, 5, 8, 9, 19, 27, 28, 32, 33] считают, что за многообразием определений об­щения стоит само явление «общение», которое многогран­но, и не может быть встроено в какое-либо определение без потери его некоторых характеристик. Поэтому ни одно из существующих определений общения не может полнос­тью исчерпать его психологическую суть. Вместе с этим существует ряд характеристик, параметров, при отсутствии которых, наблюдаемое взаимодействие трудно отнести к общению. Прежде всего, следует указать на то, что обще­ние возникает там, где партнеры видят в другом себе по­добного и себе равного, ядром этого общения является пе­редача мыслей и переживаний (Л.С. Выготский), в качестве главного процесса выступает взаимопонимание (СЛ. Рубин­штейн). Большинство авторов в определении общения схо­дятся на том, что общение — это сложное явление, кото­рое может выступать в одно и то же время и как процесс взаимодействия, и как информационный процесс, и как от­ношение людей друг к другу, и как процесс их взаимовлия­ния друг на друга, и как процесс их сопереживания и вза­имного понимания друг друга.

Как правило, общение рассматривается в связи с ка­кой-либо деятельностью человека. Но такой подход к об­

щению не является единственным. Оно может осущест­вляться в ходе совместной деятельности, а может быть са­мостоятельным, специфическим видом деятельности — «чи­стое общение» (Б.Г.Ананьев [4], А.А.Леонтьев [27], Б.Ф.Ло­мов [28], СЛ. Рубинштейн [37]). Многогранные связи между общением и совместной деятельностью представлены в ра­ботах Г.М. Андреевой [5]. Она отмечает зависимость разви­тия различных характеристик общения от уровня развития и содержания совместной деятельности. В то же время ею подчеркивается, что влияние совместной деятельности на общение не безгранично. Со временем само общение, его коммуникативные, интерактивные, перцептивные процессы, начинают влиять на результаты совместной деятельности, выступать в роли «независимых» от предметной деятельно­сти детерминант. Общение и деятельность являются двумя сторонами жизнедеятельности человека [28], они не своди­мы одна к другой, автономны и влияют друг на друга.

В основе современного представления об общении ле­жат идеи Б.Г Ананьева, М.М. Бахтина, Л.С. Выготского, В.Н. Мясищева, СЛ. Рубинштейна, А.А. Ухтомского, много­кратно развиваемые в трудах Г.М. Андреевой, А.А. Бодале-ва, Б.Ф. Ломова, А.У Хараша, А.В. Петровского, Л.А. Пет­ровской. Центральная идея современных исследований об­щения — это рассмотрение его сквозь призму субъект-субъектных отношений, в которых выражены не просто дей­ствия или влияния одного субъекта на другого, а представ­лены их взаимодействия, содействия или противодействия, согласие, сопереживание, взаимопонимание или наоборот. СЛ. Рубинштейн в своей работе «Человек и мир» отмечал, что свойства одного человека раскрываются другому толь­ко через отношение одного человека к другому. Во взаимо­отношениях субъектов нет никакой привилегии: мое отно­шение к другому предполагает и отношение другого ко мне. Исходя из такого представления об общении, его харак­терной особенностью выступает то, что предмет общения, его цель — это партнер, что на пути достижения постав­

ленной цели оба участника общения являются активными, что результатом их активности становится уровень взаи­мопонимания, сопереживания, сложившаяся система вза­имоотношений.

В современной отечественной психологии предлагаются различные критерии классификации отношений и взаимоот­ношений. Но наиболее объемной и соответствующей пред­ставлениям об общении является классификация взаимоот­ношений, разработанная В.Н. Панферовым [32]. Им выделены взаимоотношения сотрудничества-соперничества, на основе предметно-практической деятельности; ролевые (ведущий-йедомый); коммуникативные (общительный-замкнутый); кол­лективистские (дружба-вражда); когнитивные (понимание-непонимание); аффективные (любовь-ненависть); правовые (ответственность-безответственность); моральные (добро-зло); нравственные (справедливость-несправедливость).

Существует несколько представлений о том, какие эта­пы, фазы проходит общение прежде, чем получится тот или иной результат общения (вид взаимоотношений, уро­вень взаимопонимания, знание о себе и другом, формиро­вание субъективной привлекательности и значимости лю­дей друг для друга и т.д.). Объединяет эти представления об этапах общения мысль о том, что общение разворачивает­ся во времени, что оно носит циклический характер, что каждый цикл общения завершается решением определен­ной коммуникативной задачи, что началом любого вида об­щения является ориентировочный этап, а заключает его — Достижение определенных целей общения. Ориентировоч­ный этап в ситуации общения осуществляется свернуто, бессознательно, и его результаты зависят от соотношения прошлого опыта и получаемой в данный момент информа­ции. Субъект общения ориентируется на комплекс факто­ров ситуации и ранжирует их по степени важности. Поэто­му один из элементов ситуации является доминантным для партнеров, а другие — нет.

По мнению В.Н. Панферова [32], на ориентировочном этапе осуществляется выбор партнера и формирование первого впечатления о нем. На этом этапе особую роль иг­рают пространственно-временные характеристики общения, выразительное поведение партнеров, их эмоционально-эс­тетическая привлекательность, такие качества, как общи­тельность — замкнутость; доброжелательность — агрес­сивность. На втором этапе происходит предъявление себя партнеру (установление контакта). На этом этапе люди де­монстрируют желательные, привлекательные для другого черты характера, свои способности, обозначают свой соци­альный статус. На третьем этапе наблюдается проявление встречной заинтересованности. На этой стадии широко при­меняются эталоны и стереотипы внешнего проявления пси­хологической сущности человека. Уточняются первые впе­чатления друг о друге, а также «Я-концепции». На четвер­том этапе происходит обмен представлениями, мыслями, чувствами, отношениями. В этот период выясняются пози­ции партнеров, их мировоззрение, установки, интересы, цен­ностные ориентации, происходит духовное взаимообогаще­ние. В результате движения от этапа к этапу общения парт­неры преобразуют друг друга, устанавливают определенные взаимоотношения. На последнем этапе партнеры стремятся к достижению социально-психологической совместимости. По­является взаимопринятие, возникает круг референтных зна­чимых лиц, возникают образы — представления о партнере и самом себе, очерчивается смысловое пространство обще­ния. Все вместе выступает в качестве различных механиз­мов регуляции процесса общения. В конечном итоге, непов­торимость каждого из партнеров приводит к личностному взаимообогащению [32].

На всех этапах общения не только формируется образ партнера, но и возвращается возникший образ каждым из них друг другу. А.У Хараш [44, 45] отмечает, что в современ­ной психологии процесс возвращения или невозвращения об­раза партнеру называется эффектом подтверждения — не­

подтверждения. При неподтверждении человек как бы не существует для партнера, его чувства обесцениваются, он отвергаем. Подтверждение раскрывается в понимании, при­нятии, диалоге. Подтверждения «Я» со стороны другого и постоянная потребность в нем делает общение существен­но большим, чем коммуникация или взаимодействие.

Общение — это не только слышимая, но и зримая де­ятельность, включающая в себя весь комплекс речевых и неречевых проявлений субъектов, их выразительное пове­дение и проксемику. Общение — это многомерный процесс, характеризующийся высокой динамичностью и полифунк­циональностью. Традиционно выделяют три класса функ­ций общения: 1) информационно-коммуникативные; 2) ре-гуляционно-коммуникативные; 3) аффективно-коммуника­тивные. Первый класс охватывает все те функции, которые представляют передачу и прием информации. Второй класс относится к регуляции общения, которую осуществляют люди по отношению друг к другу (мотивы, планы, програм­мы). Третий класс относится к эмоциональной сфере обще­ния. Другая классификация функций общения направлена на то, чтобы конкретизировать его основные результаты: 1) организация совместной деятельности; 2) познание людьми ДРУГ друга; 3) формирование и развитие межличностных отношений (Г.М. Андреева [5], А.А. Бодалев [9], Б.Ф. Ломов [28]). Наряду с перечисленными функциями, общению так­же присуща креативная — творческая функция. Развитию этой функции общения мешают различные запреты, по­пытки формализовать общение, свести его к какой-либо стороне или принципу.

Таким образом, общение представляет сложную, мно­гогранную, многоуровневую специфическую деятельность, проходящую в своем развитии определенные этапы, сопро­вождающиеся коммуникативными, социально-перцептивны­ми, интерактивными результатами. Главным инструментом общения выступает личность человека, предъявленная в речевых и неречевых формах выражения отношения к парт­

неру, в способах обращения к нему, в приемах организа­ции обратной связи и возвращения образов и представле­ний о ситуации общения партнеру. Общение есть условие жизнедеятельности человека и его главная социальная по­требность. В общении происходит становление человека, проявление его сущности, его социально-психологических и психологических свойств и качеств.

Субъект общения и субъектность в общении

В российской психологии отсутствует общепринятая трактовка субъекта общения, несмотря на то, что веду­щие отечественные психологи постоянно обращались к дан­ному явлению. Анализ работ философско-психологического плана приводит к выводу о том, что имеется ряд основопо­лагающих параметров личности, которые превращают ее в субъекта. Среди них такие характеристики, как преобразо­вательная активность, целенаправленность, осознанность, целостность, автономность, свобода, гармоничность. Чаще всего авторы многочисленных исследований ссылаются на работы Б.Г. Ананьева [4], Б.Ф. Ломова [28] СЛ. Рубинштей­на [37] , пытаясь внести ясность в то, что стоит за поняти­ем «субъект общения». Постоянно цитируется известное положение Б.Ф. Ломова: «Общение как форма активности отличается от деятельности тем, что в нем присутствуют субъект-субъектные отношения». Вместе с этим в работах по психологии общения недостаточно представлена дру­гая, не менее важная его мысль о том, что «общение вы­ступает как самостоятельная и специфическая форма ак­тивности субъекта. Ее результат — это не преобразован­ный предмет (материальный или идеальный), а отношения с другим человеком, с другими людьми» [28, с. 248]. О преоб­разовательной активности как ведущей черте субъекта пи­сал и Б.Г Ананьев [4]. Он указывал на то, что активность может проявиться в форме воздействия на других людей в целях преобразования или сохранения их положения в об­

ществе, а также в виде создания и изменения обстоятельств собственной жизни и жизни других людей.

Преобразовательная активность как фундаментальная основа субъекта рассматривается в рамках субъектного, субъектно-деятельностного подхода [3, 14, 15]. Для данного подхода принципиальным является тезис о том, что для понимания субъекта «важно все глубже раскрывать изна­чальные социальность и активность человеческого индиви­да, становящегося субъектом в процессе бесконечного мно­гообразия взаимосвязей между человеком и обществом... Не­обходимо учитывать и исследовать не только влияние об­щества на индивида, но и индивида на общество... [36, с. 570]. Такой взгляд на природу субъекта определяет отношение к личности как к целостной системе внутренних условий, опос­редствующих все внешние причины. «Не личность низво­дится до уровня якобы пассивных внутренних условий... — отмечает А.В. Брушлинский, — а, напротив, последние все более формируются и развиваются в качестве единой мно­гоуровневой системы — личности и вообще субъекта» [16, с. 22].

В контексте субъектно-деятельностного подхода опре­деляется субъект как индивид, находящийся на соответ­ствующем своему развитию уровне преобразовательной ак­тивности, целостности, автономности, свободы, деятель­ности, гармоничности и характеризующийся своеобразной целенаправленностью и осознанностью [3, 14, 15, 28, 37].

Наряду с этим базовым свойством субъекта называется в ряде работ такой параметр, как субъектность, претенду­ющий на интеграцию ряда характеристик субъекта (авто­номность, свобода, целенаправленность, рефлексия и т.д.) и вбирающий в себя свойство преобразовательной актив­ности индивида. В отечественной психологии понимание субъектности представлено несколькими дополняющими ДРУГ друга точками зрения. Первая точка зрения состоит в том, что субъектность обнаруживается в рефлексивном осознании субъектом себя как носителя связей с окружаю­

щим миром и другими людьми, в котором отражается общ­ность индивида с другими и непохожесть собственного пси­хического мира. Данная точка зрения представлена в рабо­тах последователей интерсубъектного подхода. В них под­черкивается, что неразрывная связь одного индивида с другими, которые выступают как значимые другие, отра­жает то, насколько значимые другие способствуют удов­летворению основных социальных потребностей субъекта в понимании себя, подтверждении, самоопределении, в пе­реживании своей самости, в избегании одиночества, влия­ют на душевное состояние субъекта, на поиск им «бытий­ной определенности» и утверждение образа себя.

Осознание своей связи с другими как проявление каче­ства субъектности в концепции В.А. Петровского [35] пред­ставлено в терминах отраженной субъектности. Отраженная субъектность выступает как форма представленности и про-долженности субъекта в других людях, служащая источни­ком преобразования ситуаций общения и взаимодействия в значимом для участников направлении. В концепции В.А. Пет­ровского также подчеркивается в качестве основного свой­ства субъекта его преобразовательная активность, которая может быть различного качества и которая актуализирует­ся в общении, значимом для его участников. Такое пред­ставление о субъектности рассматривается как предпосыл­ка личной формы или личностного типа общения.

С другой точки зрения, субъектность проявляется в личных отношениях субъекта к окружающим. Б.Ф. Ломов отмечал, что субъектность раскрывается в личностных от­ношениях индивида к социальным системам разного уровня, в которые он включен. Субъектность отражает содержание социальных отношений, роль и место личности в их разви­тии, указывает на позицию субъекта в обществе. Б.Ф. Ло­мов указывал также на то, что отношения, как основная форма проявления субъектности, могут характеризоваться собственным уровнем активности. Он писал, что «субъек­тивное отношение может проявиться как простая эмоцио­

нальная реакция, но оно может выразиться и в активном действии, направленном на изменение окружения личнос­ти» [28, с. 334]. Наибольшее внимание отношениям как фор­ме выражения субъектности индивида уделено в работах В.Н. Мясищева [30, 31] и его последователей. Разработан­ная В.Н. Мясищевым концепция отношений содержит пони­мание субъекта общения как субъекта отношений, кото­рые лично пережиты, субъективно значимы и оставляют глубокий эмоциональный след.

Согласно третьей точке зрения, субъектность выра­жается в своеобразии субъективных свойств и способнос­тей человека. Исходя из такого представления о субъект­ности, основанием для описания субъекта общения служат результаты исследований, в которых ставилась задача изу­чить способности и свойства личности, влияющие на пре­образовательную активность субъекта в процессе общения. К группе таких исследований необходимо отнести, в пер­вую очередь, те, в которых изучается социально-психоло­гическая компетентность, способности к общению, различ­ные виды социально-перцептивных способностей.

Объединяет эти три точки зрения по поводу субъект­ности как свойства субъекта то, что в них представлены в качестве главных параметров субъектности различные ха­рактеристики системы отношений личности. Такое единство мнений относительно психологической сущности субъект­ности объясняется тем, что содержание отношений, с одной стороны, отражает опыт удовлетворения ряда социальных потребностей в общении, а, с другой стороны, влияет на активность, размеры и характер общения. Закрепляясь в практике взаимодействия и общения, отношения становят­ся личными отношениями и переходят в свойства личности и черты характера. В отношениях раскрываются особенности развития личности и его аномалии. Они отражаются в уста­новках, мотивах, ценностных ориентациях личности, обус­ловливают выбор форм поведения и способов обращения. По мнению ряда исследователей, система отношений — это

устойчивая фундаментальная характеристика личности. Глав­ное, заключается в том, что все перечисленные образова­ния личности имеют один корень — систему отношений, и детерминируют ее преобразовательную активность, про­являющуюся в выборе форм поведения и способов обраще­ния к партнеру.

Таким образом, субъект общения — это индивид, на­деленный свойством субъектности (т.е. всеми характерис­тиками субъекта), проявляющемся, прежде всего, в пре­образовательной активности участников общения и в уста­новлении субъективных связей индивида с другими людьми (иными словами, в установлении определенных отношений и взаимоотношений). Такая широкая трактовка субъекта общения может быть конкретизирована в соответствии с различными точками зрения на психологическое содержа­ние субъектности, на определение критериев и соответ­ствующих им видов общения.

Направления преобразовательной активности субъекта общения

Субъектность личности, ее проявления в общении фик­сируются в особенностях преобразовательной активности, соответствующей уровню развития и своеобразию субъек­тивных свойств и способностей, а также в содержании реф­лексивного осознания своих личных отношений и взаимоот­ношений с миром. Исходя из такого понимания субъекта общения, критериями определения его типов должны выс­тупать направленность, интенсивность, качество преобра­зовательной активности личности, проявляющиеся в ее субъективных, личностных свойствах и одновременно обус­ловленные ими. Данный вывод находит подтверждение в ряде работ, обобщение которых позволяет сформулиро­вать следующие положения: 1. Субъект общения вносит объективные и субъективные изменения в общение и осу­ществляет качественно определенную детерминацию изме­нений личности, соответствующих определенному уровню.

2. Субъект общения раскрывается через его направленность, установки, ценностные ориентации, т.е. через систему от­ношений. 3. Преобразовательная активность субъекта об­щения направлена на физические, психологические, соци­ально-психологические свойства личности, изменения кото­рых осуществляются в диапазоне от полного физического и психического разрушения до созидания, сотворения (актуа­лизация личностного роста). 4. Преобразовательная актив­ность личности, раскрывающаяся в системе ее отношений, должна рассматриваться с учетом такого параметра, как со­циально-приемлемое — антисоциальное общение, взаимо­действие, поведение. Иными словами, субъект общения и качество его преобразовательной активности должны рас­сматриваться сквозь призму социальной, культурно-психо­логической нормы. Б.С. Братусь отмечает, что «нормальность» или «анормальность» будет зависеть от того, как служит она человеку, способствует ли ее позиция, конкретная органи­зация и направленность приобщению к родовой человеческой сущности или, напротив, разобщает с этой сущностью, запу­тывает и усложняет связи с ней» [12, с. 8]. В понятии «нор­мальности» и «анормальности», сформулированном Б.С. Бра-тусем, остается центральной, смыслообразующей характе­ристикой человека его «способ» отношения к другому* 1) приобщающий к другому как к самоценности или 2) веду­щий к обесцениванию, запутывающий, усложняющий раз­витие личности. С точки зрения данного определения, «нор­мальности» — «анормальности», субъект общения приобре­тает статус «нормального» — «анормального» в соответствии с его системой отношений к другому человеку, представлен­ной в его преобразовательной активности (в диапазоне от полного физического и психического разрушения до сози­дания, сотворения). 5. Преобразовательная активность субъек­та общения должна быть соотнесена не только с психологи­ческим представлением о «нормальности» — «анормальнос­ти» развития личности, базирующемся на качественных параметрах изменений, но и с понятием социальной нормы,

основывающемся на положении об интенсивности, силе, знаке преобразовательной активности личности и их соответствии принятым в обществе стандартам поведения. 6. Сочетание психологических характеристик «нормальности» — «анор­мальности» личности субъекта общения и представлений о социальной норме вводит понятие «преобразовательная ак­тивность субъекта» в контекст социальной психологии и по­зволяет рассматривать субъекта общения в координатах «нор­мальность — анормальность», при этом полюс «анормаль­ность» может иметь просоциальный и антисоциальный вектор.

Исходя из вышеизложенного, базовыми фундаменталь­ными типами субъекта общения являются те, которые вы­делены на основе ядерного критерия субъектности — каче­ства преобразовательной активности личности относительно себя и других, представленного в системе ее отношений. До недавнего времени в качестве таких субъектов общения рассматривались субъекты диалогического и монологичес­кого общения или субъекты личностного и объектного об­щения. Присоединяясь к выводам этих работ, следует в то же время подчеркнуть, что в них указывается направлен­ность преобразовательной активности субъекта общения (на себя или других), его ведущие отношения к другому чело­веку и самому себе, но в них, как правило, мало уделяется внимания дифференциации качества последствий преобра­зовательной активности субъекта общения. Исключением яв­ляется серия работ, выполненных в русле гуманистической психологии общения, в которых традиционно подчеркива­ется личностное отношение, творческость преобразователь­ной активности, направленной, прежде всего, на себя, и ко­торые квалифицируются как исследования, занимающиеся изучением оптимального общения.

Другим направлением исследований качества и интен­сивности преобразовательной активности субъекта общения является психология затрудненного общения и примыкаю­щие к ней разделы социальной психологии (например, пси­хология конфликтного взаимодействия), психология агрес­

сивного и деструктивного поведения, психология одиноче­ства.

Третьим направлением исследований, в которых рассмат­ривается интенсивность, качество, соответствие социальным нормам преобразовательной активности субъекта общения выступает психология девиантного, делинквентного поведе­ния, психология насилия, жестокости и т.д. Четвертым на­правлением работ, учитывающих характер преобразователь­ной активности субъекта общения, можно считать исследо­вания, выполненные на стыке клинической психологии, па­топсихологии и социальной психологии личности. Пятым на­правлением является изучение личности с точки зрения ее ведущих отношений, свойств и качеств, проявляющих осо­бенности ее преобразовательной активности.

Анализ работ, осуществленный на основе базового кри­терия субъекта общения, его субъектности, представленной в системе отношений к другому, отличающейся качеством «нормальности» — «анормальности», «разрушающей — сози­дающей» силой и степенью ее интенсивности, позволяет выделить два фундаментальных типа субъектов общения: субъект затрудненного общения и субъект незатрудненно­го общения.

Особенности изучения затрудненного и незатрудненного общения

Как отмечалось выше, современная психология посто­янно обращается к изучению человека как субъекта много­образных видов деятельности и общения. Как правило, не­зависимо от трактовки самого понятия «субъект деятель­ности» и уровней его рассмотрения выстраивается логика исследования данного явления в направлении поиска тех характеристик активности человека, которые приводят к позитивным изменениям себя и окружающего мира. Субъект эффективной, успешной деятельности и общения — пред­мет пристального внимания психологических исследований. В то же время личность как субъект деструктивного пове­

дения, разрушения отношений и трудностей взаимодействия еще недостаточно проанализирована в отечественной пси­хологии. Различные аспекты изучения личности как субъекта «неэффективного», деструктивного общения представлены в психологии затрудненного общения, в рамках которой прямо или косвенно также обсуждается проблема субъек­та. Обобщение ряда высказываний о причинах возникнове­ния ситуаций затрудненного общения приводит к выводу о том, что их появление обусловлено самим фактом форми­рования человеческой общности, особенностями развития личности в определенной социо-культурной среде, социаль­но-психологической природой общения, механизмами от­ражения и взаимодействия, уровнями их функционирова­ния [1, 6, 8, 9, 19, 22, 33, 47] Авторы исследований [7, 11, 23, 29, 34], рассматривая «затрудненное общение» как объек­тивное явление, указывают на субъективную природу труд­ностей общения. Они подчеркивают, что субъективные причины приводят к легко наблюдаемым объективным зат­руднениям: от легких сбоев и трений до конфликта между партнерами.

Увлеченность идеями субъективной природы трудностей общения без достаточного осмысления самого субъекта зат­рудненного общения ведет, во-первых, к поиску все новых индивидных, личностных детерминант, сведению феномена затрудненного общения к эмоциональному напряжению или характеристикам определенных состояний личности. Как след­ствие формируется «коллекционерский» подход к поиску ин-дивидно-личностных переменных затрудненного общения, приводящий к такому расширению «списка» характеристик субъекта общения, оказывающих влияние на возникновение феномена затрудненного общения, который перестает вы­полнять диагностические и прогностические функции.

Во-вторых, из-за отсутствия четкого представления об уровнях анализа субъекта затрудненного общения стано­вится необходимым обращение к самому простому способу его определения как затрудненного — к соотнесению ре­

ального общения с его оптимальной моделью. Как прави­ло, модели оптимального общения напоминают перечень требований к качествам личности субъекта общения, к его умениям и навыкам. Во многих работах высказывается точка зрения о том, что несоответствие общения партнеров задан­ным параметрам оптимальной модели приводит к затруднени­ям различной интенсивности [7, 9, 17, 20, 21, 47, 51]. Особен­но распространен такой способ объяснения трудностей обще­ния в прикладных областях психологии, например, в соци­альной психологии, в педагогическом общении или в управ­ленческом взаимодействии. В этих областях прикладной пси­хологии чаще всего обсуждаются вопросы об эффективном учителе, руководителе, управленце как субъекте общения: перечисляются, называются свойства, качества, навыки, уме­ния, необходимые для оптимального общения.

В-третьих, используя метод редукции в определении субъекта общения, в частности, авторы исследований [11, 18, 22, 32, 50] ограничиваются указанием на то, что субъект — это человек, инициирующий и осуществляющий общение. Такая интерпретация субъекта общения противоречит дан­ным психологии затрудненного общения, которая рассмат­ривает его как на осознаваемом и неосознаваемом уровнях, как интенциональный, так и неинтенциональный феномен.

В поисках выхода из создавшегося положения предла­гается применять оценку степени выраженности затрудне­ний в соответствии с их воздействием на результаты обще­ния. На основе данного критерия выстраиваются ситуации затрудненного общения: от легких трений, сбоев в обще­нии, не мешающих его продолжению, до конфликта, при­водящего к полному разрыву отношений между партнера­ми. С помощью оценки затруднений в общении по получен­ным результатам создаются его классификации, по которым учитываются его различные стороны и соответствующие им феномены. Например, ситуации затрудненного общения, различающиеся по степени понимания — непонимания парт­нерами друг друга, проявления симпатии — антипатии,

принятия — отчуждения и т.д. Такого рода исследования дополняют картину поведения субъекта, но они не позво­ляют в полной мере отразить формы и способы общения, которые являются причиной затрудненного общения, а са­мого субъекта отнести к субъекту затрудненного общения.

В современных исследованиях по психологии общения субъект чаще всего раскрывается через его направленность, установки, ценностные ориентации, стили взаимодействия, систему отношений [7, 10, 18, 19, 21, 25, 29, 35, 45, 49, 50]. В них также отмечается, что активность субъекта направ­лена на физические, психологические, социально-психоло­гические свойства личности, изменения которых происхо­дят в диапазоне от полного физического и психического разрушения до созидания, сотворения (актуализация лич­ностного роста). Интеграция исследований, объясняющих качество активности субъекта, приводит к выводу о том, что затрудненное общение — это не столько сбои, тре­ния, характерные для него, сколько блокирование пози­тивных изменений личности, возникновения позитивных вза­имоотношений и т.д. Незатрудненное общение — это не столько общение, для которого не характерны трения и сбои, сколько общение, приводящее к позитивному разви­тию партнеров, к сотворчеству и т.д. Если вернуться к ряду определений эффективного, оптимального, конструктивно­го общения, в которых фиксируется позитивность резуль­татов общения, и объединить с ними представления о зат­рудненном и незатрудненном общении, то можно к имею­щимся классификациям общения добавить следующие: 1) затрудненное и неэффективное; 2) незатрудненное и не­эффективное; 3) затрудненное и эффективное; 4) незатруд­ненное и эффективное.

Таким образом, субъект общения становится «субъек­том незатрудненного и затрудненного общения» в соответ­ствии с его системой отношений, влияющей на его преобра­зовательную активность, ведущую либо к созиданию, либо к разрушению не только другого, но и самого себя.

Варианты социально-психологических портретов субъекта затрудненного общения

Преобразовательная активность субъекта затрудненного и субъекта незатрудненного общения отличается по всем трем параметрам: направленности, качеству, интенсивнос­ти, представленным в системе отношений. Сочетание этих характеристик преобразовательной активности дает различ­ные варианты двух типов субъектов общения. Данный вы­вод, прежде всего, подтверждается теми работами, в ко­торых авторы используют понятия, близкие к понятию «зат­рудненное — незатрудненное общение»: продуктивный — непродуктивный стиль жизни [17], деструктивность [41], фрустрация потребностей [46], непродуктивный — продук­тивный типы личности [39], враждебные стратегии меж­личностных отношений [40] и т.д. Анализ этих работ позво­ляет создать один из портретов субъекта затрудненного об­щения. Прежде всего, это индивид: 1) с несбалансированной структурой личности; 2) неспособный преодолевать кризисы развития; 3) застревающий на выборе одной из возможных стратегий межличностных отношений; 4) направляющий свое стремление к превосходству в деструктивное русло; 5) вы­бирающий стиль жизни, отличающийся низким социальным интересом и деформациями во взаимодействии, которые допускают психологическое и физическое уничижение дру­гого; 6) он выбирает гиперкомпенсацию как способ преодоле­ния чувства неполноценности; 7) для него характерны хвас­тливость, высокомерие, эгоцентричность. Эти свойства свя­заны с неспособностью принять себя и низкой самооценкой. Ведущими установками, сопутствующими стилю жизни субъ­екта, становятся самоуверенность, напористость, отсутствие заботы о благополучии других, враждебность, доминантность. Такой человек стремится к контролю, желает приобрести полную власть над окружающими, всегда готов унизить и оскорбить их. Субъект затрудненного общения зависим, бес­помощен, другие ему нужны только для того, чтобы избе­жать чувства одиночества и ненужности.

Другой портрет субъекта затрудненного общения мож­но создать, если исходить из результатов работ предста­вителей интерсубъектного и гуманистически ориентирован­ного подходов [20, 45, 48]. В этом контексте субъект зат­рудненного общения раскрывается в иерархии и удовлетво­ренности экзистенциальных потребностей, в самоопреде­лении, в тенденциях роста и самоактуализации. Субъект затрудненного общения — это индивид, у которого мета-потребности или экзистенциальные потребности в смысле жизни, целостности, уникальности, самоактуализации, ро­сте и т.д. не получили адекватного удовлетворения и подчи­няются потребностям более низкого уровня, отражающим неприятные, фрустрирующие состояния, требующие немед­ленного разрешения. Поведение такого человека обусловле­но метапатологиями, в сфере общения проявляющимися в отношениях недоверия, антипатии, цинизма, отвращения, отсутствия интереса. Воспринимая себя, этот вид субъекта затрудненного общения постоянно претерпевает как осозна­ваемую, так и неосознаваемую угрозу со стороны актуаль­ных переживаний и действительности. Поэтому для сохра­нения целостности своего «Я» он использует механизмы за­щиты, превращающиеся в ведущие способы реагирования на информацию о себе и нарушающие процессы общения и взаимопонимания. Общаясь с другими людьми, субъект бу­дет воспринимать все в той форме, которая наилучшим об­разом соотносится с его Я-структурой, игнорируя истин­ный смысл происходящего; он будет отрицать неприятный, фрустрирующий опыт, приводя в замешательство партне­ров по общению и, тем самым, разрушая контакт с ними. У такого субъекта затрудненного общения внешняя моти­вация одобрения, достижения и т.д. преобладает над внут­ренним стремлением к поддержанию уникальности и ценно­сти другого и самого себя.

С позиции интерсубъектного подхода, предыдущий ва­риант субъекта затрудненного общения дополняется тем, что он осознает свою связь со значимыми другими как не

удовлетворяющую его базовую потребность в подтвержде­нии. «Неподтвержденность» развивает в нем недоверчивость, подозрительность, враждебность, отчужденность, подавлен­ность, стремление доминировать, эмоциональную холод­ность, неадекватность восприятия и понимания других лю­дей, обусловливает снижение способности прогнозировать события, стимулирует непоследовательность и противоре­чивость поступков.

Типология активности субъектов в социально-психоло­гических ситуациях, предложенная К.А. Абульхановой-Слав-ской [2] — это еще одна возможность интерпретации субъекта затрудненного общения. Выводы ее работы позволяют зак­лючить, что субъект затрудненного общения отличается не­сбалансированной саморегуляцией; у него слабо развита спо­собность адекватно использовать внешние и внутренние кри­терии социально-психологических ситуаций; он имеет низкие показатели самоконтроля, непредсказуемые реакции на кри­тику и нереальные притязания.

Следуя принципам построения типологии активности субъекта, разработанным К.А. Абульхановой-Славской, Е.Б. Ста-ровойтенко [39] предложила типологию субъектов отноше­ний. Среди них субъектом затрудненного общения является такой тип личности, которому свойственны разорванность отношений, преобладание в них негативных тенденций вы­сокая степень противоречий в отношениях.

Исходя из работ, выполненных в процессе решения проблемы «личность и общение», акцент в интерпретации субъекта затрудненного общения сдвигается в сторону по­иска интегральных личностных образований, влияющих на преобразовательную активность субъекта и на ее послед­ствия. Необходимо отметить, что традиция изучения роли личностных образований в возникновении затрудненного — незатрудненного общения в отечественной психологии скла­дывалась под сильным влиянием работ А.А. Бодалева [9, 11], Е. В. Цукановой [47], В.Н. Куницыной [22, 23]. На основе параметров субъективности — объективности трудностей

общения В.Н. Куницына выделила три вида затруднений н общении (трудности, барьеры и нарушения). Они отлича­ются соотношением субъективной неудовлетворенности об­щением и степенью тяжести объективных последствий, их негативного влияния на развитие участников общения. На­пример, субъектом затрудненного взаимодействия, обще­ние с которым приводит к наименее тяжелым психологи­ческим последствиям, является человек, который хочет об­щаться, имеет такую возможность, но не умеет это делать. Ему свойственны невоспитанность, беззастенчивость, эго­центризм, приводящие к его отвержению. В другом случае субъект затрудненного общения — это индивид, который умеет общаться, имеет такую возможность, но не хочет общаться. Он глубоко интровертирован, самодостаточен, у него отсутствует мотивация общения. Описание субъекта затрудненного общения, для которого характерно созда­ние барьеров в общении, включает другой набор характе­ристик. Такому человеку свойственны предубежденность, ригидность восприятия другого, следование предрассудкам и стереотипам. В свою очередь, субъект затрудненного об­щения, привносящий нарушения в процесс общения, име­ющие наиболее тяжелые психологические последствия, отличается подозрительностью, завистливостью, эгоцент­ризмом, тщеславностью, себялюбием, ревностью, высоким уровнем фрустрации межличностных потребностей. В ис­следовании Т.А. Аржакаевой [7] в качестве характеристик субъекта общения исследуются: направленность в общении, сила «Я» и коммуникативная активность. В процессе работы автор приходит к выводу, что индивид, затрудняющий об­щение, — это не тот, у кого отсутствуют социально же­лательные черты (обаятельный, добросовестный и т.д.), а тот, у кого обнаруживаются свойства коммуникативной пас­сивности и слабости «Я» (неуверенность в себе, робость, замкнутость, необщительность, зависимость от внешних обстоятельств и оценок, безынициативность, недостаточ­ный самоконтроль и саморегуляция состояний). Индивиды.

неуспешные в общении, имеют преимущественно манипу-лятивный, авторитарный и монологический типы направ­ленности в общении.

Другой пример описания субъекта общения через ха­рактеристику его установок, влияющих на выбор страте­гий, затрудняющих и незатрудняющих общение, содержится р работе С.А. Сухих, В.В. Зеленской [40]. Они считают, что установки субъекта общения на уничижение другого, ущем­ление его интересов, подавление и властвование над ним определяют появление нарушений общения. Исходя из дан­ных этой работы, главными критериями описания субъекта затрудненного общения считаются степень доминирования установки на подавление партнера и использование его в целях собственного возвышения. В общении эти установки включаются в агрессивно-обесценивающий стиль коммуни­кации, который выражается в запугивании и покорении другого, в бесконечной насильственной конкуренции с ним по типу «ты или я».

Феномен субъекта затрудненного общения относится к вариативным и имеет не универсальный, а индивидуали-зированно-типологический характер. Поэтому поиск как не­которого устойчивого набора внутренних и внешних детер­минант, так и сочетаний между ними будет только множить «модели» субъекта затрудненного общения, координаты его описания. Однако представленные выше «портреты» субъекта затрудненного общения убеждают в том, что вне координат преобразовательной активности субъекта и ее психологи­ческих, личностных презентаций, вне координат простран­ства общения и его различных сторон осуществить психоло­гическое моделирование субъектов затрудненного общения, выделить их виды практически невозможно.

Несмотря на многообразие вариантов субъектов затруд­ненного общения, их объединяют следующие показатели: 1) степень воздействия субъекта на результаты общения (трения, незначительные сбои, конфликт); 2) степень осоз­

нания субъектом последствий своих воздействий на резуль­таты общения (осознанное целенаправленное создание си­туации затрудненного общения, разрушения и психологи­ческого уничижения личности партнера — неинтенциональ-ное, малоосознаваемое поведение, направленное на соз­дание барьеров развития другого человека); 3) определен­ная направленность, знак, модальность системы отношений; 4) соотношение показателей мотивационно-потребностной сферы личности; 5) уровень развития социальных способ­ностей; 6) степень соответствия навыков и умений общения социокультурным нормам. Сочетание этих характеристик позволяет описать различные варианты субъектов затруд­ненного общения и придать реальному общению официаль­ный статус затрудненного общения.

Из предложенных нами интерпретаций субъекта за­трудненного общения следует, что человек не становится им потому, что ему свойственно определенное сочетание личностных особенностей. Для формирования его как субъек­та затрудненного общения необходимо, чтобы конкретное сочетание его свойств и характеристик, представленных в поступках и действиях по отношению к партнеру отрази­лось на определенном уровне «ценностно-смысловой плос­кости сознания» не только его, но и окружающих людей.

Для субъекта затрудненного общения отнюдь не свой­ственно, что он всегда сознательно, целенаправленно пре­образует общение в сторону затрудненного, ставит задачи создать коммуникативные, социально-перцептивные, смыс­ловые, интерактивные и другие барьеры, преследует цель вызвать состояние эмоционального напряжения, тревоги, иными словами, стремление разрушить личность партнера. Особенность субъекта затрудненного общения как раз и зак­лючается в том, что он 1) редко сознательно выбирает спосо­бы общения, разрушающие само общение, личность другого;

2)не всегда осознает последствия своих действий, поступков;

3) недостаточно осознает себя как субъекта общения, в том

чясле затрудненного. В этой связи субъектом затрудненно­го общения может быть тот, кто не испытывает никаких затруднений в общении, не осознает и не пытается осоз­нать свой «вклад» в возникновение затрудненного общения. ^Поэтому важными различительными критериями является ■истема отношений, связанные с ней способы удовлетворе­ния потребностей партнеров и демонстрируемые личност­ные особенности.

Трансформации социально-психологических результатов взаимодействия в процессе затрудненного общения

Исходя из изложенного представления о субъекте за­трудненного общения, его типы могут быть представлены в пространстве нескольких координат: 1) степень воздей­ствия субъекта на результаты общения (трения, незначи­тельные сбои, конфликты); 2) степень осознания субъектом последствий своих воздействий на результаты общения (осознанное целенаправленное создание ситуации затруд­ненного общения — неинтенциональное, малоосознаваемое поведение); 3) качество и сочетание способов и умений обще­ния. Объединяющим фактором этих параметров субъекта зат­рудненного общения, источником появления их специфичес­кого сочетания (уровня, степени, качества, способов вы­ражения) является соотношение личностных образований. В первую очередь, данную функцию выполняет соотноше­ние показателей мотивационно-потребностной сферы лич­ности, доминирующей системы отношений к себе и другим, способов понимания и выражения. Сочетание этих характе­ристик личности является базовым в процессах актуализа­ции «трудностей» общения, формирования различных ва­риантов субъектов затрудненного общения внутри одного типа, и в придании наличному общению официального ста­туса «затрудненного общения». Рассмотрим социально-пси­хологические результаты затрудненного общения, соотно­ся их со структурными компонентами общения. В данном

случае мы будем придерживаться классического представ­ления о структуре общения как многокомпонентной, состо­ящей из коммуникативной, интерактивной, перцептивной сторон [5]. Такой подход позволяет продемонстрировать трансформации общения с точки зрения его коммуникатив­ной, социально-перцептивной и интерактивной деятельно­сти. Исходя из представлений о социально-психологичес­ких особенностях субъекта затрудненного общения, о мно-говариативности субъектов затрудненного общения, можно считать, что результатом его социально-перцептивной де­ятельности будет постоянное искажение качеств личности партнера, «эскалация атрибуции», преобладание в процес­сах понимания и интерпретации другого человека оценоч­ного компонента; низкий уровень рефлексии, сопровожда­ющийся сопротивлением осознанию причин своих затруд­нений и нежеланием что-либо менять в своем поведении.

Ряд исследователей [50, 51] связывают характеристики социально-перцептивной сферы субъекта общения с осо­бенностями когнитивного стиля и такими его составляю­щими, как полезависимость — поленезависимость, поня­тийная дифференцированность и когнитивная сложность — простота. Опираясь на результаты данных работ, можно за­ключить, что субъект затрудненного общения: 1) незави­симо от того, полезависим он или поленезависим, не спо­собен адаптировать свое поведение к требованиям ситуа­ции общения и особенностям партнера по общению; 2) от­личается недифференцированностью оценок себя и других, стереотипизацией восприятия окружающих (это приводит к переносу опыта затрудненного общения из ситуации в ситуацию); 3) имеет несбалансированную аффективно-ког­нитивную сферу.

В целом, субъекта затрудненного общения отличает низ­кий уровень развития некоторых социально-перцептивных способностей [25, 29]: 1) понимание другого человека (не­умение вникать в виртуальные процессы и состояния ду­шевных движений окружающих, невозможность видеть мир

глазами другого человека, неадекватность воссоздания пред­ставлений и содержания воздействий); 2) эмпатии (преобла­дание эгоцентрической направленности эмоционального ре­зонанса, свернутость сочувствия и содействия, неадекват­ность восприятия эмоциональных состояний другого); 3) иден­тификации; 4) психологической проницательности, обуслов­ливающей мгновенное осознание проблем, возникающих в процессе межличностного общения, и быстрый поиск их ре­шения с опорой на собственное чувственное восприятие.

Обобщая результаты работ, выполненных в рамках изучения интерактивной стороны общения [7, 13, 17, 18, 21, 24, 25, 26, 40], следует отметить, что в них также рас­сматриваются различные личностные образования, влия­ющие на форму взаимодействия партнеров. Спектр этих личностных особенностей, свойств и качеств соответству­ет тем, которые были указаны выше. Согласно данным ра­бот [13, 25, 26], результатами затрудненного общения яв­ляются: неумение аргументировать свои замечания, а так­же поддерживать контакт и выходить из него, стремление больше говорить, чем слушать, перебивать разговор, ис­пользовать [40] защитно-избегающий, агрессивно-обесце­нивающий, определяюще-контролирующий стили, либо выбирать формально-вежливый дистантный стиль взаи­модействия.

В рамках изучения интерактивной стороны общения так­же обращается внимание на особенности отношений партне­ров друг к другу, подчеркивается их связь с формами обра­щения. Показатель «отношение — обращение» [30, 31], ис­пользованный в качестве критерия описания субъекта за­трудненного общения [13, 25, 26], позволяет выделить еще ряд социально-психологических результатов затрудненного общения: неприязненное, враждебное, высокомерное, подо­зрительное отношение к другим, сопровождающее стрем­ление получать в общении только положительные эмоции, навязывать свою точку зрения, слепо доказывать свою пра­воту и т.д., невыразительность и длительные паузы в речи,

застывшая поза и несоответствие его экспрессивного репер­туара речевому поведению, что указывает на неискренность, отсутствие доверия и подавление своего реального отноше­ния к партнеру.

Неумение выбрать адекватную форму сообщения, не­способность дать обратную связь, низкий потенциал ком­муникативного воздействия и т.д. — это коммуникативные результаты затрудненного общения [7, 11, 47].

Если учесть вид общения, то к названным результатам затрудненного общения необходимо прибавить те измене­ния, которые появляются в связи с ролевой позицией и статусом партнеров. Ролевая позиция участников общения наиболее часто изучается в психологии затрудненного пе­дагогического общения, она представлена в ролевом пове­дении учителя и ученика [13, 26, 47]. Из этих работ следу­ет, что субъекта затрудненного общения независимо от его ролевой позиции (учителя или ученика) отличает несоот­ветствие поведения ролевым ожиданиям. В исследованиях, посвященных изучению делового затрудненного общения, также рассматриваются сбои, трения, конфликты, кото­рые обусловлены ролевой позицией партнеров. Из них сле­дует, что субъект затрудненного делового общения симу­лирует несогласие в целях дезинформации партнера и со­крытия от него правильных вариантов решения задачи. Он выбирает несоответствующие характеру деятельности невербальные и вербальные средства общения, использует чрезвычайно свернутые формы обращения.

Отдельную группу составляют работы, в которых об­суждаются причины иерархии участников общения, их со­циально-психологический статус. Традиционно в отечествен­ной психологии в качестве причин социально-психологи­ческого статуса личности в группе рассматриваются самые различные характеристики самой группы, общения ее чле­нов, их индивидно-личностные особенности. Пристальное внимание уделяется анализу разнообразных социальных

способностей, потребностей, мотивов, ценностных ориен­тации, установок, системы отношений и т.д. Социально-пси­хологический статус субъекта обсуждается также с точки зрения его коммуникативных, социально-перцептивных и интерактивных навыков, средств и способов общения [5]. Кроме того, подчеркивается, что социально-психологичес­кий статус личности в группе определяется тем, насколь­ко она удовлетворяет социальные потребности других чле­нов группы. Указывается на то, что отсутствие желания у одного из участников общения удовлетворять свою потреб­ность в психологическом контакте с кем-либо из членов груп­пы наблюдается тогда, когда партнеру присущи многие из социально-психологических характеристик субъекта затруд­ненного общения. Результаты [25] показывают, что независи­мо от уровня развития группы и ее половозрастного состава статус отвергаемого как в личном, так и в деловом плане будет иметь ее представитель, которому свойственны гипер­требовательность, нетерпимость, неприязнь, демонстрируе­мая другим, некритичность по отношению к себе, стремле­ние больше контролировать и приказывать, чем советовать и убеждать. Отсюда можно сделать вывод, что социально-пси-хологичекий статус, а именно — статус активно отвергаемо­го другими членами группы является существенным резуль­татом затрудненного общения и, одновременно, характерис­тикой субъекта затрудненного общения.

Исходя из перечня результатов затрудненного обще­ния, обусловленных направленностью преобразовательной активности субъекта (против себя и других), можно указать на интегральные последствия общения субъекта затруднен­ного общения: обезличивание, разрушение и психологичес­кое уничижение партнера. Сопровождает этот процесс фру­страция социальных потребностей партнера, раз- рыв эмо­ционально значимых связей с ним, создание внутрилич-ностного когнитивно-эмоционального напряжения, искаже­ние понимания себя и другого, отказ от рефлексии по по­

воду своей представленности в других, смещение отноше­ний, установок, ценностных ориентации в направлении обес­ценивания себя и другого, вплоть до полного разрушения личности партнера.

Сила, тяжесть психологических последствий (резуль­татов) преобразовательной активности субъекта затруднен­ного общения повышается с увеличением спектра отноше­ний к себе и другому, имеющих отрицательную модаль­ность. Субъект затрудненного общения наделен такими осо­бенностями, которые делают недостижимыми, невозмож­ными установление подлинного контакта, сокращение пси­хологической дистанции, развитие глубоких межличност­ных отношений и удовлетворение базовых социальных и экзистенциальных потребностей, что деформирует разви­тие личности, разрушает ее внутренний мир и связи с вне­шним миром.

Схема анализа социально-психологических и личностных особенностей субъектов общения

Типы субъектов общения, описанные нами на основе особенностей их преобразовательной активности, резуль­татов и последствий их общения, отличаются социально-психологическими и личностными особенностями. Выше мы отмечали, что портреты субъектов общения включают ха­рактеристики их направленности, установки, ценностные ориентации, систему отношений, стили, стратегии взаимо­действия, социально-перцептивные образования, навыки и умения в области интерактивной, коммуникативной деятель­ности. Их совокупность указывает на направление и каче­ство преобразовательной активности субъекта общения. Ниже приводятся социально-психологические и личност­ные особенности субъектов, принадлежащих к субъекту затрудненного и незатрудненного общения.

Социально-психологические и личностные характеристики субъектов затрудненного и незатрудненного общения

Из приведенных социально-психологических и личност­ных особенностей субъекта общения следует, что субъект общения не сливается полностью с его личностью, с демон­стрируемыми им качествами, отношениями. Он не становит­ся субъектом затрудненного или незатрудненного общения только потому, что ему свойственно определенное сочета­ние социально-психологических и личностных особенностей. Для формирования его как субъекта затрудненного или не­затрудненного общения необходимо, чтобы конкретное со­четание его свойств и характеристик, представленных в по­ступках и действиях в отношении партнера, отразилось бы на определенном уровне «ценностно-смысловой плоскости сознания» и не только его, но и окружающих его людей. Субъект вносит объективные и субъективные изменения в общение и осуществляет качественно определенную детер­минацию изменений своей личности и партнера.

Список литературы

1. Лбульханова-Слаеская К А. Личностный аспект проблемы общения // Проблемы общения в психологии. М.: Наука, 1981. С. 218-241.

2. Абульханова-Славская К.А. Типология активности личности в соци­альной психологии. // Психология личности и образ жизни. М.: На­ука, 1987 С. 10-14.

3. Абульханова-Славская К А. Принцип субъекта в философско-психо-логической концепции СЛ. Рубинштейна. / / СЛ. Рубинштейн. Очер­ки, воспоминания и материалы. М.: Наука, 1989. С. 10-61.

4. Ананьев Б.Г Избранные психологические труды. М.. Педагогика, 1980.
Ъ. Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 1996.

6. Анциферова Л.И. Личность в трудных жизненных условиях: пере­осмысливание, преобразование ситуаций и психологическая защита. // Психол. журнал. № 1.1994. Т. 15. С 3-19.

7. Аржакаева ТА. Психологические трудности общения начинающих учителей: Автореф. канд. психол. наук. М., 1995.

8. Асмолов А.Г Психология личности: принципы общепсихологическо­го анализа. М.: Смысл, 2001.

9. Бодалев А.А. Личность и общение. М.; МГУ, 1983.

10. Бодалев А.А. О взаимосвязи общения и отношения // Вопросы психо­логии. № 1.1994. С. 122-127.

11. Бодалев А.А._У Ковалев Г.А. Психологические трудности общения и их преодоление // Педагогика. № 5-6. 1992. С. 65-70.

12. Братусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психо­логии. № 5. 1997. С. 3-19.

13. Бреус Е.Д. Динамика трудностей общения в процессе социально-пси­хологического тренинга. // Психологический вестник. Ростов-н/Д: Изд-во РГУ, 1997. Вып 2. С. 230-238.

14. Брушлинский А.В. Психология субъекта в изменяющемся обще­стве. // Психол. журнал. № 6. 1996. Т. 17. С. 30~37.

15. Брушлинский А.В. Психология субъекта в изменяющемся общест­ве. // Психол. журнал. № 2. 1997. Т. 18. С. 18-32.

16. Брушлинский А.В. Субъект, мышление, учение, воображение. М.: Воронеж, 1996.

17. Горянина В.А. Психологические предпосылки непродуктивности стиля межличностного взаимодействия. // Психол. журнал. № 6. 1997 Т. 18. С. 73-83.

18. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и за­щита. М.: Изд-во ЧеРо, МГУ, 1996.

19. Каган М.С. Мир общения: проблема межсубъектных отношений. М.: Политиздат, 1988.

20. Каган М.С, Эткинд A.M. Общение как ценность и творчество. // Воп­росы психологии. № 4. 1988. С. 25-34.

21. Куницына В.Н. Стиль общения и его формирование. Л.: Знание, 1985.

22. Куницына В.Н. Трудности межличностного общения: Автореф. д-ра психол. наук. СПб., 1991.

23. Куницына В.Н. Нарушения, барьеры, трудности межличностного не­формального общения // Актуальные проблемы психологической теории и практики. СПбГУ, 1995. С. 82-92.

24. Лабиринты одиночества. М.. Прогресс, 1989.

25. Лабунская В.А., Менджерицкая Ю.А., Бреус Е.Д, Психология затруд­ненного общения. М.. Академия, 2001.

26. Лабунская В.А., Ногерова М.Т Невербальные паттерны ролевого по­ведения // Психологический вестник. Ростов-н/Д: Изд-во РГУ, 1997. Вып 2. С. 467-486.

27. Леонтьев А.А. Психология общения. М.: Смысл, 1998.

28. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психоло­гии. М.: Наука, 1984.

29. Менджерицкая Ю.А. Особенности эмпатии субъектов затрудненного общения. // Практическая психология. № 4. 1999. С. 54-64.

30. Мясищев В.Н. Личность и неврозы. Л., 1961.

31. Мясищев В.Н. Психология отношений. М., 1995.

32. Панферов В.Н. Классификация функций человека как субъекта об­щения. // Психол. журнал. № 4. 1987. Т. 8. С. 51-60.

33. Парыгин Б.Д. Социально-психологичекий барьер и его природа. // Философия и социальная психология. Л.: Изд-во ЛГПИ, 1975. Вып. 3. С. 3-13.

34. Парыгин Б.Д. Социально-психологичекий барьер и его функции // Философия и социальная психология. Л.: Изд-во ЛГПИ, 1974. Вып. 8. С. 78-79.

35. Петровский В.А. Личность в психологи и парадигма субъектности. Ростов-н/Д: Феникс, 1996.

36. Психологическая наука в России XX столетия: проблемы, теории и история. // Под ред. А.В. Брушлинского. М.: Изд-во «Институт пси­хологии РАН», 1997.

37. Рубинштейн СЛ. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1976.

38. Социальная психология личности. М.: Наука, 1979.

39. Старовойтенко Е.Б. Жизненные отношения личности: модели пси­хологического развития. Киев: Лыбидь, 1992.

40. Сухих С.А., Зеленская В.В. Репрезентативная сущность личности в коммуникативном аспекте реализаций. Краснодар: Изд-во КГУ, 1997.

41. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1991.

42. Фромм Э. Бегство от свободы. М.,1989.

43. Фрустрация, конфликт, защита. Пер. с англ. А.В. Александровой. Вопросы психологии. № 6. 1991. С. 69-82.

44. Хараш А. У «Другой» и его функции в развитии «Я». // Общение и развитие психики. М., 1986. С. 31-46.

45. Хараш А.У Восприятие человека как воздействие на его поведение (к разработке интерсубъективного подхода в исследовании познания людьми друг друга). // Психология межличностного познания. М., 1986. С. 30-42.

46. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. М., 1993.

47. Цуканова Е.В. Психологические трудности межличностного общения. Киев, 1985.

48. Человеко-центрированный подход в образовании, психотерапии, пси­хологии. Ростов-н/Д, 1996.

49. Чудова Н.В. Влияние личностных характеристик субъекта на его пред­ставления об идеальном партнере по общению // Психол. журнал. №3. 1993. Т. 14. С. 28-37.

50. Шкуратова И.П. Когнитивный стиль и общение. Ростов н/Д: РГУ, 1994

51. Южанинова А.Л. Типы затруднений у лиц с низким уровнем когни­тивной сложности. // Психологические трудности общения: диаг­ностика и коррекция: Тез. докл. всесоюз. конф. Ростов-н/Д, 1990.

4.2. Ценностно-смысловые аспекты общения

В 1925 г. С. Франк в статье «Смысл жизни» писал: «Имен­но наше время таково, что все кумиры... рушатся один за другим, все украшающие и затуманивающие завесы нис­падают, все иллюзии гибнут сами собой». Эти слова, сказан­ные в начале прошлого XX в., переломном в жизни россий­ского общества, удивительно точно отражают происходя­щее в начале нынешнего XXI в. в нашем обществе — в период кардинальных изменений всех сторон его жизни.

Человек — единственное живое существо, обладающее привилегией не просто жить, но и осмысливать свою жизнь. Эта потребность и способность человека составляет духов­ное измерение его существования. Это междисциплинар­ная проблема всего гуманитарного знания.

В психологии толчком к возрождению интереса к дан­ной проблеме можно считать публикацию книги В. Франк-ла «Человек в поисках смысла» (1990) и выход в свет анто­логии русских философов конца XIX начала XX вв. «Смысл жизни» (1994).

В научный оборот отечественной психологии постепен­но вошли терминологические сочетания «смысловой под­ход» (к изучению личности и общения), «смысловая сфера личности».

Смысловая сфера личности

Смысловая сфера личности — сложное многомерное об­разование. В современной отечественной психологии наибо­лее адекватно отражающим его сущность считают обще­научное понятие «система» и понятие «психологическая система». Система — это совокупность элементов, находя­щихся в отношениях и связях друг с другом, которые об­разуют целостность и единство [18].

Невозможно представить себе какую-либо ценностную ориентацию или жизненный смысл как изолированное об­разование. Они образуют динамическую структуру, целост­ность, организованую иерархично (элементы ее могут рас­сматриваться как системы, а сама смысловая сфера лично­сти как подсистема системы более высокого порядка); эле­менты смысловой сферы личности взаимосвязаны, взаимо­зависимы, взаимовлияют. Как психологическая система смысловая сфера личности, помимо общих характеристик системы, обладает специфическими особенностями: целеу­стремленностью и самоорганизацией; это развивающаяся во времени система [11, 21].

Смысловая сфера личности может рассматриваться как подсистема более широкой системы, описываемой различ­ными авторами как «жизненный мир человека», «образ мира» и т.д., которая, в свою очередь, имеет сложный, много­уровневый характер.

Многосторонний теоретический анализ содержательных и функционально-динамических аспектов смысловой сферы личности в отечественной психологии впервые осуществил Д.А. Леонтьев в своей работе «Психология смысла» (1999).

Смысловую сферу личности предлагается рассматри­вать как динамическую систему смысловых структур лич­ности, существующих как в осознаваемой, так и в неосоз­наваемой форме. Это относительно устойчивая и автоном­ная иерархически организованная система, включающая в себя ряд разноуровневых смысловых структур и функцио­нирующая как единое целое. В исследовании Д.А. Леонтье­ва и др. анализируется структура смысловой сферы, акту­альное функционирование смысловых структур и систем. Д.А. Леонтьевым предложено понятие «смысловые процес­сы» (смыслостроителъство, смыслообразование, смыслоо-сознание), используемое им для описания динамики смыс­ловой сферы личности.

Д.А. Леонтьевым выделяются ведущие, «ядерные» смыс­ловые структуры (обобщенные смысловые образования, составляющие ядро человеческой личности) и частные, периферические. Именно общие смысловые образования (в частном случае ценности) определяют главные и относи­тельно постоянные отношения человека к миру, другим людям, к самому себе, на необходимость рассмотрения ко­торых указывал в свое время В.Н. Мясищев [15]. Источни­ками ситуативных смыслов могут стать не только мотивы, но и другие смысловые структуры, в том числе и так на­зываемые, смысловые конструкты. Это понятие также предложено Д.А. Леонтьевым. В субъективной семантике личности смысловые конструкты описывают разные изме­рения (параметры) отношения объектов, явлений и ситуа­ций к жизнедеятельности субъекта в целом. Они отличают­ся обобщенностью и большой оценочностью; следствием оцен­ки объекта или явления по смысловым конструктам является приписывание им смысла. Смысловые конструкты более или менее стабильны и трансситуативны [13].

Ценности и смыслы в смысловой сфере личности пред­ставляют собой функциональное и онтологическое единство. Многие из обращающихся к исследованию данной пробле­мы авторов подчеркивают эту мысль. Так, по В. Франклу, человек обретает смысл жизни, переживая определенные ценности [19]. В отечественной психологии Ф.Е. Василюк ут­верждает, что смысл как целостная совокупность жизнен­ных отношений является своего рода продуктом ценностной системы личности [7]. Г.П. Будинайте и Т.В. Корнилова при­ходят к выводу, что личностными ценностями становятся те смыслы, по отношению к которым субъект самоопределяет­ся (см. по Габдулиной Л.И.). Д.А. Леонтьев замечает, что лич­ностные ценности являются одновременно и источниками, и носителями значимых для человека смыслов [13]. Анализи­руя эти и подобные утверждения, М.С. Яницкий приходит к

справедливому выводу: развитие и функционирование сис­тем личностных смыслов и ценностных ориентации носит взаимосвязанный и взаимодетерминирующий характер [22].

Ценности личности

Прежде чем перейти к характеристике личностных цен­ностей, сопоставим ряд понятий, используемых в их науч­ном анализе. Это понятия: ценности, жизненные ценнос­ти, личностные ценности, субъективные ценности, цен­ностные ориентации, ценностные предпочтения. Самое широкое из вышеперечисленных понятий — это понятие «ценности». Во-первых, оно обозначает как общественные, так и личностные ценности. А во-вторых, это атрибут как объекта, так и субъекта. Все остальные перечисленные понятия относятся к субъекту. Большинство авторов трак­туют ценность как особое системное качество предметов и явлений, выделяя в нем две стороны — на полюсе объекта и на полюсе субъекта. На полюсе объекта — это атрибут ценностности, заключенный в сущности объективно суще­ствующих предметов, событий, идей, свойств материаль­ных и духовных предметов, независимо от субъективных оценок людей.

На полюсе субъекта — это значимость (ценностность предмета, события, идеи и т.д.) для конкретного индивида в виде переживания ценности, а также рационального по­стижения et в процессе решения «задач на ценность» или сложного процесса принятия и освоения ценностей (называ­емого интериоризацией, идентификацией, интернализаци-ей).

Проблема трансформации общественных, общечелове­ческих ценностей в личностные, «утверждения» их в инди­видуальном сознании — одна из фундаментальных проблем человеческого существования. Культура задает систему цен­ностных представлений, регулирующих индивидуальное и

социальное поведение человека, служит базой для поста­новки и осуществления познавательных, практических и личностных задач. Однако известные другим знания чело­век не может просто «взять» — он должен их переоткрыть для себя, должна состояться предельно личная встреча с ними. По единодушному мнению теологов, философов и пси­хологов, усвоение общечеловеческих ценностей несводимо к безличному знанию: оно есть не только знание, но и от­ношение, возникающее в реальных жизненных связях субъ­екта с окружающим миром. Присвоенные индивидом обще­человеческие ценности в отечественной психологии обозна­чаются понятием «личностные ценности» или «субъ­ективные ценности» у которые Д.А. Леонтьев определяет как «консервированные» отношения личности с миром, отражаю­щие инвариантные аспекты общечеловеческого опыта [13]. Б.С. Братусь считает, что личностные ценности — это осоз­нанные, «отрефлексированные» наиболее общие смысловые образования [4].

Понятие «ценностные ориентации» популярно боль­ше в прикладных, чем в теоретических исследованиях, и определяется как направленность личности на определен­ные ценности. Понятие «ценностные предпочтения» по сути тождественно понятию «ценностные ориентации», и то и другое может рассматриваться как индикаторы личностных ценностей. В социологических, аксиологических исследова­ниях используется понятие «жизненные ценности», кото­рое трактуется как ценности, определяющие жизненный путь личности на достаточно больших отрезках биографии.

По мнению некоторых исследователей (М. Рокич, Ш. Шварц, У Билски), ценности личности характеризуют­ся следующими общими признаками:

• истоки ценностей — в культуре, обществе и личности;

*• влияние ценностей прослеживается практически во всех социальных феноменах;

• общее число ценностей, являющихся достоянием че­ловека, сравнительно невелико;

• все люди обладают одними и теми же ценностями, но в различной степени;

• ценности организованы в системы и упорядочены по степени важности;

• ценности — это понятия или убеждения;

• ценности имеют отношение к желательным конечным состояниям или поведению;

• ценности имеют ситуативный характер;

• они управляют выбором или оценкой поведения, со­бытий (см. по Яницкому М.С.).

Типология систем ценностных ориентации личности в философии и психологии

В философии и психологии к настоящему времени пред­ложено множество классификационных схем личностных и общественных ценностей. Приведем наиболее известные из них.

Таким образом, обобщая приведенные выше представ­ления о видах и типах ценностей можно вслед за М.С Яниц-ким (рассмотревшим ряд из вышеприведенных классифи­каций) утверждать, что по своему функциональному зна­чению ценности личности могут быть разделены на две

основные группы: терминальные и инструментальные (цен­ности-цели и ценности-средства). В зависимости от направ­ленности на личностное развитие или на сохранение гомео-стаза, ценности могут быть разделены на высшие (ценности развития) и регрессивные (ценности сохранения). Все вы­шеперечисленные ценности могут соответствовать разным уровням или стадиям личностного развития и проявляться в разных сферах жизни личности.

Смыслы жизни личности

Проблема смысла жизни, как уже указывалось, отно­сится к числу междисциплинарных. Она является одной из традиционных проблем философии, теологии, активно об­суждается в художественной литературе. Для психологии важно понять, что представляет собой смысл жизни как психологическая реальность. Понятно, что это смысловое образование личности и что это — особое смысловое обра­зование. Отечественный исследователь Б.С. Братусь подчер­кивает, что это наиболее всеобъемлющее и глобальное смы­словое образование [4]. Это центральное объяснительное понятие психологии личности. Это ключ к пониманию лич­ности вообще и конкретной личности, в частности, посколь­ку находит проявление во всех ее поведенческих актах, придает им смысл, является источником их смысла, объяс­няет отдельные поступки человека.

Способность осознавать, осмысливать собственную жизнь — необходимое условие человеческой жизни. Жизнь, лишен­ная смысла, теряет свою ценность. В психологии использу­ется ряд понятий, описывающих явление смыслоутраты: невроз смыслоутраты (или ноогенный невроз, в отличие от психогенного невроза), «пассивное самоубийство», эк­зистенциальная фрустрация, сопровождающаяся состоя­ниями депрессии, апатии, отчаяния. Анализ этих явлений ассоциируется в психологической науке с именем В. Фран-кла и уже упоминавшейся нами его работой «Человек в поисках смысла» [19].

Смысл человеческой жизни многолик, имеет много гра­ней и обладает собственной динамикой. Если попытаться отразить аспекты его существования, можно представить это следующим образом.

Схема 3

Представленные выше аспекты (грани) существования смысла жизни не исчерпывают всего многообразия его про­явления, и о некоторых из них пойдет речь ниже.

В зарубежной психологии начало исследованию смыс­ла жизни положено А. Адлером в 1924 г. Его представле­

ние состоит в следующем. Смысл жизни присущ каждому человеку и складывается уже к 5-летнему возрасту. Он ос­тается неосознаваемым в большинстве случаев, но он объек­тивно существует независимо от того, будет ли он осознан в будущем. Смысл жизни связан с уникальным стилем жиз­ни индивида [13].

По мнению другого зарубежного исследователя КГ, Юнга, нахождение и реализация смысла жизни выступает как пер­вейшая потребность и задача. С этим согласен А. Маслоу. Польский психолог К. Обуховский потребность в смысле жиз­ни относит к основным потребностям личности. По К.Г. Юнгу, познание смысла жизни становится более важным в стар­шем возрасте, в молодом — люди больше ориентируются на действие. Смысл жизни — сугубо субъективен; суще­ствует опасность ориентации на навязанные извне роли, значит, — на выдуманный, внушенный себе смысл. Пока жизнь осмысленна, люди мало говорят и размышляют о ее смысле. Как только возникает нехватка или отсутствие смысла — проблема смысла начинает играть важную роль в сознании и самовыражении личности.

Таким образом, К. Юнг, в отличие от А. Адлера, счита­ет, что смысл жизни не складывается автоматически; по­иски смысла — сложнейшая жизненная задача, которую че­ловек решает в процессе жизни (см. по 13). Д.А. Леонтьев рассматривает их точки зрения как два подхода к решению вопроса о том, как решает человек вопрос о смысле на про­тяжении всей его жизни. Концепцию В. Франкла он считает объединяющей эти два взгляда: поиск смысла жизни — важ­нейшая задача и врожденная мотивационная тенденция, присущая всем людям; смысл жизни доступен любому че­ловеку, независимо от пола, возраста, интеллекта, обра­зования, характера, среды, а также религиозности и веро­исповедания. Не человек ставит вопрос о смысле своей жизни, жизнь ставит перед ним этот вопрос. Человеку при­ходится отвечать на него ежедневно и ежечасно своими поступками, а не словами. Смысл жизни уникален и не­повторим. С точки зрения В. Франкла, необходимо отверг­

нуть некоторые «философии жизни» — например, не мо­жет быть смыслом жизни наслаждение, т.к. это внутреннее состояние субъекта, а смысл жизни не изобретается чело­веком, а находится в объективном мире. Поэтому человек не может стремиться к счастью, он может лишь искать при­чины для счастья [19].

В отечественной психологии К.А. Абульханова-Слав-ская утверждает, что смысл жизни отражает жизненную концепцию человека, осознанный и обобщенный принцип его жизни, его жизненную цель. В психологии смыслом (не толь­ко жизни, но и любого другого действия, поступка, собы­тия) принято называть внутренне мотивированное, индиви­дуальное значение для субъекта того или иного действия или поступка. Способность человека переживать ценность жизни, удовлетворяться ею и составляет ее смысл. Это и способность субъекта переживать ценность жизненных про­явлений своего «Я», своей личности. Смысл жизни, с одной стороны, выражает притязания и стремления личности, а с другой — определяет притязания личности и выбор тех жиз­ненных задач, которые она берется решать; это ответствен­ность за осуществление собственной жизни, своеобразное чув­ство своей субъектности, возможность творчества жизни. Это, скорее, не когнитивное образование, а переживание личнос­тью своей включенности в жизненные структуры, причастно­сти к общественным ценностям, полноты своего самовыраже­ния, интенсивности взаимодействия с жизнью. Насыщенность, интенсивность жизни усиливает ее динамику и смысл, усили­вают ценность, значимость. К.А. Абульханова-Славская ука­зывает, что смысл жизни проявляется в специфическом мо­тиве — успеть воплотить себя в жизни чем-то непреходя­щим. Это теоретический способ организации личностью жизни [1].

Для определения сущности смысла жизни наиболее адекватной представляется категория «отношение». На по­люсе субъекта отношения — это переживание значимости, ценности; объектом отношения является целая жизнь — соб­

ственная жизнь субъекта. Б.С. Братусь отмечает, что смысл зкизни осознается тогда, когда мы соотносим всю свою жизнь с тем, что больше нашей жизни и не оборвется с ее физи­ческим прекращением [4].

Другой отечественный психолог Ф.Е. Василюк подчер­кивает, что смысл жизни пограничное образование; в нем сходятся сознание и бытие, идеальное и реальное, жиз­ненные ценности и бытийные возможности их реализации. Он отражает в себе ценностную целостность индивидуаль­ной жизни. Он может быть ориентирован на будущее, на прошлое или на настоящее [7].

В отечественной психологии также имеют место ис­следования, авторы которых обращаются к проблеме нару­шения смысла и целостности индивидуальной жизни в кри­тических ситуациях, когда возникает разлад всей системы жизни и одновременно жизненно важная необходимость пре­одоления критической ситуации и восстановления ощуще­ния осмысленности жизни. Последнее, по мнению авторов такого рода исследований, становится возможным благода­ря процессам саморегуляции, рефлексии, «смыслового свя­зывания» как одного из механизмов, обеспечивающих пере­стройку смысловых систем. Показано, что конструктивное разрешение кризиса требует внутренней активности лично­сти по трансформации смысловых отношений [7, 10].

С 1995 г. в отечественной психологии ведутся система­тические исследования психологических, психолого-педа­гогических, социально-психологических и религиозных ас­пектов проблемы смысла жизни, возглавляемые А.А. Бода-левым и В.Э. Чудновским.

Рассмотрим некоторые идеи, высказанные в рамках данного направления.

По мнению В.Э. Чудновского, правомерно несколько ос­лабить акцент на вторичности, производности, «отражатель­ное™» психики и психических образований и подчеркнуть их относительную устойчивость, относительную самостоя­тельность, их обратное влияние на поступки и результаты

деятельности человека.. Смысл жизни как психологический феномен — это особое психическое образование, которое имеет свою специфику возникновения, свои этапы станов­ления. Приобретая относительную устойчивость и эманси-пированность от породивших его условий, он может су­щественно влиять на жизнь человека — действовать как некий «буферный механизм», как система сдержек и про­тивовесов, не допускающих одностороннего подчинения как внешним обстоятельствам, так и непосредственным побуж­дениям, сиюминутным интересам и влечениям [16].

Однако феномен смысла жизни, являясь продуктом человеческого разума, несет в себе двойственность, амбива­лентность последнего. А.В. Суворов в работе «Филосфера и смысл жизни» противопоставляет духовную сферу человека сфере безумия, имеющей разрушительную, антикультур­ную, античеловеческую, антиприродную направленость [16].

В тесной связи со сказанным выступает проблема адек­ватности смысла жизни. Были выделены следующие основ­ные характеристики его адекватности:

• Реалистичность смысла жизни, то есть его соответ­ствие, с одной стороны, наличным, объективным услови­ям, необходимым для его осуществления, с другой, — ин­дивидуальным возможностям человека.

• «Конструктивность» смысла жизни — характеристи­ка, отражающая степень его позитивного или негативного влияния на процесс становления личности и успешность де­ятельности человека. Несомненно, что «конструктивность» смысла жизни существенно обусловлена содержанием той идеи, которая составляет главную цель жизни человека. Вместе с тем показано, что функция смысла жизни как психологического механизма, существенно обусловливаю­щего поведение человека, зависит не только от содержа­ния основной жизненной цели, но и от структуры данного психического образования.

Последнее представляет собой структурную иерархию жизненных целей (ценностей), в которой жизненные смыс-

Угы могут занимать ведущую роль, быть относительно рав­нозначными, либо находиться в отношении подчинения к ^Лав-ной жизненной цели. Иерархическая структура смыс­ла жизни является системой, динамика которой обусловле­на следующими факторами: социальными обстоятельства­ми, индивидуальными и возрастными особенностями чело­века, его субъективной активностью [16].

В.Э. Чудновский выделил некоторые типы структур смысла жизни по этому показателю.

1. Структура, которую условно можно обозначить как «конгломерат» жизненных смыслов. Это фактически «пред-структура», характеризующая первоначальный этап ста­новления смысла жизни. Здесь возможны два варианта: а) так сказать, «мирное сосуществование» различных жиз­ненных смыслов; б) противостояние жизненных смыслов, взаимодействующих между собой и противодействующих друг другу. При этом противопоставление и противодей­ствие пока не приводят к образованию ведущего и подчи­ненных компонентов структуры.

2. «Монолитная» структура смысла жизни. Она характе­ризуется тем, что ведущий компонент иерархии становит­ся самодовлеющим. Он как бы поглощает остальные ком­поненты иерархии. Смысл жизни приобретает упрощенную однонаправленную структуру. Такой «оголенный» смысл жизни начинает играть негативную роль в становлении лич­ности.

3. Следующий тип структуры называется условно «ав­торитарной» иерархией. Она характеризуется тем, что ве­дущий компонент, оставаясь внутри иерархии, занимает преувеличенно господствующее положение в ней, «подми­нает» ее под себя, деформируя всю структуру.

4. «Разорванная» структура смысла жизни. Ее суть в том, что главный смысл, главная идея отрывается от остальных компонентов системы, от конкретных смыслов и существует сама по себе. Иными словами, образуется двухполюсная

структура, одним из полюсов которой является главная, ве­дущая тенденция, другим — перефирическая часть иерар­хии, совокупность малых смыслов, которая под влиянием определенных условий может усиливаться, увеличивать свою значимость, достигая по своей мотивационной энергетике уровня главного смысла. Некоторое время существует неус­тойчивое равновесие между указанными полюсами.

5. «Номинальная структура» смысла жизни. В иерархии усиливаются компоненты, противоречащие главному смыслу. Последний под их влиянием теряет свою силу, свою энер­гетику и фактически остается, так сказать, официальным прикрытием нового не адекватного ему, но реально сфор­мированного жизненного смысла.

6. «Распадающаяся структура» смысла жизни. Главный смысл жизни распадается на ряд малых смыслов. Происхо­дит обратное развитие смысла жизни. Смысл жизни, кото­рый прежде был механизмом самотрансценденции, выхода за пределы собственной личности, теперь все более при­земляется, локализуется в конкретной ситуации, укорачи­вается до элементарного стремления пережить сегодняш­ний день.

7. Иерархией гармонического* взаимодействия (гармо­ническая иерархия). Она характеризуется тем, что глав­ный компонент иерархии, является ведущим, тем не ме­нее остается элементом иерархии. Он не только воздей­ствует на нее, но и испытывает ее влияние. При этом имеет место динамическое воздействие, которое приводит к раз­витию, а при определенных условиях — и к смене ведуще­го компонента. Эта адекватная структура смысла жизни как психического образования [16].

Таким образом, можно согласиться с В.Э. Чудновским, что смысл жизни как психическое образование представ­ляет собой жизненную цель, ставшую для человека ценнос­тью высокого порядка. Психологическую основу смысла жизни составляет структурная иерархия, система больших

yi малых смыслов. Функция смысла жизни как психологи­ческого механизма, существенно обусловливающего пове­дение человека и становление его личности, зависит не толь­ко от содержания основной жизненной цели, но и от струк­туры данного психического образования, представляющего собой иерархическую систему больших и малых смыслов. Существуют различные типы структурных иерархий, ха­рактеризующих различные соотношения смысловых ком­понентов и во многом определяющих особенности функцио­нирования механизма смысла жизни.

С психологической точки зрения главным является не осознанное представление о смысле жизни, а насыщен­ность реальной повседневной жизни реальным смыслом. Именно объективно сложившаяся направленность жизни несет в себе истинный смысл, а любые попытки сконстру­ировать себе смысл жизни интеллектуальным актом бу­дут быстро опровергнуты самой жизнью. Вместе с тем жизненные ситуации могут ставить перед человеком зада­чу на осознание смысла своей жизни. Осознать и сформу­лировать смысл своей жизни — значит, оценить свою жизнь целиком.

Многообразие индивидуальных жизненных смыслов

Осмысленность жизни — не однородная структура. Мож­но полагать, что в каждом индивидуальном случае смысл жизни представлен системой жизненных смыслов, а какой-либо, или какие-либо из них играют доминирующую роль в жизни данного человека. По мысли Д.А. Леонтьева, индика­торами смысла жизни являются смысложизненные ориен­тации, которые можно соотнести с основными периодами жизни: прошлым, настоящим и будущим. Человек может черпать смысл своей жизни в каком-то из этих периодов или во всех вместе [13].

Какими могут быть индивидуальные жизненные смыс­лы? Отечественными исследователями делаются попытки описать и систематизировать их. Так, например, описывая экзистенциальные жизненные сценарии, В.Н. Дружинин на­зывает их, фактически определяя доминирующий жизнен­ный смысл, соответствующий каждому из них: жизнь как «предисловие»; жизнь как творчество; жизнь как достиже­ние; жизнь как сон; жизнь «по правилам»; жизнь — «трата времени» и жизнь — «против жизни» [9].

Свою классификацию жизненных смыслов предлагает B.C. Котляков. В нее входят следующие категории: экзис­тенциальные, гедонистические, коммуникативные, саморе­ализации, статусные, когнитивные, семейные смыслы.

Классификация жизненных смыслов Т.Н. Березиной по­строена на идее П.В. Симонова о существовании тесной связи между низшими и высшими уровнями индивидуальности человека. Смысл жизни, с ее точки зрения, формируется (надстраивается) на базе инстинктов высших животных, благодаря их одухотворению у человека. В данную класси­фикацию входят следующие жизненные смыслы.

1. Витальные жизненные смыслы: жизнь ради жизни (вы­живание); жизнь ради удовольствия; жизнь ради бо­гатства; жизнь ради приятного время препровожде­ния.

2. Социальные смыслы: жизнь ради любви; жизнь ради карьеры; жизнь ради профессионального мастерства; жизнь ради конкретного человека.

3. Идеальные смыслы: жизнь ради познания; жизнь ради творчества; жизнь ради самосовершенствования; жизнь ради детей; жизнь ради «гнездышка»; жизнь ради боль­шой социальной группы; жизнь ради дружбы; жизнь ради борьбы [2].

Нетрудно заметить, что вышеприведенные классифи­кации жизненных смыслов перекликаются и, в целом, ил­люстрируют действительное многообразие жизненных смыс­лов людей.

Ценности и смыслы личности как детерминанты ее общения с окружающими

В свое время В.Н. Мясищев предложил трактовать субъ­ективные ценности как осуществляемый план личностных отношений (в субъект-объектном, субъект-субъектном вза­имодействии), тем самым указывая в том числе на дос­таточно широкий контекст жизненных отношений личнос­ти, в котором они реализуются [15].

Общение с другими людьми пронизывает все жизненные отношения личности. Каково влияние ее ценностей и смыслов на ее общение с окружающими? В работах К.А. Абульха-новой-Славской, А.А. Бодалева эта проблема ставится и ана­лизируется как проблема личностной опосредованности об­щения [1, 3]. По мнению К.А. Абульхановой-Славской, это опосредование осуществляется средствами, соответствую­щими жизненным ценностям, установкам, пра- вилам, ко­торыми руководствуется человек. Общение происходит ти­пичным для данной личности образом. При этом неважно, относится ли общение к деловой или личной сфере, важны те мировоззренческие, этические принципы, на основе ко­торых данная личность вступает в общение. Личность ак­тивно стремится к общению, отвечающему ее жизненным ценностям, и избегает его, если оно идет с ними вразрез. Высшим типом человеческого общения К.А. Абульханова-Славская считает что общение, которое исходит из при­знания ценности самого существования личности. При этом она подчеркивает, что, с ее точки зрения, неправомерен в психологическом смысле принцип «обратимости отношений», сформулированный И. Кантом. Он предполагает «взаимосог­ласование», «соизмерение» этических позиций общающих­ся, появляется формула: «Ты — мне, я — тебе». Проявле­ние же истинной свободы в общении — это абстрагирова­ние от «обстоятельств», от непосредственной ситуации, от субъективного отношения другого. В зависимости от того, какова этическая позиция участников общения, обуслов­ленная их индивидуальной системой ценностей и смыслов,

строится определенный тип отношений между ними. К.А. Абульханова-Славская выделяет, основываясь на идеях СЛ. Рубинштейна, два типа отношений, условно названных ею функциональными отношениями и отношениями, основан-ными на утверждении ценности другого человека. В пер­вом случае другой человек выступает как средство для до­стижения личных целей, а отношения протекают лишь на поведенческом уровне, т.е. принимаются в расчет лишь по­ступки партнера, а не его отношения. Во втором случае один партнер к другому относится как к личности, т. е. за ним признается вся совокупность человеческих прав и ка­честв, в том числе и право быть непохожим на меня, по­ступать в соответствии со своими интересами, право на собственный жизненный путь. Такой союз, независимо от того, дружеский он или деловой, при всех условиях созда­ет возможности для взаимного проявления личностных ка­честв [1]. А.А. Бодалев, обсуждая данную проблему, указы­вает, что главное, с чего начинается развитие личностных качеств, необходимых для успешного общения, является формирование у нее такой направленности, при которой другие люди стояли бы не на периферии, а в центре скла­дывающейся у него системы ценностей. Необходима выра­женная направленность на других людей. Однако гораздо важнее то, в каком качестве стремится человек включить другого в общение с собой [3]/

К.А. Абульханова-Славская и А.А. Бодалев подчеркива­ют также и то, что личностные ценностные ориентиры в общении всегда воплощаются в определенных способах обращения с партнером по общению.

Б.С. Братусь в своих размышлениях о сущностных ха­рактеристиках человека и его взаимоотношениях с миром ценностному отношению к другому человеку придает еще более глобальное значение. Опираясь на идеи СЛ. Рубинш­тейна, он вслед за ним утверждает, что первейшее из пер­вых условий жизни человека — это другой человек. Отно­шение к нему, к людям вообще — основная ткань, сердце­

вина человеческой жизни. И более того, отношение к дру­гому человеку как к самоценности, как к существу, олицет­воряющему в себе бесконечные потенции рода человечес­кого, является условием и одновременно критерием нор­мального развития человека, ведущего его к обретению родовой человеческой сущности [4].

Таким образом, по своему личностному основанию об­щение может строиться конкретным человеком исходя из признания другого человека безусловной и высшей цен­ностью, или быть «отчужденным», безличным. Именно в этом прежде всего раскрывается личность как субъект общения.

Помимо охарактеризованных, выделяются и другие ти­пы ценностного отношения к партнеру. Так, в частности, за­метно возрастание интереса к функциональному типу отно­шения. Более часто он называется манипулятивным. Специ­альному анализу ценностно-смыслового содержания этой и других форм общения посвящена работа Л.И. Рюмшиной [17]. В сути манипулятивного общения подчеркивается основопо­лагающий момент — отношение к другому как к средству удовлетворения собственных потребностей, «использование» его в своих целях. Возможен такой тип общения, когда оба партнера стремятся к взаимному использованию друг друга. В таком случае нельзя, строго говоря, отнести этот тип от­ношения к чисто эгоистическому или эгоцентрическому (в противовес гуманистическому), поскольку партнеры не толь­ко удовлетворяют свои потребности, но одновременно дают себя использовать партнеру в качестве объекта удовле­творения его потребности. Е.Т. Соколова этот тип отношений называет «рыночным»: каждый из партнеров извлекает свою выгоду, но и платит за нее, делая другого средством (объек­том), сам выступает в этом качестве (см. по Габдулиной Л.И.).

Противоположность манипулятивному типу отношения — открытое личностное общение, целями, ценностями кото­рого являются полное раскрытие и развитие индивиду­альных особенностей, качеств и потенциальных возможно­

стей друг друга. Это общение, «фасилитирующее» взаим­ное личностное развитие равноправных партнеров (К. Род­жерс, 1987). В отечественной психологии эти идеи находят свое развитие в концепции межличностного диалога. Един­ственной целью и ценностью межличностного диалога утвер­ждается личность и личностный способ бытия его участни­ков. Основными атрибутами его, по мнению СЛ. Братченко, являются свобода собеседников, равноправие собеседников (взаимное признание свободы), личностный контакт между собеседниками на основе сопереживания и взаимопонимания. Остальные особенности межличностного диалога — откры­тость и доверие собеседников, их сотворчество и др. — вы­водимы из основных. Таким образом, идея «самоценности другого человека», предлагаемая в качестве этической ос­новы общения дополняется идеей диалога как свободного общения свободных (равноправных) людей, каждый из ко­торых исходит из признания ценности другого. Участники диалога ориентированы на индивидуальные, лично пережи­ваемые ценности — каждый на свои — и каждый отвечает за свои взгляды (перед собой), но не отвечает за взгляды дру­гого. Равноправие как взаимное признание свободы друг дру­га, по мнению СЛ. Братченко, предполагает согласование прав, поэтому он считает необходимым ввести понятие «ком­муникативные права личности». Подробно анализируя меж­личностный диалог как особый мир общения людей, СЛ. Брат­ченко, заключает, что человеческое общение не исчерпы­вается только им, хотя несомненно — «это здоровое начало общения, конструктивный потенциал межличностных отно­шений», который может служить мерой реализации личнос-тно-развивающего потенциала других форм общения [6].

Итак, ценности и смыслы личности, обнаруживающие свою регулирующую роль в широком спектре жизненных сфер личности и являющиеся по сути превращенной фор­мой ее жизненных отношений, в значительной мере опреде­ляют общение людей.

Направленность личности в общении

Еще в 70-е годы прошлого века А.А. Леонтьев в своей работе «Психология общения» указывал, что проблема лич­ности, как целостного образования, и роли ее направлен­ности в общении еще не получила адекватного раскрытия в психологическом эксперименте. Это утверждение справед­ливо и по сей день. В работах многих авторов подчеркивает­ся значение ее для общения конкретной личности. При этом не все авторы используют понятие «направленность лично­сти в общении», имея в виду иногда сходные по содержанию или одну и ту же психологическую реальность. Направлен­ность личности в общении есть, по сути, конкретизация ее общей направленности по отношению к сфере общения с людьми. В свое время СЛ. Рубинштейн отмечал, что люди существенно отличаются друг от друга в зависимости от того, преобладает ли для них значение личностного контакта с людьми или объективного контакта с предметным миром. То есть, речь должна прежде всего идти о ценности для конкретной личности субъект-субъектных отношений, о по­требности в общении, являющейся одним из мощнейших дви­гателей человеческого поведения и неразрывно связанной с другими социогенными потребностями, удовлетворяемы­ми через общение с другими людьми. И в отечественной, и в зарубежной психологии стало традиционным выделение таких видов направленности личности, как направленность на объект (на дело), на других людей и на себя. На этом общем основании жизненных ориентации и ценностей су­ществуют ценности, смыслы, мотивы, цели общения и от­ношений с людьми. Неслучайно подчеркивается обуслов­ленность направленности в общении всей системой ценнос­тей личности, а также ее «отношенческая» суть — в ней выражается ценностное отношение к людям вообще и к другому человеку, как партнеру в общении, — в частности. Такой акцент в анализе данной проблемы делают К.А. Абуль-ханова-Славская, А.А. Бодалев и др. обсуждающие ее в связи с этическими проблемами общения. К.В. Вербова ис­

пользует понятие «направленность ориентации в общении», рассматривая ее как форму проявления мотивационного компонента отношения к другому в общении. Е.Т. Соколова использует понятие мотивационная направленность лично­сти в общении, имея в виду преобладающую ее мотивацию. М.Ш. Магомед-Эминов в понятие потенциальные отноше­ния вкладывает близкий приведенному выше смысл: потен­циальные отношения указывают на то, в каком качестве субъект стремится включить свою личность и личность дру­гого в общение.

Таким образом, речь идет не только об отношении к другому в общении, но и об отношении к себе и о способе включения собственной личности во взаимодействии с дру­гими людьми. М.Ш. Магомед-Эминов выделяет две мотива-ционные тенденции общения с другими людьми: «отделение от» (выделение я) и «соединение с» (включение в). Мотивация межличностного взаимодействия является единством этих двух противоположных мотивационных тенденций. Высшей ступенью развития данного единства является третья моти­вационная тенденция — «быть собой среди других» как стрем­ление отделить (выделить) себя через соединение с другими и в то же время соединиться с ними через отделение себя».

В рамках интерсубъективного подхода один из его раз­работчиков А.У Хараш предлагает понятие «коммуника­тивное состояние». С его точки зрения, каждый данный мо­мент жизни человека характеризуется определенным ком­муникативным состоянием, обращенностью к другим людям. Это, с одной стороны, обобщенное состояние готовности» к приему влияний со стороны других людей, то есть целост­ная рецептивная установка (преднастройка) субъекта, со­держанием которой является предвосхищение и ожидание направленных на него действий и оценок. С другой сторо­ны, это готовность к коммуникативному воздействию — пред­расположенность к действиям и оценкам по отношению к другим людям, определяемая рецептивной установкой субъек­та и в свою очередь ее определяющая. Таким образом, сфе­

рой распространения коммуникативного состояния частич­но является сам индивид (его установка или преднастройка), но главные его свойства обнаруживаются в физическом и социальном «околоиндивидуальном пространстве».

Нетрудно заметить, два последних автора, описывая фактически личностную направленность в общении (стрем­ление, установка, предрасположенность субъекта), вклю­чают в это описание пространство взаимодействия с дру­гими людьми.

Как установочное образование понимает коммуникатив­ную направленность и В.А. Кан-Калик. Понятие «коммуни­кативная направленность» используется как синонимичное понятию «направленность личности в общении». Под ней он понимает не только личностные, но и профессиональные установки человека, обеспечивающие возникновение по­требности во взаимодействии с другими людьми, успеш­ность этого взаимодействия, эмоциональное удовлетворе­ние им в ходе обыденного или профессионального обще­ния. (Обзор существующих представлений приводится по Л.И. Габдулиной, 1999).

Таким образом, направленность в общении рассматри­вается исследователями как устойчивая личностная харак­теристика, определяющая выбор (мотивов, целей, приемов и способов общения), который совершает личность постоян­но в ситуациях взаимодействия с людьми. Коммуникативная направленность является проявлением отношения личности к себе и к другим, проявляется в форме готовности к вос­приятию воздействий партнера, с одной стороны, а также к определенным образом направленному коммуникативному поведению по отношению к нему, с другой стороны. Ценнос­тно-смысловое содержание направленности в общении оп­ределяет все описанные выше личностные проявления. Имен­но на нем делает акцент СЛ. Братченко, описывая сущность направленности в общении. Под ней он понимает совокуп­ность более или менее осознанных личностных смысловых установок и ценностных ориентации в сфере межличностно­

го общения, индивидуальную «коммуникативную парадиг­му», включающую представление о смысле общения, его целях, средствах, желательных и допустимых способах по­ведения в общении. Можно полагать, что в форме смысло­вых установок выражается готовность личности к опреде­ленным образом направленному восприятию воздействий парт­нера, как и к определенным образом направленному поведению по отношению к нему. В целом, направленность личности в общении выявляет себя в мотивах, целях, средствах и спосо­бах общения. В таком качестве она есть выражение ценност­ного отношения личности к человеку вообще, к другому как партнеру по общению, а также к самой себе. Теоретической основой анализа направленности личности в общении и выде­ления ее видов служит для СЛ. Братченко концепция диало­га (М.М. Бахтин, М. Бубер, А.У Хараш и др.). Он выделяет шесть видов направленности в общении, сущность которых представляет следующим образом.

• Диалогическая направленность (Д НЛО) — ориентация на равноправное общение, основанное на взаимном уважении и доверии, ориентация на взаимопонимание, взаимную от­крытость и коммуникативное сотрудничество, стремление к взаимному самовыражению, развитию, сотрудничеству.

• Авторитарная направленность (Ав НЛО) — ориента­ция на доминирование в общении, стремление подавить лич­ность собеседника, подчинить его себе, «коммуникативная агрессия», когнитивный эгоцентризм, «требование» быть по­нятым (а точнее — требование согласия с собственной пози­цией) и нежелание понимать собеседника, неуважение к чу­жой точке зрения, ориентация на стереотипное «общение — функционирование», коммуникативная ригидность.

• Манипулятивная направленность (М НЛО) — ориен­тация на использование собеседника и всего общения в своих целях, для получения разного рода выгоды, отношение к собеседнику как к средству, объекту своих манипуляций, стремление понять («вычислить») собеседника, чтобы по­лучить нужную информацию, в сочетании с собственной

скрытностью, неискренностью, ориентация на развитие и даже «творчество» (хитрость) в общении, но односторонняя — толь­ко для себя за счет другого.

•Алътероцептристская направленность (Ал НЛО) — добровольная «центрация» на собеседнике, ориентация на его цели, потребности и т.д. и бескорыстное жертвование своими интересами, целями, стремление понять запросы другого с целью их наиболее полного удовлетворения, но безразличие к пониманию себя с его стороны, стремление способствовать развитию собеседника даже в ущерб соб­ственному развитию и благополучию.

•Конформная направленность (К НЛО) — отказ от рав­ноправия в общении в пользу собеседника, ориентация на подчинение силе авторитета, на «объектную» позицию для себя, ориентация на некритическое «согласие» (уход от про­тиводействия), отсутствие стремления к действительному пониманию и желание быть понятым, направленность на подражание, реактивное общение, готовность «подстроиться» под собеседника.

• Индифферентная направленность (И НЛО) — такое от­ношение к общению, при котором игнорируется оно само со всеми его проблемами, доминирование ориентации на «сугу­бо деловые» вопросы, «уход» от общения как такового [5].

Методики исследования ценностей и смыслов личности

Методика изучения ценностных ориентации — это одна из достаточно известных методик. Существует базовый вариант, автором которого является М. Рокич, и модифика­ции. Одна из широко используемых в исследовательской и диагностической практике — модификация Д.А. Леонтьева. Ее основу составляют два ряда ценностей: 18 ценностей-це­лей (терминальных ценностей) и 18 ценностей-средств (ин­струментальных ценностей). Каждый ряд предлагается про-ранжировать по порядку значимости для себя (то есть припи­сать каждой ценности ранг), после чего оценить в процен­

тах степень реализованности каждой ценности в своей жиз­ни.

На основании индивидуальных данных можно получить и проанализировать групповую иерархию ценностных ори­ентации — путем вторичного ранжирования [12].

Тест смысложизпепных ориентации Д.А. Леонтьева является адаптированной версией теста «Цель в жизни» Крам-бо и Махолика. Это шкала, включающая в себя 20 пар аль­тернативных утверждений, каждое из которых в первом лице описывает определенное действие, переживание или состояние. Испытуемому предлагается выбрать одно ут­верждение из пары и оценить по шкале, насколько это дей­ствие, переживание или состояние характерно для него. В результате такой процедуры выясняются следующие по­казатели: общий показатель осмысленности жизни; три кон­кретные смысложизненные ориентации (цель в жизни; на­сыщенность жизни и удовлетворенность самореализацией) и два аспекта локуса контроля («Я — хозяин жизни»; «управ­ляемость жизни»). В подгруппе конкретных смысложизнен-ных ориентации показатель «цель в жизни» связывается с ориентацией на будущее; «насыщенность жизни» — с ориен­тацией на настоящее, на процессе жизни и «удовлетворен­ность самореализацией» — с ориентацией на прошлое (ре­зультативность жизни) [14].

Методика «Направленность личности в общении» (СЛ. Братченко). В ее основе лежит метод неоконченных пред­ложений. Существуют две формы: базовая, не имеющая про­фессиональной спецификации, и вторая — ориентированная на изучение направленности в профессиональном общении. Методика позволяет выявить степень выраженности видов направленности личности (в %) в непрофессиональном и про­фессиональном общении, а также доминирующий вид на­правленности в общении и соотношение степени выражен­ности остальных видов. Автором методики выделено шесть видов направленности в общении: диалогическая, автори­тарная, манипулятивная, альтероцентристская, конформная

и индифферентная, суть которых описана выше [5]. Пред­ставляется, что с помощью этих видов более или менее полно можно охарактеризовать многообразие индивидуаль­ных вариантов содержания направленности в общении, а также отразить сложность и многогранность этого личнос­тного образования.

Список литературы

1. Абулъханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М., 1991.

2. Березина Т.Н. О многообразии смыслов жизни современной личности. // Личность и бытие: субъектный подход. Краснодар, 2005. С. 53-60.

3. Бодалев А.А. Личность и общение. М. 1983.

4. Брошусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психо­логии. № 5. 1997. С. 3-19.

5. Братченко СЛ. Диагностика личностно-развивающего потенциала: Методическое пособие для школьных психологов. Псков, 1997.

6. Братченко СЛ. Межличностный диалог и его основные атрибуты // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г Щур. М., 1997. С. 201-222.

7. Василюк Ф.Е. Психология переживания (анализ преодоления крити­ческих ситуаций). М., 1984.

8. Габдулина Л.И. Стиль педагогического общения и его ценностно-смыс­ловые и когнитивные детерминанты. Дис... канд. психол. наук. Ростов н/Д., 1999.

9. Дружинин В.Н. Варианты жизни. М., 2000.

10. Зейгарник Б.В. Патопсихология, М., 1986.

11. Клочко В.Е. Человек как самоорганизующаяся психологическая сис­тема. // Материалы региональной конференции «Человек как само­организующаяся психологическая система». Барнаул, 2000. С. 3-78,

12 Леонтьев ДА. Методика изучения ценностных ориентации. М., 1992.

13. Леонтьев Д.А. Психология смысла. М., 1999.

14. Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентации. М., 1992.

15. Мясищев В.Н. Психология отношений. Воронеж. 1998.

16. Психологические, философские и религиозные аспекты смысла жизни / Под ред. В.Э. Чудновского, А.А. Бодалева. М., 2000.

17. Рюмшина Л.М Формы общения: ценностно-смысловой анализ. Авто­реф. на д-ра психол. наук. Ростов н/Д., 2005.

18. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

19. Франкл В. Человек в поисках смысла. М. 1990.

20. Фромм Э. Человек для себя. Минск. 1992.

21. Шадриков В.Д. Духовные способности. СПб., 1997.

4.3. Когнитивные и мотивационные аспекты межличностного общения

Когнитивные стили и их влияние на процесс общения

После второй мировой войны в американской психоло­гии возникло направление, которое получило название «Новый взгляд» [1]. Это действительно был новый взгляд на психологию человека, потому что в нем соединялось то, что раньше было искусственно разделено: психические процессы и личность. До этого психологи, изучавшие пси­хические процессы (восприятие, мышление, память и др.), стремились к выявлению общих для всех людей закономер­ностей их протекания. Индивидуальные различия между людьми воспринимались как досадные помехи, и ими никто не занимался специально. С другой стороны, психологи, изучавшие личность, исследовали такие ее компоненты, как темперамент, характер, мотивация, способности, не задумываясь над тем, влияют ли они на протекание психи­ческих процессов. Представители «Нового взгляда» первы­ми заинтересовались вопросами о том, насколько различа­ется наше восприятие, и от чего это зависит.

Один из лидеров направления «Новый взгляд» Джером Брунер провел эксперимент, который стал классической ил­люстрацией влияния личностных факторов на процесс вос­приятия [1]. Он давал детям 10 лет задание подгонять с помо­щью специального устройства размер светового пятна под размер показываемых им серых картонных кружков. Дети легко с этим справлялись. Во второй серии детям вместо кружков давали монеты достоинством от 1 цента до 0,5 дол­лара, и все дети стали ошибаться, преувеличивая размер монет. Когда сравнили результаты ответов детей из бедных и богатых семей, то оказалось, что бедные дети еще больше преувеличивают размер монет по сравнению с их более обес­печенными сверстниками. Дж. Брунер объясняет получен-

#bie результаты тем, что социальная ценность объекта (мо­неты) приводит к искажению в его восприятии, поэтому,

большей представляется ценность монеты, тем большее искажение наблюдается. Таким образом, система ценностей Человека является одним из факторов, обусловливающих 11ндивидуальные особенности мировосприятия человека.

Вторым фактором, детерминирующим восприятие и ^енку окружающей действительности, можно считать ког­нитивный стиль. Это понятие также возникло в американ-_т с<сой психологии в середине XX в. на волне интереса к ин­дивидуальным особенностям отражения окружающего мира. |£од когнитивным стилем понимаются устойчивые индиви­дуальные особенности способов организации и переработки информации о своем окружении. К настоящему времени описано около 15 разных видов когнитивных стилей. Они очень разнородны по способу диагностики, теоретической интерпретации и широте влияния на поведение человека. Они выполняют как бы функцию настройки нашего воспри­ятия на определенную степень точности, в зависимости от чего мы начинаем работать, то как микроскопы, то как телескопы.

Например, такой когнитивный стиль как понятийная дифференцированность, описанный Р. Гарднером, отвечает за степень аналитичности в процессе категоризации [13]. Лица с высокой понятийной дифференцированностью стремятся к детализации, подчеркиванию различий между объекта­ми, чувствительны к малейшим изменениям в объекте. На­оборот, лица с низкой понятийной дифференцированнос­тью склонны видеть больше сходства, чем различий между объектами, они оценивают объекты, в общем, не вдаваясь в детали. Определение этого стиля осуществляется с помо­щью очень простого теста сортировки объектов. Сущность его состоит в том, что испытуемому даются объекты (это могут быть слова, картинки, фотографии людей и т.п.), и предлагается их разложить на группы так, как ему кажет­ся наиболее правильным. Лица с высокой понятийной диф­

ференцированностью образуют большое число групп вне зависимости от содержания сортируемого материала. В по­вседневной жизни эти люди отличаются педантичностью, застреванием на мелочах, чувствительностью к изменени­ям в своем и чужом поведении. Лица с низкой понятийной дифференцированностью, образующие мало групп, иногда всего две-три, и в жизни привыкли все оценивать прибли­зительно. Люди им кажутся более похожими друг на друга, чем на самом деле. Однажды составив представление о че­ловеке, они не утруждают себя пересмотром своего пред­ставления о нем.

Другой стиль — рефлексивность-импульсивность — отвечает за скорость принятия решений [6]. Он определяет­ся с помощью методики, разработанной Дж. Каганом. Она состоит в том, что испытуемому показывают эталонное изоб­ражение (например, кленовый лист) и предлагают найти среди восьми очень похожих на него изображений только одно, которое полностью совпадает по всем деталям с эта­лонным. Рефлексивные люди долго думают, но дают пра­вильный ответ, как правило, с первой попытки. Импуль­сивные, наоборот, могут перебрать все варианты, пока не доберутся до правильного ответа. Естественно, что своей стратегии люди придерживаются и в реальной жизни.

Третий стиль назван Г Виткиным «полезависимость-поленезависимость», поскольку он разделяет людей на тех, кто при принятии решения больше ориентируется на ок­ружающих (полезависимые), и тех, кто надеется на себя (поленезависимые) [15]. Этот стиль оказывает очень боль­шое влияние на поведение в сфере общения, поэтому име­ет смысл остановиться на нем подробнее.

Формирование данного стиля обусловлено особеннос­тями социализации ребенка и, в частности, характера его отношений со взрослыми. Большое количество кросс-куль­турных исследований показало, что формированию полеза-висимости способствуют чрезмерные опека и контроль за поведением ребенка со стороны взрослых, ограничение его

контактов со сверстниками и требование полного послу­шания [15]. Полезависимость — поленезависимость связана со структурой семьи: высокой полезависимости способствует как очень большая семья, состоящая из нескольких поко­лений, так и неполная, где ребенка воспитывает одна мать. По мнению Г Виткина, женское окружение само по себе Отрицательно сказывается на уровне психологической диф­ференциации ребенка, порождая у него социальную кон­формность и полезависимость.

Полезависимость-поленезависимость проявляется в осо­бенностях непосредственного взаимодействия человека с другими людьми и в его социально-перцептивных характе­ристиках. Поленезависимые индивиды предпочитают нахо­диться на большей дистанции от собеседника, демон­стрируют меньшую склонность к раскрытию своих чувств и черт личности при общении с людьми; в ходе интервью подчеркивают свою независимость скрещиванием рук на груди и принятием расслабленной позы; обнаруживают меньшую чувствительность ко всякого рода социальным намекам и худшую память на лица. Полезависимые инди­виды разных возрастных групп чаще вступают в общение. Дети с высокой выраженностью поленезависимости пред­почитают одиночные игры в детском саду [15].

Полезависимые индивиды предпочитают те сферы дея­тельности, которые требуют частых социальных контактов (администратор, учитель, продавец и т.п.), тогда как поле-независимые выбирают профессии, связанные с индиви­дуализированными формами труда (математик, архитектор, пилот и т.п.). Среди спортсменов, занимающихся групповыми видами спорта (хоккеем, футболом, баскетболом), больше полезависимых, чем среди занимающихся индивидуальными видами (гимнастикой, плаванием и т. п.) [15].

Интересные данные о поведенческих характеристиках полезависимых и поленезависимых пациентах накоплены клиницистами [14]. Обнаружено, что люди с одинаковым ког­нитивным стилем быстрее сходятся и нравятся друг другу

как в процессе психотерапии, так и в других ситуациях. Так, например, соседи по палате в клинике более удов­летворены друг другом, если их когнитивные стили совпа­дают. Большая часть пациентов уходит от психотерапевта с противоположным когнитивным стилем к концу второго месяца. Пациенты выражают большую удовлетворенность лечением, если психотерапевт имеет сходный когнитивный стиль. Однако, сходство когнитивного стиля пациента психотерапевта не является гарантией успешности психо­терапии. Иногда наблюдаются лучшие результаты при не­совпадении когнитивного стиля. Психотерапевтами в адрес полезависимых пациентов делается больше комментариев и обращений, так как они либо много говорят не по суще­ству, либо, наоборот, ограничиваются краткими репликами. Они часто соглашаются с терапевтом, повторяют его выс­казывания, ищут у него поддержки. Поленезависимые при­ходят на прием уже с хорошо очерченным кругом своих проблем и потому требуют от психотерапевта меньшего участия. Необходимо подчеркнуть при этом, что когнитив­ный стиль связан не со степенью патологии, а с ее формой: так среди депрессивных пациентов, как правило, больше полезависимых, а среди паранойяльных — поленезависи-мых. Практика показала, что наиболее мобильны и лучше поддаются коррекции поленезависимые индивиды, посколь­ку они могут усваивать отдельные поведенческие навыки, свойственные полезависимым, сохраняя при этом преиму­щества своего стиля. Смена самого когнитивного стиля на противоположный под влиянием психотерапии является маловероятной, так как он является устойчивой личност­ной характеристикой [14].

В сфере образования получены аналогичные данные [9]. Полезависимые учителя ориентированы на межличностное взаимодействие, любят дискуссионную форму обучения, в то время как поленезависимые преподаватели сохраняют дистанцию между собой и учащимися и предпочитают лек­ционные формы. Студенты с разным когнитивным стилем

тоже различаются по стилю обучения (использованию по­средников в обучении, научению в социальной сфере, счи­тыванию намеков с невербального поведения педагога). Ког­да когнитивный стиль преподавателя и студента совпадает, они описывают друг друга более позитивно, причем это относится не только к личностным, но и к интеллектуаль­ным характеристикам. В частности, преподаватели склонны считать, что студенты, чей стиль совпадает с их собствен­ным, сообразительнее, интеллектуальнее, более логично мыслят.

М. Бертини провел эксперимент, в котором помимо когнитивного стиля учитывался пол учеников и учителей. В нем приняло участие 98 учителей и 438 учащихся средней школы. Картина взаимных оценок оказалась достаточно сложной [12]. Основные моменты состоят в том, что полене­зависимые учителя-мужчины отрицательно оценивают де­вочек, а полезависимые — мальчиков. Эти данные стано­вятся понятными, если учесть, что между полом и стилем исследователем обнаружена значимая связь как для пре­подавателей, так и для учащихся: полезависимых было больше среди девочек и женщин, а поленезависимых — среди мальчиков и мужчин. Полезависимые женщины-учи­теля ниже оценивают мальчиков, а поленезависимые — девочек. Мальчики в основном выше оценивают поленеза­висимых учителей независимо от пола, а девочки пред­почитают полезависимых женщин-учителей и поленезави­симых мужчин-учителей. По мнению автора, эти результаты связаны с культурными стереотипами в области восприятия лиц разного пола.

Подростки и взрослые оказывают большее предпочтение полезависимым женщинам и поленезависимым мужчинам. Это обьясняется совпадением черт, присущих полезависи­мым (ориентация на общение, конформность, стремление быть ведомым) с чертами, которые желают видеть в пред­ставительницах женского пола, независимо от их возраста. И наоборот, от мужчин требуется ориентация на интеллек­

туальную деятельность, независимость, доминантность, ха­рактерные для поленезависимых. Если пол и стиль совпа­дают, человек оценивается высоко как соответствующий социальному стандарту.

Подводя итог рассмотренным данным о проявлении по-ленезависимости в реальном поведении в процессе обще­ния и в особенностях восприятия себя и других людей, мож­но отметить два основных момента.

Полезависимые являются ориентированными на обще­ние, а поленезависимые — имперсонально ориентированными. Как образно сформулировал эти различия Г Виткин в одной из своих работ, «при решении одной и той же задачи поле-зависимые действуют под девизом «иди по ту сторону дан­ной информации», а поленезависимые — под девизом «дей­ствуй в поле»». Этими же девизами они руководствуются и в общении: первые стремятся добыть необходимую информа­цию у других людей и потому прикладывают много усилий на установление с ними хороших отношений, а вторые дей­ствуют самостоятельно и демонстрируют независимость от окружающих [15].

Полезависимые и поленезависимые равны в социаль­ной компетентности. На первый взгляд, полезависимые гораздо успешнее устанавливают контакты с другими людь­ми. Но при более тщательном анализе выясняется, что они не всегда являются желательными партнерами, в неко­торых ситуациях предпочтение отдается поленезависимым. И те, и другие могут успешно овладеть профессией, тре­бующей установления межличностных отношений (пси­хотерапевт, учитель). Правда, при этом каждый выбирает стиль общения, соответствующий его когнитивному стилю. Полезависимые и поленезависимые находятся в состоянии взаимодополнения. С одной стороны, поленезависимый, са­мостоятельно прокладывающий путь к решению пробле­мы, компетентный, но не очень общительный, с другой — гибкий, общительный, ведомый полезависимый, готовый подхватить чужую идею и помочь ее реализовать [9].

Когнитивная сложность и ее влияние на межличностное общение

Когнитивной сложностью называют один из параметров когнитивного стиля, возникший благодаря теории личност­ных конструктов Дж. Келли [3]. Под ней понимается способ­ность видеть мир многомерным образом. Это означает, что лица с высокой когнитивной сложностью оперируют с боль­шим числом признаков при восприятии и оценке объектов, при этом признаки организованы в иерархическую систему. Лица с низкой когнитивной сложностью проводят меньше различий между объектами и их система представлений является плохо организованной. Измерение когнитивной сложности осуществляется с помощью репертуарного тес­та Дж. Келли, в котором испытуемому предлагается срав­нивать между собой своих знакомых по вырабатываемым им самим признакам и оценивать степень сходства между ними [3].

Когнитивная сложность развивается по мере развития интеллекта ребенка, но у взрослого человека она не связа­на с уровнем интеллекта и более зависит от опыта челове­ка. У одного и того же человека может быть высокая ког­нитивная сложность в одной сфере (например, в сфере меж­личностных отношений) и низкая — в другой (например, в сфере живописи). Как показали исследования зарубежных и отечественных психологов, этот параметр когнитивного ст^ля оказывает большое влияние на восприятие себя и других людей. От него зависит, насколько человек видит себя похожим на других людей. Лица с высокой когнитив­ной сложностью оценивают себя как мало похожих на ок­ружающих людей, а их между собой. В то же время лица с низкой когнитивной сложностью сильно идентифицируют себя с другими людьми и их между собой [9].

Второй особенностью когнитивно сложных людей яв­ляется их способность к увязыванию противоречивой ин­формации в образе конкретного человека, т.е. амбивалент­ность восприятия. Когнитивно простые люди строят образ

человека в одной модальности: либо положительной, либо отрицательной. В этом случае, если они узнают что-то не­благовидное о человеке, которого они оценивали положи­тельно, то они меняют не только представление о конк­ретной черте, но и характеристику его личности в целом на отрицательную. При оценивании себя когнитивно про­стые наделяют себя в основном положительными чертами и идентифицируют себя с симпатичными им людьми. Когни­тивно сложные более критичны в восприятии себя и окру­жающих людей и способны увидеть сходство между собой и неприятными людьми [9].

Такие различия в социальной перцепции не могут не сказаться на реальном процессе общения. Американские пси­хологи экспериментально доказали, что когнитивно слож­ные люди обладают большей коммуникативной компетент­ностью, более остроумны и находчивы в описании собесед­ника, могут извлечь больше информации из наблюдения за беседующими людьми [5]. Данные о взаимосвязи между ког­нитивной сложностью и социометрическим статусом, отра­жающим степень привлекательности человека в глазах ок­ружающих, носят противоречивый характер. В исследова­нии американских психологов, проведенном на большой выборке студентов (449 человек), было обнаружено, что лица с высокой когнитивной сложностью оцениваются как более привлекательные в социальном отношении, но в де­ловых контактах предпочтение отдается когнитивно про­стым [9]. В работе АЛ. Южаниновой [11] показано, что ког­нитивно сложные студенты имеют более высокий социо­метрический статус и больший удельный вес взаимных выборов, чем когнитивно простые студенты. При этом пер­вые более точно прогнозируют ответные симпатии со сто­роны привлекательных для себя лиц, в то время как вто­рые реже ошибаются в вероятности отказа от сотрудниче­ства с ними. Когнитивно сложные студенты вступают в конфликтные отношения с неприятными им членами груп­пы в 4% случаев, тогда как когнитивно простые — в 20%.

Когнитивно сложные студенты очень довольны сложивши­мися отношениями в 19 % случаев и очень недовольны — лишь в 3 %. У когнитивно простых студентов соотношение обратное. Они очень довольны сложившимися отношениями в 7%, а очень недовольны — в 16% случаев.

Нельзя сказать, что когнитивно сложные люди всегда добиваются большего успеха в установлении контактов с другими людьми. Успех зависит от многих обстоятельств, к которым относятся характеристики партнеров (возраст, пол, отношения между ними), цели общения, ситуация и т.д. В результате в конкретных условиях оказываются более адаптивными либо когнитивно сложные, либо когнитивно простые. Когнитивная сложность дает человеку возможность отражения мира в богатстве нюансов и оттенков человечес­ких взаимоотношений. Но это знание может носить избы­точный характер, заставляя его преодолевать противоре­чивость поступающей информации. Если когнитивно слож­ные индивиды страдают «горем от ума», то когнитивно простые — «горем от его недостатка». В данном случае речь не идет об уровне интеллекта, а подчеркивается скорее опыт общения.

Структура и основные характеристики социально-перцептивных оценок личности

Восприятие и оценка окружающих людей составляет неотъемлемый компонент каждого акта общения. Успеш­ность общения во многом определяется способностью чело­века непредвзято и адекватно воспринимать и оценивать партнеров по общению, поэтому психологи уже давно за­нимаются исследованием закономерностей социальной пер­цепции. Ими накоплен большой материал, свидетельствую­щий о влиянии разнообразных факторов на взаимные оценки людей. Прежде, чем начать их анализировать, необходимо рассмотреть, что представляет собой социально-перцеп­тивная оценка. Под ней понимается некоторая совокупность представлений о личности партнера, основанная на опыте

общения с ним и обусловленная личностными особенностя­ми субъекта оценки.

В структуре социально-перцептивной оценки можно выделить три стороны: содержательную, уровневую и сти­левая [8]. Содержательная сторона характеризует смысл оценки, величину ее позитивности и социальной желатель­ности. Уровневая сторона отражает адекватность или точ­ность оценки. Стилевая сторона представляет собой оце­ночную установку индивида через такие характеристики со­циально-перцептивной оценки как ее стабильность, экстре­мальность, вариативность, амбивалентность и др. Рассмот­рим теперь, от каких факторов зависит каждый аспект со­циально-перцептивной оценки.

Содержательная сторона оценок в очень большой сте­пени определяется системой ценностных ориентации оцени­вающего лица. Дж. Келли [3], изучавший индивидуальные различия мировосприятия людей, считал, что те качества, которые мы приписываем окружающим, не являются слу­чайными. Они представляют собой характеристики, которые представляют для нас наибольший интерес и на которых мы строим прогноз относительно поведения окружающих лю­дей. Поэтому можно сказать, что содержание оценок, дава­емых нами другим людям, характеризует не только их, но и нас самих. Позитивность оценок в первую очередь опреде­ляется характером отношений к оцениваемому лицу. Люди, вызывающие симпатию у субъекта оценки, характеризу­ются в целом более позитивно, чем неприятные ему. Ког­нитивный стиль также влияет на содержание оценок. По­лезависимые индивиды оценивают партнеров по общению более высоко, чем поленезависимые [9]. Эта закономерность была прослежена на разных выборках испытуемых. Поле-зависимые слушатели более позитивно характеризовали лекторов, которых им предлагалось оценить. Полезависи­мые учителя ставили более высокие академические оцен­ки своим ученикам и более снисходительно к ним относи­лись в реальном общении.

Точность социально-перцептивных оценок зависит от многих субъективных и объективных факторов. Экспери­ментальные исследования показали, что чем более оцени­ваемый человек похож на оценивающего (по полу, возрас­ту, социальному положению, национальности, профессио­нальной принадлежности и личностным особенностям), тем меньше вероятность ошибки при условии непредвзятого отношения к нему [9]. Это связано с тем, что многие пред­ставления о других людях мы строим на основе аналогии с собой. Если реальное сходство велико, то этот механизм помогает формированию объективного суждения, в против­ном случае он нас подводит. Искажению реальности способ­ствует предвзятость по отношению к объекту оценки, как с положительным, так и с отрицательным знаком. Поэтому оценки, даваемые матерью своим детям, или взаимные оцен­ки влюбленных редко бывают объективны. Выбор крите­рия для определения точности оценок составляет большую проблему для социальной психологии. В некоторых иссле­дованиях в качестве объективной оценки, с которой срав­нивается индивидуальная оценка, берется групповая оцен­ка личности или мнения экспертов, т.е. людей наиболее зна­ющих оцениваемого человека. Поскольку эти оценки тоже представляют собой мнения людей, вероятность их неадек­ватности остается достаточно большой. Гораздо надежнее определять точность оценки, сравнивая ее с объективным замером с помощью какого-нибудь теста. Например, сопос­тавив оценку уровня интеллекта, данную одним человеком в отношении другого с показателями интеллекта последне­го, полученными с помощью теста Векслера. К сожалению, в отношении социально-психологических характеристик это не всегда возможно.

Стилевая сторона социально-перцептивных оценок пред­ставлена несколькими характеристиками, которые прояв­ляются независимо друг от друга. Как уже было отмечено выше, стиль оценивания отражает индивидуальные пред­почтения в способе формирования суждений, хотя он мо­

жет совершенно не осознаваться самим носителем. В боль­шой степени он обусловлен когнитивным стилем и исследо­вался, как правило, в связи с ним [9].

Стабильность оценок проявляется в неизменности или малом изменении суждений о человеке в течение некото­рого времени (от недели до года). Из личностных черт эта особенность связана с низкой тревожностью. Стабильности оценок способствует также хорошее знание объекта оцен­ки и стабильный характер отношений с ним. Стабильность оценок и самооценок характерна для лиц с высокой полене-зависимостью, которые могут выделить некоторое ядро личности партнера по общению и не обращать внимания на несущественные отклонения в его поведении в конкретных жизненных ситуациях.

Под экстремальностью оценок понимается тенденция лич­ности пользоваться крайними значениями шкал при оценке других людей. Это люди с, так называемым, «черно-белым» восприятием. Их суждения всегда категоричны и лишены полутонов. Такие педагоги делят класс на двоечников и от­личников, для них характерны авторитарные методы воз­действия на учащихся. Характерно, что и вне профессио­нальной деятельности они склонны к крайним оценкам.

Амбивалентность социально-перцептивных оценок оз­начает увязывание в характеристике одного и того же че­ловека как позитивных, так и негативных черт [9]. В неко­тором отношении амбивалентность является противополож­ностью экстремальности, при которой оценка человека всегда сдвинута к одному из полюсов. Амбивалентность характер­на для людей, имеющих высокую социальную компетент­ность, которая позволяет им справляться с противоречи­вой информацией об окружающих людях. Ею обладают лица с высокой когнитивной сложностью, т.е. обладающие высо­кой степенью аналитичности восприятия окружающего мира.

Вариативность можно определить как способность диф­ференцировать между собой различные черты личности, что приводит к более детализированному образу оценивае­

мых лиц. В эксперименте, проведенном Р Гарднером и р. Шоном, испытуемым предлагалось оценить степень вы­раженности 80 черт личности у себя и своих друзей, пользу­ясь 100-балльной шкалой [13]. Большинство испытуемых пользовалось только круглыми числами (0, 50, 80 и т.д.). Но были и такие, кто ставил 71 балл или 39 баллов, стре­мясь к максимальной точности оценок. Это и есть проявле­ние вариативности оценок. Р Гарднер связывает эту осо­бенность с понятийной дифференцированностью — когни­тивным стилем, рассмотренным ранее [13].

Таким образом, социально-перцептивная оценка пред­ставляет сложное образование, включающее содержатель­ные, уровневые и стилевые характеристики. Совокупность качественных характеристик социально-перцептивных оце­нок определяется рядом факторов, среди которых одно из первых мест занимают ценностные ориентации, когнитив­ные стили, уровень компетентности личности, ее социаль­но-демографические особенности. Кроме них, на основные параметры социально-перцептивных оценок оказывают вли­яние многочисленные качества и свойства оцениваемой лич­ности, и средовые факторы.

Характеристики мотивации межличностного общения

Одни люди задумываются над тем, зачем они вступают в общение с окружающими, другие нет, но каждый ждет от общения удовлетворения своих потребностей. Потреб­ность в общении проявляется очень рано. Уже трехмесяч­ный малыш может одарить улыбкой человека, продемонст­рировав ему тем самым, что он рад общению. М.И. Лисина [2] экспериментально выявила, что для ребенка дошкольного возраста взрослый человек сначала выступает прежде все­го как помощник и участник его игр и дел, затем как ис­точник разнообразной информации, и только с 4~5 лет дети начинают интересоваться личностью взрослого собеседни­ка. Таким образом, последовательность возникновения и

развития мотивов общения у дошкольников будет следую­щей: игровые — познавательные — личностные мотивы. Потребность в общении у взрослого человека не представ­ляет какой-то самостоятельной побудительной силы. Через общение с окружающими человек удовлетворяет как соб­ственно коммуникативные, так и внешние потребности. На основе эмпирических исследований И.П. Шкуратовой [10] были выделены следующие группы мотивов межличност­ного и делового общения:

1) эмоциональные и нравственные, к которым относятся мотивы, направленные на поиск или оказание эмоци­ональной и моральной поддержки;

2) деловые, связанные со стремлением субъекта исполь­зовать общение для решения своих или чужих про­блем;

3) познавательные, состоящие в желании получить но­вую информацию, независимо от ее содержания (на­учную, политическую, житейскую и пр.);

4) интерес к партнеру как личности;

5) мотивы самоутверждения, состоящие в стремлении доказать свою значимость как личности или как про­фессионала;

6) мотивы обмена мнениями и выяснения отношений;

7) конвенциональные мотивы, под которыми понимается стремление поддержания разговора из вежливости;

8) мотивы игры и развтечения через общение;

9) житейские мотивы, направленные на решение конк­ретных бытовых проблем;

10) негативные мотивы, состоящие в стремлении досадить человеку, доставить ему неприятность. Кроме того, существуют еще две группы мотивов по критерию направленности мотивации общения: эгоцентри­ческие — когда человек стремится к получению помощи, поддержки или информации от окружающих, и альтеро-центрические, когда разнообразные виды помощи и услуг направлены на партнера по общению.

Представленность разных мотивов общения в большой степени зависит от пола, возраста и социального статуса человека. Так, например, при обследовании девушек и юно­шей в возрасте 16-17 лет первые пять мест заняли мотивы развлечения, деловые, обмена мнениями, эмоциональные и познавательные мотивы. Наименее представленными оказа­лись негативные, конвенциональные и мотивы самоутверж­дения. В этих данных наиболее удивительным является боль-щое преобладание мотивов развлечения, которые проявля­ются во всех сферах общения и превосходят другие мотивы в 2-4 раза [10].

На студенческой выборке мотивы по степени убывания их выраженности распределились следующим образом: эмо­циональные, деловые, мотивы самоутверждения, познава­тельные, мотивы обмена мнениями и мотивы развлечения.

У женщин зрелого возраста (от 35 до 55 лет) они стоят в следующей последовательности: эмоциональные, деловые, житейские, познавательные, конвенциональные, мотивы об­мена мнениями и мотивы развлечения. Данные показывают, что мотивация общения молодежи более похожа на моти­вацию зрелых людей, чем подростков [10].

В общении каждого человека существует определен­ный баланс между эгоцентрическими и альтероцентричес-кими мотивами, который проявляется в позиции, занимае­мой человеком по отношению к другому партнеру. При эго­центрической позиции человек вступает в общение для получения помощи и поддержки всякого рода: эмоциональ­ной, информационной, материальной и т.д. Эта позиция наи­более характерна для созревающей личности, поскольку она объективно нуждается в поддержке. По мнению Т.И. Пашу-ковой [4], между познавательным эгоцентризмом, выявлен­ным в экспериментах Ж. Пиаже, и социальным эгоцентриз­мом существует связь через общий психологический меха­низм. В обоих случаях человек оказывается не в состоянии встать на чужую точку зрения, т.е. децентрироваться. При нормальном развитии, ребенок в 9 лет способен встать на

позицию другого человека и даже скоординировать ее со своей позицией. Однако, по мнению исследователей, ни по­знавательный, ни социальный эгоцентризм полностью не изживается, поэтому в общении даже зрелых людей он мо­жет наблюдаться в полном объеме.

Противоположностью эгоцентризму служит альтероцен-тризм, под которым понимается стремление оказывать раз­нообразную помощь и поддержку партнеру в процессе об­щения [10]. Альтероцентризм может иметь две формы:

1) альтруизм, при котором человек посвящает себя служе­нию другому человеку с возможным ущербом для себя;

2) помогающее поведение, при котором человек оказывает посильную помощь без самопожертвования. Наличие аль-тероцентрической направленности является свидетельством социальной зрелости личности, принятием на себя ответ­ственности за близких людей.

Наши исследования показали, что эгоцентрические мотивы у юношей преобладают над альтероцентрическими в 1,6 раза, а у девушек — в 1,3 раза [10]. Эти различия, очевидно, связаны с тем, что при воспитании девочек ма­тери больше развивают в них эмпатию, сочувствие, стрем­ление к оказанию помощи, в соответствии со стереотипом женского поведения. У женщин среднего возраста альтеро-центрические мотивы, наоборот, встречались чаще эгоцен­трических более, чем в три раза. Это говорит о том, что в трех из четырех случаев они вступали в общение ради ока­зания помощи партнеру по общению. Особенно сильно аль-тероцентрическая направленность проявилась у них в се­мейной сфере.

Рассмотрим основные характеристики мотивации обще­ния. Первая из них — это интенсивность или степень выра­женности потребности в общении, которая характеризует стремление человека к разнообразным формам общения с другими людьми, что проявляется в длительности, часто­те и широте контактов с ними. Люди очень существенно различаются по потребности в общении, варьируя от тех.

1Р«го не может ничего делать в отсутствии других людей, ту желающих свести контакты с другими людьми к мини-Шуму. Второй характеристикой является направленность Мотивации общения или ее содержание, которые проявля­йся в постановке целей общения. Эта характеристика пред­ставлена через степень выраженности тех групп мотивов, которые были рассмотрены выше.

Эти характеристики могут быть применены к любым Потребностям, и потому они не отражают специфики моти­вации общения. Она состоит в том, что в отличие от других 'потребностей, потребность в общении в принципе не мо­жет быть удовлетворена без соответствующего поведения других людей. Это ставит перед человеком проблему уп­равления поведением других людей для достижения соб­ственных целей общения. Успешное удовлетворение моти­вов общения зрелого человека зависит от двух условий: ясного представления о собственных целях и мотивах в каждом конкретном акте общения и умения находить в сво­ем окружении людей, наиболее соответствующих этим це­лям. С этими условиями связаны две другие характеристи­ки мотивации общения: дифференцированность и избира­тельность. Под дифференцированностью мотивов общения понимается способность субъекта разграничивать в своем сознании представления о разных мотивах собственного поведения и способах их удовлетворения. Одни люди могут проводить тонкие различия между мотивами, в то время как другие в качестве мотива общения могут назвать толь­ко нечто неопределенное типа «приятно провести время». Мотивационные модели формируются в детстве, но далее они трансформируются в сторону большей структурности и иерархичности системы мотивов. Если этого развития не происходит, то взрослый человек продолжает применять неразвитые детские модели, в которых мотивы «склеены» в некоторые «пакеты» ожиданий от окружающих. Такой взрос­лый человек может надеяться, что если его кто-то любит,

то он также должен жертвовать чем-то ради него, посто­янно хвалить, развлекать и пр., как это делали его роди­тели. Несовпадение ожиданий и реальности может вызвать у него подозрение в недостаточности любви, хотя неудов­летворенными оказываются на самом деле сопутствующие потребности.

Избирательностью мотивации общения является чет­кая направленность субъекта в удовлетворении своих по­требностей на конкретных лиц, наиболее соответствующих этим устремлениям. Искусство получать удовольствие от общения строится на умении находить партнеров в соот­ветствии со своими потребностями и желаниями партне­ров. Только взаимность мотивации может обеспечить ус­пех. Кроме того, далеко не любой человек может обеспе­чить удовлетворение некоторой потребности. Например, потребность в признании или в достижении авторитета мо­жет быть удовлетворена только с помощью тех людей, ко­торые сами выступают как авторитетные фигуры для дан­ного человека. Или потребность в информации удовлетво­ряется только в том случае, если мы доверяем источнику информации. В повседневной жизни люди с низкой социаль­ной компетентностью демонстрируют неумение находить «мишени» для удовлетворения своих потребностей. Карен Хорни [7], имевшая большой опыт лечения невротиков, отмечает, что если такому «человеку нужны благораспо­ложение и любовь, то он должен получить их от друга и врага, от нанимателя и чистильщика сапог». Естественно, не встречая достаточного подтверждения любви со сторо­ны этих людей, невротик впадает в уныние и начинает счи­тать себя малопривлекательным человеком.

Каждый человек имеет совершенно уникальную свойствен­ную только ему систему мотивов общения, которая сложи­лась под влиянием особенностей его жизненного пути. Моти­вы общения могут изменяться в зависимости от формы обще­

дия: деловое, формально-ролевое или личностное, но моти-вационное ядро, которое может быть определено через вы­шеперечисленные характеристики остается неизменным.

Список литературы

1. Брунер Дж. Психология познания. М., 1977.

2. Лисина М.И. Генезис форм общения у детей // Принцип развития в психологии. М., 1973. С. 263-292.

3. Келли Дж. Теория личности. Психология личных конструктов. СПб.: Речь, 2000.

4. Пашукова Т.И. Эгоцентризм в подростковом и юношеском возрасте: причины и возможности коррекции. М., 1998.

5. Франселла Ф., Баннистер Д. Новый метод исследования личности. М., 1997.

6. Холодная М.А. Когнитивные стили: о природе индивидуального ума. Учебное пособие. М.. ПЕР СЭ, 2002.

7. Хорни К. Самоанализ // Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. М., 1993. С. 223-472.

8. Шкуратова И.П. Структура социально-перцептивных оценок. // Эмоциональные и познавательные характеристики общения. Ростов-н/Д: Изд-во РГУ, 1990. С. 6-12.

9. Шкуратова И.П. Когнитивный стиль и общение. Ростов-н/Д, 1994. С. 46-55.

10. Шкуратова И.П. Мотивационная модель общения и попытка ее экс­периментального изучения // Психологический вестник РГУ Рос­тов-н/Д, 1996. Вып. 1. Часть 1. С. 187-205.

11. Южанинова А.Л. Типы затруднений в общении у лиц с низким уров­нем когнитивной сложности / / Психологические трудности обще­ния: диагностика и коррекция. Ростов-н/Д, 1990. С. 21-28.

12. Bertini М. Some implications of field dependence for education // Field dependence in psyhological theory research and application. L., 1986. P. 93-106.

13. Gardner R. et al. Cognitive control of differentiation in the perception of persons and objects. // Perceptual and Motor Skills. 1968. Vol. 26. P. 311 — 330.

14. Lewis H. Clinical implications of field dependence. // Field Dependence in psychological Theory: Research and Application. L., 1986. P. 57-62.

15. Witkin H., Goodenough D. Field-dependence and interpersonal behavior. // Psychological Bulletin, 1977. Vol. 84. № 4. P. 661-689.

4.4. Эмпатия в межличностном общении

Современные подходы к определению природы и форм проявления эмпатии личности

Многие из феноменов, рассматриваемых психологичес­кой наукой, имеют определенную предысторию изучения в различных отраслях философского знания. Аналогичным образом обстоит дело и с понятием «эмпатия». История его изучения берет начало в конце XIX — начале XX вв. в таких философских дисциплинах, как этика и эстетика. В это время формируется интерес к явлениям симпатии вчувствования, который отражен в учениях Смита, Спен­сера, Шопенгауэра, Липпса, Шелера и др. В этических тео­риях Смита, Спенсера, Шопенгауэра дается определение симпатии как свойства человеческой души, необходимого для регулирования взаимоотношений между людьми в об­ществе. Рибо, Штерн и Шелер акцентируют внимание на выявлении специфики симпатии как формы отношений меж­ду людьми, предполагающей направленность на познание личности другого как высшей ценности. Липпс вводит тер­мин вчувствование, который определяет как интуитивную познавательную направленность на объект [5, 6, 19].

Таким образом, в конце XIX - в начале XX вв. в раз­личных этических и эстетических учениях описываются осо­бенности человека, отражающие специфику его отношений с людьми и способствующие пониманию и познанию другого человека. Названные теории дали начало исследованиям фе­номена эмпатии в психологии. Первым, кто ввел термин эм­патия в психологическую науку, был Э. Титченер. В настоя­щее время самым общим и наиболее признанным определе­нием эмпатии становится то, которое приведено в психо­логическом словаре [15]. Эмпатия толкуется как постижение эмоционального состояния, проникновение — вчувствование

в переживания другого. Но данное определение не дает не-^ходимого представления о сложности и многогранности эм­патии как психического явления.

Существующие трактовки феномена эмпатии отража­ют многообразие направлений в исследовании этого явле­ния. Эмпатия определяется, во-первых, как психический рроцесс, направленный на моделирование внутреннего мира переживаний воспринимаемого человека. При таком подхо­де к эмпатии подчеркивается ее динамический, процессу­альный и фазовый характер. Западные психологи Г Бар-ретт-Леннард, В. Айкес [20, 26] и др. выделяют три после­довательные фазы, присущие эмпатии как психическому процессу: 1) восприятие и резонанс слушателя, этап эмпа-тического понимания, во время которого субъект делает точные выводы относительно мыслей и чувств другого че­ловека; 2) экспрессивное сообщение о возникновении этого состояния, во время которого субъект выражает свои суж­дения по поводу переживаний другого; 3) этап эмпатичес-кой коммуникации, во время которой эмпатическое пони­мание проверяется и развивается в диалогическом ключе взаимопонимания.

Отечественные психологи А.П. Сопиков и Т.П. Гаврило-ва [5, 6, 18] выделили следующие фазы эмпатического про­цесса: 1) восприятие многообразия открытых переменных объекта эмпатии, получение информации о качестве, зна­ке и содержании его переживаний; 2) построение во внут­реннем плане модели открытой и латентной деятельности объекта эмпатии и соотнесение ее с собственными ценнос­тями и потребностями.

Во-вторых, эмпатия рассматривается в качестве пси­хической, эмпатической реакции в ответ на стимул. Суще­ствует несколько видов эмпатических реакций, которые входят в две большие группы: эмпатические реакции в от­вет на поведение группы и 2) эмпатические реакции в ад­рес конкретной личности. В-третьих, эмпатия определяется как способность или свойство личности, имеющее сложную

аффективно-когнитивно-поведенческую природу. Данная спо­собность раскрывается в умении давать опосредованный эмо­циональный ответ на переживания другого, которое вклю­чает рефлексию внутренних состояний, мыслей и чувств са­мого субъекта эмпатии. Некоторые исследователи считают, что эмпатия — это эмоциональная способность реагировать на сигналы, передающие эмоциональный опыт другого. Дру­гие определяют эмпатию как поведенческую способность, которая проявляется в помогающем, содействующем, альт­руистическом поведении в ответ на переживания другого [5, б, 7, 16].

В целом, эмпатия — это социально-психологическое свойство личности. Оно представляет из себя совокупность социально-психологических способностей индивида, посред­ством которых данное свойство раскрывается как объекту, так и субъекту эмпатии. В ряд таких способностей входят: способность эмоционально реагировать на переживания дру­гого, способность распознавать эмоциональные состояния другого и мысленно переносить себя в мысли, чувства и действия другого, способность использовать способы взаи­модействия, облегчающие страдания другого человека.

Существуют различные критерии выделения видов и форм эмпатии. В качестве примеров таких критериев мож­но назвать: 1) модальность ведущего компонента в струк­туре эмпатии (согласно данному критерию различают эмо­циональную, когнитивную и поведенческую эмпатию); 2) ге­незис эмпатии (на основе этого критерия выделяют гло­бальную, эгоцентрическую и просоциальную эмпатию); 3) критерий диспозиционности эмпатии (личностная и ситу­ативная эмпатия); 4) критерий уровня развития эмпатии (элементарно-рефлекторные и личностные формы эмпатии).

Один из примеров использования первого основания для выделения видов эмпатии, содержится в работе А.П. Сопи-кова [18]. По его мнению, существует три вида эмпатии: 1) эмоциональная, если доминирует эмоциональность в про­цессе моделирования субъектом объекта эмпатии; 2) по­

знавательная, если доминирует информативность в процессе моделирования субъектом объекта эмпатии; 3) поведенчес­кая, если доминирует волевой аспект в процессе модели­рования субъектом объекта эмпатии, что выражается в понуждении объекта эмпатии к чему-либо и, в свою оче­редь, расчет на его ответную эмпатию.

В свою очередь, В.В. Бойко [2] различает следующие виды эмпатии по критерию модальности ведущего компо­нента эмпатии: 1) рациональная эмпатия, которая осуще­ствляется посредством сопричастности, внимания к друго­му, интенсивной аналитической переработки информации о нем; 2) эмоциональная эмпатия, реализуемая посредством эмоционального опыта (переживаний, чувств) в процессе отражения состояний другого; 3) интуитивная эмпатия, включающая в себя в качестве средств отражения другого интуитивность, позволяющую обрабатывать информацию о партнере на бессознательном уровне.

Существует еще один критерий определения форм эмпатии — это направление эмпатических переживаний. Данный показатель эмпатии связан с общей направленнос­тью личности и ее ценностными ориентациями. Согласно этому критерию эмпатия делится на сочувствие и сопере­живание. Различия же между ними заключаются в степе­ни рефлексии над проявляемым эмоциональным состояни­ем и степенью идентификации с объектом эмпатии [18]. Сопереживание включает в себя большую идентификацию субъекта с объектом эмпатии и оно менее подвержено рефлексии, по сравнению с сочувствием.

В современной психологии уже не оспаривается тот факт, что эмпатия может быть направлена как на самого себя, так и на другого человека. Форму эмпатии, направ­ленную на себя, обозначают как сопереживание, чувство дискомфорта или личностный дистресс. Она возникает в си­туации, когда воспринимаемое состояние партнера вызы­вает напряжение и фрустрацию собственных межличност­ных потребностей субъекта эмпатии, и он оказывается эмо-

13 Пси.чо.1

ционально уязвим. При этом индивид испытывает сходные с объектом эмпатии переживания, но они обращены на себя. Это выражается в их содержании: индивид переживает или то, что могло бы случиться с ним в будущем, или то, что произошло с ним в прошлом. Переживания, направленные на себя, способствуют снижению личностного дистресса и восстанавливают психологическое благополучие индивида. Они несут охранную функцию [23, 24, 25].

Форму эмпатии, направленную на другого, обознача­ют, как сострадание, сочувствие или эмпатическая забота. В сочувствии отражается переживание индивидом небла­гополучия другого как таковое безотносительно к соб­ственному благополучию. Оно возникает в ситуации, когда воспринимаемое состояние партнера актуализирует нрав­ственные побуждения в его пользу и вызывает потребность помочь ему [23, 24, 25].

Названные виды эмпатии рождают разное поведение по отношению к другому и его нуждам. В случае личностного дискомфорта или дистресса человек предпринимает усилия, направленные на преодоление своего негативного состоя­ния, стремится избежать травмирующих впечатлений, строит стратегию взаимодействия «за себя». Сочувствие или эмпа­тическая забота, с другой стороны, порождает альтруисти­ческие действия в адрес другого и стремление преодолеть его негативное состояние, что находит выражение в стра­тегии взаимодействия, именуемой «за другого» [5].

Вид, форма проявления эмпатии обусловлены ценност­ными ориентациями, системой отношений и особенностями мировоззрения личности. Индивид, характеризующийся эго­центрической мотивацией, ценностными ориентациями, ядро которых состоит из ценностей собственного блага за счет блага других, будет склонен испытывать личностный дистресс при виде несчастий другого. Индивид с просоциальной мотиваци­ей и приоритетом ценностей благополучия другого с боль­шей долей вероятности и частоты будет испытывать сочув­ствие, оказавшись свидетелем неприятных переживаний дру­гого.

Таким образом, эмпатия — это сложный, многоуровне­вый феномен, структура которого представляет совокуп­ность эмоциональных, когнитивных и поведенческих уме­ний, навыков, способностей человека. Взаимодействие (гар­моничное-дисгармоничное) между эмоциональными, когни­тивными, поведенческими компонентами структуры эмпа­тии определяется опытом общения, результатами соци­альных и социально-психологических отношений человека с миром людей. Конкретная личность демонстрирует эмпа-тию то в виде реакций на действия другого, то в качестве отрефлексированного переживания, вызванного состояни­ями партнера, то посредством умений и навыков создавать поддерживающие отношения и т.д.

Функции эмпатии в межличностном общении

Эмпатия присутствует во всех видах межличностного общения. Оно является той базовой социально-психологи­ческой средой, в которой эмпатия зарождается, развивает­ся и проявляется. Взаимосвязь между общением и эмпати-ей прослеживается в тех функциях, которые эмпатия, как свойство личности, выполняет в общении. Рассмотрение функций эмпатии в общении может быть осуществлено, во-первых, опираясь на понимание трехсторонней структуры общения [1] и, во-вторых, обозначая участников общения как субъекта и объекта эмпатии.

В психологических исследованиях традиционно обра­щаются к анализу роли эмпатии в социально-перцептивной стороне общения (в восприятии человека человеком). В них указывается, что эмпатия способствует более эффектив­ному познанию людьми друг друга и, в частности, их эмо­циональных состояний и переживаний. Эмпатия уменьшает эффект искажения восприятия другого, рождаемый атри­бутивными процессами, и сопровождает формирование бо­лее точного первого впечатления [6, 14].

Роль эмпатии в организации коммуникативной стороны общения заключается в предоставлении особого, основан­ного на вчувствовании, способа получения, обработки и проверки достоверности информации. Эмпатия влияет ш сбор и анализ информации двумя способами: 1) мотивируя индивида на получение какой-либо информации с целью усиления собственной вовлеченности в процесс общения, 2) действуя в качестве обратной связи на уже собранную информацию.

В интерактивной стороне общения эмпатия выступает как регулятор взаимодействия, обеспечивая оценки и про­гноз наиболее адекватных способов поведения в соответствии с эмоциональным состоянием участников. Эмпатия также выполняет функцию корректировки выбранных способов вза­имодействия на основе эмпатийной обратной связи. Коррек­тировка осуществляется в сторону наиболее комфортных и наименее дистрессирующих способов поведения [28].

Функции эмпатии в жизни конкретного человека сле­дующие: 1) эмпатия, исходящая от субъекта эмпатии, уве­личивает его способность убеждать; 2) она помогает пре­одолеть психологическую защиту другого; 3) расширяет представление о жизни других; 4) обогащает собственный эмоциональный опыт; 5) развивает личность и систему ее ценностей; 6) несет охранные функции, если воспринимае­мый опыт угрожает психическому равновесию индивида [23, 24, 25].

Эмпатия, воспринимаемая объектом эмпатии, несет в себе функцию подтверждения его личности, выражающу­юся в признании, принятии и одобрении неповторимости и самоценности его «Я». Эмпатия дает возможность для само­раскрытия и получения поддержки [28].

Многими исследователями, независимо от того, какой они следуют теоретической модели объяснения насилия и агрессии, указывается на низкий уровень эмпатии как на одну из причин проявления агрессии [3]. Группа американских пси­хологов, опираясь на результаты серии экспериментов, при­шла к выводу, что наличие способности к когнитивной эмпа­

тии, под которой они понимали способность индивида к оценке перспективы происходящего с другим человеком и к ориен­тации на эту перспективу, отрицательно коррелирует с вы­бором конфликтных стратегий взаимодействия и такой чер­той личности, как агрессивность. Способность ориентировать­ся на перспективу положительно коррелирует со склон­ностью субъекта конструктивным образом решать конфлик­тные ситуации. В ситуации очень высокой или очень низкой степени вероятности проявления агрессии, способность ин­дивида к оценке перспективы не может предотвратить или затормозить собственные агрессивные действия. Только в случае, когда степень вероятности осуществления деструк­тивных действий приближается к неким средним величинам, когнитивная эмпатия может выступать как механизм тормо­жения агрессии.

Анализ роли эмоциональной и когнитивной сторон эм­патии в связи со склонностью к насилию был проведен в других работах. В этих исследованиях в качестве испытуе­мых выступали преступники и люди, отличающиеся высо­ким уровнем агрессивности. В них получены сведения о том, что склонность к насилию связана с нарушением эмоцио­нальной и когнитивной компонент эмпатии. Эти нарушения выражаются в деформации способности распознавать и под­ражать мимике других людей, в неумении испытывать те же переживания, которые испытывают другие люди. Низ­кий уровень развития эмоциональной и когнитивной эмпа­тии наряду с другими факторами обуславливает наличие агрессивных тенденций в поведении личности [27].

Несколько противоположные по содержанию выводы о связи эмпатии и насильственных тенденций во взаимо­действии приводятся в работе, посвященной анализу пси­хологических особенностей садистов [22]. В исследовании Дается описание способности к эмпатии садистов, которая выражается в достаточно развитом умении представлять себе страдания и переживания жертвы, которое необходи­мо преступнику для совершения преступления. Автор объ­ясняет существование этого факта той формой эмпатии,

которой обладают садисты. Речь идет о примитивном уров­не развития эмпатии, на котором еще нет четкой границы между собственными переживаниями и автономными пере­живаниями другого. Это, так называемая, эгоистическая эм­патия.

Таким образом, эмпатия выполняет: 1) коммуникатив­ные, регулятивные эмотивные, социально-перцептивные функции в процессе общения; 2) эмпатия опосредует лич­ностное развитие участников общения — снимает эмоцио­нальный дистресс, помогает субъекту эмпатии ориентиро­ваться в ситуации и адаптироваться к партнеру по взаимо­действию; 3) способствует подтверждению, самораскрытию, поддержке и облегчению страданий объекта эмпатии; 4) эм­патия может выполнять функцию сдерживания агрессии личности, если она имеет высокий уровнем развития (на­пример, просоциальная эмпатия). Если же уровень разви­тия эмпатии отличается примитивностью, субъект не спосо­бен в эмоциональном отклике на переживания других, не способен прогнозировать действия другого и распознавать его эмоциональные состояния, то эмпатия теряет функцию предотвращения агрессии. В этом случае она бессильна.

Представление об эмпатийной личности

Эмпатийным человеком можно назвать индивида, у ко­торого эмпатия отличается сбалансированностью и высо­кой степенью выраженности ее эмоциональных, когнитив­ных и поведенческих компонентов. Эмпатийный человек ха­рактеризуется развитым умением чувствовать, распознавать и предвидеть эмоциональные состояния других, выражать свое сочувствие в действиях, направленных на усиление благополучия людей. Описывая личностные черты челове­ка, с высоким уровнем развития эмпатии, исследователи указывают на ценностные и мотивационные установки та­кого индивида. Ими отмечается, что эмпатичный человек отличается от других людей позитивным видением окружа­

юших, у него позитивная система отношений к другим, пре­обладает направленность на партнера по общению, и он умеет стать на его точку зрения. Например, известно, что эмпатийные лидеры студенческих групп умеют быстро ори­ентироваться во взаимоотношениях людей, без затрудне­ний находят общий язык с другими в разнообразных ситуа­циях, пользуются симпатией, стремятся к демократичес­кому стилю управления [11].

Эмпатийный человек отличается высоким уровнем раз­вития социальных эмоций и высокой чувствительностью к моральным чувствам вины, стыда. Он также хорошо ори­ентируется в том, что есть верно, и что есть должно во взаимодействии с другими с точки зрения принятых обще­ственных норм. Способность к эмпатии значимо коррелиру­ет с такими качествами, как терпимость к недостаткам дру­гих, низкая эмоциональная уязвимость, альтруизм и от­крытость в общении.

Таким образом, эмпатийный человек отличается от дру­гих людей тем, что у него развиты: способность к децент-рации; позитивное видение других; быстрая ориентация в ситуациях взаимодействия; преобладание демократических и альтруистических стратегий взаимодействия. Ему прису­щи: открытость; сензитивность к невербальному поведению другого; чувствительность к социальным эмоциям и мораль­ным чувствам; чуткость к нормам поведения, одобряемым обществом. Для него характерны: эмоциональная стабиль­ность; терпимость в адрес недостатков других. Система от­ношений к другому эмпатийного человека включает непод­дельный интерес, понимание значимости и ценности лично­сти другого, не допускает отчужденности и безразличия в адрес переживаний другого.

Социально-психологические факторы изменения характеристик эмпатии

В исследовании D.A. Houston [25] отмечается, что раз­личия в проявлении эмпатии обусловлены ее личностным

или ситуативным характером. Она считает, что личностная эмпатия характеризуется установкой реагировать эмпати-чески на всех. Такая эмпатия возникает в ответ на действия партнера, с которым имеется длительный опыт взаимодей­ствия. Ситуационная эмпатия возникает в конкретных си­туациях и зависит от степени подобия эмоционального опы­та субъекта и объекта эмпатии. Выраженность эмпатии бу­дет уменьшаться в ситуациях, в которых переживания другого приводят к чувству дискомфорта и приносят ощу­щение уязвимости, и усиливаться в тех ситуациях, когда переживания партнера схожи с эмоциональным опытом лич­ности.

В ряде других работ этого направления различия в эм-патическом отклике описываются на основе анализа пара­метров эмпатии. Так, обращаясь к знаку эмпатии, выделя­ют эмпатию, в которой знак переживаний субъекта и объекта эмпатии совпадает, и эмпатию, в которой знак пережива­ний субъекта и объекта эмпатии расходится [14]. В первом случае, субъект эмпатии испытывает грусть, воспринимая грусть объекта эмпатии — наблюдается положительный знак соответствия переживаний. Во втором случае, субъект эм­патии может испытывать зависть, реагируя на радость объекта эмпатии — наблюдается отрицательный знак соот­ветствия переживаний. На основе других параметров раз­личают эмпатию, характеризующуюся низкой или высокой точностью, низкой или высокой выраженностью [26].

По мнению ряда ученых [23, 24, 25, 27], модальность эмоциональных состояний партнера может обуславливать различия в точности эмпатии. Было выявлено, что участ­ника общения с деструктивной направленностью и элемен­тами насилия во взаимодействии характеризует дефицит способности к подражанию мимике других, особенно при восприятии счастливых и гневных лиц. D.A. Houston [25] обо­значила описанные изменения эмпатии с помощью термина «ограниченность эмпатии», которая проявляется в отсут­ствии или снижении интенсивности эмпатии в адрес людей,

испытывающих неизвестные субъекту чувства. Например, человек, подверженный волнению, будет эмпатировать только волнующимся, а унывающий — унывающим. Дан­ная особенность эмпатии ограничивает круг общения инди­вида. При встрече с людьми, переживающими незнакомые ему эмоциональные состояния, субъект может демонстри­ровать низкий уровень эмпатии, приводящий к возникнове­нию трений, сбоев, конфликтов.

Следующим направлением изучения условий изменения характеристик эмпатии выступают исследования, посвящен­ные анализу взаимосвязи между отношениями субъекта и особенностями его эмпатии. Начало исследований в этом направлении было положено А. Валлоном [4]. Он изучал проблему эмпатии с точки зрения эмоционального разви­тия ребенка. В этой связи он подчеркивал важность прояв­ления родителями эмоциональной близости в отношении ребенка, так как именно потребность в эмоциональном кон­такте преобладает на первых этапах онтогенеза и ее удов­летворение позволяет в дальнейшем ребенку научиться осо­знавать и разделять переживания партнера по общению, предвидеть последствия своего поведения.

В современных исследованиях делается акцент на кон­кретизации характеристик взаимоотношений между роди­телями и детьми и влиянии таковых на особенности эмпа­тии у детей. Например, согласно данным английских и аме­риканских психологов, в семьях, где родители поощряют выражение эмоций у своих детей, понимают их чувства, принимают участие в их делах, проявляют максимум дове­рия, тепла и любви, разъясняют им нравственные нормы, воспитывают моральные чувства, развиваются дети, отли­чающиеся высоким уровнем выраженности эмпатии [24].

О негативных факторах семейного воспитания, имею­щих непосредственное отношение к замедлению и дефор­мации развития и проявления эмпатии, свидетельствуют работы, в которых доказано, что ребенок, не получающий в семье удовлетворения потребности в самоутверждении,

и, более того, имеющий в личном опыте ситуации подвер-жения сексуальному насилию со стороны взрослых членов семьи, характеризуется низкой способностью к сочувствию и, собственно, эмпатии. Деформация эмпатии происходит в сторону снижения способности эмпатически реагировать на отдельные эмоции, проявляемые другим [12, 17, 29].

Следует отметить, что существует направление иссле­дований, данные которых свидетельствуют о неоднознач­ности взаимосвязи между негативным опытом, получаемым ребенком в первичной семье, и замедлением развития эм­патии у него. В этих исследованиях доказывается, что не­большое количество дистрессирующих жизненных ситуа­ций, пережитых в детстве, при их высокой субъективной значимости положительно влияют на развитие эмпатии. В то же время, увеличение числа дистрессирующих субъек­тивно значимых детских ситуаций замедляет развитие спо­собности к эмпатическому реагированию [26].

Н.С. Курек также уделяет внимание рассмотрению ви­дов отношений, преобладающих в родительской семье, ко­торые обусловливают нарушение эмоционального общения между детьми и родителями и приводят к искажению вос­приятия эмоций и чувств партнера по общению у детей [8]. В ряд таких отношений входят отношения подавления, ма­нипулирования, навязывания, контроля и т.д. Результаты исследования доказали, что деформация эмпатии у детей проявляется в снижении точности распознания отрицатель­ных эмоций родителей, что, по мнению Н.С. Курек [8], не­сет защитную функцию, предохраняет ребенка от осозна­ния негативных отношений к нему со стороны взрослых.

В анализе взаимосвязи содержания системы отноше­ний взрослого человека и его эмпатических особенностей, в первую очередь, делается акцент на исследовании осо­бенностей отношений к объекту эмпатии и отражающихся в них социальных потребностях индивида. С одной стороны, существует мнение, что влияние отношений субъекта к объекту эмпатии будет проявляться только в сходстве мо­

дальности и знака оценок, переживаний и отношений к про­исходящему, не влияя на глубину и уровень развития эм­патии [14]. С другой стороны, считается, что неподдельный интерес, понимание значимости и ценности личности дру­гого, не допускающие отчужденности и безразличия в ад­рес переживаний другого, способствуют проявлению эмпа­тии. Отношения к другому, включающие отчужденность и безразличие к личности партнера, снижают эффективность эмпатии [13, 14, 20].

Наибольшее внимание при анализе социальных потреб­ностей, влияющих на проявление эмпатии, уделяется по­требности в самоутверждении. Понимание роли названной потребности различно. Так, А.А. Рояк [17] полагает, что до­минирование потребности в самоутверждении в ряду соци­альных потребностей оказывает влияние на снижение час­тоты проявления эмпатии. Противоположную точку зрения высказывает немецкий психолог P. Borkenau [21]. По его мне­нию, преобладание потребности в самоутверждении может активировать развитие эмпатии, если индивид преследует цель получить самоутверждение через социально одобря­емый и моральный поступок.

Таким образом, исследователи, придерживающиеся дан­ного подхода, видят взаимосвязь между эмпатией и систе­мой отношений в том, что отношения, исключающие наси­лие и содержащие любовь, доверие, уважение к другому, выступают определяющим фактором, способствующим раз­витию и проявлению эмпатии. Низкое развитие эмпатии и невысокая частота случаев эмпатического реагирования обусловлены как собственными негативно окрашенными от­ношениями в адрес других, так и таковыми со стороны зна­чимых других. В таких ситуациях неточное понимание пе­реживаний окружающих защищает индивида от сильных эмоциональных потрясений.

Данный вывод дополняется проведенным нами ранее исследованием [10], в котором проверялась гипотеза о том, что между субъектами затрудненного и незатрудненного

общения, отличающимися типом структуры отношений к другому, существуют различия в уровне развития эмоцио­нальной, когнитивной и поведенческой компонент эмпатии. Результаты доказывают, что маскулинизация способов об­щения, сопровождающаяся увеличением количества нега­тивно окрашенных видов отношений в ядре структуры от­ношений субъекта общения, обусловливает* 1) снижение способности к эмоциональному отклику и усиление несоот­ветствия знака переживаний субъекта и объекта эмпатии; 2) увеличение инверсии точности распознания негативных эмоциональных состояний у женщин и позитивных эмоцио­нальных состояний у мужчин; 3) усиление неадекватности выражения невербальных реакций на переживания парт­нера. С другой стороны, феминизация способов общения, сопровождающаяся увеличением позитивно окрашенных отношений в ядре структуры отношений субъекта обще­ния, обусловливает: 1) увеличение соответствия и сниже­ние несоответствия знака переживаний субъекта и объекта эмпатии; 2) рост точности распознания разномодальных эмо­циональных состояний объекта эмпатии; 3) рост адекватно­сти выражения вербальных и невербальных реакций на пе­реживания партнера.

К данной группе исследований также относится ряд ра­бот, выполненных в рамках тендерного подхода. Здесь осо­бое внимание уделяется рассмотрению изменений характе­ристик личности в ситуации взаимодействия между мужчи­нами и женщинами. В работах подчеркивается, что у мужчин снижается точность и выраженность эмпатии, если взаимо­действующая с ним женщина не приемлет подчинения, стре­мится к власти, не показывает своих переживаний, отлича­ется нечувствительностью. Напротив, изменение названных параметров эмпатии у женщин наблюдается в том случае, когда партнер-мужчина стремится к иерархии в отношени­ях, у него присутствует такая черта, как доминантность и он пытается насильно завладеть вниманием собеседницы.

Таким образом, результаты рассмотренных выше ис­следований позволяют заключить, что изменения в харак­теристиках эмпатии могут быть обусловлены: 1) пережива­ниями партнера, вызывающими фрустрацию и дискомфорт; 2) степенью соответствия эмоциональных состояний субъекта и объекта эмпатии; 3) модальностью эмоциональных пере­живаний партнера; 4) агрессивностью и использованием де­структивных действий партнером; 5) комбинацией способов интерпретации выразительного поведения другого; 6) мо­дальностью и направленностью отношений к другому как со стороны субъекта эмпатии, так и со стороны его партнера; 7) тендерными характеристиками субъекта и объекта эмпа­тии; 8) уровнем развития эмоциональной, когнитивной и поведенческой составляющих эмпатии.

В первую очередь, под влиянием перечисленных соци­ально-психологических факторов изменяются такие харак­теристики эмпатии, как степень точности, степень ограни­ченности, знак, интенсивность, ситуативность эмпатии.

Феномен «сворачивания» эмпатии в ситуациях затрудненного общения

С целью описания феномена «сворачивания» эмпатии в ситуациях затрудненного общения было осуществлено спе­циальное исследование [10]. В нем рассматривался вопрос о направлениях изменений интегральных характеристик эм­патии (точность-инверсия, устойчивость-ситуативность, ог­раниченность-безграничность) в ситуациях затрудненного взаимодействия, отличающихся модальностью, полом парт­нера, задачами взаимодействия. В исследовании использова­лось два вида ситуаций затрудненного взаимодействия: один вид — это ситуации, в которых первый партнер препят­ствует достижению цели, фрустрирует социальные потреб­ности другого, отказывая ему, ограничивая, оскорбляя и об­виняя его, а второй партнер — это субъект затрудненного общения. Второй вид ситуаций — это ситуации, в которых первый партнер препятствует достижению цели, фрустри­

рует социальные потребности другого, отказывая ему, ог­раничивая, оскорбляя и обвиняя его, а второй партнер — это субъект незатрудненного общения. Далее каждый вид ситуаций затрудненного взаимодействия подразделялся нами в зависимости от ответных действий партнера на возникшие затруднения. В одном случае ответным действием было уси­ление возникших трудностей, мешающих достижению це­лей, а во втором — их уменьшение. Каждый из подвидов ситуаций был разделен на основе модальности ситуации, определенной действиями первого партнера, на ситуации: «ограничения», «оскорбления», «обвинения», «отказа». В каче­стве показателей эмпатической реакции в ситуации затруд­ненного взаимодействия рассматривалась выбранная субъек­тами затрудненного и незатрудненного общения экспрессия. В качестве показателей проявления интегральных характе­ристик эмпатии в ситуациях затрудненного взаимодействия рассматривались следующие: 1) инверсия эмпатии, опреде­ляемая по количеству ответов с прямо противоположным содержанием от заданного экспериментатором направления регуляции ситуаций затрудненного взаимодействия; 2) точ­ность эмпатии, определяемая по количеству ответов, адек­ватных заданному экспериментатором направлению регуля­ции ситуаций затрудненного взаимодействия, 3) ситуатив-ность — устойчивость эмпатии, определяемая по количеству ситуаций затрудненного взаимодействия, в которых полу­чены адекватные ответы в соответствии с направлением ре­гуляции ситуаций затрудненного взаимодействия, заданным экспериментатором; 3) безграничность — ограниченность эм­патии, определяемая по количеству адекватных ответов в соответствии с направлением регуляции ситуаций затруд­ненного взаимодействия, заданным экспериментатором, в зависимости от пола объекта эмпатии и модальности ситуа­ций затрудненного взаимодействия.

Результаты исследования свидетельствуют о том, что в процессе регуляции ситуаций затрудненного взаимодей­ствия в направлении уменьшения возникших трений и по­

иска согласия во взаимодействии, субъекты затрудненного общения демонстрируют* 1) инверсные формы эмпатии; 2) ситуативность эмпатии; 3) ограниченность эмпатии в си­туациях «обвинения» и «ограничения», если партнером по взаимодействию является женщина, и в ситуациях «отка­за», когда партнер по взаимодействию мужчина; 4) сред­ний уровень безграничности эмпатии в ситуациях «обвине­ния» и «оскорбления», если партнером по взаимодействию выступает мужчина. В отличие от субъектов затрудненно­го общения, субъекты незатрудненного общения, пытаясь снять возникшие трения, преодолеть разногласия и барье­ры на пути к достижению цели, демонстрируют; 1) высокий уровень точности эмпатии; 2) устойчивость и 3) безгранич­ность проявления эмпатии независимо от модальности си­туаций и пола партнера по взаимодействию. В целом, субъекты затрудненного общения отличаются от субъектов незатрудненного общения: 1) степенью инверсии эмпатии; 2) уровнем точности эмпатии; 3) уровнем ситуативности эм­патии; 4) уровнем ограниченности эмпатии в ситуациях зат­рудненного взаимодействия любой модальности и незави­симо от пола партнера по взаимодействию.

Таким образом, результаты исследования показали, что как у субъектов затрудненного, так и незатрудненного об­щения наблюдается деформация эмпатии в ситуациях за­трудненного общения. Эмпатические реакции сопровожда­ются увеличением степени инверсии, они становятся более ситуативными, и их проявление ограничено модальностью ситуации и полом партнера по общению. Данный феномен был нами обозначен как феномен «сворачивания» эмпатии, под которым понимается социально-психологическое яв­ление, возникающее в ответ на ситуации фрустрации и затрудненного взаимодействия и проявляющееся в изме­нении интегральных характеристик эмпатии в направле­нии увеличения степени ее инверсии, ограниченности и ситуативности. «Сворачивание» эмпатии выполняет защит­ную функцию, реализация которой позволяет субъекту за счет искажения в распознании интенций партнера и выбора

неадекватных ответных реакций на его поведение избежать наиболее травмирующего эмоционального опыта в обще­нии с тем, кто целенаправленно организует ситуацию зат­рудненного взаимодействия. Особенно ярко данное явле­ние проявляется в ситуациях «отказа», если партнер по взаимодействию мужчина, и в ситуациях «ограничения», если партнер — женщина. Это свидетельствует о том, что ситуации, где субъектом «отказа» является мужчина и си­туации, в которых субъектом ограничения выступают жен­щины, воспринимаются участниками взаимодействия как наиболее угрожающие и фрустрирующие.

Характер «сворачивания» эмпатии обусловлен соотноше­нием личностных характеристик (тип структуры отношений и уровень развития эмоциональной, когнитивной и поведенчес­кой составляющих эмпатии) и ситуативных переменных (мо­дальность ситуации, пол партнера, задача взаимодействия). На это указывают существенные различия, обнаруженные меж­ду субъектами затрудненного и незатрудненного общения. «Сво­рачивание» эмпатии у субъектов затрудненного общения зави­сит от задачи общения, т.е. от направления регуляции затруд­ненного взаимодействия. Так, «сворачивание» эмпатии у субъектов затрудненного общения проявляется в большей сте­пени в том случае, если перед ними стоит задача уменьшить возникшие трения и найти путь к согласию во взаимодействии. А у субъектов незатрудненного общения защитная функция эмпатии проявляется в большей степени тогда, когда перед ними стоит задача усилить возникшие во взаимодействии зат­руднения. Пол партнера по взаимодействию является наибо­лее сильным ситуативным фактором дохя субъектов общения с негармоничным, противоречивым типом структуры отношений. «Сворачивание» эмпатии у этой группы субъектов общения в большей степени проявляется в том случае, если их партне­ром по взаимодействию выступает женщина.

Таким образом, результаты проведенного исследования свидетельствуют о том, что в ответ на ситуации, в которых ограничивается активность, наносятся оскорбления и выдви­гаются обвинения, субъект изменяет параметры своих соци­

ально-психологических свойств и способностей. Появление таких параметров эмпатии, как инверсия, ограниченность и ситуативность, которые традиционно рассматриваются как оказывающие негативное влияние на успешность общения, выступают адекватными формами выражения эмпатического отклика в ситуациях взаимодействия, угрожающих психоло­гической целостности и сохранности личности.

Методы определения степени эмпатийности личности

Методический репертуар, который традиционно исполь­зуется для изучения эмпатии, включает следующие методы: 1) самоотчеты субъектов эмпатии о собственном опыте пе­реживаний, полученном в эмпатогенной ситуации; 2) методы фиксирования выражения лица субъекта эмпатии, находя­щегося в эмпатогенной ситуации или воспринимающего объек­та эмпатии; 3) физиологические индикаторы состояния субъекта эмпатии, находящегося в эмпатогенной ситуации или воспринимающего объекта эмпатии (например, измене­ние кожно-гальванической реакции или учащения сердце­биения); 4) опознание субъектом эмпатии эмоций объекта эмпатии по фотографиям; 5) вербальные тесты; 6) эксперт­ная оценка особенностей эмпатии у субъекта эмпатии.

Наиболее распространенными являются методы опоз­нания субъектом эмпатии эмоций объекта эмпатии по фо­тографиям и вербальные тесты. Например, для опреде­ления уровня выраженности способности к эмоционально­му отклику на переживания другого применяется опрос­ник, разработанный Меграбяном и Эпштейном. Его ориги­нальный вариант и модификации широко используются как в зарубежных, так и в отечественных исследованиях [19].

Для определения когнитивной компоненты эмпатии мож­но использовать методы, направленные на определение спо­собности к опознанию субъектом эмпатии эмоций объекта эмпа­тии по фотографиям. Примерами таких методик могут служить тест опознания эмоциональных состояний по выражению лица,

разработанный Экманом и Остером, и методика диагности­ки уровня развития способности к адекватному пониманию невербального поведения В.А. Лабунской [9]. Названные ме­тоды содержат 1) фотографии, отражающие базовые, лег­ко читаемые эмоциональные состояния, в которых зало­жены эмпатогенный потенциал, и которым испытуемый мог бы сопереживать в повседневной жизни, и 2) в них пред­ставлен алгоритм интерпретации получаемых от испытуе­мого ответов.

Определение уровня выраженности поведенческой ком­поненты, проявляющей себя в способности к выбору способов взаимодействия, облегчающих страдания другого и носящих альтруистический характер, может быть осуществлено с помощью метода экспертных оценок или метода включенного наблюдения за поведением субъекта эмпатии. Еще одним методом изучения поведенческой компоненты эмпатической направленности может выступать метод, позволяющий опре­делить доминирующие способы взаимодействия субъекта эмпатии в межличностном общении. Например, опросник меж­личностных отношений В. Шутца, адаптированный А.А. Рука­вишниковым. Данный опросник позволяет оценить характер­ные способы поведения и социальные ориентации индивида в межличностном взаимодействии. Если человек выбирает в процессе взаимодействия такие межличностные ориентации, как стремление принадлежать к различным социальным груп­пам, включаться в их деятельность, строить близкие отно­шения, если он желает, чтобы другие включали его в свою деятельность, стремится контролировать других и позволяет другим устанавливать с собой близкие отношения, то это свидетельствует о наличии у человека эмпатии, о желании содействовать другому в его переживаниях.

Опросник сконструирован так, чтобы было возможно предвосхитить поведение индивида в межличностных си­туациях, предсказать характер его социальных ориента­ции и силу их выраженности. Опросник состоит из 54 ут­верждений, описывающих ситуации социального взаимодей­ствия. Испытуемому предлагается выразить свое отношение

к утверждению на основе шестибалльной оценочной шкалы. Полученные показатели переводятся в баллы, позволяю­щие определить уровень выраженности той или иной соци­альной ориентации в поведении испытуемого.

Предложенные к рассмотрению методы и методики по­зволяют целостно исследовать уровень выраженности эм­патии как социально-психологического свойства личности.

Список литературы

1. Андреева Г.М. Социальная психология. М., 1996.

2. Бойко В.В. Энергия эмоций в общении: взгляд на себя и других. М., 1996. С. 114-150.

3. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб.. Питер, 1998.

4. Валлон А. Психическое развитие ребенка. М.: Просвещение, 1967.

5. Гаврилова Т.П. Анализ эмпатийных переживаний младших школьни­ков и младших подростков. // Психология межличностного позна­ния. М.. Педагогика, 1981. С. 122-139.

6. Гаврилова Т.П. Понятие эмпатии в зарубежной психологии. // Вопро­сы психологии. № 2. 1975. С. 147-168.

7. Гиппенрейтер Ю.Б., Карягина Т.Д., Козлова Е.Н. Феномен конгруент-ной эмпатии. // Вопросы психологии. № 4. 1993. С. 61-68.

8. Курек Н.С. Эмоциональное общение матери и дочери как фактор формирования аддитивного поведения в подростковом возрасте // Вопросы психологии. № 2. 1997. С. 48-60.

9. Лабунская В.А. Экспрессия человека: общение и межличностное по­знание. Ростов-н/Д. Феникс, 1999.

10. Менджерицкая Ю.А. Особенности эмпатии субъектов затрудненного — незатрудненного общения. // Практическая психология. № 4. 1999. С. 15-19.

11. Метельский Г.И. Проявление эмпатии у комсоргов студенческих групп / Педагогические проблемы социальной психологии. Минск, 1979. С. 83-88.

12. Николаева Е.И., Купчик В.П., Сафонова A.M. Зависимость эмоциональ­ных реакций человека от негативных переживаний в детстве. // Пси­хологический журнал. № 3. 1996. Т. 17. С. 92-98.

13. Орлов А.Б. Хазанова М.А. Феномены эмпатии и конгруэнтности. Вопросы психологии. № 4. 1993. С. 68~73.

14. Пашукова Т.И. Мотивирующая функция эмпатии // Исследования мотивационной сферы личности. Новосибирск, 1984. С. 62-70.

15. Психология. Словарь / Под общ. ред. А.В. Петровского, М.Г Ярошев-ского. 2-е изд., испр. и доп. М: Политиздат, 1990.

16. Роджерс К. Эмпатия. // Психология эмоций. Тексты. М., МГУ, ] 984. С. 234-238.

17. Рояк А.А. Психологическая характеристика трудностей в отношени­ях со сверстниками некоторых детей дошкольного возраста // Воп­росы психологии. № 4. 1974. С. 71-83.

18. Сопиков А.П. Механизм эмпатии // Вопросы психологии познания людьми друг друга и самопознания. Краснодар. 1977. С. 89-96.

19. Юсупов ИМ. Психология эмпатии: Теоретические и прикладные ас­пекты. Автореф. д-ра психол. наук. СПб. гос. ун-т. СПб, 1995.

20. Barett-Lennard G. The phases and focus of empathy // British Journal of Medical Psychology. N 1. 1993. Vol. 66. P. 3-14.

Borkenau P. Gibt es eine altruistische Motivation? // Psychologische Rdsch. N 4.1991. Vol. 42. P. 195-205.

22. Deigh J. Empathy and Universalizability. // Ethics. 1995. Vol 105.

23. Eisenberg N. Empathy and sympathy: a brief review of the concepts and empirical literature. // Anthrozoos. N 1. 1988. Vol. 2. P. 15-17.

24. Eisenberg N. Schaller M. Fabs R. Bustamante D., Mathy R, Shell, R, Rhodes K. Differentiation of personal distress and sympathy in children and adults. // Developmental Psychology. 1988. Vol. 24. N 6. P. 766-775.

25. Houston D.A. Empathy and the Self: Cognitive and Emotional Influences on the Evaluation of Negative Affect in Others.// Journal of Personality and Social Psychology. 1990. Vol. 59. N 5. P. 859-868.

26. IckesW Empathic Accuracy.// Jounalof Personality.№ 4.1993.Vol.61. P 587-610.

27. Lisak D., Ivan C. Deficits in Intimacy and Empathy in sexually Aggressive Men. // Journal of Interpersonal Violence. N. 3. 1995. Vol. 10. P. 296-308.

28. Redmond M.V The Functions of Empathy (Decentering) in Human Relations. // Human relations. N 7. 1989. Vol. 42. P 593-605.

29. Sullivan L.A., Kirkpatrick S. W., Macdonal P M. Interpretations of facial expressions of emotions by sexually abused and non-abused girls. // Journal of child sex abuse. N 1. 1995. Vol. 4. P. 45-61.

Раздел 5

ЛИЧНОСТЬ В ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ, СЕМЕЙНОЙ И ЭКСТРЕМАЛЬНОЙ СИТУАЦИЯХ

5.1. Профессиональная Я-концепция и карьера личности

Профессиональная Я-концепция. Определения профессиональной Я-концепции

В современных социально-экономических условиях, предъявляющих к каждому человеку высокие требования к его внутренней активности, к самостоятельному поиску и воплощению себя в многомерном мире, к необходимости са­моопределения на разных этапах непросто складывающей­ся профессиональной карьеры, невозможно обойтись без специальных знаний о его профессиональной Я-концепции.

В самом общем плане профессиональная Я-концепция рассматривается как продукт социально-специфической формы самосознания, а именно, профессионального само­сознания. В профессиональной Я-концепции фиксируются итоги осознания человеком себя как субъекта деятельности и как личности на каждом этапе профессионального ста­новления. В психологии сложились представления о том, что профессиональная Я-концепция, складываясь в онто­генезе позже Я-концепции, имеет общие с последней со­ставляющие. Но она конкретизирована и осознана челове­ком в связи и под воздействием норм, правил, моделей его профессиональной деятельности, общения с профессиона­

лами и активного участия самого субъекта в профессио­нальной деятельности, в своем личностном и профессио­нальном развитии. Вместе с тем трактовки профессиональ­ной Я-концепции многоплановы и неоднозначны.

Многочисленные определения в психологической лите­ратуре профессиональной Я-концепции можно разделить на три группы. В первой группе критерием определения выступает часть — целое, в соответствии с которым про­фессиональная Я-концепция определяется как часть обра­за мира. Будучи отражением профессиональной принадлеж­ности субъектов, она специфическим образом конституи­рует характеристики способа описания объектов мира, лич­ное семантическое пространство и имплицитные теории личности, являясь отправной точкой для самохарактерис­тики и для характеристики себя другому.

Во второй группе акцентируется функциональное на­значение профессиональной Я-концепции. В этом плане про­фессиональную Я-концепцию рассматривают как компонент в системе саморегуляции и регуляции человеческого пове­дения, как внутреннее функциональное средство или ком­понент операциональной сферы профессионального труда.

В третьей группе определений по критерию специфи­ческой целостности профессиональную Я-концепцию тракту­ют либо как совокупность, либо как систему сопряженных с оценкой представлений человека о самом себе в контексте его профессии, карьеры, конкретного профессионального со­общества, профессионального становления и развития.

В большинстве исследований профессиональная Я-кон­цепция теоретически рассматривается именно как систе­ма, что указывает на сближение традиционного и систем­ного подходов к изучению профессиональной Я-концепции, создает соответствующую логику и методологию ее систем­ного исследования. В ряде теоретических и эмпирических работ явно или неявно доказывается определяющее значе­ние психологических отношений человека к его професси­ональной деятельности для содержания, структуры, дина­

мики, функций профессиональной Я-концепции. Указанные положения, осмысленные на основе решения аналитических и синтетических задач системного подхода, позволяют по-ино­му взглянуть [10] на сущность профессиональной Я-концеп­ции человека как системного образования.

Под системообразующим фактором системы понимают интегрирующий фактор, который является ее активным центром и совпадает с ее сущностью. Он обеспечивает це­лостность, устойчивость, формирование системой собствен­ных внутренних условий существования и предпосылок но­вого, выступая категорическим императивом для компонов­ки, создания благоприятной формы взаимодействия между компонентами системы, отбора нужных степеней свободы деятельности, темпов реализации отдельных механизмов, реорганизации и остановки дальнейшей мобилизации сис­темы.

Результаты анализа различных аспектов изучения про­фессионального самосознания и ценностно-смысловых отно­шений к профессии (ее отдельным сторонам) на различных этапах профессионального становления субъектов позволи­ли установить, что именно содержание этих отношений вли­яет на уровень, адекватность, устойчивость, индивидуали-зированность самооценок и профессиональных самооценок; на содержание осознаваемых человеком в профессиональной Я-концепции его свойств; на величину дистанции между от­дельными измерениями Я-концепции; на доминирование или на сближение в ней личностных или субъектно-деятельност-ных свойств; на формирование профессиональной позиции и на нахождение человеком глубинных смыслов своей деятель­ности; на актуализацию специфических функций професси­ональной Я-концепции. Иными словами, содержание ценност-но-смысловых отношений человека к его профессиональной деятель­ности (или к ее отдельным сторонам) выступает системообразующим фактором, который определяет состав, струк­туру, динамику осознаваемого в профессиональной Я-кон-Цепции.

Исходя из положений концепций отношений В.Н. Мяси-щева [25] и смыслов Д.А. Леонтьева [18], мы определяем цен­ностно-смысловое отношение к профессиональной деятель­ности как устойчивое психологическое отношение субъекта к профессии, в которых она (или ее отдельные стороны) пре-зентируется в сознании субъекта как желательная, должная, совершенная (ценность) либо как занимающая место цели или средства в жизнедеятельности субъекта, в реализации тех или иных его потребностей и ценностей. Содержательно цен­ностно-смысловые отношения человека к профессии являют­ся целесредственными, т.е. субъект-объектными отношения­ми, в которые человек ставит себя самого и вещи, применяе­мые им для реализации этой цели. Ценностно-смысловые отношения включают конативный (ведущий) компонент, вы­раженный в мотивах и вытекающих из них установках, готов­ности так или иначе действовать с объектом; когнитивный ком­понент, выраженный в знаниях субъекта об объекте, и эмо­ционально-оценочный компонент, отражающий эмоциональные переживания и оценки субъекта в адрес объекта.

На основании содержаний каждого из указанных ком­понентов отношений выделены средственный, потребност-но-технологический, ценностный типы отношений. Сред-ственное отношение характеризуется внешними мотивами: внедеятельностными интересами; низшими атрибутами про­фессии; мотивациями вознаграждения, репрессий, карьер­ного продвижения; эгоистическими устремлениями, базо­выми или невротические потребностями; мотивами, свя­занными с неспецифическими потребностями. Здесь имеет место несовпадение целей деятельности и субъективных целей личности. Характерно восприятие и осмысление субъ­ектом его деятельности как утилитарной, как средства удов­летворения потребностей в самоутверждении, признании, материальном благополучии, карьерном продвижении; как отчужденной и подневольной. Профессиональная деятель­ность выполняет служебную функцию в отношении целей субъекта.

Потребностно-технологическое отношение характеризу­ется внутренними процессуальными мотивами, связанными с привычкой в самой деятельности. Здесь имеет место совпа­дение целей деятельности и субъективных целей личности в той мере, в какой содержание потребностей реализуется в технологии деятельности. Деятельность воспринимается и осмысливается субъектом как занятие по долгу, по необ­ходимости, по привычке. Потребностно-технологическое от­ношение к деятельности задает некоторое в принципе дости­жимое целевое состояние, отражает актуальные требования момента, толкающие субъекта к выполнению конкретной де­ятельности, вследствие чего осуществляется временная де-зактуализация потребности. Субъект выполняет служебную функцию средства в достижении цели деятельности.

Ценностное отношение к профессиональной деятель­ности характеризуется внутренними процессуально-резуль­тативными мотивами, когда предмет деятельности стано­вится единственно существенным стимулом деятельности. Отмечается неразрывность внутренней («я хочу») и внеш­ней («я должен») мотивации к работе; синтез активной по­требности в деятельности с осознанием человеком своего общественного долга. Здесь наблюдается совпадение объек­тивных ценностей деятельности и субъективных ценностей личности; цель деятельности приобретает личностный ха­рактер, а процесс деятельности доставляет удовольствие. Деятельность воспринимается и осмысливается субъектом как психологически свободная, как любимое дело, предназ­начение, призвание. Она ассоциируется с образом жизни, с определенным аспектом или с воплощением истинного «Я» человека и его сущностных, высших ценностей. Здесь че­ловек служит целям профессии настолько, насколько они воплощают его собственные ценности, тогда сам он и его профессиональное дело рассматриваются им как единое целое, как ценности-цели самого человека.

В любом из трех указанных отношений выделены по­тенциально конфликтные отношения, при наличии кото­

рых общее содержание отношения к профессии характер­но для субъекта в целом, а его отдельные (субъектно-дея-тельностные или личностные) проявления тяготеют к реа­лизации иного по содержанию отношения к профессии. В четвертом амбивалентном отношении имеет место акту­альная конфликтность, вследствие которой общее устойчи­вое отношение человека к профессии не устанавливается.

По специфическим особенностям каждого из компо­нентов отношений при ведущей роли конативного компо­нента и по наличию в них потенциальной или актуальной конфликтности выделены типы целесредственных ценност­но-смысловых отношений человека к его профессии: ценно­стные и потенциально конфликтные ценностные отношения, потребностно-технологические и потенциально конфликтные потребностно-технологические отношения, средственные и потенциально конфликтные средственные отношения, ам­бивалентные (актуально конфликтные) отношения.

Системообразующий фактор профессиональной Я-кон­цепции — тот или иной тип целесредственного ценностно-смыслового отношения человека к его профессии, в кото­ром профессиональная деятельность презентируется как ценность, цель или средство в связи с потребностями и ценностями субъекта. В зависимости от его содержания субъект осмысливает себя в целом и свои отдельные свой­ства (субъектно-деятельностные или личностные) в качестве ценности, средства, или цели в связи с профессиональной деятельностью, что и обусловливает специфическое содер­жание, структуру и характеристики его профессиональ­ной Я-концепции. Каждый из выделенных типов ценностно-смысловых отношений как специфический системообразу­ющий фактор профессиональной Я-концепции, определяя особенности ее содержания, структуры, характеристик, позволяет, в конечном итоге, создать типологию професси­ональной Я-концепции.

Содержание и характеристики профессиональной Я-концепции

Содержательно профессиональная Я-концепция есть система сопряженных с оценками представлений человека о себе самом как субъекте конкретной профессиональной деятельности и как личности, осмысленная им как субъект­ная сторона — ценность, цель, средство — в контексте реализации целесредственных ценностно-смысловых отно­шений к его профессиональной деятельности.

На базе предложенной СЛ. Рубинштейном [29] теорети­ческой модели единства общего психического облика челове­ка конкретизировалось содержание профессиональной Я-кон­цепции. В ней отражены качественно и функционально раз­личающиеся интенциональные, инструментальные, экспрес­сивные черты. Указанные черты, отнесенные в самоописании самим человеком к обеспечению конкретной профессиональ­ной деятельности (процессу и результатам, предмету, усло­виям и средствам) или к более широкому непрофессиональ­ному контексту жизнедеятельности (регулированию челове­ком объема и меры активности социальных контактов, об­разованию собственной среды развития и проектированию им собственного поведения), представлены в содержании его про­фессиональной Я-концепции как, соответственно, субъектно-деятельностные и личностные свойства. Будучи взаимосвя­занными, но различными по происхождению, содержанию, функциям, возможности их реализации в дифференциро­ванных по широте и специфике реальных отношениях че­ловека, они индивидуализировано им используются в ходе его профессионального становления. Это находит отраже­ние в различных вариантах их соотношения в содержании профессиональной Я-концепции. Положение системного под­хода о том, что в рамках одной системы могут существо­вать некоторые из подсистем, одни из которых, возникая ранее и независимо от общей системы, включаются в нее как подчиненные осуществлению определенной функции; а Другие подсистемы формируются одновременно и в связи с

саморазвивающейся общей системой? как ее специфичес­кий элемент, приводят к следующему выводу. Подсистема­ми профессиональной Я-концепции выступают отраженные в ее содержании личностные и субъектно-деятельностные свойства человека. Они конкретизируются в самоописаниях в разной степени осознанности, значимости, временной пред­ставленности интенциональных, инструментальных и эксп­рессивных чертах. Целостность, единство выделенных ком­понентов (подсистем) базируется на общем функционально-целевом единстве всех представленных в профессиональной Я-концепции черт — обеспечивать реализацию того или иного ценностно-смыслового отношения к профессиональ­ной деятельности, а через это — адаптацию и развитие человека в его профессии.

На основе предложенного В.А. Ганзеном [18] метода ба­зиса для описания большого числа характеристик систем­ного объекта выделены интегральные характеристики про­фессиональной Я-концепции — пространственные, времен­ные, интенсивностные и информационные. В качестве про­странственных характеристик Я-концепции выступили ее генерализованность по содержанию и концентрированность на сферах жизнедеятельности. Они отражают полноту осоз­нания человеком себя как субъекта деятельности и как лич­ности в контексте его профессии-карьеры [10].

Временными характеристиками Я-концепции выступи­ли отнесенность в самоописаниях субъектно-деятельност-ных и личностных свойств к соответствующим временным периодам — к настоящему, прошлому, будущему. К ин­формационным характеристикам были отнесены способы самоотношения, представленные в текстах самоописаний. Субъектный и объектный способы самоотношения понима­лись как модусы подхода или способы отношения человека к себе самому, выражающиеся в свойствах характера и об­ращении человека с самим собой. Различия между субъект­ным и объектным способами самоотношения проявляются в самоописаниях в доминировании в них тех или иных черт.

свойств человека; в указаниях на специфику авторства, инициирования поведения и действия; в демонстрации или отрицании собственной результативности и продуктивнос­ти; в наличии или отсутствии временной перспективы; в под­черкивании или отрицании индивидуальности; в особеннос­тях знаков и критериев (внешних или внутренних) самоотно­шения; в наличии или отсутствии приписывания человеку другими людьми или самоприписывания ценности. Особого внимания заслуживают интенсивностные характеристики, показывающие условия эффективного функционирования системы, т.е. достижение цели при минимальных затратах усилий, вещества, энергии. Интенсивностной характеристи­кой профессиональной Я-концепции выступает субъективно значимая в ее содержании черта из разряда субъектно-дея-тельностных или личностных свойств. Для структурного ис­следования Я-концепции субъективно значимая черта пред­ставляет определенный интерес, т.к. она, как считает И.С. Кон, не только избирательно оценивается, лучше осознается и труднее изменяется, но и наиболее важна, устойчива и су­щественна для общей согласованности Я-концепции [17].

Структура профессиональной Я-концепции

Ключевой для анализа структуры профессиональной Я-концепции стала идея Б.Г Ананьева [3] о том, что в каждый данный момент жизни человека синтез различных структур его различных свойств и есть наиболее общая структура его личности. В этой связи профессиональная Я-концепция рассматривалась как установившаяся на данный момент ка­рьеры система, целостность и устойчивость которой обес­печиваются тем или иным типом ценностно-смысловых от­ношений человека к профессии. Ее строение и структура на определенном этапе профессионального становления могут быть рассмотрены в соответствии с выделенными в философской литературе признаками становления и раз­витости системы. Одним из этих признаков является подчи­нение ее любого элемента целому, степень интеграции ча­

стей в целое и подчинение их целому на основе внутри — и межсистемных связей и взаимодействий, что и обеспечи­вает целостность, устойчивость системы. Каким же обра­зом можно установить подчинение отдельных компонентов (и входящих в них черт) профессиональной Я-концепции в целом? Ответ на этот вопрос надо искать в подчинении функций каждого в отдельности или одновременно субъект­но-деятельностного или личностного компонентов функци­онально-целевому назначению Я-концепции. В зависимости от того или иного отношения, выступающего системообра­зующим фактором Я-концепции, а также от содержания отношений, реализуемых каждым в отдельности из субъек-тно-деятельностных или личностных проявлений человека, будут устанавливаться специфические связи между отра­женными в Я-концепции чертами работающего человека. Иначе говоря, каждый из типов профессиональных Я-кон­цепций будет характеризоваться своеобразием его струк­туры.

Подтверждением данной гипотезы явились результаты изучения структур разных типов профессиональных Я-кон­цепций субъектов, реализующих карьеры в разнотипных профессиях. В выделенных по самоописаниям с помощью факторного и регрессионного анализов типах профессио­нальных Я-концепций определялись на основе множествен­ного линейного регрессионного анализа направление, со­держание, виды связей между подкатегориями самоописа­ний, отражающими интенциональные, экспрессивные или инструментальные черты, составляющие субъектно-дея-тельностные или личностные свойства.

Под направленностью связи понималась ее векторная протяженность от какой-либо черты того или иного ком­понента к той или иной черте того же или другого компо­нента; а под содержанием — различные по величине и по знаку связи между отдельными чертами. В соответствии с признаками координационных и субординационных связей наибольшие по величине связи с положительными знака­

ми рассматривались как координационные, а с отрицатель­ными знаками — как субординационные. Анализ философс­кой и психологической литературы привел к выводу, что координационные связи характеризуются взаимодополнени­ем, гармонией, взаимосогласованностью в функционирова­нии и изменении между элементами в случае выполнения ими общей цели; осуществляемым на паритетных началах взаимодействием между свойствами. Напротив, субордина­ционные связи обусловлены происхождением одних элемен­тов из других, возникновением новых связей; управлением и подчинением более элементарных и частных свойств более сложным. Они закрепляют и усиливают дифференциацию, противоречия между элементами системы; создают возмож­ности развития одной части элементов за счет остальных эле­ментов; характеризуют доминирующую роль каких- либо свойств.

Вид связи обозначался как межкомпонентный в случа­ях установления ее наибольшей величины между отдель­ными чертами, принадлежащими разным компонентам, и как внутрикомпонентный (внутриличностный или внутри-субъектно-деятельностный) — между отдельными чертами, входящими в соответствующий компонент. Межкомпонент­ные связи с тем или иным содержанием близки по своим признакам к координационным или субординационным свя­зям. В первом случае они интегрируют, согласовывают вза­имодействие между компонентами (субъектно-деятельнос-тными и личностными свойствами), а в другом — закрепля­ют и усиливают дифференциацию отдельных компонентов в целостной Я-концепции. Аналогично и для внутрикомпо-нентных связей с той лишь разницей, что посредством них согласовывается взаимодействие или закрепляется диффе­ренциация для отдельных черт, составляющих тот или иной компонент Я-концепции.

Наличие ведущих межкомпонентных (или внутриком-понентных) координационных связей может служить при­знаком высокой (или частичной) интеграции, согласованно­

ста целостной профессиональной Я-концепции (отдельного ее компонента). Наличие ведущих межкомпонентных (или внутрикомпонентных) субординационных связей может слу­жить признаком высокой (или частичной) дифференциации внутри целостной профессиональной Я-концепции (или внут­ри ее отдельного компонента). Отсутствие межкомпонент-ных или внутрикомпонентных связей — признак дезинтег­рации целостной профессиональной Я-концепции. С учетом направленности, содержания и видов связей опишем ха­рактерные для типов Я-концепций структуры.

Типы профессиональных Я-концепций

Критериями построения типологии профессиональных Я-концепций выступили: единое целесредственное ценнос­тно-смысловое отношение человека к профессиональной деятельности (ведущий); (не)совпадение смысла объектной стороны указанного отношения в отдельности для субъект-но-деятельностных и личностных свойств человека; (несов­падение смысла субъектной стороны указанного отношения в отдельности для субъектно-деятельностных и личностных свойств человека. В итоге были выделены 9 типов профес­сиональных Я-концепций. Опишем эти типы с учетом осо­бенностей их содержаний, структур и характеристик.

Для 1-го типа — «ценностная профессиональная Я-кон-цепция» — системообразующим фактором выступает еди­ное ценностное отношение к профессии. Смыслы объектной и субъектной сторон указанного отношения для человека в целом и для каждого из его субъектно-деятельностных и личностных свойств совпадают по содержанию как «цель-цель». Я-концепции 1-го типа — высоко интегрированы по своим структурам, генерализованны по содержанию; кон­центрированы на профессиональной работе, взаимодействии с социально-профессиональным окружением, карьере-пути и карьере достижения профессионального статуса; развер­нуты в настоящем, прошлом и будущем. Доминирует субъек­тный или субъектно-объектный способы самоотношения;

субъективно-значимой является личностно-интенциональ-ная или личностно-экспрессивная черта.

Во 2-м типе — «ценностная потенциально конфликт­ная профессиональная Я-концепция» — системообразующим фактором выступает также ценностное отношение, однако смысл объектной стороны этого отношения не совпадает со смыслами объектных сторон отношений, фиксируемыми в отдельности для субъектно-деятельностных или личност­ных свойств человека. Профессия с точки зрения субъект­но-деятельностных или личностных свойств человека мо­жет выполнять служебную функцию по отношению к его целям. Я-концепции 2-го типа — частично интегрированы по структурам; дифференцированы по содержанию; кон­центрированы на профессиональной работе, карьере-пути и карьере достижения профессионального статуса; развер­нуты в настоящем, прошлом и будущем. Доминирует субъек­тный способ самоотношения; субъективно-значимыми яв­ляются личностно-интенциональная или личностно-экспрес­сивная черта.

В 3-м типе — «технологическая профессиональная Я-концепция» — системообразующим фактором выступает еди­ное потребностно-технологическое отношение. Смыслы объектной и субъектной сторон указанного отношения для человека в целом и для каждого из его субъектно-деятель­ностных и личностных свойств совпадают по содержанию как «цель — средство». Я-концепции 3-го типа — высоко интегрированы; дифференцированы; концентрированы на профессиональной работе, карьере-пути и карьере дости­жения профессионального статуса; развернуты только в настоящем времени. Имеет место субъектно-объектный спо­соб самоотношения; субъективно-значимыми являются субъектно-деятельностные интенциональные черты.

В 4-м типе — «технологическая потенциально конф­ликтная профессиональная Я-концепция» — системообра­зующим фактором выступает потребностно-технологиче­ское отношение. Смыслы каждой из его объектной или

субъектной сторон могут не совпадать со смыслами соот­ветствующих сторон отношений, фиксируемыми для субъек­тно-деятельностных или личностных свойств человека. Про­фессия может выступать в качестве средства для субъект­но-деятельностных и для личностных свойств, а сами эти свойства — в качестве цели, средством достижения кото­рой является профессия, и в качестве ценности-цели, реа­лизуемой в ценностной для человека профессии. Я-концеп­ции 4-го типа — высоко или частично дифференцированы по своим структурам; дифференцированы или фрагментар­ны по содержанию; концентрированы на профессиональной работе, взаимодействии с социально-профессиональным окружении, ем карьере-пути и карьере достижения профес­сионального статуса; развернуты преимущественно в на­стоящей и будущей временных перспективах. Доминирует объектный способ самоотношения; субъективно-значимой является любая из субъектно-деятельностных черт и свойств.

5-й тип — «ориентированная на конкуренцию профес­сиональная Я-концепция» — имеет своим системообразую­щим фактором единое средственное отношение. Смыслы объектной и субъектной сторон этого отношения для чело­века, его субъектно-деятельностных и личностных свойств содержательно совпадают и относятся как средство-цель. Я-концепции 5-го типа — высоко интегрированы по струк­туре, но дифференцированы или фрагментарны по содержа­нию; концентрированы на профессиональной работе, карье­ре-пути и карьере достижения профессионального статуса; развернуты в настоящем, прошлом и будущем. Доминирует субъектный способ самоотношения; субъективно-значимой является личностно-интенциональная или личностно-эксп-рессивная черта.

В 6-м типе — «конкурентно-прагматическая потенци­ально конфликтная профессиональная Я-концепция» — си­стемообразующим фактором выступает также средствен­ное отношение. Смысл объектной стороны этого отношения

_н е совпадает со смыслами объектных сторон отношений, фиксируемыми в отдельности для субъектно-деятельност-ных или личностных свойств человека, а смысл субъектной стороны отношения — со смыслом субъектной стороны от­ношения, фиксируемого для субъектно-деятельностных свойств. Я-концепции 6-го типа — частично интегрированы по структурам, дифференцированы или фрагментарны по содержанию; концентрированы на профессиональной рабо­те, жизненных обстоятельствах, карьере-пути и карьере достижения профессионального статуса; развернуты в на­стоящем, прошлом и будущем. Доминирует субъектный способ самоотношения; субъективно-значимыми являются личностно-интенциональная или личностно-экспрессивная черта.

1-й тип — «прагматическая потенциально конфликт­ная профессиональная Я-концепция» — имеет своим систе­мообразующим фактором средственное отношение. Смысл субъектной стороны этого отношения не совпадает со смыс­лом субъектной стороны отношения, фиксируемого для лич­ностных свойств. Я-концепции 7-го типа — высоко диффе­ренцированы по структурам и дифференцированы по со­держанию; концентрированы на профессиональной работе и на карьере достижения профессионального статуса; раз­вернуты в настоящем и будущем. Доминирует субъектный способ самоотношения; субъективно-значимой являются субъектно-деятельностные инструментальные черты.

8-й тип — «социально ориентированная потенциаль­но-конфликтная Я-концепция» — имеет своим системооб­разующим фактором средственное отношение. Смысл объек­тной стороны этого отношения не совпадает со смыслом объектной стороны отношения, фиксируемого для субъек­тно-деятельностных свойств. Я-концепции 8-го типа — де­зинтегрированы по структуре, дифференцированы по со­держанию; концентрированы на профессиональной работе и на взаимодействии с социально-профессиональным окру­жением; развернуты в настоящем и в будущем. Имеет мес­

то субъектный или субъектно-объектный способы самоот­ношения; субъективно-значимыми являются личностно-ин-струментальные черты.

В 9-м типе — «амбивалентная профессиональная Я-кон­цепция» — единого отношения к профессии не выявлено, профессия приобретает тот или иной смысл в зависимости от содержания отношений, реализуемых к ней каждым в отдельности из субъектно-деятельностных или личностных свойств человека. Я-концепции 9-го типа частично интег­рированы или дезинтегрированы по структурам; диффе­ренцированы или фрагментарны по содержанию; концент­рированы на профессиональной работе, взаимодействии с социально-профессиональным окружением, карьере-пути и карьере достижения профессионального статуса; развер­нуты в любой из временных перспектив. Могут доминиро­вать объектный, субъектный или тот и другой способы са­моотношения одновременно; субъективно-значимыми явля­ются субъектно-деятельностные инструментальные или личностно-экспрессивные черты.

Наиболее интегрированными оказались те типы (1-й, 3-й и 5-й) профессиональных Я-концепций, строение, со­держание и структура каждого из которых обусловлены целостными ценностным или потребностно-технологичес-ким, или средственным отношениями человека к его про­фессиональной деятельности. Остальные типы Я-концепции, будучи потенциально или актуально конфликтными, час­тично интегрированы, дифференцированы или дезинтегри­рованы.

Половая дифференциация в специфике характеристик типов профессиональных Я-концепций

Специфика характеристик типов профессиональных Я-концепций обусловлена карьерно-профессиональной при­надлежностью и полом их субъектов. Этот вывод сделан на основе изучения некоторых типов профессиональных Я-кон­

цепций у представителей социономических (предмет про­фессионального труда — «Человек») и несоциономических (любые предметы профессионального труда, исключая «Че­ловека») профессий, реализующих стабильную и нестабиль­ную карьеры. Стабильная карьера — карьера в одной и той же, постоянной на всем протяжении жизненного пути про­фессии; нестабильная карьера связана со сменами мест ра­бот, специальностей, типа профессий, а также с длитель­ным карьерным перерывом в результате рождения детей.

Так, например, профессиональные Я-концепции (4-й тип) мужчин и женщин, осуществляющих нестабильные карьеры в социономических профессиях, различаются по всем характеристикам. Мужские варианты профессиональ­ных Я-концепций 4-го типа фрагментарны по содержанию; концентрированы на профессиональной работе; представ­лены в настоящем времени; отражают как субъектный, так и объектный способы самоотношения; содержат описания субъектно-деятельностных инструментальных черт. Женс­кие варианты этого же типа Я-концепций дифференциро­ваны по содержанию; концентрированы на профессиональ­ной работе, взаимодействии с социально-профессиональным окружением, карьере достижения профессионального ста­туса; представлены в настоящем и будущем; отражают объектный способ самоотношения; содержат описания не только субъектно-деятельностных инструментальных черт, но и личностно-экспрессивных черт.

Профессиональные Я-концепции (4-й тип) мужчин и женщин, осуществляющих стабильные карьеры в соционо­мических профессиях, совпадают по специфике информа­ционной (объектный способ самоотношения) характеристи­ки и различаются по особенностям пространственных, вре­менных, интенсивностных характеристик. Мужские варианты профессиональных Я-концепций 4-го типа фрагментарны, концентрированы на профессиональной работе; представ­лены в настоящем времени; содержат описания субъектно-деятельностных инструментальных черт. Женские вариан­

ты этого же типа Я-концепций дифференцированы по со­держанию; концентрированы на карьерном пути и на карь­ере достижения профессионального статуса; представлены в настоящем, прошлом и будущем; содержат описания не только субъектно-деятельностных инструментальных черт, но и субъектно-деятельностных интенционалъных черт.

Итак, профессиональная Я-концепция есть система сопряженных с оценками представлений человека о себе са­мом как субъекте конкретной профессиональной деятельнос­ти и как личности, осмысленная им как субъектная сторона — ценность, цель, средство — в контексте реализации целес-редственных ценностно-смысловых отношений к его профес­сиональной деятельности. При ее определяющей роли осу­ществляется специфическое видение, оценка, регуляция, успешность, эффективность, производительность деятель­ности, вхождение человека в профессиональную общность, формирование индивидуального стиля деятельности, само­познание, самовыражение, развитие и самосовершенство­вание человека в его профессии, планирование, выбор, по­строение, реализация трудовых и жизненных судеб, смена профессий и карьер.

Определение и изучение карьеры в психологии

Для психологического подхода к изучению карьеры (от итал. carriera — бег, жизненный путь, поприще) харак­терны ее исследования в контекстах профессионального становления, достижения профессионального мастерства, возможности самореализации личности; самодетерминации субъ-ектом карьерного развития; типологий карьер; свя­зей выбора, планирования, реализации карьеры с индиви­дуально-психологическими особенностями субъектов; пси­хологического сопровождения карьеры на всех ее этапах.

В качестве признаков любой карьеры исследователи [34] рассматривают выбранную человеком многолетнюю деятель­ность или поприще, нацеленность на высокие достижения;

направленность на постоянное самосовершенствование субъ­екта. Однако указанными признаками не исчерпывается мно-гоаспектность феномена карьеры, содержательно сближаю­щегося, но не сводимого к профессиональному опыту, к про­фессиональной роли или к профессии человека.

Анализ литературы по проблемам карьеры позволяет выделить ряд аспектов ее изучения. В первом аспекте ка­рьера понимается [36] в контексте жизненного пути и опре­деляется как ряд эпизодов и событий человеческой жизни, интегрированных в общую схему жизни и дифференциро­ванных по различным эталонным группам, в которые вклю­чен человек. Карьера отождествляется с образом жизни, призванием, жизненным предназначением и со смыслом су­ществования человека, связываясь через определенные цели со служебными и неслужебными видами деятельности. Ка­рьерой обозначается материнство, выполнение женщинами роли хорошей матери, жены, домохозяйки, а домашние обя­занности женщин исторически долго трактовались как ар-хетипичная женская карьера. Вместе с тем по данным зару­бежных и отечественных [28] исследователей удовлетворен­ность жизнью домохозяек возрастает, если они отмечают свою причастность к карьерам их мужей, а работающие женщи­ны, в отличие от неработающих, характеризуются более выраженным самоуважением, менее выраженными депрес­сией и соматическими заболеваниями.

Во втором аспекте карьера отождествляется [34] с ка­кой-либо сферой профессионального труда, с видом про­фессиональной деятельности, в которой осуществляется типичная карьера человека. Очевидно, что различные про­фессии, предоставляя различные возможности для постро­ения карьеры, обладают и различной престижностью в об­щественном сознании. Так по данным опроса The Wall Street Journal и Фонда общественного мнения, опубликованным газетой «Аргументы и факты» (2003, № 6), в совокупности из 22 профессий «ученый» в США занимает 1-е место, а в России — 22-е. Такие профессии, как «преступный автори­

тет», «проститутка» в России занимают, соответственно, 5-е и 12-е места, в то время, как в США они не входят в указанную совокупность.

В третьем, акмеологическом аспекте профессиональ­ная карьера понимается [19] как включенный в профессио­нальную деятельность и взаимодействия специфический вид акмеологической деятельности, имеющий своим предметом личностно-профессиональное развитие, саморазвитие и са­мосовершенствование. Карьерная деятельность динамична, циклична, ограничена по времени, регулируется субъек­тивно выбранными или объективно заданными целями, свя­зана с доминирующими мотивами самореализации и дости­жений.

В четвертом, наиболее распространенном понимании карьера трактуется как смена рабочих позиций в профес­сиональной деятельности: последовательность профессий, рабочих занятий, мест, позиций, организационных стату­сов в течение рабочей жизни человека, включая до- и пост­профессиональные позиции. Большинство взрослых людей в течение профессиональной жизни меняет от 5 до 8 мест работы, которые рассматриваются в качестве строитель­ного материала для индивидуальной карьеры.

Карьера трактуется как путь [20] в профессиональной деятельности, ведущий к достижению профессионального мастерства и компетентности. Она включает рост, этапы восхождения к профессионализму, переход от одних уров­ней к другим, процесс профессионализации в целом, дви­жение человека к акме профессионализма, специфические карьерные кризисы. Здесь наиболее перспективными для исследования являются вопросы особенностей карьерной стратегии, совладания с карьерными кризисами, карьер­ных выборов на разных этапах жизни и карьерного станов­ления, финиша карьеры и т.д.

В следующем аспекте акцентируется внимание на ре­зультативных достижениях карьеры: статусно-ролевых и должностных позициях, организационных и личных целей,

положения в обществе. Карьеру связывают [27] с устойчи­вым способом жизнестроительства и жизнедеятельности, с достижением престижного положения в обществе и высо­кого уровня дохода, получаемого 10-15% наиболее состо­ятельных людей. Начинается должностная карьера с выбо­ра престижной профессии, реализуется через достижения в ней определенных социально признанных стандартов в про­фессиональной деятельности, предполагает наличие соци­альной компетентности [20]. В соответствии с объективной (продвижение человека по службе, достижение определен­ного социального статуса) и субъективной (представление о собственной профессиональной жизни) сторонами должност­ной карьеры различают [16] объективные (социальный успех и движение внутри организации) и субъективные (субъек­тивная удовлетворенность жизненной ситуацией и движени­ем внутри профессии) критерии удавшейся карьеры. Объек­тивно успешная карьера определяется [12] через результа­ты достижения ее определенных ступеней к определенному возрасту, а оптимальный срок пребывания в одной должнос­ти ученого-исследователя или инженера не должен превы­шать фактического возраста человека, деленного на 6 или 7. В рамках указанного аспекта особый интерес представляет изучение [5] феномена карьеризма. Последний можно обоб­щенно рассматривать как аномальное, неоправданное опе­режение профессионального роста специалиста его долж­ностным продвижением, обусловленным целым рядом фак­торов: эгоизмом личности в сфере ее служебной деятельности, разрушительным доминированием потребности в социальном статусе, механизмом выживания личности в тоталитарных профессиональных и социальных средах; неуверенностью ра­ботника в возможности обеспечения собственного служебного положения за счет развития профессионализма и т.п.

Карьера рассматривается как развивающийся феномен и как фактор развития ее субъекта. Она трактуется сино­нимично профессиональному развитию или жизненному процессу, включая такие аспекты развития, как Я-концеп­

ция; интересы; ценности; все уровни принятия решения и выбора; исследования и эволюции образования, работы и профессиональных возможностей; готовность субъекта раз­вивать знания и навыки с целью занять более полномочные и ответственные рабочие места. Развитие карьеры харак­теризуется неопределенностью, переменчивостью, фазами нестабильности, в одной из которых люди определяют свои цели, в другой — оптимальные способы их достижения. В психологических работах обращается внимание на взаи­мосвязь развития субъекта и его карьеры. С одной сторо­ны, [34] карьера корректирующе влияет на онтогенез чело­века и формирующе — на его жизненный путь. С другой стороны [19], личностные изменения приводят к возникно­вению и развитию качеств, обеспечивающих выполнение человеком роли субъекта профессиональной карьеры.

Особый аспект понимания «развития карьеры» связан с финансируемыми организациями карьерным информирова­нием, планированием, консультированием. Для карьерного консультирования разработаны опросники и анкеты для изу­чения карьерных интересов взрослых (the Adult Career Concerns Inventori) (C.K. Вистон, 1990), карьерных препят­ствий (the Career Beliefs Inventori) (Дж.Д. Крамбольтц, 1994), карьерного опыта (К.Р. Мак-Говен, Л.Е. Харт, 1992). В за­рубежной литературе широко обсуждаются вопросы ин­теграции подготовки карьерных выборов школьников и образовательной и педагогической практики; карьерного наставничества аспирантов; подготовки студентов к понима­нию карьерных потребностей их будущих клиентов; карьер­ного планирования, консультирования с целью интеграции карьерной и личностной идентичности клиентов, стадий суп­ружеской жизни и карьеры, направленности карьерной по­мощи на увеличение компетентности, значимости для кли­ента его собственного контроля в карьерных решениях, на ознакомление с моделями эффективных карьерных устано­вок и поведения. Клиентами карьерных консультирований выступают лица разных физического и социального стату­

сов, расовой и национальной принадлежности, пола, возра­ста, сексуальной ориентации. Однако взаимодействие меж­ду ними и консультантами для рекомендации карьеры оста­ется далекой от своего разрешения проблемой. В отече­ственной науке профессиональная карьера изучается в ас­пектах ее моделирования [34]; планирования [10, 24, 30]; развития [19]; консультирования [31]; психологического со­провождения карьеры и ее успешности [22, 23, 34]; карь­ерных идеалов [11].

Итак, карьера — многоаспектный, многомерный, разви­ваемый личностью и развивающий ее феномен, который ха­рактеризуется с точки зрения целей и средств, содержания и формы, процесса и результата, возможности развития ее субъекта. Она определяется как неразрывно связанный с со­циализацией и развитием личности профессионально-жиз­ненный путь, все этапы которого реализуются личностью, нацеленной на достижение двух глобальных результатов: развития личности, включая ее профессионализм, и/или обретение социальных и материальных достижений, вклю­чая профессионально-должностной статус, признание, ма­териальное благополучие.

Факторы карьеры

По критерию контролируемости субъектом хода его карьеры выделяют внешние и внутренние факторы карье­ры. К первым относят [20] социально-профессиональную сре­ду (структуру общества, региональные различия, уровень безработицы, нерегулируемость карьерных процессов, ча­стые структурные реорганизации, протекционизм в связи с «престижными» должностями, использование в работе с персоналом в основном экстенсивных методов), престиж­ность профессии и образования, тип профессиональной орга­низации, случай. К внутренним факторам карьеры относят индивидные и личностные переменные: здоровье, потреб­ности, мотивы, самооценки, уровень притязаний, специфи­ку представлений о профессии и о карьере, о себе в це­

лом, о своих способностях и возможностях, индивидуаль­ный опыт, субъективные трудности достижения карьерных целей и т.д. С 'одной стороны, как отмечает А.К. Маркова [20], внутренние факторы могут формироваться и усили­ваться самим человеком на основе осознания им высоких образцов, стандартов труда в данной профессиональной об­ласти и стремления вступить с ними в мысленное соревно­вание, нацеливания себя на получение социально важного продукта оптимальным способом. С другой стороны, само­сравнения со стандартами и чрезмерная озабоченность низ­ковероятностными событиями, препятствуют построению и выбору карьеры. С карьерной удовлетворенностью связаны мотивированность на работу и на достижения, оптимизм, эмоциональная устойчивость и гибкость, самоуверенность, экстраверсия, вера в самостоятельный карьерный выбор и в возможность преодоления препятствий, приемлемость самооценок умений, ответственность в деятельности, ин­тенсификация работы в условиях непроясненных целей, стремления субъектов к инициации переговоров для улуч­шения положения на работе.

В зарубежной психологии интенсивно разрабатывают­ся внутренние факторы выбора карьеры. Решающее значе­ние в психоаналитической литературе придается опыту ран­него детства: структуре складывающихся в раннем детстве потребностей; стадиям ранней детской сексуальности; суб­лимации; проявлению комплексов маскулинности, зависти девочек к пенису (3. Фрейд), зависти мужчин к материн­ству (К. Хорни), комплексу неполноценности (А. Адлер); свя­зям между некоторыми параметрами раннего социального опыта родительско-детских отношений и дальнейшим пред­почтением социальной активности. В сценарной теории раз­работана общая схема сценарного выбора профессии с учетом специфики и воздействий на ребенка со стороны состояний сознания его родителей (Э. Берн). Условиями про­фессиональной адаптации и успешности карьеры человека выступают родительские сценарии, доминирование одного

из состояний Я в строении личности субъекта, попадание последнего в соответствующую профессиональную область. В гуманистической психологии (К. Роджерс) опыт раннего детства в формировании самости ребенка анализируется в двух вариантах: 1) традиционном, базирующемся на основе интроекции родительских ценностей посредством искаже­ния сенсорной и висцеральной достоверности опыта, при­водящем к подавлению осознания удовлетворения собствен­ных потребностей; 2) психологически здоровом развитии «Я», базирующемся на реалистичной символизации опыта ребенка и приводящем к адаптивному поведению «уникаль­ного самоуправляемого индивида». В дальнейшей жизни человека сформировавшаяся подвижно устойчивая органи­зация самости регулирует процесс принятия, игнорирова­ния, искажения или отторжения любой информации. Если, например, в Я-концепции человека содержатся интроеци-рованные представления о собственной некомпетентности в области техники на фоне реального успеха непосредствен­ного выполнения технической операции, то этот успех сим­волизируется в сознании человека как везение, не проти­воречащее Я-концепции человека.

В целом ряде современных зарубежных исследований подчеркивается, что для представлений ребенка о буду­щей карьере, для планирования им карьерного развития и принятия карьерных решений первостепенное значение имеют родительско-подростковые отношения, образцы ро­дительского приспособления к жизни и карьерного поведе­ния, эмоциональная поддержка и родительские ценности. Значительными прогнозаторами для самоэффективности принятия карьерных решения и умеренными прогнозатора­ми для карьерной ориентации и зависимых карьерных вы­боров выступают установки девушек на принятие матери и эмоциональную независимость от отца (К.М. О'Брайен и др. 1993). Несмотря на то, что модели семейных отношений пе­реносятся на ход карьеры, они все же более связаны с приверженностью к определенным семейным ролям и ме­

нее — с профессиональной идентичностью и содержанием профессиональных обязанностей (П. Хартунг и др., 2002).

На выбор карьеры влияют различные индивидуально-психологические особенности: пол, возраст, личностные типы, идентичность, ценности, интересы, уровень способ­ностей, тема жизни, Я-концепция, самооценка, тревож­ность, особенности переработки и недостаток профессио­нальной информации, специфика принятия человеком труд­ных решений, самоэффективность.

Критерии типологий карьер

В основу типологии карьер в социологических исследо­ваниях кладутся такие признаки, как особенности возникно­вения, направленности, интенсивности, внутренней органи­зованности и взаимодействия карьерных процессов; соотно­шение стадий развития работника; формы, перспективы, характер динамики его профессионально-квалификационно­го продвижения.

В психологических исследованиях тип карьеры опре­деляется как «достигнутый профессиональный уровень и последовательность, частота и длительность апробируемых и постоянных работ» [20]. Имеющиеся в психологии типоло­гии карьер и близких к ней по содержанию явлений бази­руются на следующих критериях: 1) род занятий, профес­сия; 2) последовательность (наличие или чередование про­фессиональных проб и стабильных периодов работы) про­фессий, рабочих мест, позиций; 3) особенности образа жизни и культура среднего класса; 4) различные способы иден­тификации личности с профессией; 5) соответствие полу­ченного образования и актуальной предметной области про­фессионального труда наряду с полной или частичной за­нятостью работника на производстве; 6) способы построения карьер в целом и на отдельных этапах профессионального пути; 7) сложившиеся и несложившиеся карьеры; 8) инди­видуальная специфичность концепции карьеры; 9) идеалы профессиональных карьер; 10) личностные особенности субъ­

ектов карьер; 11) время осуществления карьеры; 12) науч­но-психологические содержательные схемы описания карь­ер; 13) обобщенные и многомерные критерии карьер; 14) по­ловая дифференциация в построении карьер.

Половые и гендерные особенности выбора, планирования, реализации личности в ее карьере

Ранние зарубежные теоретики в области карьерного развития Д. Сьюпер и Е. Гинцберг традиционно представ­ляли психологические модели карьеры по образцу их муж­ских вариантов. Ими обосновывалось сходство предвари­тельных периодов карьерного развития (с 11 до 18 лет) мужчин и женщин и очевидность тендерных различий в вы­боре карьеры только на последней стадии перехода к ре­альности. Утверждалось также, что карьерная модель жен­щин не отличается от таковой у мужчин, если принимать во внимание деторождение и супружество, а консульти­рование женщин по вопросам карьеры может опираться на общие закономерности карьерного развития.

Дальнейшие исследования зарубежных психологов вы­явили, что профессиональные интересы женщин более уни­фицированы, более направлены на создание определенно­го (общество мужчин) социального окружения на работе, в целом являясь социальными, конвенциональными и арти­стическими, в отличие от реалистических, исследовательс­ких и предпринимательских интересов мужчин. Отмечались несоответствие женскому прототипу мужских образцов про­фессиональной подготовки и выбора карьеры, различия муж­ских и женских социальных и карьерных стилей по соревно­вательной направленности первых и контекстуальности вто­рых; большая детализированность, комплексность и свя­занность с жизненным путем в целом, и, одновременно, сла­бая изученность женских карьер, в отличие от мужских; необходимость учета тендерных различий в карьерном кон­

сультировании. На основе пола и тендера дифференциру­ются также отношения к работе, профессиональные выбо­ры, планирование и построение карьеры, карьерные дос­тижения и поведение на работе, соединение профессио­нальных ролей с другими жизненными ролями, переживания потери и поиски работы. В этой связи американские иссле­дователи Л. Ларвуд, Б.А. Гутек (1987) предлагают оптималь­ный вариант в продвижении к карьерному успеху для муж­чин и женщин: наличие карьерной подготовки; наличные возможности; работа после брака или (и) после рождения ребенка; непосредственное (а не отсроченное) планирова­ние карьеры. Разработка же теории женского карьерного развития должна включать следующие компоненты: подго­товка к карьере; возможности, имеющиеся в обществе; вли­яние брака; беременность и дети; планирование и возраст.

Уже в раннем детстве (2,5~3 года) формируются раз­ные социальные стили: более директивные, соревнователь­ные, эгоистичные и контролирующие других у мальчиков и сотрудничающие, интимные, взаимные у девочек. Эти сти­ли оказывают влияние на различные сферы, в том числе и на профессиональные выборы и поведение. К 4-5 годам дети уже представляют себе большинство типичных занятий взрослых, относя к женским профессию учительницы, а к мужским — летчика и полицейского [16]. Модальность «де­лания» карьеры, формируясь на локомоторно-генитальной стадии (4~6 лет), у мальчиков осуществляется посредством мозговой атаки, а у девочек — «ловлей» посредством или агрессивного захвата, или превращения себя в привлека­тельную и неотразимую особу [37]. На четвертой стадии младшего школьного возраста (6-11 лет) появляется воз­можность идентификации ребенка с представителями оп­ределенных профессий и вырабатываются представления о разделении труда, проявляющиеся у мальчиков в концент­рировании ими потребности в идентичности вокруг своих способностей преимущественно к техническим или к про­фессиональным занятиям.

В исследовании В.Е. Каган [15] приводятся факты дос­товерного регистрирования эмоционального фемининного са­мовосприятия у девочек уже на четвертом году жизни и мас­кулинного самовосприятия у мальчиков на пятом году. Одна­ко в полоролевых представлениях четырехлетних мальчиков и девочек обнаруживаются когнитивные предпочтения мас­кулинных ролей, связанных с лидерством, находчивостью, силой, смелостью, с более широкими возможностями пове­дения. Имеющиеся с детства различия в профессиональных стремлениях мальчиков и девочек сохраняются в юношеском возрасте; мальчики более осведомлены о профессиях их от­цов и уже в младшем школьном возрасте могут назвать вдвое больше профессиональных разделов, чем девочки (М.Р. Ялон-го, 1989).

В современном Западном мире отмечаются две тенден­ции. Согласно первой из них большинство мужчин и жен­щин твердо придерживается гендерно-соответствующих норм и в выборе гендерно-стереотипного рода занятий, что осо­бенно характерно для профессиональных выборов мужчин. Мужчины, выбирающие нетрадиционные для их пола про­фессии, характеризуются более низкими показателями му­жественности по шкале S. Bern., в то время как выбираю­щие нетрадиционные для их пола профессии женщины — согласованностью их интеллекта с выбором престижных профессий (Л.Х. Казмир, 1990). Если представление о под­ходящих профессиях строится на основе своей половой, социально-классовой принадлежности, способностей, лич­ных интересов и ценностей, то, согласно модели професси­ональных стремлений (developmental model of occupational aspirations) Л.С. Готтфредсон, человек должен руководство­ваться на стадии исследования карьеры следующим: жерт­вовать в первую очередь своими личными интересами, за­тем престижностью профессии, а в последнюю очередь — представлениями о профессиях, связанных с полом выби­рающего. Однако в последующем исследовании (Б. Хескес, и др., 1990) была выявлена прямо противоположная зако­

номерность, стабилизирующаяся в возрасте 18 лет* сту­денты в своих карьерных выборах расценивали как самые важные свои интересы, затем престижность профессии, и, в последнюю очередь, свои поло-ролевые особенности [8].

Вторая тенденция проявляется в снижении влияния тен­дерных стереотипов на профессиональные выборы (MP. Ба-наи, 1993); в сближении особенностей самосознания муж­чин и женщин при выполнении ими нетрадиционных для их пола профессий [22, 23]; однако склонность к более стерео­типным суждениям относительно профессий обнаружива­ют в большей мере юные и взрослые мужчины по сравне­нию с женщинами, старшие взрослые по сравнению с мо­лодыми взрослыми (В.А. Кларк, 1989). В большей степени эта стереотипность распространяется на традиционно муж­ские сферы профессиональной деятельности, типа «чело­век — техника» [11]. Е.Т. Соколова [33] по результатам изу­чения самосознания женщин-транссексуалов указывает на то, что их идеализированный образ — «мужское Я», кото­рый они стремятся утвердить, приводит их к выбору ти­пично мужских профессий геолога, парашютиста, грузчи­ка, механизатора; и в любом профессиональном занятии имеет место высокий уровень притязаний и достижений.

Обобщим ряд психологических портретов современных мужчин и женщин [4, 6]: мужчины деятельностно ориенти­рованы, склонны к объективизму и к следованию социальным нормативам, проявляют завышенные неадекватные само­оценки; женщины — более ориентированы на межличност­ное общение, более импульсивны и склонны к субъекти­визму, менее зависимы от социальной желательности и проявляют заниженные неадекватные самооценки, оказы­ваясь низко конкурентоспособными на отечественном рын­ке труда. Последнее объясняется не только традиционны­ми социально-экономическими факторами и изнурительной домашней работой, но и наличием у женщин относительно высокого уровня образования.

Половая дифференциация прослеживается в особенно­стях карьерного выбора. Как показывают результаты вы­полненного под нашим руководством диссертационного исследования Л.А. Зайцевой [13], современные старшеклас­сники преимущественно ориентированы на выбор как дол­жностной карьеры, так и карьеры, ведущей к материаль­ному благополучию. Выбор должностной карьеры девочка­ми-старшеклассницами, характеризуясь уверенностью и учетом престижности карьеры, обусловлен, главным обра­зом, выраженной у них самоэффективностью; а выбор этой же карьеры мальчиками-старшеклассниками, характеризу­ясь несамостоятельностью и игнорированием мальчиками их собственных актуальных индивидуальных особенностей, обус­ловлен, главным образом, выраженностью их маскулинности в Я-идеальном. Выбор карьеры материальных достижений девочками-старшеклассницами, характеризуясь самостоя­тельностью, действенностью, учетом современной экономи­ческой ситуации и престижности выбираемой карьеры, обус­ловлен, главным образом, выраженной у девочек терминаль­ной ценностью «Жизненная мудрость»; а выбор этой же карьеры мальчиками-старшеклассниками, характеризуясь учетом мальчиками собственной индивидуальности и влия­ния семейной ситуации, обусловлен, главным образом, кон-центрированностью их Я-будущего на сфере «Профессио­нальная жизнь».

В исследованиях других авторов установлено, что маль­чики, проявляя «бедность» в описании образа своей буду­щей профессии [22, 23], демонстрируют готовность к опре­деленным действиям в ее адрес [32]. Мальчики-спортсмены отличаются самостоятельностью в выборе вида спорта, от­носятся к спорту как к игре, в три раза чаще, чем девочки, переживая «обман ожиданий» по поводу содержания тре­нировок в начале спортивной карьеры [34]. Девочки демон­стрируют развернутые «субъектные» типы образа будущей конкретной профессии [22, 23]. При выборе спорта они по­лагаются на других людей (родителей, тренера), чаще имеют

идеал в спорте, относятся к спорту как к труду с самого начала спортивной карьеры [34]. Для женщин, в отличие от мужчин, характерны большая склонность к идеализации реальной карьеры, большая склонность к самостоятельно­му формулированию идеалов карьер, меньшая разработан­ность в них актуально используемых средств построения карьеры, в результате чего их идеалы карьер неполные по поведенческому компоненту [11].

Половая дифференциация проявляется и в планирова­нии карьеры. Эмпирически установлена демонстрация жен­щинами-студентками большей профессиональной зрелости, большей запланированности за последние несколько лет процесса профессионального развития, в то время как муж­чины-студенты описывали процесс собственного професси­онального развития как спорадический, незапланированный (Д.А. Лаццо, 1995). В карьерных планах предпринимателей-мужчин, по сравнению с предпринимателями-женщинами, более тщательно разработаны способы, средства, условия, затраты и усилия для достижения карьерных целей [30]. Покидая профессиональный спорт, женщины планируют будущее раньше и более позитивно воспринимают финиш карьеры, по сравнению с мужчинами [34]. Если мужчины осуществляют планирование с определенной полнотой и раз­вернутостью, то их планы в большей степени позволяют предсказать их дальнейшую профессиональную успешность, в то время как у женщин предсказание их профессиональ­ной успешности зависит от их социоэкономического стату­са (Д. Джепсен., 1992). По мнению Д.А. Лаццо, половая диф­ференциация в планировании карьеры объ-ясняется мень­шей восприимчивостью мужчин, по сравнению с жен­щинами, к карьерным барьерам, которые, в свою очередь, мотивируют к тщательному планированию и изучению ка­рьеры. Мужчины, не воспринимая барьеры (или такого боль­шего их числа, как женщины), не могут оценить выгод­ность планирования карьеры и не ставят себе промежу­точных и дальних карьерных целей.

Половая дифференциация обнаруживается и в карьер­ной мотивации. В социопсихологической модели женского профессионального развития (Х.С. Астин, 1984), включаю­щей мотивацию, профессиональные ожидания, полороле-вую социализацию и структуру возможностей, полагается сходство основной профессиональной мотивации у мужчин и женщин, а их различия объясняются различиями в соци­ализации и в возможностях мужчин и женщин. Дальней­шие исследования показали, что при оценке приемлемос­ти той или иной профессии мужчины и женщины могут об­наруживать одинаковые ценности [28], но мужчины рас­ценивают свои собственные карьеры как более важные, чем карьеры их жен, и в меньшей степени считают для себя приемлемой зарплату ниже среднего уровня [38]. Женщи­ны в большей степени интересуются вопросами гибкого гра­фика, согласуя карьерные решения с решениями о сроках заведения ребенка, о совмещении рабочих и семейных обя­занностей, о жертвах в пользу детей (Д.А. Лаццо, 1995). Женщины более, чем мужчины, предпочитают работать с людьми — клиентами, сослуживцами, начальниками; бо­лее направлены на достижение статуса, престижа [38]; бо­лее готовы к выполнению тяжелой работы, когда цели не ясны (Дж. Д. Крамбольтц, 1994); придают важность резуль­тату работы вообще, но более всего — чувству завершен­ности работы. По данным Н.Б, Стамбуловой [34], содержа­ние и динамика мотивации в ходе спортивной карьеры муж­чин и женщин различны* Мальчики-спортсмены (от 9 до 14 лет) нацелены на высокие результаты: «выиграть... во что бы то ни стало», реально занимая в итоге первых соревно­ваний средние места; девочки — «выступить как можно лучше для себя не хуже других», оказываясь в тройке призеров в итоге первых соревнований. На всех этапах ка­рьеры у мужчин более выражены мотивы достижения ус­пеха в спорте и субъективные симптомы «звездной болез­ни»; у женщин на этапе финиша уравновешены мотивации достижения успеха и избегания неудач наряду с такими мо­

тивами, как общение в спортивной команде», «стремле­ние следовать своим принципам в спорте», «стремление стать более привлекательной внешне» и т.д.

В связи с выполнением женщинами большого количе­ства ролей исследователи [7, 12] обсуждают ролевой конф­ликт работающей женщины, под которым понимают ее са­мовосприятие как плохо справляющейся с выполнением ролей в семейной и в профессиональных сферах. Ролевой конфликт переживается женщиной как раздвоенность между семьей и работой, сопровождаемая острой нехваткой вре­мени и сил, чувством вины перед семьей на фоне отсут­ствия одобрения ее работы со стороны мужа [7]. Степень выраженности ролевого конфликта связана с психологичес­ким полом женщины, ее способностью приоритетно реали­зоваться в семейной или в профессиональной сфере и при этом оценивать такую ситуацию как благополучную, со спо­собом построения иерархии собственных социальных ролей и субъективной картины мира, с ведущими мотивами про­фессиональной деятельности. Так, например, низкий роле­вой конфликт имеет место у андрогинных женщин, а так­же у женщин, ведущий мотив профессиональной деятель­ности которых — достижение успеха, признания и высокого социального статуса [7]. Вообще ориентированные на карь­еру женщины оказываются более самоуважающими и удов­летворенными собой, выше оценивают собственные дости­жения. У неориентированных на карьеру женщин самоува­жение и удовлетворенность жизнью оказались не свя­занными с полнотой их занятости на работе [28].

Итак, профессиональная мотивация женщин, по срав­нению с профессиональной мотивацией мужчин, расцени­вается как более уязвимая из-за конкуренции ролевых при­оритетов и требований окружения. Следствием этого явля­ется, во-первых, незначительное число женщин в качестве руководителей, а, во-вторых, отсутствие постоянных сек­суальных или брачных партнеров, детей у женщин, зани­мающих руководящие позиции (Лутц фон Розенштиль, 1997).

Половая дифференциация проявляется в карьерном доведении. На примере спортивной карьеры Н.Б. Стамбуло-ва [34] отмечает различия между мужчинами и женщинами по длительности, генерализованное™, началу, кульмина­ции, финишу их спортивной карьеры; по отношениям к Тренировкам, соревнованиям, спортивным целям, успеху; по срокам достижения наивысших личных результатов и возрастания субъективных трудностей; по отношениям к коллегам и тренеру; по адаптации после завершения спор­тивной карьеры. Женщины-спортсменки чаще, чем мужчи­ны, отмечают невозможность сочетать интенсивные трени­ровки с успешной учебой в школе или в институте, но ре­ально такое сочетание удается им более успешно, чем мужчинам.

Женщины обнаруживают большую карьерную гибкость и выраженную карьерную контекстуальную ориентирован­ность. Последняя проявляется в большей приверженности к отношениям с коллегами и к групповой сплоченности, но и в большей конфликтности в межличностных отношениях.

В оценке контекстуальной ориентации женщин выде­ляется две точки зрения. Согласно первой из них (К.Р. Мак-говен, Л.Е. Нарт, 1992; Лутц фон Розенштиль, 1997 и др.), подобная ориентация препятствует построению карьеры и приводит к карьерному тупику. Она с малой вероятностью вознаграждается и признается, т.к. большинство должнос­тей организовано по индивидуально направленной, сорев­новательной мужской карьерной ориентации, а мужчины могут считать женские стили вовлечения и сотрудничества ненаправленными и неэффективными. Женщины в мужских референтных группах, даже больше зарабатывая, по срав­нению с женщинами из других групп, чувствуют себя бо­лее лишенными и пессимистичными и представляют про­фессии с мужским доминированием как менее безопасные, не позволяющие воспользоваться удобным случаем для про­движения по службе. Приведенные зарубежными исследо­вателями факты подтверждаются результатами исследова­

ния B.C. Агеева [2] мужских оценок выраженности професси­онально важных качеств женщин одной с ними профессии: мужчины снижают выраженность этих качеств у женщин.

Согласно второй точке зрения [35] нет оснований оце­нивать мужской вариант профессиональной деятельности как превосходящий женский. Более того, полагается, что развитию, например, женского предпринимательства бла­гоприятствуют сервисно-клиентальная модель деловых от­ношений; востребованность женского стиля управления из-за социотехнического, инновационного, «человекоориенти-рованного» характера современного менеджмента; ведущей роли сферы услуг. Господство в современной России патри­архальной парадигмы вынуждает женщин-предпринимате­лей прибегать к имитации маскулинного стиля ведения биз­неса, однако реально женщины реализуют либо чисто «фе­мининные», либо в той или иной степени «феминизации» маскулинные паттерны [1].

Среди факторов, препятствующих карьерам женщин, зарубежные психологи традиционно отмечают различия в социализации мужчин и женщин, ролевые конфликты рабо­тающих женщин, брак, беременность и детей, возраст и время прихода женщины в профессию; отношение мужа к работе жены и возникшие в связи с этим семейные осложнения; социальные мифы и установки по поводу способностей и лидерства женщин; враждебное поведение в обществе к женщинам, выбравшим нетрадиционные профессии; оценку работодателями старших женщин, как имеющих неблагоп­риятный прошлый опыт, по сравнению с мужчинами анало­гичного возраста и подготовленности; меньшую, по сравне­нию с оплатой мужчин, оплату даже в отношении к женщи­нам-трудоголикам; большую вероятность одиночества у женщин-трудоголиков; большее стремление мужчин оцени­вать людей, включая и своих партнерш, по характеру дея­тельности на рабочем месте; предпочтения мужчин-руково­дителей выдвигать на более высокие должности других муж­чин; сексуальное преследование женщин на работе.

В целом женщины более подвержены в процессе раз­вития карьеры влиянию стрессоров из окружающей среды, чем мужчины, но, сталкиваясь с большим числом карьер­ных барьеров, женщины способны использовать их в свою пользу (Д.А. Лаццо, 1995).

Половая дифференциация проявляется в переживании потери работы. Среди российских безработных женщины от 18 до 21 года составляют основную группу, на которую при­ходится и самая большая доля психических расстройств [26]. Незамужние и женщины молодого возраста — наиболее уязвимый контингент к действию вызванного безработицей социально-психологического стресса. Ситуацию потери ра­боты мужчины и женщины одинаково переживают на пове­денческом и на психологическом уровнях, но женщины при этом рассчитывают на социальную поддержку, а мужчины ориентируются на самостоятельное решение проблемы (на­пример, поиск работы). Психологический портрет макси­мально успешного безработного (по сочетанию достигну­того уровня занятости, уровня психологического благопо­лучия и состояния социальных контактов) — мужской [9]. Вместе с тем, безработные женщины, по сравнению с муж­чинами, менее притязательны к размерам заработной пла­ты, активнее мужчин в организации источника собствен­ных доходов в период безработицы, но более привержены прежним формам хозяйствования и труду по найму [26].

Итак, половые и тендерные различия субъектов ска­зываются на всех их карьерных этапах. Женские карьеры, по сравнению с мужскими, чаще прерываются, определя­ются в большей степени биографическими событиями, свя­заны с большим числом барьеров и с дискриминацией.

Список литературы

1. Автономова С.А. Современное предпринимательство в России: тен­дерный аспект. Автореф. ...канд. социол. наук. Новочеркасск, 1999.

2. Агеев B.C. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологичес­кие проблемы. М.. МГУ. 1990.

3. Ананьев Б.Г О проблемах современного человекознания. М.: Наука, 1977. С. 27-43.

4. Бороздина Л.В., Молчанова О.Н. Самооценка в возрасте второй зрело­сти // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. № 1. 1997.

5. Васильев И.Г Карьера как фактор профессионального развития госу­дарственных служащих. Автореф. канд. социол. наук. М., 1999. С. 91-100.

6. Визгина А.В., Пантилеев СР. Проявление личностных особенностей в самоописаниях мужчин и женщин. // Вопросы психологии. №3. 2001.

7. Гаврилица О.А. Ролевой конфликт работающей женщины. Автореф. дис...канд. социол. наук. М., 1998.

8 Ганзен В.А. Системные описания в психологии. Л.: ЛГУ, 1984.

9. Демин А.Н. Психологические факторы преодоления индивидуального кризиса трудовой занятости безработными гражданами. // Демин А.Н., Кожевникова Е.Ю. Седых А.Б., Седых Б.Р. Психологическое профи­лирование на рынке труда. Краснодар: Кубанский, гос. ун-т, 2003. С. 71-93.

10. Джанерьян СТ Профессиональная Я-концепция: системный анализ. Ростов-н/Д.: Изд-во РГУ, 2004.

11. Джанерьян СТ., Шевелева A.M. Идеалы профессиональных карьер у будущих психологов // Психол. вест. Ростов-н/Д.: Изд-во РГУ, 2000. Вып. 5.4. 1-2. С. 214-219.

12. Джонс Р. Как сделать карьеру. Практическое руководство для всех. Челябинск: Урал, 1999.

13. Зайцева Л.А. Характеристики и факторы выбора карьеры в связи с индивидуально-психологическими особенностями и этапамипрофес-сионального становления субъектов. Автореф. канд. психол. наук. Ростов-н/Д, 2006.

14. Знаков В.В. Половые, тендерные и личностные различия в понима­нии моральной дилеммы. // Психологический журнал. №1. 2004. Т. 25. С. 41-51.

15. Каган В.Е. Когнитивные и эмоциональные аспекты тендерных уста­новок у детей 3~7 лет. // Вопросы психологии. №2. 2000. С. 65-69.

16. Кирт Н.Л. Динамики представление о профессиональной карьере психологов образования в процессе профессионального самоопреде­ления. Автореф. канд. психол. наук. М., 2000.

17. Кон И.С В поисках себя. Личность и ее самосознание. М.: Изд-во по­лит, литературы, 1984. С. 60-68.

18. Леонтьев Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М.: Смысл, 1999.

19. Лотова М.П. Развитие профессиональной карьеры кадров государ­ственной службы. Автореф. ...д-ра психол. наук. М., 2004.

20. Маркова А.К. Психология профессионализма. М.. Международный гуманитарный фонд «Знание», 1996.

21. Массен П., Конджер Дж.> Каган Дж., Хьюстон А. Развитие личности ребенка. М.. Прогресс, 1987

22. Миронова М. Р Проблема выбора профессии и образ профессии учи­теля в сознании учащихся. / / Психологические проблемы развития профессионального сознания педагога-практика. М.: АПН РСФСР, 1992.

23. Миронова Т.Л. Структура и развитие профессионального самосозна­ния. Автореф. дис...д-ра психол. наук. М., 1999.

24 Молл Е.Г Планирование своей карьеры руководителем // Вопросы психологии. № 3. 1991.

25. Мясищев В.Н. Психология отношений. Избранные психологические труды. М.-Воронеж, 1955.

26. Облецова Н.Г Социальные проблемы женской безработицы. Автореф. дис.канд. социол. наук. М.,1999.

27. Поляков В.А. Технология карьеры. М.. Дело ЛТД, 1995.

28. Рахманова СМ. Мотивы и значение труда в жизни женщин // Пси­хология как система направлений. Ежегодник Российского Психоло­гического общества. М.. РПО, 2002. Т. 9. Вып. 2.

29. Рубинштейн СЛ. Основы общей психологии: В 2 томах. М.: Педагоги­ка, 1989. Т. 2.

30. Рудакова СВ., Джанерьян С.Т Личностные детерминанты карьерных планов-предпринимателей // Ежегодник Российского Психологичес­кого общества: материалы 3-го Всероссийского съезда психологов. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2003. Т. 3.

31. Сатикова СВ. Опыт индивидуального консультирования по вопро­сам карьеры // Вестник психосоциальной и коррекционной реабили­тации. № 4. 2000.

32. Слепак К.Б. Образ себя как будущего профессионала в подростковом возрасте. Место профессионального выбора в сознании подростков // Психология как профессия (исследователь, практик). Ежегодник Рос­сийского Психологического общества. М.: РПО, 2002. Т 9. Вып. 3.

33. Соколова Е.Т Самосознание и самооценка при аномалиях личности М.: МГУ, 1989.

34. Стамбулова Н.Б. Психология спортивной карьеры: Учебное пособие. СПб.: Центр карьеры, 1999.

35. Трофимова Е.В. Проблема выявления психолого-акмеологических фак­торов профессионального становления женщины-руководителя //

Акмеология в системе деятельности государственных служащих Иод общей ред. Деркача АА. М.. Изд-во РАГС, 1999.

36. Шибутани Т Социальная психология. Ростов н/Д.: Феникс. 1998.

37 Эриксан Э. Идентичность, юность и кризис. М.: Прогресс, 1996.

38. Япицкий М.С Ценностные ориентации личности как динамическая система. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2000.

5.2. Личность в экстремальной ситуации

Сущность экстремальной ситуации

Слово «ситуация», пришедшее из французского язы­ка, имеет в качестве исходного латинское situs, означаю­щее: 1) положение, расположение; 2) поставленный, поло­женный, лежащий, находящийся; 3) обитающий, живущий. Тем самым понятие «ситуация» существенно отличается от отождествляемого с ним в некоторых работах понятия «сре­ды». Для понимания феномена ситуации необходим аналиг системы «человек-в-ситуации», характеризующейся при­чинно-следственными зависимостями. Единство средовых, личностных и поведенческих компонентов ситуации объе­динено в понятии «личностно-ситуационное взаимодей­ствие», означающем, что объективные характеристики си­туации ставят человека в определенные условия, актуали­зируя наиболее значимые для него компоненты психической деятельности: представления, мотивы, смыслы, намерения, стратегии поведения. Тем самым личность не пассивно сле­дует объективным особенностям ситуации, объективные ха­рактеристики в системе «человек в ситуации» личностно ок­рашены и трансформированы, интерпретируются личностью по-своему и только в этом виде приобретают регулирую-щую ее поведение функцию. Поэтому ситуация предстает как личностно-ситуационное взаимодействие, взаимовлия­ние и является объективно-субъективным феноменом.

Экстремальность, как считали еще в античности, ука­зывает на предельные состояния в существовании вещей.

Экстремумы образуют по сути границы, меры существова­ния вещей, с превышением которых вещи перестают быть сами собой и обретают иное существование. Понятие «экст­ремальный» можно рассматривать как крайний, необычный по трудности, сложности. В философской интерпретации «экстремальная ситуация» — понятие, посредством кото­рого дается интегративная характеристика радикально или внезапно изменившейся обстановки, связанных с этим осо­бо неблагоприятных или угрожающих для жизнедеятель­ности человека факторов, а также высокой проблемностью, напряженностью и риском в реализации целесообразной деятельности в данных условиях.

Сегодня постоянно расширяется круг проблем, связы­ваемых с понятием экстремальной ситуации — ЭС. Помимо природных бедствий и военных конфликтов, обозначается группа профессионально обусловленных экстремальных си­туаций (работники МЧС, МВД, отдельные виды спорта, биз­нес и т.п.). В работах психологов за последние несколько лет ситуации, упоминаемые как экстремальные, постоянно рас­ширяют свой диапазон и наряду с прочими включают: про­фессиональные ситуации; экстремальные виды досуга; вы­нужденное переселение; конфликты в семье; эмоциональ­ные кризисы; смерть близких; алкоголизм и заболевания близких; чрезвычайные ситуации в бизнесе и управлении. Фактически в ранг ЭС психологи возводят широкий круг аномальных событий, оказывающих глубокое влияние на жизнь и судьбу человека. Все вышеперечисленные термины объеди­няются в одном — экстремальная ситуация, и могут быть в любом контексте заменены на это понятие. Экстремальные — это родовое, общее понятие для всех перечисленных клас­сов ситуаций, это наиболее обобщающий термин, частными случаями которого можно считать все остальные.

В качестве определяющего, универсального признака экстремальности обычно рассматривается наличие объек­тивной опасности, непосредственной угрозы жизни и здоро­вью человека. В таких определениях не учитывается глав­

ное — та ценность, которая в экстремальных условиях мо­жет быть потеряна или уничтожена. Это обстоятельство и делает ситуацию трудной, экстремальной, стрессовой. Уро­вень индивидуальной стрессогенности каждого из жизнен­ных событий зависит от субъективной ценности объекта, потерей которого угрожает данная ситуация. Таким обра­зом, фактор опасности, угрозы может быть выражен как в отношении жизни и здоровья человека, так и в отношении важнейших личностных ценностей, смыслов, оснований жиз­ни. Следующий признак экстремальности можно обозначить как дефицит адаптационных ресурсов — как физиологичес­ких, так и социально-психологических. Большинство иссле­дователей ЭС выделяют также неожиданность, внезапность их наступления. Внезапность может проявлять себя как на макроуровне события (например, внезапное цунами), так и на микроуровне (солдат привык ощущать себя в ситуации войны, но в конкретный момент выстрел или взрыв могут оказаться внезапными, совершенном нежданными).

Отсутствие в социальном опыте личности готовых сте­реотипов реагирования на возникшие экстремальные об­стоятельства — также один из признаков экстремальности. Он обуславливает необходимость (иногда неосознаваемую) выбора неординарных стратегий поведения, необходимость выхода за пределы освоенных территорий собственной лич­ности как единственный способ преодоления. Часто именно экстремальную ситуацию человек называет «переломным моментом судьбы», после которого меняется весь жизнен­ный путь: экзистенциальный смысл экстремальной ситуа­ции заключается в жизненном уроке, позволяющем челове­ку перейти на новый уровень самосознания и саморазвития. Отчасти поэтому экстремальная ситуация обретает собы­тийный статус в жизненном пути личности — будь это катастрофа, личная драма или уникальное приключение. Событийный статус ситуации на жизненном пути личности яв-ляется еще одним признаком, определяющим экстре­маль- ность ситуации.

Таким образом, экстремальная ситуация есть резуль­тат активного взаимодействия субъекта со средой, харак­теризующийся: объективной угрозой жизни, здоровью, ве­дущим ценностям субъекта; внезапностью наступления; не­обходимостью резкого выхода за пределы нормы привычных действий и операций, близостью адаптационного барьера; событийным статусом данной ситуации на жизненном пути личности.

Начиная с середины XX в. психология экстремальных ситуаций постепенно оформляется как научное направле­ние в русле социальной психологии. Опыт ЭС исследуется многими крупными специалистами: например, В. Франклом описана психология человека в концентрационном лагере и показана возможность устойчивости личности в тяжелейших ситуациях. Р. Лифтон издал в 1967 г. книгу «Смерть при жиз­ни. Пережившие Хиросиму», первый серьезный опыт иссле­дования состояния людей, перенесших атомную бомбарди­ровку. В работе показано, что травматический эффект лю­бой катастрофы в сильной степени зависит от момента внезапности и степени внутренней подготовленности.

В дальнейшем интерес к психологии экстремальных си­туаций инициируется двумя объективными факторами: на­растанием количества людей — носителей травматической симптоматики и расширением числа профессий, связанных с необходимостью периодической «встречи» человека с эк­страординарными, чрезвычайными условиями. В отечествен­ной психологии изучением личности в ЭС занимались такие разделы психологии, как психология труда, инженерная психология, военная психология, психология спорта, пси­хология стресса.

Современные теоретические подходы к анализу личности в ЭС

Сегодня психология экстремальных ситуаций существу­ет как оформляющееся направление в рамках социальной психологии. В нем можно выделить несколько подходов,

специфичных по своей проблематике, задачам и методам исследования.

1. Клинический подход (медицинская психология, пси­хология стресса, психоанализ) — характерно рассмотре­ние ЭС как события, повреждающего психику человека. Вни­мание исследователей сосредотачивается на поиске диагнос­тических критериев психологических травм, их класси­фикации, разработке методов их коррекции. Ключевые по­нятия: стресс, ОСР (острое стрессовое расстройство), ПТСР, психологические травмы, психогении.

2. Социально-психологический подход (социальная пси­хология, поведенческая психология и психотерапия) — ак­центирует внимание на воздействии социального контекста на личность, переживающую ЭС. Социальный контекст про­являет себя в особенностях личностной и социальной иден­тичности, особенностях восприятия, в наличии или отсут­ствии групповой поддержки как фактора усиления (сниже­ния) личностных ресурсов преодоления ЭС. Здесь же рас­сматриваются эффективные и неэффективные стратегии преодоления ситуаций для разработки рекомендаций и тре­нингов поведения преодоления. Основные понятия: установ­ка, личностные диспозиции, представления, личностный смысл, копинг, стратегии преодоления, защитное и совла-дающее поведение.

3. Экзистенциальный подход (гуманистическая психо­логия, психология развития, акмеология, трансперсональ­ная психология) — с точки зрения этого подхода, ЭС обла­дает определенным потенциалом для развития личности, и центральный вопрос — как реализовать данный потенциал. Основные проблемы, интересующие исследователей: экзи­стенциальный смысл ЭС, трансперсональные феномены в ЭС, развивающее влияние ЭС, формирование рекоменда­ций и практических технологий по профилактике небла­гоприятных последствий ЭС. Основные понятия: развитие, личностные смыслы и ценности, преодоление, самоактуа­лизация, выбор, ответственность, трансценденция, лично­стный рост.

4. Психология здоровья. Успешность преодоления ЭС напрямую связана с наличием адаптационных ресурсов че­

ловека на каждом из 4 уровня интегративного феномена здоровья: физическом, психологическом, социальном, ду­ховном. Основные проблемы: изучение способов накопле­ния физических, психологических, социальных, духовных ресурсов; разработка системных профилактических про­грамм укрепления здоровья человека для повышения его устойчивости в ЭС. Основные понятия: адаптация, адапта­ционный барьер, адаптационные ресурсы; здоровье; устой­чивость, личности, толерантность к ЭС.

5. Практико-ориентированный подход складывается из нескольких областей исследований и применения получен­ных знаний в практике. В менеджменте и психологии уп­равления рассматриваются вопросы лидерства и управле­ния в ЭС, изучаются технологии организации работ в экст­раординарных условиях. Разработаны целые программы преодоления стрессов, например «Стрессменеджмент» и ру­ководства для обучения менеджеров работе «под давлени­ем ситуации». Военная психология, психология спорта за­нимаются вопросами профотбора к экстремальным профес­сиям, разработкой систем методов профилактики профес­сионального выгорания. Все более актуальными здесь ста­новятся исследования поведения группы в ЭС, представля­ющие большую практическую значимость.

6. Педагогический и акмеологический подходы акцен­тируют внимание на развивающем влиянии ЭС как на фор­мирующуюся, так и на взрослую личность. Главная задача практических исследований в этом направлении — поиск оптимальных средств социализации, развития личности, со­вершенствование ее экстремальной подготовленности, фор­мирование культуры безопасной жизнедеятельности.

Личностно-ситуационное взаимодействие в экстремальной среде

Изучение человека в экстремальных условиях предпо­лагает необходимость характеризовать их субъективную значимость, исследовать внутренние детерминанты, опре­

деляющие оценку ситуаций. В этом процессе решающее значение имеет то, каким образом человек производит от­бор событий и стимулов и воспринимает, конструирует и оценивает их в своих когнитивных процессах. Способ, с по­мощью которого ситуации, стимулы и события восприни­маются и структурируются, является важной характерис­тикой личности, а ситуация предстает как некоторый спо­соб организации субъектом явлений внешнего социального мира, признаки и элементы которого практически беско­нечны. Представление ситуации есть продукт сложного про­цесса социального мышления. Создаваемый образ ситуации выполняет регуляторную функцию, нацелен на прогнози­рование исхода событий для обеспечения адекватного по­ведения личности. Как правило, представления о ситуации являются представлениями человека-в-ситуации, т. е. про­тотипами, обеспечивающими наблюдателя информацией и ожиданиями относительно наиболее вероятного, социаль­но соответствующего типа поведения. В описании ситуа­ции мнения и оценки проявляются косвенно (в форме спе­цифического выбора стилистически и эмоционально окра­шенной лексики). Такие описания являются аккумуляцией биографически детерминированного опыта, полученного в схожих ситуациях.

По отношению к последствиям ситуаций для личности выделены неблагоприятные (приводящие к дезадаптации) типы представлений. Так, ЛИ. Анцыферова [4] выделяет 4 группы иррациональных установок: катастрофические, долженствования, обязательной реализации своих потреб­ностей и стремлений, оценочные. Их появление формирует так называемое «магическое» мышление, которым человек как бы сам себя гипнотизирует и лишает возможностей дей­ствовать свободно. Также действует сосредоточение внима­ния на негативных последствиях переживаемого события, на потерях и опасностях. Так называемые «искаженные ус­тановки» (персонализация, дихотомическое мышление, вы­борочное абстрагирование, произвольные умозаключения.

сверхгенерализация, преувеличение) также ухудшают воз­можности ситуационной адаптации.

В психологии социального познания разработаны пред­ставления об Образе мира, являющемся универсальной формой организации индивидуальных знаний, которая оп­ределяет возможность познания и управления собственным поведением. Если рассогласование между реальным и Об­разом мира слишком велико, человек сталкивается с лич­ностными проблемами. Понятно, что в ЭС преимущества в адекватности действий и устойчивости психики будет иметь субъект, Образ Мира которого более достоверен и реалис­тичен. Таким образом, особенности системы индивидуаль­ных представлений являются фактором успешности либо неуспешности преодоления как ЭС, так и посттравматичес­кой симптоматики.

На формирование индивидуальных представлений об ЭС влияют и социальные представления. Благодаря много­кратной повторяемости тем и интерпретаций, внедряемых в массовое сознание СМИ, формируемые ими представле­ния оказывают мощнейшее влияние на сознание потреби­телей информации. Наивный наблюдатель постоянно слы­шит сочетание «экстремальная ситуация» либо в контексте информации об авариях, катастрофах, бедствиях; либо как название приключения, куда идут смелые, спортивные, ярко одетые ребята (например, участники TV-проекта «Русский экстрим»). Основное содержание социальных представлений об ЭС формируется либо в интерпретации экстремального события как катастрофы, либо как «крутого» приключения. Еще один источник социальных представлений об ЭС — куль­тура и религия. «Схемы, которые прививает нам культура, оказывают огромное влияние на то, что мы замечаем в ок­ружающем мире», — считает Э. Аронсон [5]. Христианская традиция, экзистенциальная философия, история, гуманис­тическая психология формируют у существенной части об­щества представление об экстраординарных ситуациях как испытании, призванном проверить крепость духа человека или открыть ему новые горизонты бытия.

Влияние ценностно-смысловых особенностей личности на ее восприятие трудных ситуаций может быть проиллю­стрировано когнитивной теорией личности Ханса Томе. Он считал, поведением человека управляет воспринимаемая ситуация, в которую человек привносит как бы «осадок» всей своей индивидуальной истории, формируя та кназываемые когнитивные репрезентации. Они возникают при исследова­нии сложившихся обстоятельств личностью под воздействи­ем своих потребностей, мотивов и имеющихся реактивных тенденций. Благодаря эмоциональной насыщенности, такие представления выступают во внутреннем мире личности как значащие переживания. Постепенно под влиянием накап­ливающихся представлений у личности возникают опреде­ленные «темы» бытия, являющиеся в концепции Томе си­нонимом понятий «ценность и значимость». Мотивационный потенциал «тем» проявляется в постановке человеком це­лей, в переживании успехов и неудач. Инструментальные формы активности Томе называет «техниками бытия», или формами реакций человека на жизненные обстоятельства. Он выделяет четыре жизненных стиля, четыре способа раз­вития: личность первого типа ориентирована на достиже­ние, изменение окружающего мира, использование шан­сов и опробование собственных возможностей; второй тип личностей принимает свое положение и ориентирован на внутренние изменения; для третьего — характерна покор­ность судьбе; стиль реакций четвертого типа определяется чувством горечи и разочарования.

Психотравмирующие обстоятельства экстремальных си­туаций не проходят бесследно для пострадавших. У 30-35% таких людей отмечаются признаки разнообразных сома­тических и психических расстройств, а примерно у 40-* 44% — признаки социальной дезадаптации. Характер и ин­тенсивность психических, психосоматических и психопатоло­гических проявлений в стрессовый и постстрессовый периоды зависят от самых разных объективных и субъективных обсто­ятельств. К объективным обстоятельствам относятся в пер­

вую очередь: острота и сила проявления психотравмирую-щих факторов, внезапность и длительность их воздействия. К субъективным обстоятельствам относятся индивидуально-психологические особенности человека, среди которых важ­нейшими являются типологические и личностные характери­стики, специфика социальной ситуации человека.

Особенности воздействия социальной ситуации на субъ­екта проявляют себя как благоприятные, способствующие укреплению личностной устойчивости и успешному преодо­лению ЭС в случае, если человек ощущает себя признан­ным в референтной группе, а группа демонстрирует все феномены хорошо развитого коллектива. В противном слу­чае, когда человек является изгоем, или когда сама группа находится на невысокой стадии развития, конфликтна, про­тиворечива, враждебна по отношению к своим членам, ве­роятность неблагоприятного взаимодействия личности с экст­ремальным событием усиливается.

Большинство людей (примерно 70—75 %) при возникно­вении экстремальных ситуаций в первые мгновения оказы­ваются ошеломленными и малоактивными, теряют контроль над своими поступками. На травмирующие события чело­век реагирует сначала на сенсорном уровне состоянием оце­пенения, быстро сменяющимся особой активностью лично­сти — когнитивным оцениванием (распознавание особенно­стей ситуации, выявление негативных и позитивных ее сторон, определение смысла и значения происходящего), приводящим к осмыслению значения ситуации. С появлени­ем значения возникают качественно определенные эмоции, являющиеся ответом на значение ситуации. Объектом ког­нитивного оценивания выступают также способности и воз­можности человека, его функционально-энергетические ре­зервы. Главным результатом когнитивного оценивания яв­ляется заключение человека — подконтрольна ли ему ситу­ация. Если субъект считает ее таковой, он скорее исполь­зует конструктивные, преобразующие ситуацию стратегии.

Стадии переживания личностью экстремальных ситуаций

На нормальное развитие реакций когнитивного оцени­вания ситуации и выбора стратегий поведения влияют эк­стремальные факторы среды, вызывающие психофизиоло­гические реакции острого стресса (ОСР). По мнению аме­риканских врачей-психиатров, при идентификации стрес­совых расстройств целесообразно выделять три фазы: пред-воздействия (preimpact phase), включающего ощущения бес­покойства и угрозы; воздействия (impact phase), длящегося от начала стихийного бедствия до момента эвакуации пост­радавших; она характеризуется доминированием эмоций страха; послевоздействия (postimpact phase), начинающего­ся через несколько дней после стихийного бедствия или ка­тастрофы. Фаза воздействия, включающая в себя момент ка­тастрофы и сравнительно небольшой период времени после нее, исследована в меньшей степени, что связано с объек­тивными сложностями в организации исследований. Напри­мер, известно очень мало фактов, когда психологи или пси­хиатры оказывались очевидцами или участниками внезапно возникшей ЭС. Последняя фаза наиболее сложна и значи­тельна. Это связано с возникновением перед пострадавшими все новых и новых проблем, социальной дезорганизацией, эвакуацией, разделением семей и т. п., что многими иссле­дователями расценивается как «второе стихийное» бедствие. Именно с этой фазой многие авторы связывают формирова­ние механизмов психогенных нарушений, которые прояв­ляются через значительное время после катастрофы (на­пример, PTSD-синдром).

В настоящее время фаза послевоздействия изучена наи­более полно. Так, исследователи Национального института психического здоровья (США) выделяют в этой фазе четы­ре субфазы. Первая — «героическая» — непосредственно связана с моментом катастрофы и длится несколько часов. Для нее характерны альтруизм, демонстративное герои­ческое поведение, желание помочь людям, а также фор­

мирование ложных представлений о возможности преодо­леть случившееся. Затем наступает фаза «медового меся­ца», которая длится от недели до 3-6 месяцев, выжившие испытывают чувство гордости за то, что преодолели все опасности и остались в живых, надеются и верят, что все проблемы и трудности вскоре будут разрешены. Но потом наступает третья фаза — «фаза разочарования», которая длится от 1 года до 2 лет. Чувства разочарования, гнева, негодования возникают вследствие крушения различных надежд, И только тогда, когда выжившие осознают, что им самим необходимо решать свои проблемы и налаживать свой быт, наступает четвертая фаза — «фаза восстановле­ния». Вместе с тем опыт ликвидации землетрясения в Ар­мении (1988) и катастрофы в Уфе (1989) позволил сотруд­никам Военно-медицинской академии М.М. Решетникову и СВ. Чермянину [15] выделить отдельные стадии периода ос­трых эмоциональных реакций.

1. Стадия витальных реакций — длится около 15 ми­нут после возникновения реальной витальной угрозы. По­веденческие реакции полностью подчинены императиву со­хранения собственной жизни и могут сопровождаться рег­рессом, кратковременным оцепенением или выраженным двигательным возбуждением.

2. Стадия острого психоэмоционального шока с явле­ниями сверхмобилизации продолжается около 3-5 часов и характеризуется общим напряжением, предельной моби­лизацией психофизиологических резервов, обострением вос­приятия и увеличением скорости мыслительных процессов, проявлением безрассудной смелости, особенно при спасе­нии близких, подъемом работоспособности и увеличением физических сил в 1,5-2 раза.

3. Стадия психологической демобилизации наступает через 6-12 часов после катастрофы и длится до 3 суток. Характеризуется существенным ухудшением самочувствия и психоэмоционального состояния с преобладанием чувств растерянности, отчаяния, депрессии и др. Высока вероят­ность развития панических реакций.

4. Стадия разрешения наблюдается на 3-12-е сутки пос­ле ЭС. Происходит постепенная стабилизация настроения и самочувствия, но сохраняется пониженный эмоциональный фон, ограничены контакты с окружающими, отмечается ги-помимия (маскообразность лица), замедленность движений.

5. Стадия первичного восстановления начинается через 10-12 дней после события. Наиболее отчетливо проявля­ется в поведенческих реакциях: активизируется межлич­ностное общение, нормализуется эмоциональная окраска речи, восстанавливаются сновидения.

6. Стадия отставленных реакций характеризуется про­явлением некоторых психопатологических синдромов и пси­хосоматических нарушений через 30-40 дней после стихий­ного бедствия.

Дезадаптация и адаптация личности в экстремальных ситуациях

Ю.А. Александровский [1] создал классификацию ост­рых стрессовых расстройств, разделив их на непатологи­ческие и психогенные патологические. Помимо психоген­ных нарушений, диагностируемых сразу после момента ка­тастрофы или стихийного бедствия, существует целый ряд расстройств, которые проявляются в виде разнообразных психических и психосоматических нарушений спустя дли­тельное время после психотравмирующих обстоятельств. Их проявление носит, в основном, внезапный характер на фоне общего благополучия. Эти явления объединены в син­дром посттравматических стрессовых нарушений. Данная группа психогенных расстройств — ПТСР — представляет собой самостоятельный класс психических нарушений. Они хорошо описаны в клинической и психологической литера­туре, здесь мы на них не останавливаемся.

Психические расстройства, возникающие вследствие воздействия экстремальных факторов среды обитания, сле­дует рассматривать как частные случаи психогенно спро­воцированной психической дезадаптации. Как и почему

происходит возникновение психогенных расстройств? Одно из объяснений принадлежит Ю.А. Александровскому [1], сфор­мулированному как «концепция об индивидуальном барьере психической адаптации». Автор данной концепции считает, что при любом психотравмирующем воздействии проис­ходит нарушение наиболее сложных форм социально-детерминированного, адаптированного и относительно ста­бильного стереотипа реагирования человека на окружающее. В результате включаются определенные механизмы фор­мирования нового стереотипа реагирования. Однако изме­нение поведенческого стереотипа происходит не у всех, поскольку у некоторых в психотравмирующей ситуации об­наруживается нехватка «степеней свободы» адекватного и целенаправленного реагирования. Иными словами, человек не может преодолеть границы привычного для себя спосо­ба реагирования. В связи с этим создаются предпосылки для возникновения психогенных нарушений. У каждого челове­ка существует некий барьер психической адаптации, бази­рующийся на двух основах — биологической и социальной. Пока поведенческие реакции человека находятся в допус­тимых пределах и не выходят за пределы барьера психи­ческой адаптации, человек успешно адаптируется, но в случае «прорыва» или «разрушения» этого барьера проис­ходит психический срыв, который может привести к деза­даптации.

Проблема адаптации — одна из центральных проблем исследования человека и его организма. Благодаря адапта­ции все живые организмы получают возможность приспо­сабливаться к постоянным изменениям внешней среды и тем самым выживать. Однако по мере развития человеческого общества значение биологически адаптивных механизмов постепенно снижалось, а роль механизмов социальной адап­тации возрастала. В результате социальная адаптация ста­ла механизмом, обеспечивающим современному человеку безопасность в целом (в том числе безопасность от многих природных катаклизмов и других жизнеопасных воздей­

ствий) за счет соответствующего построения взаимоотно­шений между людьми. Адаптация затрагивает все сферы человеческого бытия — от социальной до биологической и в своем развитии, как любой другой адаптационный про­цесс, может иметь две тенденции: позитивное и негатив­ное развитие. При первом происходит полная адаптивная перестройка и интеграция пережитого в структуру инди­видуального прошлого опыта. В ходе адаптации к ЭС экст­раординарное событие принимается как одно из значимых, пусть и драматических, событий на жизненном пути лично­сти, и не более того. К настоящему времени окончательно сложилось понимание адаптации к жизни после экстремаль­ного события как многоуровневого и многокомпонентного системного процесса, при котором происходит совместное изменение субъекта и адаптогенной ситуации и постепен­ное накопление этих изменений в целях достижения опти­мального состояния между ними.

Огромное значение для прогноза развития посттравма­тических расстройств имеют условия, в которые попадает человек после переживания экстремального события. Бла­гоприятные условия, помощь и поддержка социума, про­ведение профилактических мероприятий, служат важным фактором предотвращения развития посттравматических расстройств. Высокую эффективность в этом плане доказал дебрифинг — специально организованное групповое обсуж­дение происшедшего, проведенное впервые 24-42 часа пос­ле экстремального события.

Таким образом, главные негативные последствия пе­реживания человеком ЭС заключаются в возможности воз­никновения психических дезадаптации различной степени тяжести — от острых стрессовых реакций до глубинных посттравматических расстройств, приводящих к деформа­ции личности. В то же время известно, что такого рода расстройства — удел не всех пострадавших в экстремаль­ном событии. В зависимости от силы и интенсивности воз­действия экстремальных условий, признаки дезадаптации

демонстрируют от 10 % до 50-60 % пострадавших. Осталь­ные либо просто реабилитируются, либо начинают новый этап в своей жизни, главной характеристикой которого ста­новится качественно иное, более взрослое, более адекват­ное мировоззрение.

Разработано много средств и методов коррекции ост­рых и посттравматических стрессовых расстройств, и в то же время наблюдается явный дефицит систем профилак­тики. Необходимо, прежде всего, обозначить несколько те­оретически обоснованных направлений такой профилакти­ки. Во-первых, общепринятая концепция адаптационного барьера заставляет обратить внимание на развитие раз­личных ресурсов здоровья человека: как на биологическом, так и на социально-психологическом уровнях. Процесс оз~ доровления — это, собственно, и есть процесс развития, накопления и совершенствования различного рода ресур­сов, позволяющих «отодвинуть» адаптационный барьер.

Второй путь профилактики неблагоприятных послед­ствий ЭС — совершенствование психологических навыков противостояния экстриму. Это возможно в рамках индиви­дуальной саморазвивающей работы, под руководством пси­хотерапевта или тренера на тренингах, связанных с ЭС

Третье направление профилактики — приобретение опыта переживания экстремальных ситуаций. Для профес­сионалов существуют программы подготовки в условиях, максимально приближенных к «боевым»; прочие же могут подвергнуть себя испытанию в физических нагрузках (ко­торые тоже являются стрессом для организма), спортив­ных состязаниях, или программах досугового экстрима (в экстремально-приключенческом туризме человек сталки­вается с моделируемыми ЭС и в облегченных условиях по­лучает опыт совладания, осуществляя так называемую «при­вивку экстремальности»). Здесь имеет место развитие так называемой экстремальной подготовленности личности, бла­гоприятно сказывающейся на формировании психологичес­кой устойчивости любого человека.

Позитивные функции экстремальных ситуаций в развитии личности

Исследования негативного эмоционально-психического влияния ЭС на личность многочисленны и детализированы, чего нельзя сказать об изучении ее возможных позитивных последствий. В то же время, в психотерапии и психологии широко используется концепция кризиса как источника раз­вития личности. Трудная жизненная ситуация предстает как свидетельство необходимости изменений, повод для серь­езного осознавания своего жизненного пути и произведе­нию работы по его коррекции. Опираясь на эти идеи, мож­но выделить ряд позитивных функций экстремальных си­туаций в развитии личности. Они отражены в пословицах, поговорках, ритуалах, в научных исследованиях. Так, по­зитивные функции экстремальных ситуаций зафиксирова­ны в таких поговорках, как: «Тяжело в учении — легко в бою», «Без труда не выудишь рыбки из пруда» и т.п. Симво­лический смысл большинства сказок, мифов, легенд — это усовершенствование личности и статуса героя после про­хождения им серии испытаний и совершения подвига. Ри­туалы инициации, использующиеся для фиксации измене­ния статуса человека или включения его в какую-нибудь общность (начиная от ритуалов инициации первобытных племен до современных «посвящений» новичков в моряки или в альпинисты). Содержание таких ритуалов заключа­ется в прохождении разного рода испытаний, пережива­нии символической смерти для возрождения в новом каче­стве, а смысл — в фиксации для человека и общества его нового статуса, в развитии и совершенствовании личност­ной и социальной идентичности, в достижении новых уров­ней адаптации к жизни.

В исследованиях, выполненных в рамках физиологии, выявлено, что существование человека в ЭС приводит к мобилизации ресурсов организма (повышение устойчивос­ти к инфекционным заболеваниям; повышение работоспо­собности в 1,5-2 раза, увеличение мышечной силы, акти­

визация иммунитета, психогенная анестезия и т.п.). Психо­логические исследования показывают, что отмечается акту­ализация и доминирование главных личностных качеств, повышение активности всех компонентов психической дея­тельности, уверенный выбор успешных стратегий поведе­ния и т.п.

Социально-психологические исследования указывают на то, что в экстремальных ситуациях повышаются единство, сплоченность, организованность группы, усиливаются кол­лективистские тенденции, явления консолидации, ускоря­ется развитие взаимоотношений, усиливается тенденция поддерживать лидирующий концепт; проявляется склонность к принятию ответственности, возрастает чувство групповой общности, солидарности, коллективного энтузиазма и «бое­вого духа».

На ценностно-смысловом уровне развития личности на­блюдаются также изменения в результате влияния экстре­мальной ситуации. Часто возникают «просветление или высшая сознательность» (К. Юнг), стремление жить «по боль­шому счету», аутентично, происходит открытие внутрен­них источников духовности и космических чувств (А. Мас­лоу); страдание становится осмысленным, меняющим чело­века к лучшему, «потрясением» (В. Франкл) посредством которого можно «подняться выше уже осмысленных соб­ственных возможностей», наблюдается «остановка» логичес­кой деятельности и переход от левополушарной активнос­ти к правополушарной, к «перешагиванию через семанти­ческие поля», «за которыми нас поджидает наше высшее «Я»; озарение, переоценка и переосмысление жизни, про­зрение, видение нового пути, своего места и, в целом, перерождение личности (В.А. Ананьев). Кроме того отме­чается «выход за пределы себя», трансценденция, как воз­никновение «нового понимания, нового уровня развития», также выход в «вертикальное измерение», открытие но­вых истин существования, по меткому выражению М. Ма-мардашвили, «зановорождение».

Известно также и то, что хроническое пребывание в предельных условиях существования действует на многих профессионалов позитивно. Они начинают уделять больше внимания семье, близким; больше дорожат своей работой; возникает «фронтовое братство», склонность поддерживать дружеские отношения с сотрудниками; повышается общая энергетика и тонус, уверенность в себе, чувство ответствен­ности; проявляется большая решительность в ответственных ситуациях, в определении жизненных планов. Профессиональ­но важными становятся качества гармоничной личности (как способствующие профилактике стрессовых расстройств).

Все перечисленные позитивные личностные изменения в ЭС аналогичны изменениям, происходящим в процессе развития личности. Практически, подтверждено, что экст­ремальные условия актуализируют процессы самопознания, саморефлексии, самооценивания, осмысления жизни и пе­реструктурирования ведущих мотивов поведения. Ситуа­ция вообще, а тем более экстремальная, может являться пусковым моментом изменения, перестройки личностной структуры ценностных и смысло-жизненных ориентации, одновременно, выступая средством познания мира. Экстре­мальная ситуация актуализирует проблему выбора в силу своей неопределенности и невозможности уклонения для субъекта, заставляя осознавать свою реальную ценностную структуру, совершенствовать ее.

Таким образом, экстремальная ситуация в некоторых случаях может быть рассмотрена как своеобразный фаси-литирующий фактор самосовершенствования личности, как «катализатор личностного развития».

Толерантность личности к экстремальным ситуациям

Центральной проблемой исследований личности в ЭС является проблема формирования и развития толерантно­сти человека к ЭС. Термин tolerantia (лат.) выражает не­сколько пересекающихся значений: устойчивость, вынос­

ливость, терпимость, допустимое значение, устойчивость к неопределенности, к стрессу, конфликту, к поведенчес­ким отклонениям. Толерантность к стрессу, или психологи­ческая устойчивость, определяет жизнеспособность инди­вида, психическое и соматическое здоровье, охраняет лич­ность от дезинтеграции и личностных расстройств, создает основу внутренней гармонии, полноценного психического здоровья, высокой работоспособности. «Устойчивый» — ха­рактеристика индивида, поведение которого относительно надежно и последовательно; «неустойчивый» человек либо демонстрирует беспорядочные и непредсказуемые модели поведения и настроения, либо — невротические, психоти­ческие или просто опасные для других. В психологии про­блема устойчивости рассматривается применительно к лич­ности и малой группе; она возникает и анализируется толь­ко при возникновении повышенных требований к субъекту ситуации и проявляет себя в трех аспектах: устойчивость деятельности, психическая устойчивость (эмоциональная), социально-психологическая устойчивость. Последняя про­является в социальном взаимодействии, связана с процес­сом самоорганизации личности; проявляется в способности сохранять личностные позиции и противостоять воздействи­ям, противоречащим личностным установкам; в способности самоизменяться с учетом обстоятельств; она связана с ори­ентацией не на декларируемые, а на реально действующие ценности и нормы общества. Г.С. Никифоров [11] подразуме­вает под устойчивостью сложное качество, совокупность адап­тационных процессов, интегрированность личности в смыс­ле сохранения согласованности основных ее функций, ста­бильности их выполнения. A.M. Столяренко [16] рассматривает понятие «экстремальной устойчивости» (жизнестойкости), имеющее специальное значение для поведения в экстремаль­ных ситуациях. Свойство экстремальной устойчивости — системное, комплексное, несводимое к частному качеству. Важнейший элемент экстремальной устойчивости — экст­ремальные способности личности, понимаемые автором как «высокая степень соответствия индивидуальных особеннос­

тей человека требованиям к действиям в ЭС». Наличие та­ких способностей выступает в качестве предпосылки успеха человека в ЭС и обеспечения его безопасности, их дополня­ет экстремальная подготовленность личности (наличие зна­ний об ЭС, умений и навыков эффективного поведения в них).

Психологический портрет человека, обладающего то­лерантностью к ЭС, включает следующие черты:

Психофизиологические черты: сила, подвижность, уравновешенность нервных процессов; активность, сензи-тивность. При этом холерики и сангвиники часто проявля­ют недооценку трудностей и излишнюю самоуверенность.

Психологические качества личности^ высокий уровень развития аналитического мышления, критичность, само­стоятельность, гибкость мышления, развитый социальный интеллект, рефлексивные и интуитивные качества, отно­сительная стабильность эмоций, доминирование позитив­ных эмоций, развитая волевая регуляция, адекватная оценка величины нагрузки и собственных ресурсов, высокие спо­собности к саморегуляции и отсутствие тревожности.

Поведенческие качества: хорошо организованная и внешне-ориентированная поведенческая активность, ситу­ационная смелость, спокойное, уверенное, неторопливое, не напряженное поведение, высокая работоспособность, большое количество вариантов преодолевающего поведе­ния в индивидуальном поведенческом репертуаре и пред­почтение «здоровых» моделей преодоления, опыт преодо­ления трудных ситуаций, просоциальность и гибкость по­ведения, преобладание совладающих стратегий поведения над защитными.

Социально-психологические свойства личности: разви­тие социально-перцептивной сферы личности, активное отношение к жизни, уверенность в себе и доверие по от­ношению к другим, отсутствие защитных реакций, разви­тая социальная идентичность, наличие социальной поддер­жки и общественного признания, удовлетворяющий статус в группе и в социуме.

Характеристики образа Я: устойчивая, позитивная, адекватная самооценка, согласованность Я-воснимаемого и Я-желаемого, самоуважение, чувство собственного досто­инства, убежденность в самоэффективности.

Ценностные качества: высокая духовность, способность к личностному росту, постконвенциальный уровень разви­тия морального сознания, вера, ощущение осмысленности жизни, успешность самореализации, интернальный тип конт­роля; наличие идеальных и высоко ценимых целей; приня­тие долга, ответственность, умение отвечать на вызовы судьбы; патриотизм, экзистенциальный тонус, способность к экзистенциальному усилию доверие к себе и к миру.

Коммуникативные качества: общительность, откры­тость, демократичность, справедливость, честность, альт­руизм, открытое толерантное общение.

Не способствуют формированию толерантности к экст­ремальным ситуациям противоположные, названным выше, качества, в том числе напряженность, сверхбдительность, существование ложных стереотипов, «иррациональное» по­ведение, базирующееся на спонтанном проявлении в ЭС над­личностных установок и стереотипов; ситуационный кон­серватизм; оцепенение и бездействие, высокий уровень пристрастности образа Я и доступность его субъективным искажениям; сверхзависимость от воздействий эмоциональ­ного отношения и оценок других, переживание незначимо­сти, бессмысленности мира. Личности, которые проявляют низкий уровень толерантности в ЭС, имеют плохо разви­тое самосознание, слабую структуру представлений о себе. Они не отвечают на «вызовы» судьбы, пессимистичны, име­ют низкую мотивацию достижения, которую они сами не­редко интерпретируют как отсутствие способностей. Сюда относятся и люди с «выученной» беспомощностью.

Толерантность к ЭС — это социально-психологическая характеристика личности, заключающаяся в способности переносить экстраординарность ситуации без какого-либо

ущерба для себя, быть терпимым по отношению к различ­ным проявлениям мира, других людей, себя самого, пре­одолевать эти ситуации с помощью способов, «развиваю­щих», совершенствующих личность, повышающих уровень адаптации и социальную зрелость субъекта. Фактически, это свойство означает наличие адаптивного потенциала личности, обуславливающего ее возможности в преодоле­нии трудных ситуаций. Для профилактики неблагоприят­ных последствий экстремальных ситуаций у любого чело­века необходимо развивать толерантность к ЭС как комп­лекс вышеупомянутых свойств и качеств.

Список литературы

1. Александровский Ю.А. Психогении в экстремальных условиях. М.: Медицина, 1991.

2. Ананьев В.А. Введение в психологию здоровья. СПб.: Питер, 1998.

3. Андреева Г.М. Социальное познание: проблемы и перспективы. М.. Московский псих.-соц. институт, 1999.

4. Анцыферова Л.И. Человек перед лицом жизни и смерти. / / Россий­ский менталитет: вопросы психологической теории и практики: Сб. статей / Под ред. К.А. Абульхановой, А.В. Брушлинского, М.И. Воло­виковой. М.: Институт психологии РАН, 1997. С. 45-54.

5 Аронсон Э.у Уилсон Т., Эйкерт Р. Социальная психология. Психологи­ческие законы поведения человека в социуме. СПб.: ПРАЙМ-ЕВРОЗ-НАК, 2002.

6 Артемьева Е. Ю. Основы психологии субъективной семантики. М.: На­ука, Смысл, 1999.

7. Василюк Ф.В. Психология переживания. М.: МГУ, 1984.

8. Kumaee-Смык Л.А. Психология стресса. М.: Наука, 1983.

9. Лебедев В.И. Экстремальная психология. Психология деятельности в технически и экологически замкнутых системах. М.. 2001.

10. Маслоу А. Дальние пределы человеческой психики. СПб.: Евразия, 1997.

11. Никифоров Г.С. Психология здоровья. СПб.: Питер, 2003.

12. Ожегов СИ. Толковый русский словарь. М.: Азь, 1996.

13. Олпорт Г Становление личности: избранные труды. М.: Смысл, 2002.

14. Психология экстремальных ситуаций: Хрестоматия /Сост. А.Е.Тарас, КВ. Сельченок. Мн.: Харвест, М.: ACT, 2000.

15. Решетников М.М., Баранова Ю.Л, Мухина П., Чермянин СВ. Уфим­ская катастрофа: особенности состояния, поведения и деятельности людей // Психологический журнал. № 1. 1990. Т. 11. С. 95-101.

16. Столяренко A.M. Экстремальная психопедагогика. М.. ЮНИТИ-ДАНА, 2002.

5.3. Личность преступника и девиантное поведение

Личность преступника как междисциплинарная категория

Проблема личности преступника имеет междисципли­нарный характер, что в значительной степени и определя­ет сложность ее изучения. Личность преступника относится к числу основных категорий, изучаемых юридической пси­хологией, но в то же время эта проблематика разрабаты­вается специалистами в области уголовного права и уго­ловного процесса, криминологии и криминалистики. Несмот­ря на повышенный интерес, проблема остается крайне сложной и дискуссионной, нет единства в определении это­го понятия в научной литературе, остается спорным воп­рос и о самом существовании реальности, соответствую­щей понятию «личность преступника». Начало дискуссии было положено в семидесятые годы прошлого века, одна­ко ее отголоски обнаруживаются и в современной научной литературе. Ряд криминологов и специалистов в области уголовного права (например, И.И. Карпец, Ю.Д. Блувштейн, Г.М. Резник и др.) высказали сомнения в необходимости вве­дения такого общего понятия. Аргументом в пользу этой точки зрения является то обстоятельство, что преступни­ком по российскому законодательству является человек, вина которого установлена судом и в отношении которого вынесен судебный приговор. То есть по формально-право­вым признакам ни подозреваемый, ни обвиняемый, ни даже подсудимый преступником не является, а после вынесения приговора можно говорить о личности осужденного. Таким

образом, понятие «личность преступника» размывается и теряет свою правовую основу. В силу этого в контексте наук юридического цикла категория «личность преступника» ис­пользуется наряду со смежными понятиями: лицо, совер­шившее преступление, личность виновного, субъект пре­ступления, личность подозреваемого, обвиняемого, подсу­димого, осужденного, заключенного и пр. Объем и содер­жание каждого из этих понятий различны. В то же время они взаимосвязаны, ибо предполагают совокупность опре­деленных свойств, качеств, характеризующих одного и того же человека, который, однако, рассматривается в различ­ных аспектах — криминологическом, уголовно-правовом, криминалистическом, пенитенциарном.

Другим аргументом в пользу этой точки зрения явля­ется признание того факта, что личность преступника не обладает никакими специфическими (преступными) свой­ствами, которые были бы характерны только лицам, осуж­денным за совершение преступлений, кроме одной фор­мальной характеристики, а именно — вступление в силу обвинительного приговора. В силу этого необходимость спе­циального изучения личности преступника отпадает как бы сама собой. Тем не менее, остается вопрос, почему в одних и тех же обстоятельствах одни люди совершают преступ­ления, а другие — нет. И, наконец, последний довод при­верженцев этой точки зрения заключается в том, что дале­ко не всех, осужденных за совершение преступлений, мож­но назвать преступными личностями. В криминологии тра­диционно, еще начиная с Э. Ферри [19], выделяется особая категория лиц, совершивших преступления случайно, в силу обстоятельств и особенностей ситуации. В настоящее время для большинства и юристов, и психологов является уже аксиомой положение А.Р Ратинова о том, что «ника­кие внешние обстоятельства не могут являться определя­ющими причинами противоправного поведения, если они не положены одновременно и как личностные моменты ак­тивности человека, т. е. если они не стали внутренними де­

терминантами человеческой деятельности» [17, с. 28]. Для тех случаев, в которых мало что зависит от самого чело­века, в Уголовном кодексе РФ специально оговариваются обстоятельства, исключающие преступность деяния (неви­новное причинение вреда, крайняя необходимость, необ­ходимая оборона и пр.).

Учитывая то, что содержание понятия «личность пре­ступника» во многом определяется предметом и задачами той или иной науки, необходимо различать юридическое и психологическое понятия «личность преступника».

В правовой науке проблема «личности преступника» рас­сматривается с разных сторон, в зависимости от того значе­ния, которое имеет это понятие для различных юридичес­ких дисциплин. Так, уголовно-правовое значение категории «личность преступника» определяется необходимостью реа­лизации принципа справедливости, который гласит: «Нака­зание и иные меры уголовно-правового характера, приме­няемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, т. е. соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного» (ч. 1 ст. 6 УК РФ). Уголов­но-процессуальное значение этой категории связано с тем, что по ч. 3 ст. 73 УПК РФ установление обстоятельств, ха­рактеризующих личность обвиняемого, является обязатель­ным, подлежащим доказыванию по любому уголовному делу.

Предметом психологии являются факты, закономерно­сти и механизмы внутреннего мира личности и ее поведе­ния, что и определяет специфику психолого-правового подхода к изучению личности преступника. Более того, за двухсотлетний период своего развития юридическая пси­хология превратилась в сложную системную отрасль науч­ного психологического знания, которая включает в себя уже Целый ряд сложившихся автономных отраслей, обладаю­щих собственным предметом, категориальным аппаратом и специфическими методами исследования. В этом плане даже

в рамках разных отраслей юридической психологии поня­тие «личность преступника» приобретает своеобразное со­держание и требует самостоятельного анализа.

Личность преступника в криминальной психологии

Проблема «личности преступника» является первосте­пенно значимой среди всего круга проблем, относящихся к предмету криминальной психологии. Тем не менее, в насто­ящее время криминально-психологическое понятие «лич­ность преступника» по своему содержанию в значительной степени совпадает с соответствующей криминологической категорией, разрабатываемой в контексте внутренних при­чин и субъективных детерминант преступного поведения. Более того, в ряде учебников по юридической психологии [5] в соответствующих главах речь идет о криминологичес­ком понятии «личность преступника».

Надо заметить, что криминологическая категория «лич­ность преступника» построена на мощных заимствованиях из теории психологической науки, что вполне естественно и правомерно. Среди наук, изучающих человека, именно психологии, вскрывающей закономерности нормального и аномального развития, формирования и деформации лич­ности, регуляторные механизмы просоциального и откло­няющегося поведения, принадлежит ведущая объяснитель­ная роль. В то же время в криминологии категории, раз­работанные в рамках общей, социальной, педагогической, медицинской и других отраслей психологии, и данные, вполне надежные в тех пределах и с теми ограничениями, которые предусмотрены условиями и задачами этих исследований, зачастую в неизменном виде распространяются на специфи­ческие ситуации правовой жизни, на совершенно иные ус­ловия психической деятельности людей. Такой механичес­кий перенос на криминологическую почву психологических данных, почерпнутых из разных источников, принадлежа­щих разным психологическим школам, теориям и концепци­

ям, совершаемый без должного переосмысления и провер­ки, чреват эклектизмом и некорректными выводами.

Недостаточная разработанность категории «личность преступника» связана и со слабостью методологических и теоретических основ криминальной психологии. Эта пробле­матика долгое время разрабатывалась юристами, в силу чего традиционный подход криминальной психологии к изу­чению механизмов индивидуального преступного поведе­ния в значительной степени определяется влиянием кри­минологических и уголовно-правовых воззрений. В них все непосредственные причины преступлений подразделяются на две большие группы: внешние (условия внешней, прежде всего, социальной, среды) и внутренние (психические про­цессы и личностные особенности субъекта преступления). Согласно этой концептуальной схеме, индивидуальное пре­ступное поведение является результатом взаимодействия стабильных личностных образований (потребностей, ценно­стей, интеориоризованных норм и пр.), характеризующих антиобщественную направленность субъекта, и криминоген­ной ситуации (конкретной жизненной ситуации, которая в силу своего содержания способствует совершению преступ­ления). Надо иметь в виду, что содержание понятия «лич­ность преступника» не совпадает с содержанием общепсихо­логической категории «личность», не есть личность челове­ка в целом, личность, как таковая. Это скорее некоторый обобщенный комплекс характеристик, выделенных по кри­терию детерминации преступного поведения.

Все вышеизложенное позволяет дать определение лич­ности преступника. Личность преступника — динамическая, относительно устойчивая система индивидуально-психологи­ческих (психофизиологических, психологических и социаль­но-психологических) свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, виновно нарушающее уголовный за­кон, и прямо или косвенно определяющих проявление про­тивоправного поведения.

Структура личности преступника

Образующая личность преступника совокупность сис­тема индивидуально-психологических свойств складывает­ся до преступления как субъективное условие его совер­шения, которое реализуется в конкретной ситуации. При­чем личность преступника не может рассматриваться как нечто неизменное, зафиксированное в период совершения преступления. Периоды расследования преступления, за­держания преступника, его предварительного заключения, участия в судебном разбирательстве, отбытия им наказа­ния и иные следующие за преступлением события отража­ются на личности преступника, изменяя в той или иной форме многие ее черты.

Методологическая сложность изучения проблемы лич­ности преступника определяется тем, что в момент совер­шения преступления личность преступника недоступна на­учному изучению. Поэтому основное направление крими­нально-психологического исследования — изучение генезиса личности преступника, процесса ее становления. В крими­нологии предполагается, что личность преступника отли­чается от законопослушной личности своей общественной опасностью.

Факт совершения преступления является основанием для качественно новой социальной оценки личности — как личности преступника. Общественная опасность действий, которая составляет их главное социальное качество, озна­чает, что они причиняют вред или создают реальную воз­можность причинения вреда объектам уголовно-правовой охраны — общественным отношениям, интересам (благам) конкретной личности, общества или государства. По сути дела, общественная опасность личности есть прогноз веро­ятности проявления ею общественно опасного поведения.

Таким образом, понятие личности преступника приме­нимо лишь к тому, кто проявил свою общественную опас­ность в совершении конкретного преступления. Однако в силу

того, что «общественная опасность» личности как присваи­ваемое ей социальное качество имеет внешнее происхож­дение, она не является собственно психологической харак­теристикой, а выступает как некая интегральная оценка со­четания и соотношения присущих личности свойств в плане влияния на вероятность асоциального и антисоциального поведения. Вопрос же о том, чем психологически отлича­ются общественно опасные личности, остается открытым. Правовое понятие «личность преступника» включает пси­хологические, демографические, социологические, право­вые, возрастные и иные признаки. С точки зрения психоло­гии, социальные характеристики человека рассматривают­ся лишь в плане их влияния на формирование и особенности проявления их внутренних, личностных характеристик.

В настоящее время в криминальной психологии доми­нирует компонентный подход к изучению личности преступ­ника, ориентированный на изучение роли отдельных лич­ностных характеристик и свойств в генезе преступного по­ведения. Так, изучена роль в этиологии преступного пове­дения таких качеств, как агрессивность [8], жестокость [16], ригидность [10], тревожность [3] и др. Количество таких на­учных работ достигло критической массы, позволяющей сделать вывод о неперспективности этого подхода к изуче­нию личности преступника и о необходимости поиска прин­ципиально новых средств исследования ее механизмов. Надо заметить, что, в рамках такого подхода криминальная пси­хология остается на уровне описания своего предмета. Лич­ность как некоторая психическая реальность фактически исчезает из поля зрения исследователей, превращаясь в неструктурированную совокупность отдельных качеств. Но­вые исследования в этом ключе будут только добавлять все новые и новые свойства личности, играющие роль в формировании индивидуального преступного поведения, причем этот список никогда не будет исчерпан.

За последние 15 лет рядом авторов предприняты по­пытки выделить некоторый комплекс индивидуально-пси­

хологических свойств личности как непосредственную де­терминанту индивидуального преступного поведения [9, 12]. Тем не менее, и в этом случае личность рассматривается как некоторые достаточно статичные условия, определяю­щие направление и эффективность ее деятельности. В ука­занной теоретической конструкции утрачивается основная характеристика психического, его процессуальность [18].

В настоящее время накоплен достаточно большой эм­пирический материал, позволяющий наметить новые под­ходы и перспективы дальнейших исследований. Основным принципом криминально-психологического исследования должно стать сопоставление личностной структуры субъекта со способом ее реального функционирования, что предпо­лагает необходимость системного анализа личности преступ­ника. Этот подход представляется перспективным как в пла­не теоретико-экспериментального научного познания, так и при разработке практических мероприятий по профи­лактике преступности.

Идеи системного подхода в психологии не новы. Прин­ципы системного подхода в психологии были сформулиро­ваны Б.Ф. Ломовым [14] и получили развитие в отечествен­ной психологии в целом ряде концепций общетеоретичес­кого плана, реализующих этот подход применительно к личности и деятельности (Б.Г. Ананьев, В.А. Барабанщиков, А.В. Брушлинский, Л.Г. Дикая, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, B.C. Мерлин, В.Д. Шадриков и др.).

В рамках изучения проблемы личности такие исследо­вания проводятся с позиций процессуально-динамического подхода, который активно разрабатывается в общей пси­хологии [1, 4]. Надо сказать, что такого рода исследования имеются и в юридической психологии применительно к про­блеме изучения личности преступника и криминальных форм поведения. Ряд работ посвящен исследованию деформаций жизненного пути личности и формированию представлений о смысле жизни [2, 3, 17]. Однако специальных научных исследований в этом плане явно еще недостаточно. Как уже

отмечалось выше, личность преступника определяется в контексте ее поведения. Это личность человека, совершив­шего умышленно или по неосторожности предусмотрен­ное Уголовным кодексом РФ общественно опасное деяние. В силу чего «криминальное», или, шире, «девиантное по­ведение» является ключевым понятием, отправной точкой в анализе «личности преступника» как категории криминаль­ной психологии.

Девиантное и преступное поведение

Под девиантным (от лат. deviatio — уклонение) поведе­нием понимаются: в разных случаях либо конкретный по­ступок, действия конкретного человека, не соответствую­щие официально установленным или фактически сложив­шимся в данном обществе нормам (стандартам, шаблонам); либо социальное явление, выраженное в массовых формах человеческой деятельности, не соответствующих тем же требованиям. В первом значении девиантное поведение пре­имущественно предмет психологии, педагогики, психиат­рии. Во втором значении — предмет социологии и социаль­ной психологии.

Исходным для понимания отклонений служит понятие «норма». Социальная норма определяет исторически сло­жившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности людей, социальных групп, социальных орга­низаций. Девиантное поведение для криминологии — это, прежде всего, преступное поведение. Это понятие, являясь центральным для криминологии, вместе с тем наименее ясно и четко определено. Ряд профессионально ориентированных определений преступления (юридическое, политическое, со­циологическое, психологическое), приводимые Ф. Шмалле-гером [27], могут быть использованы как отправные точки для различных направлений анализа преступного (и, шире, девиантного) поведения. Как пишет Я.И. Гилинский [7], пове­дение определяется как преступное на основе двух разно­

порядковых критериев: а) общественной опасности, реаль­ного вреда, б) предусмотренности уголовным законом. К первому критерию обратимся несколько позже. Второй же, как справедливо отмечали многие исследователи, не­избежно делает преступное поведение релятивным, кон­венциональным понятием в силу существенных различий между деяниями, которые признавались преступными в разных государствах и в разное время. Этот тезис положен в основу конструктивистского направления в современной криминологии. В контексте представлений конструктивист­ских концепций девиантность рассматривается как различ­ные виды социальных конструктов, которые возникли в ре­зультате реагирования общества на нежелательные виды поведения человека или группы лиц [6]. Так, например, Н. Hess и S. Scheerer [23] полагают, что преступность пред­ставляет собой не онтологический феномен, а социальный и языковый конструкт, поскольку определяется соответству­ющими социальными институтами, которые устанавливают правовые нормы и приписывают поступкам и действиям лю­дей определенные социальные значения. Здесь, разумеется, неоправданно игнорируется несомненная бытийная обуслов­ленность (хотя и не жесткая, однозначная детерминирован­ность) социальных конструктов как средств самозащиты об­щества от реально наносимого ущерба. Вместе с тем, такая точка зрения — еще один аргумент в пользу того, что даже в криминологическом контексте не следует ограничиваться исследованием лишь того поведения, которое подпадает под статьи Уголовного кодекса в последней редакции.

Методологически неверных тенденций, аналогичных вышеописанной, не избежала также и юридическая психо­логия. Наиболее отчетливо это обнаруживается в трактов­ке вопросов, относящихся к проблеме личности преступ­ника. Так, в психологической теории долгое время делался упор на изучении процессуальной стороны психической де­ятельности, на ее механизмах, а содержательная сторона, сущностная, считалась непсихологической и входила в пред­

мет изучения философии, этики и других наук. Надо заме­тить, что еще в последней четверти прошлого века А.Р Ра­тинов указывал на научную и методологическую несостоя­тельность такого «процессуального редукционизма» [17]. Сейчас уже является общепризнанным, что психологичес­кие механизмы невозможно понять без глубокого исследо­вания содержательно-предметной стороны деятельности, недопустимо противопоставлять форму протекания психи­ческих процессов их содержанию. Более того, можно ут­верждать, что центр психолого-правовых исследований заметно сместился в сторону изучения содержательных, ценностно-смысловых образований, определяющих вероят­ность проявления девиантного, прежде всего, преступного поведения (ниже покажем, что такое смещение при игно­рировании процессуального и эволюционного аспектов, в свою очередь, дает повод для критики).

В криминологии эта иллюзия еще не преодолена. Ил­люзия тождества личности преступника и социального нор-мотипа питает также заблуждение о полной произвольно­сти законов. Предполагается, что коль скоро уголовно-пра­вовой запрет устанавливается или отменяется волевым актом государства, то и личность преступника возникает и устраняется только этим актом, независимо от свойств субъекта. При таком взгляде игнорируется не только соци­альная обусловленность правовых норм и их функция по охране общественных отношений, но и активность субъек­та, тот факт, что преступление всегда является выраже­нием определенной позиции личности по отношению к сис­теме правоохраняемых ценностей. Примером может слу­жить «экстремистская» теория стигматизации [20], согласно которой ничто не является преступным, но общество оп­ределяет некоторые поступки как преступные и клеймит их. Человек становится преступником первоначально лишь потому, что его поведение признано преступным в резуль­тате стигматизации, осуществленной системой уголовной юстиции.

Мы полагаем, что такому подходу, по существу, ли­шающему понятия девиантного, делинквентного, преступ­ного поведения собственного содержания, следует проти­вопоставить конструктивные представления об онтологи­чески обоснованном выделении признаков девиантного поведения. Глобальным признаком негативного девиантно­го поведения является его деструктивность по отношению к коренным жизненным целям самого субъекта, его бли­жайшего окружения, общества в целом. В качестве таких целей можно рассматривать само существование, сохра­нение целостности, прогрессивное гармоничное развитие, удовлетворение потребностей, самореализацию и т.п. Если поведение субъекта объективно препятствует достижению этих целей, оно девиантно независимо от того, осуждает­ся или одобряется действующими в настоящий момент пра­вовыми, этическими, эстетическими нормами. Требование исключить из определяющих признаков девиантного пове­дения его несоответствие принятым в данный период соци­альным нормам целесообразно хотя бы потому, что нормы являются не непосредственным выражением объективных индивидуальных, групповых или общественных нужд, а лишь их отражением, полнота и адекватность которого всегда ограничены набором привходящих обстоятельств (полити­ческой и экономической конъюнктурой, неполнотой знаний, культурными, религиозными и прочими ограничениями и т.п.). Этим требованием предлагаемый подход отли- чается от также базирующейся на признаке деструктивности ти­пологии девиантного поведения Ц.П. Короленко и Т.А. Дон­ских [11], где нарушение норм — один из определяющих критериев. На этом же критерии основана трактовка пре­ступного поведения в подавляющем большинстве ныне из­вестных подходов к объяснению его происхождения и при­чин. В целом ряде таких подходов делается акцент на внеш­ней, социальной детерминации криминального поведения, и, в силу этого, они могут быть названы социологическими. Однако и среди них можно выделить те, где не игнориру­

ется индивидуально своеобразный характер поведенческо­го отклика отдельного субъекта на внешние воздействия. Достаточно полный обзор относящихся сюда теорий, уже ставших классическими, представлен В. Фоксом [20]. Здесь представляют интерес группировка этих теорий на оси «си-туационизм — диспозиционизм». Ситуационизм признает главенствующую роль внешних воздействий в формирова­нии поведенческих особенностей, а диспозиционизм припи­сывает индивиду основную ответственность за выбор пове­денческих стереотипов [15, с. 34].

В криминологии первой чисто социологической теори­ей считается теория дифференцированной связи Э. Сатер­ленда [29], в центре внимания которой стоят вопросы час­тоты, интенсивности и значимости социальных отношений, а не свойства и особенности личности или характеристики окружения. Это теория преступного поведения, в основе которой лежат принципы оперантного научения. Централь­ная идея теории в том, что преступному поведению обуча­ются, общаясь и взаимодействуя в референтных малых группах. Из ряда положений теории, сформулированных автором и его последователями, выделим наиболее важ­ные в настоящем контексте. Во-первых, научение преступ­ному поведению включает не только усвоение приемов со­вершения преступлений, но и специфическую направлен­ность мотивов, устремлений, рационализации и установок. Во-вторых, эта специфическая направленность формиру­ется на основе субъективных оценок правовых норм, а так­же реально существующих и эффективно действующих факторов подкрепления. Лицо становится делинквентом в результате преобладания у него оценок, благоприятству­ющих нарушению закона.

Согласно социологической теории субкультур, разви­тие личности человека происходит, прежде всего, под вли­янием ценностей и норм его ближайшего окружения, а не Ценностей культуры в целом. Надо заметить, что основные концепции в этом направлении сформировались еще в се­

редине прошлого столетия, однако до сих пор не утрати­ли своей актуальности. Термин «субкультура» служит для обозначения специфически трансформированных культур­ных образцов, характерных для членов определенной соци­альной среды. Исследователи, которые придерживаются этой точки зрения, говоря о субкультуре, несомненно, под­черкивают тем самым культурную специфику групп, вхо­дящих в состав широких социальных структур. Делинквен-тная субкультура чаще развивается в низших социально-экономических слоях общества. В современном обществе существует множество делинквентных, преступных и де-виантных субкультур, что во многих случаях вызывает ос­трый нормативный конфликт. Новые наборы ценностей де­лают правонарушения и преступления допустимыми, хотя законодатель или кто-либо другой признал их «незаконны­ми». Эти ценности развиваются и периодически подкрепля­ются, но в основном все это вариации на старую тему. Де-линквентная субкультура развивается постольку, посколь­ку существует проблема приспособления, с которой стал­киваются члены общества, принадлежащие к низшим сло­ям, а также конфликт между ценностями, ориентирующи­ми на социальный успех, и социальной структурой, огра­ничивающей возможность его достижения.

Развитием теории субкультур в социально-психологи­ческом направлении является теория референтной группы. Так, М. Шериф [28] считает, что нормы и ценности рефе­рентной группы становятся для человека «основными ори­ентирами», в соответствии с которыми он определяет само­го себя и организует свою жизнь. Т. Ньюкомб [25] различает позитивную референтную группу, в которую человек хочет быть принятым, и негативную референтную группу, чле­ном которой человек быть не хочет, или которой он проти­востоит. В криминологии негативной референтной группой может быть свободное общество, отвергнувшее преступ­ника и подвергнувшее его изоляции в тюрьме. Отвергая в свою очередь тех, кто его отверг, такой человек может

стать кандидатом в прокриминальную референтную группу. Позитивная референтная группа может защитить индиви­да от давления, оказываемого негативной референтной груп­пой. Как член референтной группы, человек стремится ус­воить существующие в ней установки и модели поведения и следует им. Психологичность данного подхода обнаружи­вается уже в индивидуальном, субъективном характере самого определения «референтное™» группы.

В центре внимания других психологически ориентиро­ванных социологических теорий преступного поведения — аномии, и близких к ней — отчуждения и идентификации — стоят вопросы конгруэнтности (совпадения) мировоззрения индивида и существующей в обществе системы социальных ценностей. Аномия как состояние дезорганизации личнос­ти, возникающее в результате ее дезориентации, являет­ся следствием либо социальной ситуации, в которой имеет место конфликт норм и личность сталкивается с противо­речивыми требованиями, либо их отсутствие. Обычно ано­мия проявляется в тревожности, дезориентации личности и социальной изоляции. Часто встречающееся чувство бес­цельного существования, неспособности и бессилия фор­мируют сознание собственной незначительности и боязнь стать жертвой. Ощущению собственной ничтожности сопут­ствует ослабление чувства ответственности, но горечь и зависть возникают по отношению к тем, кто находится в более благоприятных условиях. Для того чтобы как-то из­менить обстоятельства и ситуацию, ищут простых и быст­рых решений, начиная употреблением алкоголя и наркоти­ков и заканчивая совершением преступления.

Еще более психологичной «диспозиционистской» явля­ется концепция нейтрализации, согласно которой человек способен освободиться от привитой ему с детства морали, чтобы оправдать свое делинквентное поведение. Г. Сайке и Д. Матза [30] выделяют пять типичных способов субъектив­ной нейтрализации норм морали: отрицание ответственно­сти, отрицание вреда, отрицание наличия жертвы, осуж­

дение осуждающих, ссылка на высшие соображения. По существу, здесь авторы рассматривают механизмы пси­хологической защиты криминальной личности. Для нас здесь важен вывод о том, что система ценностей делинквента не всегда и не во всем противостоит господствующему соци­альному порядку, однако в зависимости от обстоятельств делинквент может реинтерпретировать как нормы поведе­ния, которые он, в общем, признает, так и смысл соверша­емых им делинквентных поступков. При этом оправдания противоправного поведения, которые представляются дос­таточно убедительными для делинквентов, не являются та­ковыми для системы юстиции и для общества в целом. В этом процессе нейтрализацию морально подкрепляет эрозия норм. Эрозия норм и нейтрализация — результат ослабления са­морегулирования, что облегчает индивиду участие в деви-антном и преступном поведении. Согласно концепции нейт­рализации, дело не в том, что делинквенты имеют свой на­бор норм, а в том, что они придерживаются обычных норм, используя их для оправдания отклоняющегося поведения. Нормы просто «размыты». Эта точка зрения отличается от теории субкультур, включающих ценности, отличающиеся от ценностей, господствующих в обществе.

Согласно примыкающей к этой точке зрения концеп­ции «дрейфа», человек не делает выбор между делинквен-тным и законопослушным поведением, а «дрейфует» где-то между этими двумя противоположными точками, прибегая для оправдания своей делинквентности к ссылке на смягча­ющие обстоятельства. Делинквент расширяет круг смягча­ющих обстоятельств, с тем, чтобы включить сюда свою соб­ственную ситуацию и оправдать свое делинквентное пове­дение. «Дрейф» делает возможным нейтрализация, поскольку это процесс освобождения делинквента от моральных уз, накладываемых законом.

Удачной попыткой объединения ситуационного и дис-позиционного подходов является теория регулирования У.К. Реклесса [26]. В основе этой теории лежат представле­

ния о внешних и внутренних импульсах, пооуждающих к делинквентному, либо к законопослушному поведению. Если внутренние и внешние импульсы побуждают к делинквент­ному поведению, то результатом и будет делинквентное поведение. Внешнее и внутреннее регулирование, по-ви­димому, является главным опосредующим звеном между давлением, которое оказывает на индивида окружающая действительность, и его внутренними побуждениями. Внеш­нее регулирование представляет собой сложный механизм, действующий в непосредственном социальном окружении индивида и удерживающий его в рамках социальных норм. Внутреннее регулирование включает в себя контроль над побуждениями, мотивами, свободой самовыражения, а так­же над такими чувствами, как фрустрация, нетерпеливость, разочарование, возмущение, враждебность, унижение. Оно требует способности противостоять внешним и внутренним импульсам, успешно разрешать конфликты, удерживать­ся от соблазнов и стойко переносить неприятности. Внут­реннее регулирование приобретает особое значение в мо­бильном, меняющемся обществе, поскольку порождаемое им отчуждение людей затрудняет им участие в жизни груп­пы и выбивает их из привычной колеи.

Аналогичную теорию предложил в 1945 г. А. Били [21], который выделил: а) личностные факторы, ослабляющие самоконтроль, и б) социальные факторы, ослабляющие со­циальный контроль. Теория регулирования предлагается как теория, наилучшим образом объясняющая многие прояв­ления любого поведения, в том числе и делинквентности и преступности. Внутреннее и внешнее регулирование мо­жет быть вскрыто путем анализа отдельных случаев. Дей­ствие внутренних и внешних факторов поддается наблюде­нию. Теория регулирования — одна из немногих теорий, в которой микрокосм (конкретные случаи) отражает эле­менты макрокосма (общие положения).

Общий вывод, который можно сделать на основании проведенного анализа различных теорий преступного по­

ведения, таков: внешние, социальные детерминанты пове­дения действуют, преломляясь через внутренние, психо­логические свойства субъекта. Таким образом, девиантное поведение — это всегда результат субъективной интерпре­тации объективных обстоятельств. Однако подобная кон­статация явно недостаточна для понимания психологичес­ких механизмов порождения и закрепления девиантного поведения. Какие внутренние факторы стоят за системати­чески повторяющимися девиациями в поведении субъекта? Если это только специфическая направленность мотивов, устремлений, рационализации и установок, специфические состав и структура ценностей и смыслов, укоренившихся способов поведения, как утверждают вышеприведенные теории, то откуда берутся различия в самих этих внутрен­них факторах у разных субъектов, подвергавшихся одним и тем же внешним воздействиям в одних и тех же обстоя­тельствах? Ведь все эти внутренние факторы — не ста­тичные, изначально присущие субъекту и неизменные свой­ства. Они сами — результат формирования и развития лич­ности в определенных природно-социальных условиях, т.е. имеют характер новообразований в психике субъекта, воз­никших в ходе ее функционирования и индивидуальной эво­люции. Тогда индивидуальное своеобразие этих новообра­зований, форм и направлений их дальнейшей модификации должно объясняться различиями во внутренних факторах иного порядка. Эти факторы должны предшествовать во времени вышеупомянутым новообразованиям (следователь­но, возникать онтогенетически рано или быть врожденны­ми), быть достаточно универсальными и формальными по своему действию, устойчивыми и мало изменчивыми в те­чение жизни. Вместе с тем, результатом их влияния долж­но быть не только количественное и динамическое, но и качественное, содержательное своеобразие внутренних де­терминант девиантного поведения.

Таким образом, абсолютизация содержательных момен­тов во внутренней детерминации девиантного поведения

оказывается также непродуктивна для понимания его ме­ханизмов, как и упомянутый выше «процессуальный ре­дукционизм». Она приводит к статичности представлений о психике субъекта, приписыванию ей априорного содержа­ния, игнорированию принципов функциональности и разви­тия человеческой психики путем социализации. Необходи­мо нахождение некоего «третьего подхода», позволяюще­го избежать недостатков как процессуального, так и содер­жательного.

Развитие такого подхода, на наш взгляд, должно опи­раться на системный анализ психики как самоорганизую­щейся, саморегулирующейся и саморазвивающейся откры­той системы, изначально имеющей биологическую, а затем приобретающей и социальную функциональную нагрузку.

В криминологической литературе системный анализ чаще декларируется, нежели применяется в полную силу его эвристических возможностей. Здесь наблюдается нео­правданное отождествление комплексного и системного подходов. Между тем, комплексность является лишь кон­статацией многомерности и сложности исследуемого объек­та, допуская отражение его в простом наборе равноправ­ных составных частей. Системный же анализ требует рас­смотрения объекта как целостности, неразрывного единства взаимосвязанных взаимообусловленных элементов, функци­онирование и развитие которых зависит от системообразу­ющего ядра. Системный анализ становящейся личности (про-социальной, асоциальной, антисоциальной) должен опирать­ся на представление о том, что системообразующим фак­тором системы психики является ее ведущая функция — регуляции целесообразного поведения, направленного на удовлетворение нужд субъекта в изменчивой противодей­ствующей среде. Не менее важен учет того, что не только содержание, но и структурно-функциональная организация психики субъекта имеют динамический, развивающийся, модифицирующийся характер. В начале своего функцио­

нирования психика субъекта имеет иное внутреннее уст­ройство, иной состав и взаимосвязи структурных компо­нентов, нежели в последующие периоды жизни. Только прослеживание этой сложной истории формирования и раз­вития субъекта, в которой новые структурно-функциональ­ные образования выступают следствиями образований, воз­никших ранее, и, одновременно, текущих средовых воз­действий и собственной активности, может привести к пониманию природы внутренней детерминации преступно­го поведения и преступной личности.

Проблемы эмпирического изучения девиантного поведения и девиантной личности

Проблема диагностики отклоняющегося поведения ос­тается мало разработанной в силу отсутствия ясности в определении этого понятия и его психологического содер­жания. В настоящее время в психологии разработаны про­ективные методики, тесты, опросники и другие психодиаг­ностические инструменты, позволяющие, хотя бы косвен­но, изучать различные психологические характеристики отклоняющегося поведения. Из существующих, широко рас­пространенных в психодиагностической практике методик, позволяющих в той или иной мере выявлять психологичес­кое содержание девиантного поведения, можно указать патохарактерологический диагностический опросник (ПДО) А.Е. Личко, методику 16-факторного исследования личнос­ти Р Кеттелла, ряд дополнительных шкал MMPI, опросник Басса-Дарки, тест Руки, тест Люшера, тест рисуночной фрустрации С. Розенцвейга, ТАТ и CAT, тест Роршаха, тест Сонди опросник «Склонность в отклоняющемуся пове­дению» (СОП). Главной проблемой является то, что выше­перечисленные методики не позволяют прямо или косвен­но изучать весь комплекс психологических характеристик, лежащих в основе девиантного поведения. В своем боль­шинстве эти методики ориентированы на клиническую об­

ласть применения, либо носят универсально-личностную ди­агностическую направленность.

Патохарактерологический опросник, разработанный АЕ. Лич­но, наиболее полно позволяет диагностировать психологи­ческие характеристики девиантного поведения, но и он ориентирован на клиническую область применения, клини­ческие феномены и направлен, в первую очередь на изуче­ние характерологических черт личности, а не непосред­ственно той психологической реальности, которая стоит за феноменом отклоняющегося поведения. Примером психоди­агностической методики, охватывающей комплекс взаимосвя­занных проявлений отклоняющегося поведения подростков, направленной непосредственно на анализ психологической реальности, скрывающейся за девиантными поведен- чески-ми проявлениями, в частности, такого аспекта как личност­ные и социальные установки подростков в сфере отклоняю­щегося поведения, является методика диагностики склонно­сти к отклоняющемуся поведению (СОП). Существуют специ­ализированные психодиагностические методики для диаг­ностики только некоторых аспектов отклоняющегося пове­дения подростков. Например, опросник по выявлению осо­бенностей мотивации потребления алкоголя подростками (модификация методики МПА В.Д. Завьялова).

На фоне дефицита психодиагностических методик, на­правленных на анализ девиантного поведения, при эмпи­рическом изучении отклоняющегося поведения и психоло­гических характеристик лиц с поведенческими девиациями исследователь сталкивается с целым рядом проблем. Прежде всего, надо отметить, что изучение поведенческих девиа­ций предполагает, что в качестве объекта исследования будут выбраны люди, уже обнаружившие отклонения в поведении. Однако выраженность поведенческих девиаций может быть различной. По сути дела, можно говорить о некотором континууме форм поведения [24], одни из кото­рых приемлемы с точки зрения общественного мнения, дру­гие — рассматриваются как аморальные, третьи — нару­

шают нормы права. Высокая латентность поведенческих де­виаций заставляет исследователей обращаться к изучению лиц, чьи деяния доказаны и получили судебную оценку. В то же время преступники, которые уже арестованы и осуж­дены, представляют собой весьма специфическую группу, и полученные при их изучении результаты не могут быть перенесены на всю совокупность лиц, склонных к такого рода поведенческим девиациям. Так, например, сексуаль­ные преступники отнюдь не являются репрезентативной выборкой относительно всей совокупности лиц, склонных к сексуальному насилию.

Кроме того, достоверность получаемых данных при изу­чении девиантного поведения в значительной степени сни­жается в связи с высокой вероятностью его социального (а порой и уголовного) осуждения, что заставляет обследуе­мых давать социально желательные ответы, демонстри­руя высокую тенденцию к установочному поведению.

Установочное поведение — поведение, определяемое стремлением (установкой) «подавать» себя в более выгод­ном свете. Как правило, это связано с желанием активно повлиять на результаты исследования, но может быть свя­зано со стремлением «хорошо» выглядеть или понравиться данному исследователю.

В психологии выделяются следующие типы установоч­ного поведения.

Психологическая симуляция — преднамеренная демон­страция психических свойств личности и состояний, отсут­ствующих у субъекта. Обычно симулируются качества, ко­торые представляются субъекту положительными. Напри­мер, человек может симулировать уверенность в себе, которую большей частью в этот момент не испытывает. Но иногда симулируются качества, которые, как ему представ­ляется, могут понравиться другому человеку.

Диссимуляция — преднамеренное сокрытие субъектом имеющихся у него психических свойств личности и состоя­ний. Диссимулируются преимущественно качества, кото­

рые представляются субъекту негативными: агрессивность, враждебность и т.п.

Аггравация — преднамеренная, подчеркнутая демонст­рация имеющихся у субъекта психических свойств личнос­ти и состояний. Например, поскольку в бытовом сознании существует миф о том, что к аффекту склонны высоко эмо­циональные, тревожные люди, то при экспертизе аффек­та чаще всего аггравируются именно эти свойства. Субъект как бы «выпячивает», подчеркивает качество, которое во­обще-то у него имеется, но не столь выраженно. В поведе­нии обследуемого все эти формы (или типы) установочного поведения проявляются одновременно: какие-то свои каче­ства он симулирует, другие диссимулирует, третьи — агг-равирует. Задача психолога не только выявить установоч­ное поведение, но и проанализировать его формы. Зачас­тую особенности установочного поведения могут дать ценную информацию о личностных особенностях обследуемого. Чем более неодобряемы обществом виды девиантного поведе­ния, которые мы изучаем, тем больше вероятность полу­чения от респондента или испытуемого социально жела­тельных ответов. В силу высокой тенденции к установочно­му поведению в исследованиях, посвященных девиантному поведению, желательно применение «защищенных» мето­дик, то есть имеющих шкалы контроля искренности и дос­товерности.

Третья проблема связана с валидностью применяемых методик, то есть со степенью соответствия методики заяв­ленной области ее применения. Здесь на первый план высту­пает проблема соотнесения психологических особенностей личности и поведенческих проявлений. Так, проективная методика тест Руки («Hand-test»), по мнению ее разработ­чиков, предназначена для диагностики открытого агрессив­ного поведения [22]. Мы полагаем, что склонность испытуе­мого интерпретировать изображения руки как враждебные или агрессивные жесты свидетельствуют о наличии у него негативной установки на некоего абстрактного партнера по

общению. Наличие таких установок, конечно, увеличивает вероятность агрессивного поведения, но не предопределя­ет его. Проявление агрессии в поведении может тормозить­ся в зависимости от оценки ситуации, характеристик парт­нера, моральных норм и т.д.

В настоящее время закон и юридическая практика тре­буют разработки объективных методов изучения девиант­ного поведения и его личностных детерминант, позволяю­щих получить факты, которые могут быть использованы в качестве доказательств по уголовным делам.

Список литературы

1. Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991.

2. Антонян Ю.М., Самовичев Е.Г Неблагоприятные условия формиро­вания личности в детстве: Психол. механизмы насильственного пре­ступного поведения, М.: ВНИИ МВД СССР, 1983.

3. Антонян Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. М.. На­ука, 1991.

4. Анцыферова Л.И. Системный подход в психологии личности. // Прин­цип системности в психологических исследованиях. М.: Наука, 1990.

5. Баранов ПЛ., Курбатов В.И. Юридическая психология. Ростов-н/Д: РЮИ МВД РФ, 2003.

6. Бергер П., Лукман Т Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995.

7. Гнлинский Я. И. Девиантология. Социология преступности, нарко-тизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». СПб.: Юри­дический центр Пресс, 2004.

8. Ениколопов С.Н. Некоторые результаты исследования агрессии / Личность преступника как объект психологического исследования. М, 1979. С. 100-109.

9. Ермаков П.Н., Падун О.А. Психологические проблемы изучения лич­ности несовершеннолетних корыстно-насильственных преступников. Методические указания. Ростов-н/Д.: УПЛ РГУ, 2004.

10. Замуруева ЭЛ. Изучение роли ригидности в механизме преступного поведения (психологическое изучение личности преступника). // На­учи, информация по вопросам борьбы с преступностью. Вып. 46. М., 1976. С. 61-70.

11. Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе: деструктив­ное поведение в современном мире. Новосибирск, 1990.

12. Крейдун Н.П. Психологическое содержание криминогенного комп­лекса личности и его динамика в условиях изоляции от общества (на материале несовершеннолетних правонарушителей). Автореф. канд. дисс. Киев, 1991.

13. Ломброзо Ч. Преступление. Новейшие успехи науки о преступнике. Анархисты. М.: ИНФРА-М, 2004.

14. Ломов Б.В. О системной детерминации психических явлений и пове­дения. // Принцип системности в психологических исследованиях. М.: Наука, 1990. С. 3-10.

15. Менделевич В.Д. Психология девиантного поведения. М.. МедПресс, 2001.

16. Михайлова О.Ю. Проблема жестокости в криминальной психологии (природа и феноменология). Дис.канд. псих. наук. М., 1986.

17. Ратинов А.Р Личность преступника и проблема ценности. // Вопро­сы борьбы с преступностью. Вып.29. М.: Юридическая литература, 1979. С. 28-35.

18. Рубинштейн СЛ. Человек и мир. // Рубинштейн СЛ. Проблемы об­щей психологии. Изд. 2-е. М., 1976. С. 253-381.

19. Ферри Э. Психология предумышленного убийцы // Юрид. вестник. М, 1888. Т. XXIX. Кн. 1, с. 3-30 и Кн. 2, с. 167-198.

20. Фокс В. Введение в криминологию. М.: Прогресс, 1985.

21. Beeley A.L. A Socio-Psychological Theory of Crime and Delinquency: A Contribution to Etiology// Journal Criminal Law, Criminology and Police Science. 1945. 45, December, № 4. P 394-396.

22. Bricklin В., Piotrowski Z., Wagner E. The Hand Test. Springfild, 1962.

23. Hess H., Scheerer S. Was ist Kriminalitat? // Kriminol. Journal. 1997. Heft 2. S. 464-473.

24. Malamuth N. M. Predictors of naturalistic sexual aggression // Journal Pers. & Soc. Psychol. 1986. 50. P. 953-1002.

25. Newcomb T.M. Social Psychology. N.Y. 1953.

26. Reckless W.C.A. New Theory of Delinquency and Crime // Federal Probation. 1961. 25, December, № 4. P. 42-46.

27. Schmalleger F Criminology Today. // An Integrative Introduction. Third Edition. Prentice-Hall, Upper Saddle River, NJ, 2002.

28. Sherif M. The Concept of Group in Human Relations. // M. Sherif, M.O. Wilson (Eds.). N.Y., 1953. P 205-207

29. Sutherland E.H. Cressey D. Principles of Criminology. 9th ed. N.Y. Philadelphia, 1974.

30. Sykes G.M. Mitza D. Techniques of Neutralization: A theory of Delinquency. // American Sociological Review. 1957. 22. P 664-670.

5-4. Социальная психология пола и полового поведения личности

Пол и тендер

В обыденном языке словом «пол» обозначается широ­кий комплекс репродуктивных, соматических, поведенче­ских и социальных характеристик, по которым люди раз­личаются в качестве мужчин или женщин. Однако в стро­гом научном значении термином «пол» сегодня принято обозначать только набор анатомо-физиологических при­знаков, по которым различаются и репродуктивно допол­няют друг друга особи одного биологического вида. К этим признакам относятся: хромосомный набор; гениталии; эн­докринная система; степень оволосения тела, мышечная масса и распределение жировой ткани (телесные призна­ки), функция в процессе размножения (осеменение или вы­нашивание плода). Такое узкое значение понятия «пол» в современной науке сформировалось после того, как амери­канский психолог Роберт Столлер предложил понятийно разделять два аспекта сексуальности человека: биологичес­кий и социальный [25]. Идея выделения биологической и со­циальной составляющих в сексуальной сфере личности воз­никла в процессе исследований феноменов транссексуаль­ности и гермафродитизма, которыми Р Столлер с группой коллег занимался в Калифорнийском университете (Лос-Анджелес, США). В феномене транссексуальности наибо­лее четко отражается то обстоятельство, что природные характеристики организма на личностном уровне всегда представлены в виде символов, наделенных социальным и индивидуальным смыслами и ценностными значениями. Быть мужчиной или женщиной в психологическом плане означает субъективную уверенность в том, что каждый представи­тель того или иного биологического пола (обладающий оп­ределенными гениталиями и телесными характеристиками) обладает специфическими личностными и поведенческими характеристиками, соответствующими этому полу. В слу­

чае с транссексуалами обнаруживается, что эта уверен­ность может существовать отдельно от реальных анатомо-физиологических характеристик и не определяться ими, поскольку транссексуальность связана с непринятием чело­веком своей телесной организации, противоречащей его или ее субъективным представлениям о себе в качестве лично­сти определенного пола. Да и в обыденной жизни каждый из нас всегда сталкивается с тем обстоятельством, что про­стой факт наличия или отсутствия у человека соответству­ющих анатомо-физиологических признаков еще не гаран­тирует того, что личность будет считаться мужчиной или женщиной в своих собственных глазах или в глазах окру­жающих людей.

Хрестоматийным примером, подтверждающим самосто­ятельность существования природных и социальных аспек­тов сексуальности, выступает осуществленный Г Гарфинке-лем социологический анализ случая транссексуала Агнес [19].

Случай Агнес. Имея с рождения мужские гениталии, Агнес до семнадцатилетнего возраста воспитывалась маль­чиком. В 17-летнем возрасте, когда сексуальные предпоч­тения и телесная схема привели к личностному кризису, она приняла решение сменить мужскую идентичность и из­менить свои гениталии на женские. Наличие мужских гени­талий Агнес интерпретировала как ошибку природы. Эта ошибка в опыте социального взаимодействия подтвержда­лась тем фактом, что ее — биологического мужчину — окружающие всегда ошибочно принимали за женщину; к тому же и сексуальные предпочтения, которые она ис­пытывала, были сексуальными предпочтениями гетеросек­суальной женщины. Субъективно приняв себя в качестве женщины, Агнес полностью поменяла образ жизни, поки­нув дом, город, изменив внешность, одежду, имя. Через некоторое время она смогла убедить хирургов провести ей хирургическую реконструкцию гениталий. После этого у нее появился сексуальный партнер мужского пола. Как след­ствие, у Агнес появилась жизненно важная задача — избе­

жать разоблачения. Претензия Агнес на принадлежность к лицам женского пола, которую она подкрепляла следова­нием «женским» поведенческим моделям и иными способами самовыражения себя в качестве женщины, вполне могла быть опровергнута и до операции (если бы обнаружилось, что она обладает пенисом), и после нее — по хирургичес­ки сформированным гениталиям и принципиальной неспо­собностью к деторождению. Ее социально-психологическая проблема заключалась в том, чтобы не просто жить со­гласно некоторому представлению о женственности, а ут­вердить в глазах окружающих свою принадлежность к жен­скому полу, публично доказать свою «настоящность» в ка­честве женщины. И ей это удалось.

Г Гарфинкель [19] описывает Агнес как практического этнометодолога, которая самостоятельно разработала на­бор процедур по представлению себя окружающим людям в качестве «нормальной женщины». Не имея никаких «врож­денных сертификатов» женственности, не имея изначально женских половых органов и не пройдя социальной школы «женского опыта», которую она видела только со сторо­ны, Агнес нужно было вести себя, как «настоящей женщи­не» и в то же самое время учиться тому, как быть женщи­ной. Она была вынуждена сознательно воспроизводить в по­ведении и личности то, что большинство женщин делают «естественным» образом. Другими словами, Агнес должна была проанализировать и выяснить, как ей нужно действо­вать в контексте социальных обстоятельств и понятий о женственности, характеристики которой считаются врож­денными. Механизмы, позволившие Агнес решить непрос­тую задачу, были проанализированы социальными антро­пологами Кендес Уэст и Доном Зиммерманном [11]. Они об­наружили, что в обыденном взаимодействии определение половой принадлежности личности осуществляется с помо­щью социально-когнитивной операции — категоризации по признакам пола. Деление людей на мужчин и женщин как партнеров социального взаимодействия осуществляется от­

четливо социальным образом: по социально заданным иден­тификационным критериям («проявлениям», или диспле­ям). Определение пола личности в социальном взаимодей­ствии не предполагает никакой объективной проверки, и человек может претендовать на принадлежность к какой-либо категории по признаку пола даже в том случае, когда биологических критериев пола у него недостаточно. Кате­горизация по полу в социальном взаимодействии основыва­ется на когнитивной схеме «если возможно, то»: если воз­можно рассматривать людей, как принадлежащих к неко­торому полу (т.е. если у нас не возникает сомнений в их принадлежности), значит, можно считать, что у них дей­ствительно есть этот пол. Другими словами, мы принимаем на веру то, что видим, до тех пор, пока у нас нет причин усомниться в таком соответствии. Всякий раз, когда мы стал­киваемся с людьми, которые по каким-либо признакам под­падают под уже существующие когнитивные схемы (связ­ные, логически непротиворечивые представления о партне­ре по взаимодействию), мы оказываемся готовы взаимо­действовать с ним в соответствии с имеющимися в схеме знаниями. А это, в свою очередь, запускает механизм само­реализующихся пророчеств. Источником когнитивных схем является культура, задающая логически непротиворечивое описание связанных характеристик людей, относящихся к той или иной категории (в том числе — полу). Таким обра­зом, получается, что пол в социальном взаимодействии выступает только как когнитивная схема — как обуслов­ленные культурой представления о том, какие личност­ные признаки свойственны людям того или иного пола.

Для обозначения социально-психологических характе­ристик сексуальности Р Столлер [25] и предложил исполь­зовать грамматический термин «гендер», обозначающий муж­ской, женский или средний род высказываний в английском языке. Использование этой грамматической категории в ка­честве социально-психологического понятия было призва­но подчеркнуть тот факт, что биологические характерис­

тики сексуальности не даны человеку непосредственным об­разом, а всегда преломляются через призму индивидуаль­ного сознания и социальных представлений, т.е. существу­ют в виде субъективного и зафиксированного в культуре знания о них. Параллельно Р. Столлеру сходная идея раз­рабатывалась американскими психоэндокринологами Джо­ном Мани и Анке Эрхардт [22] в «новой психологии пола». Эти авторы ввели понятие «психологический пол личнос­ти», который также имеет широкое хождение в научном языке. Эти исследователи продолжали пользоваться при­вычным термином «пол», что неизбежно порождало про­тиворечия в понимании того, какие же аспекты — биоло­гические или социальные — имеются в виду при общей характеристике содержания «психологического» пола лич­ности. В концепции Дж. Мани и А. Эрхардт психологический пол личности напрямую определялся биологическими де­терминантами (прежде всего, эндокринной системой). По сути, употребление предложенного этими учеными поня­тия «психологический пол» предполагает, что в сознании личности находит отражение некоторая биологическая дан­ность, с которой связаны психологические различия между мужчинами и женщинами. Достаточно часто в социальной психологии личности понятия «психологический пол» и «ген-дер» отождествляются. Соотношение этих терминов представ­ляют в следующем виде: биологический пол выступает при­родной основой для дальнейшего социального и индивиду­ального конструирования сексуальной сферы человека в виде тендера («психологического пола»). Однако такая трактовка понятия «гендер» является, как минимум, спорной.

Предложенное Р. Столлером [25] употребление грамма­тической категории «гендер» по отношению к социально-пси­хологическим характеристикам личности подразумевает то, что различия личностных и поведенческих характеристик людей разного пола не связаны напрямую с действием био­логических факторов, а определяются спецификой социаль­ного взаимодействия, в которое включены мужчины и жен­

щины, обладающие субъективным знанием о своих половых признаках. Действительно, отличительными психологичес­кими признаками «мужского» и «женского» поведения почти всегда оказываются не природные, а социальные качества личности: групповой статус и связанные с ним отношения власти (доминирование/подчинение), исполняемые соци­альные роли (материнство/отцовство), уровень и вид соци­альной активности (активность/пассивность; профессиональ­ная деятельность/домашняя работа) и т.д. Получается, что те личностные характеристики, которые в обыденном со­знании оказываются тесно связанными с биологическим по­лом (чему в немалой степени способствует повседневное употребление слова «пол»), возникают только в опреде­ленной системе социальных отношений. Грамматический термин «гендер» как раз и отражает контекстуальную, а не онтологическую («природную) сущность мужских и женс­ких качеств/

Таким образом, в социальной психологии понятием «ген-дер» обозначаются социально-психологические аспекты че­ловеческой сексуальности: характеристики поведения и личности, которые определяются социальным статусом и контекстом социального взаимодействия людей определен­ного пола и определенных сексуальных предпочтений, а не биологическими факторами. Понятием «гендер» охватыва­ются такие социально-психологические феномены как вос­приятие людьми друг друга в качестве мужчин и женщин (гендерные схемы, или стереотипы), правила социального взаимодействия между мужчинами и женщинами (гендер­ные нормы), социальные проявления себя в качестве муж­чины и женщины (гендерные роли), восприятие себя и дру-

В английском языке, в отличие от русского, грамматический род слов в предложении (gender) определяется контекстом выска­зывания, а не задается структурой слова, именно поэтому слово «гендер» в психологическом анализе не может быть адекватно вос­произведено русским аналогом «род», поскольку в русском языке сама структура слов уже наделена родовым признаком.

гих в качестве мужчин или женщин (гендерная идентич­ность). Соответственно, под тендером личности скорее сле­дует понимать не субъективное отражение некоторой био­логической данности, а результат социального взаимодей­ствия в некотором социокультурном пространстве, в котором культура определяет то, что считается в данное время в данном месте «мужским» или «женским», а социум задает статусно-властное измерение системы отношений, в кото­рые вступают между собой мужчины и женщины.

В психологическом и социальном плане биологический пол существует для личности в виде условной системы объяснений (интерпретаций). В сознании большинства лю­дей всегда присутствует редко осознаваемая когнитивная установка, что гениталии выступают главным критерием в понимании того, чем является пол личности. Именно с ге­ниталиями мы соотносим всю сложную биологическую орга­низацию человеческой сексуальности, которая складывает­ся не только из наружных и внутренних половых органов (морфологический пол), но и из генетического набора (гене­тический пол), желез внутренней секреции (гонадный пол) и дифференцированных под действием тестостерона мозговых процессов (церебральный пол). Однако четкое разделение на две группы анатомо-физиологических признаков сексу­альности встречается только на уровне морфологического пола. В реальной жизни сочетание различных характерис­тик на каждом уровне половой организации определяет зна­чительное многообразие конституциональных особенностей людей, обладающих тем или иным детородным органом. При оценке нормы или отклонений в биологическом развитии сек­суальности мы, не задумываясь, соотносим характеристики генетического, гонадного и церебрального пола с морфоло­гическим. На практике это означает, что если у человека есть вагина или, напротив, наружный половой орган — пе­нис, то мы полагаем, что у человека должен быть только определенный генетический набор, определенная работа же­лез внутренней секреции, определенные телесные харак­

теристики и определенная дифференциация мозговых про­цессов. И если кто-либо не соответствует этому сконструи­рованному вокруг генитального признака понятию о биоло­гическом поле, на него накладывается ярлык аномальности.

Исторически, разделение человеческой сексуальности на половую и тендерную составляющие является истори­чески преходящим явлением, которое имеет смысл только в иерархически организованном пространстве социального взаимодействия и связано с идеологическими интерпрета­циями социальных и психологических различий людей по признакам сексуальности. Биологическая интерпретация таких различий в качестве «половых» маскирует социальные и социально-психологические механизмы их возникновения и позволяет создавать устойчиво функционирующую идео­логическую систему, объясняющую социальное неравенство людей, основанное на их половой принадлежности, «объек­тивными» причинами природного свойства.

Использование термина «пол» логически подталкивает ученых к объяснению социального неравенства мужчин и женщин как партнеров социального взаимодействия через сведение всех различий к биологическим особенностям их организма. Акцент на половой (биологической) составляю­щей социального поведения людей формирует у социальных психологов точку зрения о невозможности изменения сис­темы разделения социальных ролей и поведенческих моде­лей на «мужские» и «женские» по принципу их взаимного дополнения. Эту точку зрения отражает полоролевая кон­цепция тендера как социальной надстройки над полом.

Согласно полоролевой концепции тендера, на основании имеющихся биологических различий в обществе складыва­ется особая система социальных ролей для каждого из по­лов. Эта система функционирует по принципу взаимодопол­нительности и максимального учета природных возможнос­тей. Исполнение индивидом того или иного фиксированного набора половых ролей приводит к их закреплению в виде социально обусловленных характеристик личности — мас­

кулинности или фемининности. Авторами полоролевой кон­цепции являются социологи Т. Парсонс и Р. Бэйлз. Основыва­ясь на идее Э. Дюркгейма о связи общественного разделения труда с взаимодополняющими природными различиями по­лов, они утверждали, что в силу биологических причин жен­щины выполняют в социальной системе экспрессивную роль, а мужчины — инструментальную. Эти роли, предзаданные самим фактом существования двух полов, по мнению Т. Пар-сонса и Р Бейлза [24], закрепляются в социальных стереоти­пах, культурных нормах и социальных ожиданиях, и тем самым приобретают социальное бытие. Самостоятельное, не связанное с биологическими основами, социально-психоло­гическое исследование половой составляющей личности в таком случае становится невозможным, потому что соци­альные характеристики пола рассматриваются в качестве факторов «вторичной» причинности, маскирующих нечто из­начально несоциальное.

В рамках полоролевой концепции гендер сводится к простой совокупности поведенческих моделей, ожидаемых от представителей того или иного пола. А имеющаяся со­циальная асимметрия содержания этих моделей объясня­ется биологическими предрасположенностями мужчин и женщин вести себя тем или иным образом. По сути, эта концепция обосновывает взгляд, что анатомия — это судь­ба, и подавляющее большинство женщин никогда не смо­гут в социальном плане оказаться на одном уровне с муж­чинами. Биологический пол полагается здесь данностью, а гендер связывается с достигаемым социальным статусом, проявляющимся в компетентном исполнении определенных социальных ролей (например, мужчина-воин и добытчик, женщина-мать и хранительница домашнего очага). Кстати, именно в полоролевой концепции господствует представ­ление о том, что гендер формируется у личности к пяти­летнему возрасту, а затем всего лишь воспроизводится, укрепляется и обогащается содержанием репертуара соци­альных ролей, ограниченного «биологическими» возможно­

стями. Однако в такой трактовке тендера есть серьезные методологические противоречия. Если гендер — это набор социальных ролей, исполняемых биологическими мужчи­нами и женщинами, то насколько эти роли социальны в том понимании, которое придается им в полоролевой кон­цепции? Под социальной ролью обычно понимается соот­ветствующий принятым (конвенциальным) нормам способ поведения людей в соответствии с их социальным статусом (местом) в обществе или в системе межличностных отно­шений. Другими словами, роль определяет то, как должен вести себя человек определенного социального положения в том или ином социальном контексте; она ситуативна и не имеет личностной укорененности. Если половая роль соци­альна, это значит, что она существует автономно от лично­сти исполнителя — мужчины или женщины. И в зависимости от социальной ситуации каждый человек может овладеть той или иной половой ролью, если он займет соответствующий социальный статус. Но в полоролевой концепции социальные роли мужчин и женщин жестко привязаны к полу, а не к статусу и не к социальной ситуации. А это может быть толь­ко в том случае, если половые роли понимаются в биологи­ческом смысле. Тогда подтверждением их биологической при­роды может быть наличие некоторых универсальных для всех культур моделей поведения мужчин и женщин. Однако ант­ропологические исследования содержания половых ролей показали, что в действительности не существует унифици­рованной для всех культур роли мужчины или женщины. Каждый человек выполняет целый ряд социальных, в том числе «половых» ролей, которые могут не совмещаться друг с другом и вступать в ролевой конфликт. Однако это не приводит к биологической «сшибке» в жизнедеятельности организма.

Из изложенного можно сделать только один вывод, что система социальных ролей для каждого из полов факти­чески основывается отнюдь не на биологических различиях. Биологические различия выступают всего лишь удобным

способом объяснения различий в социальном статусе лю­дей разных полов и разных сексуальных предпочтений тог­да, когда их статусы неравны, а предписанные социальные роли — асимметричны по своему содержанию. Поэтому иерархическая связь пола и тендера, в которой пол занима­ет главенствующее место в объяснении тендерных разли­чий, является частью идеологии определенной социальной системы, в которой одна социальная группа, образованная по признаку пола, доминирует над другой социальной груп­пой, образованной по признаку пола. В социальной системе, которая будет основана на паритетных основаниях соци­альных отношений людей, имеющих разные системы дето­рождения, разделение сексуальности на половую и тендер­ную составляющую, по-видимому, перестанет иметь прак­тическое значение. Однако на сегодняшний день, такое разделение оказывается полезным.

Личность и гендерные группы

В социальном аспекте сексуальность выступает одним из критериев разделения людей на социальные группы. В современной социальной науке можно выделить три ме­ханизма группообразования: 1) совместная деятельность; 2) общность форм поведения и 3) конструирование вообра­жаемой общности [1]. Все три механизма обеспечивают цен-ностно-ориентационное единство и общность целей и инте­ресов, реализуемых людьми в социальном взаимодействии. В сфере сексуальности действуют второй и третий механиз­мы группообразования: по формам сексуального поведения и по восприятию себя в качестве некоторой воображаемой (условной) общности. Социальные группы могут формиро­ваться по следующим критериям (аспектам сексуальности человека):

1) по половому признаку (тогда можно говорить о мужчи­нах и женщинах как об отдельных тендерных группах);

2) по ориентации на культурные образцы (схемы, моде­ли) тендерного поведения (тогда можно говорить о мас­

кулинных, фемининных, андрогинных и недифферен­цированных тендерных группах людей); 3) по сексуальным предпочтениям (тогда можно говорить о таких тендерных группах как гетеросексуалы, гомо-сексуалы, бисексуалы). Особую социальную группу по признакам сексуальнос­ти — трансгендерную — образуют люди, чей реальный био­логический пол не согласуется с их субъективными пред­ставлениями о том, каким он должен быть в соответствии с ориентацией этих личностей на те или иные культурные образцы тендерного поведения и их сексуальными пред­почтениями. Традиционно, в социальной психологии половой признак рассматривается в качестве объективного, формаль­ного критерия выделения большой социальной группы — «половой общности». Считается, что принадлежность к та­кой формальной группе не зависит от воли и сознания лю­дей, что она обусловлена природной данностью [10]. Однако выделение в сексуальности человека отдельной тендерной составляющей* позволяет утверждать, что социальные груп­пы «мужчин» и «женщин» образуются и функционируют не столько на формальной (половой), сколько на социально-психологической основе. Психологические характеристики членов таких групп, социально-психологические парамет­ры их внутри- и межгрупповых отношений отражают от­нюдь не объективные, обусловленные природой, феноме­ны. Эти характеристики составляют основу существования половых групп как особой психологической общности лю­дей, связанных общими ценностями, формами поведения, нормами взаимодействия (стандартами поведения) относи­тельно ограниченных сфер публичной жизнедеятельности.

Которая связана не с природно заданным анатомо-физиоло-гическим разделением людей на особей с мужскими и женскими гениталиями, а с социально-перцептивными и социально-когнитив­ными механизмами социального взаимодействия, с социальными представлениями людей о мужчинах и женщинах как партнерах социального взаимодействия.

В отечественной социальной психологии пока еще до­минирует точка зрения наивного биологического детерми­низма, согласно которой социальное разделение на муж­чин и женщин считается естественным, проистекающим из биологических (по сути же, анатомических) различий. С на­ивным биологическим детерминизмом в понимании соци­альных групп мужчин и женщин связан отказ некоторых рос­сийских социальных психологов рассматривать такие груп­пы в качестве «по-настоящему» тендерных [3]. Они полагают, что тендерные группы в социально-психологическом смысле формируются только по критерию ориентации на культур­ные образцы маскулинности, фемининности или андрогинно-сти, поскольку эти компоненты человеческой сексуальности наиболее удалены от биологической составляющей. Наивный биологический детерминизм сводит понимание тендера к со­циально-психологической «надстройке», возвышающейся над биологическим полом [7]. Однако сведение тендера к фикси­рованному в культуре набору психологических характерис­тик или моделей поведения скрывает тот факт, что соци­ально-психологические характеристики личности с тем или иным биологическим полом определяются социальным ста­тусом и контекстом социального взаимодействия людей, что они проистекают из определенным образом структурирован­ного социального пространства взаимодействия. В этом про­странстве социально-психологические характеристики выс­тупают самостоятельными идентификационными признака­ми, по которым люди и различают мужчин и женщин в качестве социальных партнеров. Воспринимаемые в качестве «половых», различия между мужчинами и женщинами фак­тически создаются социальным образом через выстраивание определенных социальных отношений между ними. Соци­альные ситуации взаимодействия организованы таким обра­зом, что люди все время должны подтверждать свою поло­вую принадлежность, и в этом смысле половая принадлеж­ность неизбежно оказывается ни чем иным, как тендером. Ведь подтвердить свою «половую» принадлежность в соци­

альном взаимодействии можно только с помощью «соци­альных кодов» пола, употребление которых связано с тен­дерными нормами и которые содержатся в тендерных схемах и выражаются в тендерном разделении социальных ролей. «Уз­навание» пола партнера по социальному взаимодействию осу­ществляется через социальный контекст. К. Уэст и Д. Зиммер-манн [11] приводят показательный в этом отношении пример «тендерного сбоя» во взаимодействии покупательницы с про­давцом в компьютерном магазине. Покупательница при совер­шении покупки почувствовала себя в полном замешательстве, поскольку продавец не вписывался (или не вписывалась) в имеющиеся гендерные схемы (связный набор представле­ний о половых признаках партнера по взаимодействию). Вот какие экспрессивные признаки вызвали у нее затруднение: (1) волосяной покров — на лице продавца была гладкая кожа, но это бывает не только у женщин, у некоторых мужчин также мало или совсем нет волос на лице; (2) грудь — прода­вец был/а одет/а в свободную рубашку, свисающую до плеч, а нередко женщины имеют плоскую грудь; (3) плечи — плечи были слишком узкие и покатые для мужчины, но широко­ваты для женщины; (4) руки — длинные и тонкие пальцы, суставы слегка крупноваты для женщины и маловаты для мужчины; (5) голос — среднего тембра, мало характерный для женщины из-за отсутствия выраженных вокализаций и интонаций; (6) обхождение — не было никаких поведен­ческих кодов, характерных только для мужчин или только для женщин. Интерес к полу продавца, в чьей экспрессии не было выраженных социальных кодов пола, показался покупательнице (которой оказалась К. Уэст) закономерным: мы не только хотим всегда знать, к какому полу принадле­жат люди, с которыми мы общаемся (хотя какое значение имеет биологический пол при покупке бумаги для принте­ра?), но и полагаем, что другие должны демонстрировать нам свою половую принадлежность наиболее убедительным образом. Во всех социальных ситуациях мы должны демон­стрировать себя (другим и самим себе) в качестве мужчины

или женщины. Проявление андрогинной модели поведения в некоторых социальных ситуациях может оказаться вызо­вом рутинному порядку вещей, и тогда партнеры по взаи­модействию неизбежно прибегнут к социальной (а значит — тендерной) категоризации такой личности по признаку пола (например, через указание «Ты же мужчина!» или «Ты же женщина!»). Многие социальные ситуации организова­ны таким образом, чтобы мужчины и женщины неосознанно демонстрировали одобряемые (нормативные) модели пове­дения или проявляли нормативные характерологические признаки, ассоциируемые с тем или иным полом. Однако, это совсем не означает, что такие модели поведения и лич­ностные черты присущи им как биологическим мужчинам и женщинам. Скорее, они присущи им как представителям вступающих во взаимодействие социальных групп, назы­ваемых мужчинами и женщинами (т.е. социально сформи­рованных по признаку полу). Поскольку их поведенческие коды и характерологические признаки играют роль марке­ров принадлежности к определенной тендерной группе (в обыденном смысле — «полу»).

Критерии образования социальных групп по призна­кам сексуальности являются взаимопроникающими, что позволяет говорить о некотором множестве взаимопересе-кающихся тендерных групп. При этом тендерная группа, образуемая по признаку пола, всегда оказывается базовой, лежащей в основе этого тендерного многообразия. Мы мо­жем говорить о группах гетеросексуальных (гомосексуаль­ных, бисексуальных) мужчин или женщин, которые ориен­тируются на маскулинные, фемининные, андрогинные об­разцы поведения (считающиеся таковыми в их тендерных группах или же с точки зрения другой тендерной группы), или которые не озабочены тем, насколько они отвечают культурным требованиям, предъявляемым к образцам тен­дерного поведения (т.е. являются недифференцированными в глазах окружения). Социально-психологические характе­ристики пола остаются, тем не менее, именно признаками,

ассоциируемыми с полом. Если человек хочет, чтобы его сочли геем (или, напротив, гетеро- или же бисексуальным мужчиной), то ему сначала необходимо утвердиться в со­циальном статусе мужчины, и уже потом определяться в качестве гомосексуального (или гетеро-, бисексуального) мужчины, ориентирующегося на стандарты маскулиннос­ти, фемининности или андрогинности, которые существу­ют в его собственной тендерной группе, или которые суще­ствуют в других тендерных группах.

Существование тендерных групп в социальной системе связано с ее структурированностью (формальным выделе­нием и признанием всего множества возможных тендерных групп или только некоторых) и распределением власти в отношениях, возникающих между этими группами, т. е. с их социальным статусом. Понятие тендерной группы связы­вает институциональный и межличностный уровни взаимо­действия людей в сфере сексуальности.

На институциональном уровне гендерные группы мо­гут быть реальными и условными. Реальность тендерной группы задается структурированностью социального про­странства, обеспечивающей объективность социальных свя­зей членов этой группы между собой и с представителями других групп. И. Гоффман показал разнообразие институ­циональных рамок, в пределах которых реализуется объек­тивность тендерных групп мужчин и женщин в европейской культуре [20]. Так, уже физические характеристики про­странства социального взаимодействия создают объектив­ность различий между мужчинами и женщинами. Напри­мер, половая сегрегация общественных туалетов различа­ет «М» и «Ж», хотя оба пола в некотором роде схожи в том, что у них есть отходы биологической жизнедеятель­ности и одинаковый процесс избавления от них. Представи­тели обоего пола могут достичь одной и той же цели избав­ления от отходов жизнедеятельности организма, пользуясь одинаковыми средствами (что чаще всего и происходит в приватном пространстве). Однако в европейской культуре

публичные помещения (туалеты) обеспечены специфици­рованным оборудованием, подчеркивающим половую диф­ференциацию гениталий. Половые органы действительно различны у мужчин и женщин, но для отправления есте­ственных надобностей нет биологической необходимости в создании «мужского» или «женского» туалетного оборудова­ния. Эти сегрегирующие устройства являются всецело со­циокультурными и призваны выступать средством произ­водства объективных различий между мужчинами и жен­щинами в качестве социальных агентов. Институт брака (как и другие социальные институты) также выступает средством формирования объективных тендерных связей, если он пред­полагает возможность установления брачно-семейных отно­шений исключительно между мужчиной и женщиной, или устанавливает разделение в выполнении брачно-семейных обязанностей (например, муж должен обеспечивать, а жена должна обслуживать), или когда он регулируется посред­ством налоговой дискриминации (не состоящие в браке муж­чины и женщины платят дополнительный налог, избежать которого можно только вступив в брак, достигнув брачно­го возраста, что задает объективное разделение мужчин и женщин исключительно в качестве гетеросексуальных тен­дерных групп).

Объективность социальных связей и отношений, обес­печивающая реальность тендерной группы, также задается языком, с помощью которого группа обозначается, уста­навливаются ее социальные границы (кто в нее может вхо­дить и на каких условиях), и различными экспрессивными способами, легитимность которых для представителей той или иной тендерной группы определяется социальными нор­мами. Однако для реальности группы на институциональ­ном уровне в обществе должна существовать социальная и политическая организация тендерного порядка, свойствен-ного для этой группы.

Структурированность (социальная организация) тендер­ного порядка, задающего количество реальных тендерных

групп на институциональном уровне, может носить не только позитивный, утверждающий, но и негативный, запрещаю­щий характер. Например, через социальное ограничение или запрет на социальные проявления тех или иных тен­дерных характеристик личности (например, сексуальные предпочтения, демонстрацию определенных моделей по­ведения или следование некоторым социальным практи­кам, закрепленным за другими тендерными группами, на­пример, вступление в гомосексуальные браки, служба в армии и т.п.). Социальная организация тендерного порядка может полностью или частично игнорировать интересы и потребности одной тендерной группы и покровительство­вать другой, что способствует формированию у представи­телей этих тендерных групп различных психологических черт и моделей социального поведения. Таким образом, на институциональном уровне закладывается симметричный (паритетный) или асимметричный (доминирование-подчине­ние) характер отношений между тендерными группами, ко­торый находит отражение в поощрении или запрете на от­крытое проявление тех или иных поведенческих и личнос­тных характеристик представителями различных тендерных групп. Политическая организация (предоставление тендер­ной группе властного ресурса для достижения своих инте­ресов, удовлетворения своих потребностей, публичного ле­гитимного проявления себя в определенном тендерном ка­честве) формирует частную идеологию (групповое сознание) представителей тендерной группы (например, «Мы-мужчи-ны », « Мы-женщины », « Мы-мужчины-геи », « Мы-женщины-лесбиянки» и т.п.).

Институциализация тендерных групп в качестве реаль­ных, имеющих объективный характер связей и отношений, способствует развитию и психологической общности людей, объективно вступающих в такие связи и отношения в силу структурированности социального пространства. Так, гете­ро-, гомо- и бисексуальные мужчины и женщины, несмот­ря на значительные различия в проявлении тендерных ха­

рактеристик личности и поведения, тем не менее, могут воспринимать себя в качестве одной тендерной группы (муж­чин или женщин), обладающих общими ценностями, соци­альными целями и средствами их достижения. Ведь именно с этим обстоятельством оказываются связаны различные практики гомофобии' и социального давления, направлен­ного на «нормализацию»/нормативизацию «отклоняющего­ся» от социально заданного стандарта «быть мужчиной/жен­щиной» члена тендерной группы. Таким образом, мужчины и женщины могут рассматриваться в социальной психологии как реальные тендерные группы. Зачастую предполагается, что мужчины и женщины, как представители таких групп, являются исключительно гетеросексуальными, что может приводить к игнорированию других критериев образования тендерных групп.

В случае неразвитости институциональной организации тендерного порядка, задающего реальное существование тендерной группы в социальном пространстве, формирова­ние и функционирование такой тендерной группы происхо­дит преимущественно в рамках психологической общности. Такую тендерную группу следует считать условной. К ус­ловным тендерным группам в социальных условиях совре­менной России можно отнести гомосексуальных мужчин (геев), женщин (лесбиянок), бисексуальных мужчин и жен­щин, а также транссексуалов, имеющих психологическую общность по признаку своих сексуальных предпочтений. В случае отсутствия у людей с определенными сексуаль­ными предпочтениями психологической общности и воспри­ятия себя в качестве членов особой социальной группы, имеющей практически сложившуюся систему социальных отношений и общие интересы, то следует рассматривать их, как представителей другой тендерной группы.

Страха проявления гомосексуальности «ведь если тебе, как мужчине (женщине) можно иметь секс с мужчиной (женщи­ной), то, значит, и мне это можно, но это же неправильно, с этим надо бороться».

На межличностном уровне взаимодействия людей в сфе­ре сексуальности гендерные группы обеспечивают воспро­изведение в контактном, приватном общении общего (ин-ституциализированного) социального порядка, поддержи­вая его существование в тотальных или парциальных фор­мах (от полного воспроизведения системы социетальных* тендерных отношений в межличностном общении до выбо­рочного воспроизведения отдельных элементов тендерной системы в зависимости от текущих обстоятельств, от нали­чия «наблюдателей», осуществляющих социальный конт­роль над соблюдением норм определенного тендерного со­общества и т.д.).

Тендерная идентичность личности

Наличие в социальном пространстве множества реаль­ных и условных тендерных групп предполагает включен­ность личности как минимум в одну из них. Принадлежность к какой либо группе раскрывается в понятии социальной идентичности. Соответственно, принадлежность личности к какой-либо тендерной группе (образованной или по при­знаку пола, или по признаку сексуальных предпочтений, или по признаку ориентации на культурную модель пове­дения) описывается понятием гендерной идентичности. Тен­дерная идентичность личности всегда предполагает самооп­ределение, установление границ проявления тендерных ха­рактеристик в различных социальных отношениях. Типов

Социетальный (societal) — имеющий отношение не ко всей социальной системе, а применительно к конкретным сообществам (группам), имеющим частично различающиеся системы норм [9]. Соответственно, социетальные гендерные отношения можно опре­делить, как отношения представителей разных тендерных групп, регулируемые разными системами норм (из этого факта, напри­мер, проистекает феномен «двойной морали», когда один и тот же паттерн взаимодействия оценивается по разному, в зависимости от того, представителю какой тендерной группы дается оценка нор­мальности проявления такого паттерна).

тендерной идентичности личности существует столько, сколько существует тендерных групп. Соответственно, речь может идти о мужской или женской тендерной идентичнос­ти (если речь идет о принадлежности к группе, выделяемой по признаку пола); о маскулинной, фемининной, андрогин-ной тендерной идентичности (если речь идет о принадлежно­сти к группе, выделяемой по признаку ориентации на куль­турные тендерные схемы); о гетеросексуальной, гомосексу­альной, бисексуальной тендерной идентичности (если речь идет о принадлежности к группе, выделяемой по признаку сексуальных предпочтений).

Принадлежность к определенной тендерной группе мо­жет быть реализована в субъективном и объективном аспек­тах. В субъективном аспекте человек сам определяет, к ка­кой тендерной группе он себя относит и по каким критериям это включение он осуществляет. В этом смысле речь может идти о личной гендерной идентичности. Под личной тендер­ной идентичностью в психологическом смысле можно пони­мать субъективно принимаемый и стабильный образ само­проявления во всем богатстве тендерных характеристик. Этот образ возникает у личности на основе произвольного выде­ления и субъективного восприятия ею проявляемых в про­цессе межличностного общения и взаимодействия ряда инди­видуальных характеристик, которые позволяют подчеркнуть ее отличие от одних людей и обнаружить сходство с други­ми [15].

В объективном аспекте нашу принадлежность к опреде­ленной гендерной группе определяют другие люди (или об­щество в целом) в соответствии с социокультурными кодами личности и поведения, которые приписываются представи­телям конкретных тендерных групп в качестве маркеров принадлежности к этой группе. В этом смысле речь может идти о приписываемой личности гендерной идентичности.

Личная и приписываемая тендерные идентичности од­ной и той же личности в современных обществах не обяза­тельно совпадают, поскольку личность обладает относитель­

ной индивидуальностью и автономией. Индивидуальность тендерной идентичности отличает «Я-образ» одной личности от «Я-образа» другой в пределах общего «Мы»-образа чле­нов тендерной группы. Эта отличительность связана с диа­пазоном допустимых различий самоопределения и самопре­зентации личности, не затрагивающих социальных кодов демонстрации приверженности наиболее значимым ценнос­тям, целям и интересам тендерной группы, в которую вклю­чена личность. Автономия личности предполагает способ­ность человека понимать, какие личностные проявления ожидаются от него партнерами по социальному взаимодей­ствию в конкретных ситуациях, и какие проявления он мо­жет позволить себе проявлять в соответствии с собствен­ными ценностными ориентациями, целями, интересами в этих ситуациях безотносительно ожиданий партнеров.

Поскольку автономия и индивидуальность личности в европейской культуре выступают важными аспектами пси­хологического здоровья, логично предполагать, что чело­век, во-первых, может осознанно демонстрировать нам эк­спрессивные и иные социальные коды принадлежности к той тендерной группе, членрм которой себя на самом деле не считает. Такое особенно возможно в тех случаях, когда для достижения эффективных результатов в ситуации социаль­ного взаимодействия предполагается нормативное самопредъ­явление личности и демонстрация ожидаемого, нормативно­го для этой ситуации или для этих партнеров социального кода принадлежности «нужной» тендерной группе. Тогда лич­ность будет сознательно предъявлять партнерам по взаи­модействию выборочные, не обязательно субъективно при­нимаемые гендерные характеристики, по которым ей будет приписана ожидаемая («правильная») тендерная идентичность. Во -вторых, человек может неосознанно бессистемно воспро­изводить привычные или «заученные» в процессе социализа­ции экспрессивные паттерны, которые являются «узнавае­мыми» для партнеров по социальному взаимодействию в каче­стве ключевых маркеров некоторой тендерной идентичности,

в результате чего у них может сработать эффект установ­ки, и они «увидят» в предъявляемой форме самовыраже­ния личности только знакомые тендерные характеристики, укладывающиеся в схему поведения представителя опре­деленной гендерной группы, оставив без внимания иные со­циальные коды принадлежности к другой гендерной группе.

Личная и приписываемая тендерная идентичность пред­полагают сознательное, эмоционально окрашенное сопос­тавление имеющихся (или избирательно проявляемых) тен­дерных характеристик личности и поведения с каким-либо культурным образцом (схемой). Тендерная схема в социаль­но-психологическом смысле представляет собой непроти­воречиво связанные обобщенные социокультурные коды (в виде экспрессивных, поведенческих, личностных харак­теристик), которые в общепринятых значениях обозначают принадлежность к той или иной гендерной группе, и к ко­торым имеется однозначное эмоциональное отношение (по­ложительное, отрицательное или безразличное). Тендерные схемы, как и тендерная идентичность, могут иметь субъек­тивное (личное) и объективное (культурное) измерение. Личная тендерная схема выступает идеальным личностным конструктом, который может быть относительно автоном­ным от существующих культурных тендерных схем и суще­ствовать только в пределах некоторой референтной для конкретной личности малой социальной группы. Такие тен­дерные схемы с трудом фиксируются с помощью известных количественных методик изучения гендерной идентичности. Для их фиксации адекватными являются непараметричес­кие («качественные», интерпретативные, описательные) ме­тоды исследования.

Культурная тендерная схема выступает распространен­ным в некоторой культуре и общим для многих социальных групп конструктом, задающим параметры принадлежности к той или иной гендерной группе в широком социальном контексте. Как правило, культурная тендерная схема явля­ется образцом для оценки соответствия личности некото­

рым социальным требованиям (гендерным ожиданиям). Од­ним из наиболее распространенных способов определения такой тендерной идентичности личности выступает подсчет количественных выборов поведенческих и личностных ха­рактеристик, категоризированных по их принадлежности к той или иной тендерной схеме-образцу, имеющегося в кон­кретной культуре. Примером методического инструмента для исследования соответствия личности культурной тендерной схеме является полоролевой опросник Сандры Беем [16].

Личная тендерная идентичность может быть в большей или меньшей мере индивидуализированной или культурно схематизированной («типичной»), что будет проявляться в социальном поведении и взаимодействии, в системе меж­личностных отношений. Поэтому главными социально-пси­хологическими показателями тендерной идентичности яв­ляются характеристики общения и поведения, которые вы­ражаются в виде ценностных ориентации, социальных уста­новок, направленности общения и взаимодействия, а так­же в специфическом наборе социально-психологических личностных черт.

Формирование тендерной идентичности личности про­исходит в процессе тендерной социализации — усвоения содержания культурных тендерных схем. Процесс тендер­ной социализации может осуществляться на протяжении всей жизни личности, поскольку она сталкивается с необ­ходимостью постоянно определять себя в пространстве трех координат сексуальности, в котором могут образовываться различные гендерные группы.

Первой тендерной группой, с которой соотносит себя личность, оказывается группа, выделяемая по признаку пола. Образ себя в качестве мужчины или женщины скла­дывается у личности не только и не столько на основе восприятия внешних телесных признаков, сколько на осно­вании культурно связанных с этими признаками внешних форм поведения, считающихся мужскими или женскими. На первый взгляд, осознание своего пола производится по

внешнему виду гениталий. Но непосредственно после рож­дения ребенок еще долго не осознает собственные анато-мо-физиологические особенности. Эти анатомо-физиологи-ческие особенности являются знаком по определению (при­писыванию) пола ребенка для окружающих новорожденного людей. Этот знак вызывает у них соответствующие реак­ции, которые проявляются в отношении к этому ребенку как к будущему мужчине или женщине. Вокруг новорож­денного формируется среда, с первых дней заполненная ожиданиями окружающих относительно его дальнейшего развития и поведения. Именно эти экспектации, наряду с созданием у ребенка образа собственного тела, оказываются ответственными за его восприятие себя (и других детей с подобной телесной организацией) в качестве мальчика или девочки [4]. В дальнейшем ребенок воспринимает многие ха­рактеристики собственного тела с точки зрения социокуль­турных идеалов мужественности и женственности, и именно в этом свете начинает рассматривать биологические аспек­ты своей сексуальности. Поэтому складывающийся у него набор личностных черт и индивидуальных характеристик, связанных с биологическим полом, делает его тождествен­ным в собственных глазах с некоторым социокультурным ко­дом мужского или женского поведения, что приводит к фор­мированию вторичной гендерной идентичности по критери­ям ориентации на культурные образцы тендерного поведения (маскулинные, фемининные или андрогинные).

С наступлением пубертатного периода развития у под­ростка рано или поздно возникает новое психологическое образование: некоторый индивидуальный сексуальный опыт (влечения, чувства, отношения, поведение). Субъективный опыт самопознания индивидуальных проявлений сексуаль­ности, соотнесенный с паттернами поведения и общения в сфере сексуальных отношений других людей со схожим сек­суальным опытом, становится основой для формирования гендерной идентичности по признаку сексуальности (обычно ее называют сексуальной идентичностью личности).

Недифференцированное^, содержательная размытость или, наоборот, жесткость, непроницаемость описывающих субъективный сексуальный опыт категорий могут создавать трудности в сексуальной самоидентификации личности или приводить к формированию диффузной сексуальной иден­тичности, которая включает в себя разнородные характе­ристики общения и взаимодействия, не позволяющие про­вести четкие групповые различия между людьми с несхо­жим сексуальным опытом. В этом аспекте сексуальная иден­тичность может не совпадать с проявляемым сексуальным поведением. Так, мужчина, вступающий в сексуальные от­ношения с другими мужчинами, может не считать себя в чем-то существенно отличающимся от мужчин, практи­кующих гетеросексуальные отношения. Он будет иметь го­мосексуальное поведение, но, несмотря на это, не будет иметь гомосексуальную идентичность. Его социальная иден­тичность в плане различий сексуального опыта может яв­ляться либо диффузной, устраняющей какую-либо субъек­тивно воспринимаемую непохожесть на сексуальное боль­шинство путем интеграции гетеросексуальных норм, цен­ностей и социальных установок в гомосексуальный опыт, либо полностью гетеросексуальной, отвергающей возможность самостоятельного существования и ценности опыта иных сексуальных отношений.

Сексуальная идентичность накладывается на уже сфор­мированную первичную тендерную идентичность мужчины и женщины, что может привести к процессу тендерной ре-социализации. Феномен тендерной ресоциализации связан с тем обстоятельством, что в содержание тендерной иден­тичности мужчины и женщины, как правило, заложены нор­мативные характеристики социального поведения и лично­сти, которые бывает трудно или нецелесообразно реали-зовывать в типичном для личности (повседневном) контексте социального взаимодействия. Например, нормативной ха­рактеристикой тендерной идентичности мужчины и женщи­ны выступает гетеросексуальность. В таком случае, вклю­

чение личности в иную тендерную группу (например, осно­ванную по критерию сексуальных предпочтений) потребу­ет усвоения тех норм тендерного поведения, которые при­няты в новой гендерной группе и пересмотра уже усвоен­ных тендерных характеристик, нормативных для прежней гендерной группы, в которую была включена личность. Тен­дерная ресоциализация также связана с наличием в совре­менном обществе многообразия канонов маскулинности и фемининности в контексте различных практик социального взаимодействия (например, каноны тендерного облика для людей из разных социальных слоев различаются, поэтому изменение социального положения тоже может вызвать необходимость гендерной ресоциализации).

Современные представления о гендерной идентичности предполагают, что культура не просто размещает маску­линные/фемининные характеристики над мужскими и женс­кими «телами», а организует содержательно-смысловое про­странство, в котором эти «тела» приобретают качественную определенность. С этой методологической позиции тендерная идентичность проявляется в индивидуальной экспрессии, в создании и исполнении уникальной роли, которая произ­вольно составляется личностью из некоторого репертуара социально заданных атрибуций. Эта экспрессия не привяза­на ни к какой отдельной сущности мужского и женского, а касается только исполнения сконструированной самой лич­ностью роли [17]. Однако отдельные культурные конфигура­ции тендера в силу политических причин фиксируются в со­циальных институтах и становятся доминирующими. Пре­вратившись в типизированные модели маскулинности/феми­нинности, они участвуют в социализации членов общества, санкционируют их поведение и стили взаимодействия, пред­писывают диапазон приемлемого самовыражения и кажутся единственно «естественными».

Сознательное размещение себя в той или иной точке «муже-женственности» происходит в опыте личностного раз­вития, в процессе убеждения, что данная комбинация при­

знаков, свойств и поведенческих паттернов соответствует сложившейся (или складывающейся) потребностно-мотива-ционной сфере. Категориальное оформление такой комбина­ции в индивидуальном сознании зависит от степени диффе­ренциации социокультурных представлений о поле и поло­вом поведении, а также от уровня организации полоролевой социальной структуры, репертуара и содержания половых ролей в социуме. Вместе с тем нельзя полностью согласиться с радикальным мнением Джудит Батлер об отсутствии ка­ких бы то ни было четко очерченных тендерных сообществ. Несмотря на то, что в каждом конкретном случае гендер и тендерная идентичность личности оказываются строго инди­видуальными, они обязательно содержат в себе некоторые общие линии.

Социально-психологическая характеристика понятий маскулинности и фемининности

Начиная с теории половой идентичности 3. Фрейда [12], маскулинность и фемининность в психологии рассматрива­лись как имеющие континуальную структуру имманентные личностные черты психофизиологического происхождения. В 30-е годы XX в. этим представлениям была противопос­тавлена концепция культурной детерминации половых раз­личий [8, 23], в которой доказывалось, что индикаторами маскулинности/фемининности выступают статистически вы­раженные поведенческие стили и социальные различия, от­личающие мужчин и женщин данного общества в данное вре­мя. К середине 70~х годов представление о маскулинности/ фемининности как о центральных личностных чертах, опре­деляющих половое поведение, выявило свою методологиче­скую несостоятельность. Обилие содержательных характе­ристик мужественности и женственности, в некоторых слу­чаях значительно различающихся от общества к обществу и от эпохи к эпохе, не позволяло создать надежные способы их тестового измерения: использование разных шкал мас­кулинности/фемининности на одной и той же выборке дава­

ло серьезное расхождение результатов. Это привело к пе­ресмотру взглядов на сущность психологических понятий маскулинности/фемининности, под которыми стали пони­мать уже не черты личности, а культурно предписывае­мое полоролевое поведение, которое можно оценивать по степени выраженности маскулинных/фемининных характе­ристик. Следующим шагом было революционное предложе­ние А. Константинополь [18] и СЛ. Бем [16] считать маску-линность/фемининность не континуальными, а ортогональ­ными аспектами личности. Последовавшие за ним иссле­дования развития сексуальности в онтогенезе показали, что процессы маскулинизации и дефеминизации действитель­но протекают параллельно, и маскулинность/фемининность выступают как два совершенно разных измерения.

В современных определениях маскулинности/феминин­ности прослеживается ряд непротиворечивых характерис­тик, позволяющих дать этому явлению самостоятельную социально-психологическую интерпретацию [6]. Это, во-пер­вых, то, что представления о мужественности и женствен­ности возникают и формируются в пространстве культур­но-этнических и социально-психологических координат, а не на биологической или психофизиологической базе. Во-вторых, они выступают как формы проявления соци­альной идентичности и представляют собой ряд идентично-стей, среди которых могут быть как противоположные друг другу, так и рядоположенные. В-третьих, в качестве форм идентичности маскулинность и фемининность существуют в виде ценностных ориентации, установок, психологических отношений, аттитюдов к половым ролям, направленности общения и взаимодействий, значимых (с точки зрения ген-дера) качеств личности. Таким образом, маскулинность и фемининность являются изменяющимся в пространстве и во времени комплексом внутренних и внешних характерис­тик, степень взаимодействия которых определяется какой-либо из разновидностей социально сконструированных тен­дерных идентичностей.

В социальной психологии категории маскулинности/фе-мининности не имеют однозначного определения. И.С. Кон [5] выделяет по крайней мере три разных значения этих тер­минов.

Маскулинность/фемининность как описательные кате­гории, обозначающие совокупность поведенческих и пси­хических характеристик, объективно присущих мужчинам и женщинам.

Маскулинность/фемининность как нормативные (пред­писывающие) категории, обозначающие совокупности иде­альных, желательных образов того, какими должны быть мужчины и женщины.

Маскулинность/фемининность как аскриптивные (или атрибутивные, приписывающие) категории, обозначающие совокупности стереотипов о том, какими являются мужчи­ны и женщины в социальных представлениях людей.

В социальной психологии существуют разные подходы к изучению маскулинности и фемининности: биолого-эволю­ционный, психодинамический, структурно-функционали-стский и социально-конструктивистский (постмодерни­стский).

Биолого-эволюционный подход рассматривает маскулин­ность и фемининность как «биограммы», генетически пре­допределенные, устойчивые кросс-культурные поведенчес­кие паттерны (стратегии поведения) мужчин и женщин. Эти стратегии поведения здесь обычно выводят из общих зако­номерностей полового диморфизма, поэтому социально-пси­хологические исследования маскулинности/фемининности в рамках эволюционно-биологического подхода всегда основы­ваются на включении в объяснительные схемы биологичес­кого компонента. С точки зрения биолого-эволюционного на­правления, несмотря на имеющиеся социально-психологи­ческие различия у мужчин или женщин разных социальных общностей, эти различия не столь существенны по сравне­нию с общностью черт, характеризующих всех мужчин или женщин, независимо от их социальной идентичности, как

две внутренне однородные видовые популяции. А сами раз­личия в содержании образов маскулинности и фемининности считаются функционально взаимодополнительными и обус­ловленными разницей биологических норм реакций мужчин и женщин как биологических особей. Маскулинность отож­дествляется здесь с агрессивностью, стремлением к господ­ству, фемининность — с наличием инстинкта продолжения рода. В целом маскулинность понимается как доминантная стратегия поведения, включающая агрессивность и направ­ленность деятельности вовне (в социум), тогда как феминин­ность описывается как подчиненная стратегия, включающая пассивность, заботу о других.

Тендерные различия в биолого-эволюционном подходе объясняются со следующих точек зрения.

1. Концепция эволюционных функциональных разли­чий В.А. Геодакяна [2]. С точки зрения этого автора, маску­линная функция направлена на изменение, создание неста­бильности и атипичности, а фемининная функция состоит в стабилизации и закреплении.

2. Концепция эндокринных различий. Согласно этой концепции, действие андрогенов определяет наступатель­ное сексуальное поведение, агрессивность, пространствен­ную ориентацию, территориальное поведение, выносливость к боли, настойчивость, поиск приключений.

3. Концепция конфликта репродуктивных интересов. Сторонники этой теории полагают, что мужчины имеют биологически определенную возможность жить с большим, чем женщины, количеством сексуальных партнеров (их от­личает большая генетическая адаптивность к среде). Жен­щины — это дискриминированный в отношении выбора парт­нера пол. Поэтому главные признаки фемининности — воз­раст и внешний облик. Главные признаки маскулинности — способность обеспечить ресурсы и защиту.

4. Концепция особенностей сексуального развития в процессе взаимодействия биологических и социальных факторов (психодинамическая школа), которое осуществ­

ляется вокруг центрального анатомического факта — на­личия/отсутствия пениса, с которым связаны определен­ные биологически целесообразные сексуальные функции и сексуальная ориентация, которые могут адекватно реали-зовываться только при определенных социальных услови­ях. В психодинамической теории полагается, что врожден­ные характеристики должны актуализироваться в процес­се индивидуального развития под воздействием социальных отношений, адекватных природной сущности биологичес­кого мужчины или женщины. Как полагают сторонники этой концепции, маскулинность и фемининность на психологи­ческом уровне формируются с помощью механизмов иден­тификации: девочки вырабатывают гибкую личную иденти­фикацию со своими матерями, мальчики следуют негатив­ной позиционной идентификации (позиция осознания своего отличного от женщин природного и социального статуса). Позиционная идентификация мальчиков осуществляется через усвоение разрозненных аспектов обобщенной мужс­кой роли. Именно поэтому, с точки зрения психодинами-чески ориентированных психологов, у мужчин чаще встре­чаются отклонения от природного стандарта маскулиннос­ти, которые вызываются неподобающим воспитанием или слишком интенсивным общением с носителями фемининных черт. Также в психодинамическом подходе сформировалось представление о том, что на самом деле маскулинность не монолитна, а внутренне противоречива, так как обязательно включает в себя отдельные заведомо фемининные харак­теристики. Кроме того, были выделены социокультурные вариации различающихся типов «мужского характера».

Психодинамический подход преимущественно анализи­рует проблему маскулинности, тогда как исследования фе­номена фемининности в нем остаются редки и чаще связаны с феминистским течением в психоанализе [13, 14].

Современный психодинамический подход отказался от фрейдовского представления о том, что маскулинность и фемининность являются врожденными матрицами поведе­

ния личности. Эти характеристики личности рассматрива­ются производными от системы социальных отношений, по­ощряющей или запрещающей усвоение индивидами разли­чающихся полотипичных образцов поведения. В Западной социальной психологии наиболее популярен лакановский вариант современного психоанализа, в котором маскулин­ности и фемининность выступают в качестве символичес­ких категорий, представляющих отношения власти в связи с наличием/отсутствием пениса. Маскулинность всегда свя­зана с наличием (реальным или воображаемым) пениса. По­этому маскулинность и фемининность, с точки зрения Ж, Ла­кана [21], — понятия взаимоисключающие, поскольку не мо­гут быть представлены одновременно. Пенис символизирует власть, доминирование. Отсутствие его символизирует фе­мининность, подчиненность. Маскулинность есть исключе­ние всего фемининного. Фемининное — отказ от пениса и власти. Фактически, это пустое место, что-то несуществу­ющее. Взаимозависимость маскулинности и фемининности в лакановском психоанализе проистекает из того, что первое не может быть определено без второго. Маскулинность есть поведение установления контроля: над женщинами, други­ми мужчинами, собственным телом, над машинами, техно­логиями. Такая контролирующая маскулинность поддержи­вается мифом, в котором она предстает как самодостаточная сущность. Но постоянная борьба с фемининностью в себе в итоге всегда делает такую маскулинность незавершенной, ущербной, сомнительной. Социально-психологический ана­лиз маскулинности и феменинности в рамках лакановской школы — это анализ универсальных символических значе­ний, анализ вариантов связи знака и означающего.

Структурно-функционалистский подход близок к био­лого-эволюционному. Маскулинность и фемининность рас­сматриваются здесь как инструментальная и экспрессивная функции в сфере семейных отношений. Маскулинность ха­рактеризуется как ориентация на поддержание связей меж­ду семьей и внешним миром, выполнение предметной дея­

тельности, руководство, поддержание дисциплины, поиск ресурсов. Фемининность — как ориентация на регулирова­ние взаимоотношений в семье, выполнение эмоциональных функций, воспитание детей, поддержка и забота о других. В основе разделения — способность к рождению. В соци­альной психологии на основе этой модели сформированы понятия маскулинности как Я-центрированной личности (действующая личность), а фемининности как центрирован­ной на других личности (коммуниальная личность). Другой вариант структурного функционализма — это рассмотре­ние маскулинности и фемининности с точки зрения власт­ных отношения доминирования/подчинения. Маскулинность или фемининность личности зависит от ее стремления за­нять определенный статус, соответствующий определенной тендерной роли. А сами маскулинность и фемининность выс­тупают комплексом представлений об ожидаемом поведе­нии, которое бы удовлетворяло потребности и соответство­вало ценностям господствующей группы (мужчин). Для себя удобнее законно быть агрессивным, интеллектуальным, сильным, энергичным. Тогда как подчиненных удобнее дер­жать пассивными, менее умными, покорными, добродетель­ными.

Социально-конструктивистский подход к интерпрета­ции маскулинности и фемининности заключается в представ­лении их в качестве культурно-символических сценариев поведения или в качестве ситуативных социальных харак­теристик взаимодействующих субъектов. С этой точки зре­ния маскулинность/фемининность становится фактором мно­гоплановой социальной и социально-психологической диф­ференциации мужчин и женщин. И эта дифференциация предоставляет им возможность создания множественности тендерных идентичностей, специфических для того или ино­го взаимодействия.

Маскулинность/фемининность как культурно-символи­ческие сценарии поведения включают в себя не только ожи­даемые (прескриптивные) и приписываемые (аскриптивные)

характеристики, но также и сферы деятельности, в кото­рых они должны реализовываться. Так, образованный и ус­пешный врач в рамках господствующей андроцентристской модели тендерных отношений будет рассматриваться как маскулинный тип мужчины, тогда как такой же образован­ный и успешный медицинский работник среднего звена («мед-брат»), скорее всего, будет рассматриваться в лучшем слу­чае, как «андрогинный», а в худшем — как «фемининный» тип мужчины.

Маскулинности и фемининность в социально-конструк-тивистком подходе часто рассматриваются как тендерные роли, выстроенные по принципу иерархии, когда одни «сце­нарии» тендерных ролей доминируют над другими. Гегемони-ческие версии тендерных ролей оказываются нормативом, по которому оцениваются другие тендерные роли. Для опи­сания маскулинности и феменинности как иерархических феноменов существует схема ролевых моделей, основанная на критерии социального статуса. Каждая ролевая модель представляет собой предписанные для каждого статуса нор­мы и ожидания. Маскулинность: 1) роль гладиатора (сексу­ально активный, контролирующий, сильный); 2) защитник; 3) клоун; 4) романтик (эгалитарный); 5) гей; 6) импотент. Фе­мининность: 1) женщина-вамп; 2) убеждающая; 3) страж сек­суальной морали; 4) мать; 5) клоунесса; 6) жертва.

В целом социально-психологический анализ в рамках этого подхода ведется с помощью параметров взаимодопол­нительных ролей и статусов.

Все социальные практики являются гендерно-структу-рированными и сконструированными, т.е. наделенными тен­дерными различиями. Маскулинность и фемининность по­нимаются как конструкты — социальные, идеологические, событийные, которые представлены в форме тендерных идентичностей — зафиксированных паттернов взаимодей­ствия. Другими словами, маскулинностей и фемининностей всегда много, и они есть всего лишь отдельные версии воз­можной социальной реальности, социального порядка, со­

циального взаимодействия. В каждом обществе имеются конкурирующие типы маскулинности/фемининности: господ­ствующие, маргинальные и изгои. Следовательно, эти ген­дерные категории выступают способами установления и поддержания отношений доминирования/подчинения в меж­личностном общении и взаимодействии. И в качестве таких способов маскулинность/фемининность конструируются во взаимоотношениях с разными формами мужской суборди­нации и женского образа жизни: гетеросексуальных муж­чин — с гомосексуальными, мужчин из обеспеченных слоев общества — с мужчинами из необеспеченных слоев, рус­ских мужчин и мужчин «кавказской национальности», от­личников и спортсменов, гомосексуальных мужчин — с ге­теросексуальными женщинами и т.д.

Помимо социальных версий маскулинности и феминин­ности для различных социетальных групп, в массовом со­знании представлено многообразие культурных версий. Одна из культурных версий конструктов маскулинности и феми­нинности — древнекитайская. Здесь мир моделируется как взаимодействие биполярных начал — Инь и Янь. Инь — униполярный, позитивный, стабильный конструкт (маску­линность). Янь — биполярный, нестабильный конструкт: позитивная сторона — пассивное, темное, а негативная сто­рона — активная, развратная. Эта модель определяет все сферы жизни: мужчины занимаются политикой, искусства­ми, тогда как женщины — только домашними делами или проституцией.

Другая версия маскулинности и фемининности — ан­тичная. Идея андрогина, универсального, совершенного су­щества, бытие которого было утеряно по воле богов, но которое может быть частично реализовано в разделенном существовании совершенного человека (не все люди, но некоторые, и не с помощью любого, но некоторых). Отсюда происходят особенные социальные и сексуальные практи­ки античного общества: современные патриархатные и вос­поминания об утраченном прошлом нераздельного существо­

вания (миф об амазонках, невнимание к объекту сексуаль­ного желания, а внимание только к его социальному ста­тусу и т.д.).

В дохристианской европейской мифологии и маскулин­ность, и фемининность являются биполярными конструк­тами добра и зла, и только в христианскую эпоху маску­линность становится униполярным конструктом. Например, у восточных славян маскулинность отличается от феминин­ности только уровнем, на котором осуществляется бипо-лярность: у маскулинности — биполярность абстрактных понятий (добро-зло, небо-земля), у фемининности — бипо­лярность обыденных явлений (жизнь и смерть, весна-зима, счастье-несчастье). А отсюда и другая тендерная структури­рованность славянской жизни.

Маскулинность и фемининность в постмодернизме рас­сматриваются, прежде всего, как идеологические соци­альные конструкты, обслуживающие определенные отно­шения власти. Тот конструкт фемининности, который до­минирует в современном обществе, более полезен для мужчин и больше говорит о мужчинах, чем о женщинах. Этот конструкт оправдывает социальную асимметрию, кон­струируя фемининность как нечто менее престижное, ме­нее самодостаточное.

В постмодернистской социальной психологии маскулин­ность и фемининность изучаются в связи с феноменом тен­дерных линз — способа видения окружающего мира либо как асимметричного, либо как симметричного. Иногда фе­номен тендерных линз концептуализируется как тендерная схема — готовность субъекта категоризировать и интер­претировать информацию о мире на основе конструктов маскулинности и фемининности. Будучи встроенными в дис­курс и практики, они участвуют в процессе социализации, задавая различные типы опыта для мужчин и женщин. Тог­да социально доминирующие конструкты маскулинности и фемининности переходят в индивидуальные конструкты — тендерные идентичности, определяющие индивидуальные формы поведения, реализующиеся в них.

Феномен интерпретации мира на основе какой-либо тендерной схемы — это и есть конструирование реальнос­ти. Следовательно, интерпретация и выступает в качестве социально-психологического механизма, обеспечивающего создание и поддержание как социальных конструктов мас­кулинности и фемининности, так и индивидуальных конст­руктов (гендерная идентичность). Постмодернизм предлага­ет анализировать маскулинность и фемининность не как различия между мужчинами и женщинами, а как различия между конструктами, между типами тендерной идентично­сти мужчин и женщин.

Маскулинность и фемининность — это то, что органи­зует содержательно-смысловое пространство, в котором личность приобретает тендерную определенность. В этом случае, разнообразие тендеров определяет разнообразие образов маскулинности/фемининности: гетеросексуальная маскулинность, гетеросексуальная фемининность, гомосек­суальная маскулинность и лесбийская фемининность и т.д. Более того, многообразие оказывается не только вопросом различий между тендерными сообществами людей. Много­образие конструктов маскулинности/фемининности оказы­вается видимым внутри любой социальной среды. Внутри одной и той же школы, места работы, микрорайона суще­ствуют разные пути реализации маскулинности/феминин­ности, разные способы усвоения того или иного тендерного образа «Я» и разные пути тендерного использования (пред­ставления) своего тела.

Господствующий в общественном сознании образ мас­кулинности и фемининности оказывается всего лишь ха­рактеристикой мужчин или женщин, занимающих домини­рующее положение в текущей культуре, а сами характе­рологические признаки маскулинности/фемининности яв­ляются исторически изменчивыми. Будучи взяты сами по себе, различные образцы маскулинности/фемининности не столько отрицают друг друга по сути, сколько оказывают­ся противопоставленными в конфликтно организованной сис­теме отношений между тендерными группами.

Список литературы

1. Блюм А. Разглядеть общечеловеческое за культурной отличительно­стью. Интервью Е.И. Филипповой с Аленом Блюмом / / Этнографи­ческое обозрение. № 1. 2006.

2. Геодакян В.А. Теория дифференциации полов в проблемах человека. // Человек, в системе наук. М.: Наука, 1989. С. 171-189.

3. Знаков В.В. Половые, тендерные и личностные различия в понима­нии моральной дилеммы / / Психологический журнал. № 1. 2004.

4. Исаев Д.Н., Каган В.Е. Половое воспитание и психогигиена пола у детей. Л.: Медицина, 1980.

5. Кон И.С. Мужские исследования: меняющиеся мужчины в изменяю­щемся мире. // Введение в тендерные исследования. Ч. 1. Учебное пособие / Под ред. М.А. Жеребкиной. Харьков: ХЦГИ; СПб.. Але-тейя, 2001.

6. Лабунская В.А., Буракова М.В. Фемининность-маскулинность внешне­го облика женщин (психосемантический анализ образов причесок). // Психологический вестник. Ростов н/Д.: РГУ, 1998. Вып. 2. С. 376-394.

7. Майерс Д. Социальная психология: Пер. с англ. СПб: Питер, 1997.

8. Mud М. Мир и культура детства: Пер. с англ. М.. Наука, 1988.

9. Яарсонс Т. Системы современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1997.

10. Социальная психология: Справочное руководство. / Под ред. В.Н. Дру­жинина. М.: ИНФРА-М, 1999.

11. Уэсгп К., Зиммерман Д. Создание тендера // Хрестоматия фемини­стских текстов. Переводы. / Под ред. Е. Здравомысловой и А. Темки-ной. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2000. С. 193-219.

12. Фрейд 3. Три очерка по теории сексуальности // 3. Фрейд. Психоло­гия бессознательного: Сб. произведений. М.: Просвещение, 1989.

13. Хорни К. Психология женщины. М.. Апрель Пресс, ЭКСМО-Пресс, 2000.

14. Чодороу Н. Воспроизводство материнства: психоанализ и социология пола. // Антология гендерной теории. Минск: Пропилеи, 2000.

15. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ. М.: Прогресс, 1996.

16. Bern S.L. The Lenses of Gender: Transforming the Debate on Sexual Identity, Yale University Press, 1993.

17. Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity, Routledge, 1990.

18. Constantinople A. MascuHnity-femininity: An expression to the famous dictum? //Psychological Bulletin. № 80.1973. P. 389-407.

19. Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1967.

20. Goffman E. The Arrangement Between the Sexes. // Theory and Society. №4. 1977 P 301-331.

21. Money J., Ehrhardt A. Man and woman, boy and girl. Baltimore, MD: John Hopkins University Press, 1972.

22. McConaghy N. Sexual Behavior: problems and management, N.Y. London: Plenum Press, 1993.

23. Stoller R.J. Sex and gender. On the Development of Masculinity and Femininity. New York: Science House, 1968.

5.5. Взаимоотношения личности в семье

Виды семейных взаимоотношений

Практика оказания психологической помощи гражда­нам свидетельствует о том, что чаще всего предметом про­фессионального воздействия оказываются различные виды деструктивных взаимоотношений в семье [2, 3, 9, 12, 13, 17, 18]. Вслед за В.Н. Мясищевым и Н.А. Абульхановой-Слав-ской [1, 11] под термином «взаимоотношения» мы понимаем межличностные отношения как результат взаимного вос­приятия, познания, воздействия, влияния, оценки, как не­который идеальный продукт взаимных усилий. Согласно представлениям Л.Я. Гозмана и В.И. Паниотто [5, 14], как синонимичный данному термину будем использовать поня­тие «отношения». «Семейные отношения» — широкое по­нятие, подразумевающие супружеские, детско-родительс-кие, детские, детско-прародительские и другие отноше­ния. При этом любые отношения, в которые включены не только супруги (детско-родительские, братско-сестринские, детско-прародительские и пр.), подразумевают отсутствие возможности взаимного выбора [3, 5, 16].

Супружеские отношения — это отношения двух взрос­лых людей противоположного пола, не состоящих в близ­ких родственных отношениях и добровольно выбравших друг Друга для совместной жизни и личностного развития каж­дого из них [4, 16]. Семейные отношения развиваются по­

этапно, каждый из этих этапов предполагает кризисы и воз­можности личностного роста для членов семьи [3, 5, 9, 12]. Если семья как система принимает задачи развития, то от­ношения в ней конструктивные, а сам кризис будет иметь позитивные последствия для каждого члена семьи. Если же семья пытается избежать развития, то отношения в ней де­структивны, а результаты такого кризиса будут негатив­ными. Однако любой кризис не может длиться бесконечно. При благоприятном течении он способствует установлению новых отношений между членами семьи, принятию новых ролей и нового уровня взаимопонимания. Если же члены семьи любой ценой стремятся сохранить прежний тип вза­имоотношений, то неизбежно появятся эмоциональное от­чуждение и еще более выраженная деструкция семейных отношений, спровоцирующих новый кризис.

Возможность перехода на следующий этап развития се­мьи обусловлена готовностью взрослых членов семьи (и преж­де всего супругов) психологически жертвовать некоторы­ми способами отношений друг с другом, с детьми, прароди­телями, а также — равновесием, достигнутым на пред­ыдущей стадии. В.К. Лосева и А.И. Луньков [9] справедливо полагают, что с этой готовностью связан «риск неопреде­ленности будущего», естественный для любого развития, естественное же стремление избежать этого риска. Напри­мер, взросление и отдаление детей требуют готовности суп­ругов обрести новые ценности в совместном существова­нии, которые уже не сводились бы только к совместному воспитанию детей.

При описании нормативных стадий развития семейных отношений авторы используют следующие понятия Ф. Пер-лза: «эмоциональные отношения», «ролевые отношения», «контакт» и «уход» [9]. Несомненно, ролевые и эмоциональ­ные отношения зависят друг от друга, но на каждой конк­ретной стадии развития семьи преобладают и наиболее зна­чимыми оказываются те или другие. При этом члены семьи могут стремиться к контакту (уменьшению дистанции) либо к уходу (увеличению дистанции).

Стадии развития семейных отношений

По мнению названных выше исследователей, семейные отношения проходят четыре стадии: первичный брак, пер­вичная семья, вторичная семья, вторичный брак [9J. На ста­дии первичного брака (длится от заключения брака до по­явления первого ребенка) особенно важны эмоциональные отношения между супругами, на фоне которых ослабевают эмоциональные отношения с родителями каждого из них. Главные психологические задачи стадии — эмансипация от детских привязанностей в родительских семьях и накопле­ние опыта жизни вдвоем.

На стадии первичной семьи (от появления первого ре­бенка до подросткового возраста последнего) приоритетны ролевые отношения. При этом каждый из партнеров осваи­вает родительскую роль, собственную родительскую линию, осознавая стереотипы воспитания детей в их родительских семьях, сознательно следует им или дистанциируется от них. Психологическая задача этой стадии — первичная со­циализация ребенка в семье.

На стадии вторичной семьи (от подросткового возрас­та последнего или единственного ребенка до его ухода из родительской семьи) основной план отношений лежит в сфе­ре эмоциональных отношений. На фоне ослабляющегося контакта с ребенком подросткового или юношеского возра­ста усиливается эмоциональный контакт между супругами. Психологические задачи стадии — освоение подростком пространства внесемейного мира, установление им первых значимых эмоциональных контактов вне семьи.

На стадии вторичного брака (от ухода последнего или единственного ребенка до развода или смерти одного из супругов) вновь превалируют ролевые отношения. Оба парт­нера должны выработать приоритет роли супруга перед ролью родителя взрослых детей, что позволит им, с одной стороны, создать условия детям для самостоятельной жиз­ни; с другой стороны, — заняться собой и друг другом; на­конец, предохраняет пожилых людей от соблазна «впасть в

детство», став исключительно объектом заботы со стороны взрослых детей и снова приобретя власть над ними, теперь уже через свою беспомощность. Психологические задачи этой стадии — укрепление новых ценностей и навыков жизни вдвоем, освоение нового экзистенциального и культурного пространства за пределами детско-родительских отноше­ний, корректное усвоение и реализация ролей прародите­лей (бабушки и дедушки).

Освоение принципиально новых ролей прародителей несет в себе серьезные опасности и, прежде всего, для взрослых детей супругов и их внуков. Очень часто бабушки и дедушки оказываются более зрелыми и опытными роди­телями, чем физические мама и папа; они объективно луч­ше выполняют задачи помощи ребенку в эмоциональном и социальном развитии. У них нередко больше свободного времени для реализации этих задач, больший жизненный опыт, порой — мудрость, а также — нереализованные в свое время в полной мере родительские роли. Если бабуш­ка или дедушка даже с согласия физических родителей вытесняют последних из их родительских ролей, то отно­шения ребенка с матерью и отцом так и не складываются. Дефицит собственно родительского отношения, возможно, скажется негативно на ребенке, когда он сам станет роди­телем. Но иногда проблема возникает раньше: у кого-то из родителей, избегших опыта непосредственного воспитания, эта потребность может актуализироваться достаточно нео­жиданно, когда ребенок уже вырос и вовсе не нуждается в пристальном внимании и тесном контакте с родителем. Не­гативные последствия этого факта могут потребовать про­фессиональной психологической помощи. Родителям при­ходится также учитывать то, что семья одновременно для детей разного возраста является первичной и вторичной, и дифференцировать свои отношения с детьми с учетом это­го непростого обстоятельства.

По мнению авторов описанной модели, нормативной является семья с двумя и более детьми, потому что имен­

но в этом случае дети и родители имеют возможность раз­личить эмоциональные и ролевые отношения к братьям и сестрам, не связывая родительскую опеку с выражением эмоционального отношения.

Признаки деструкции и классификация деструктивных отношений

В специальной литературе можно обнаружить беско­нечное множество психологических признаков деструкции семейных взаимоотношений: отсутствие четких личностных границ каждого из членов семьи; явное и скрытое отвер­жение членами семьи друг друга; многообразные проявле­ния насилия, в том числе и родительские директивы; низ­кая психологическая культура семьи, которая проявляет­ся в недостаточно сформированных эмпатии, рефлексии, децентрации, избыточно выраженный эгоцентризм, в от­сутствии навыков адекватной подачи обратной связи [3, 6, 9, 14, 19].

В.К. Лосева и А.И. Луньков поясняют термин «родитель­ские директивы» Роберта и Мери Гоулдингов (США) следу­ющим образом [9]. Под родительскими директивами авторы понимают неявное, скрытое родительское «обучение», ко­торое формирует у ребенка психологическую зависимость от того из родителей, кто обучил дитя данной директиве. Эта зависимость формируется в основном до 6 лет и прояв­ляется в чувствах вины, печали, одиночества, иногда — зависти и т.д.; она настолько привычна («своя») для челове­ка, что незаметна, неочевидна для его сознания; но в зна­чительной мере определяет его поведение. Такая зависи­мость чрезвычайно устойчива и без специальной психоло­гической помощи может сохраняться в течение всей жизни, значительно минимизируя самооценку личности, и, следо­вательно, — ее социальную адаптированность и эффектив­ность.

Авторы описали 12 родительских директив: «не живи», «не будь ребенком», «не расти», «не думай», «не чувствуй»,

«не достигай успеха», «не будь лидером», «не принадле­жи», «не будь близким», «не делай», «не будь самим со­бой» и «не чувствуй себя хорошо» [9]. Каждая из этих дирек­тив имеет свои варианты, и необходим особый стиль мыш­ления, чтобы опознать их у себя либо у другого человека. Поясним хотя бы некоторые из них.

Первая директива самая жесткая — «не живи». В быту она выражается во фразах, обращенных к ребенку: «Глаза бы мои на тебя не глядели», «Мне не нужен такой плохой мальчик», «Исчезни: не хочу тебя видеть» и пр. Расширен­ными вариантами этой директивы являются сентенции на сюжеты: «Сколько тревог и лишений ты принес мне, по­явившись на свет» и «Все силы отданы тебе, поэтому я до сих пор не защитила диссертацию, хотя все говорили о моих выдающихся способностях». Скрытый смысл передачи такой директивы сводится к облегчению управления ребен­ком за счет формирования у него чувства базисной вины не по поводу конкретного проступка, а по факту самого рож­дения. Ребенок на бессознательном уровне принимает уста­новку о том, что он является источником помех в жизни данного родителя и его вечным должником. Это глубинное чувство вины с возрастом усиливается, так как долг перед родителями и по сути неисчерпаем. Подобное чувство вины пагубно по следующим причинам. Во-первых, такое вос­питание содержит в себе возможный психологический об­ман и манипуляцию: взрослый перекладывает на заведомо более слабое и зависимое существо ответственность за свои нереализованные жизненные планы и заставляет его ве­рить в это. Во-вторых, ребенок может решить, что было бы лучше, чтобы его вовсе не было. Но суицид недоступен для дитя, поэтому его поведение может принять формы бессознательного саморазрушения: частые травмы, нарко­мания и т.д. Ведь известно, что ребенок учится заботиться о собственной физической безопасности в той мере, в какой близкие для него люди воспринимают его жизнь как источ­ник радости для себя. В-третьих, «отрицающее» отношение

К себе не позволяет ребенку реализовать свои способности в различных сферах жизни до конца ее. Если он отвечает ожи­даниям близких, травмируясь, часто болея, то родители получают новые подтверждения своей концепции о необ­ходимости пристальной заботы о нем, а он сам — «до­казательства» своей бесконечной вины перед ними.

Вариантом следования данной директиве является «раз­нузданное», провокационное поведение ребенка вне дома, когда он по сути «нарывается» на наказания. Наказание сни­жает чувство вины, и такие дети для разрядки внутренне­го напряжения бессознательно ищут возможности наказа­ний. Им проще чувствовать себя наказанными за конкрет­ное прегрешение, чем испытывать постоянное чувство вины неизвестно за что. Предельным вариантом такого поведе­ния является неоднократное попадание в тюрьму. Именно по этой причине преступниками нередко становятся дети из «достойных» семей [9]. У взрослого человека эта директи­ва проявляется через ощущение своей никчемности, в стрем­лении постоянно доказывать себе и всем, что он что-то значит, что его можно любить, борется с ощущением сво­ей «плохости», имеет тенденции к алкоголизму, токсико­мании, суициду. Стремясь уйти от этой нестерпимо жесто­кой директивы, ребенок находит некоторые условия для ее минимизации: «Я смогу жить, если не буду замечать то, о чем меня неявно просит мама». Но это с неизбежностью «подталкивает» его под другие, менее тяжкие директивы.

Смысл директивы «не делай» Гоулдинги расшифровыва­ют так: «Не делай сам: это опасно, за тебя это сделаю я». Дети и взрослые, попавшие под влияние этой перспекти­вы, мучительно страдают в начале каждого нового дела, даже хорошо знакомого — подготовка тезизов к конферен­ции, стирка белья или генеральная уборка. Они бессозна­тельно откладывают начало своих действий, часто попа­дают в цейтнот, бессознательно ожидая помощи мамы и тогда, когда мамы нет в живых. Они напрасно упрекают себя в слабоволии. Дело здесь в бессмысленном послуша­

нии: ведь мама уже не придет. Таким людям полезно начи­нать новое дело в присутствии кого-то из значимых людей или в группе, «обязываться» точными сроками исполнения работы.

Директива «не чувствуй себя хорошо» передается близ­кими или теми, кто воспитывает ребенка, когда они гово­рят в его присутствии, что, он слабенький (больной и т.д.), написал контрольную на отлично или убрал в квартире. Сам факт присутствия в классе, на рабочем месте больного че­ловека ассоциируется с ощущением собственного подвига, а у остальных должен вызывать чувство вины: ведь он, плохо себя чувствующий, более эффективен. Эти люди не симули­руют болезнь: они используют реальное заболевание для получения психологической выгоды. Им нужно постоянно быть в состоянии нездоровья: в результате ухудшается и их состояние, особенно, если кто-то из окружающих пренеб­регает его состоянием или неуместно, некорректно язвит на этот счет. Постепенно история жизни таких людей транс­формируется в историю болезни.

Все названные выше и прочие симптомы деструкции семейных отношений можно свести к следующим основным критериям деструкции: односторонняя субъектность в об­щении членов семьи и низкий уровень позитивной генера­лизации восприятия ими друг друга и себя [14]. В проведен­ном нами исследовании супружеских конфликтов показано, что в 62% случаев брачный партнер впервые осознался как личность, способная принимать решения, лишь, когда заявлял о своем уходе из семьи [14]. Как правило, субъект-объектный стиль общения распространяется и на других членов семьи, прежде всего на детей. Следствия подобного отношения к детям становятся особенно очевидными в под­ростковом возрасте последних, когда возрастная потреб­ность в доверительном общении, воспринимаясь личностью как витальная, побуждает растущего ребенка к поискам качественно иных отношений вне дома, обычно в среде свер­стников.

В супружестве и в семье в целом особую значимость приобретает взаимное восприятие партнера как личности. При этом мужу важно знать, что он самый умный и муже­ственный мужчина; женщины же особенно чувствительны к недооценке своей личности, качества своего домашнего труда и собственной внешности; детям жизненно необходи­мо чувствовать, что уж в родительском доме их принима­ют и любят безусловно. Потребительское же отношение к себе, собственная «объектность» в глазах близких воспри­нимается обычно драматично и чрезвычайно болезненно: «Я для нее словно кухонный шкаф, который замечают, лишь если отвалилась дверца. Мною можно манипулировать, не справляясь о моих чувствах. Встретив A.M., я впервые по­нял, что могу интересовать кого-то как личность. Лишь в 35 лет я, доктор наук, узнал, как много это значит для человека».

Для большинства женщин идеал мужчин, за которых они хотели бы выйти замуж, описывается фактически не­сочетаемыми качествами: достаточная мужская сила и не­жность, доверчивость и независимость, способность беско­нечно говорить теплые слова, легкость и умение общаться с женщинами, а также — необыкновенная преданность се­мье. Подобная картина выявляется и при опросе мужчин. Идеальная жена, по их мнению, должна уметь заработать на жизнь, быть хорошей хозяйкой, нежной и заботливой женой, матерью, образованной женщиной, готовой к само­пожертвованию во имя семьи, ее терпимость к жизненным трудностям должна сочетаться с неревнивостью и умением защитить интересы мужа и детей.

В приведенных «идеальных портретах» желаемых суп­ругов представлен жизненный, любовный и сексуальный опыт в сочетании с ориентацией на прочные моногамные отношения.

Отсутствие в реальной жизни такого человека блоки­рует сколько-нибудь постоянные связи с лицами противо­положного пола, мешает вступлению в брак, а в браке,

будучи нескорректированным, может провоцировать конф­ликты.

Описанный психологический феномен обозначен нами как «модель принца». «Модель принца» — это тот идеаль­ный масштаб, относительно которого оценивается потен­циальный или реальный супруг. Особенности функциониро­вания этой модели могут быть диагностическим и прогности­ческим признаками качества отношений между партнерами. Высокий уровень позитивности восприятия в стабильных парах поддерживается устремленностью личности увидеть, активно отыскать в характеристиках брачного партнера по­ложительные качества, подтверждающие идеальный масш­таб. Отрицательные черты супруга оцениваются как нормаль­ные, неизбежные, менее значимые либо как преходящие. Напротив, в нестабильных парах субъект активно ищет и обнаруживает негативные характеристики, подтверждаю­щие его «главную идею» о несоответствии партнера иде­альному образу. Все эти факты часто встречаются в прак­тике психолога.

Например, молодая женщина имеет множество пре­тензий к мужу, его родителям и готова к разводу. Консуль­тативная беседа помогает ей осознать главную причину кон­фликтов в семье: Юра изначально не соответствует деви­чьим фантазиям о «достойном» муже. Он не высок, избыточно «кругл», излишне зависим от родителей, наконец, он при­надлежит к той ветви адыгов, которая до наших дней тща­тельно следует национальным семейным обычаям, априор­но предписывающим женщине определенный образ жизни и прежде всего в семье. Но ведь эти особенности семьи будущего мужа были известны Замире до брака. Внешне приняв их, но внутренне тяжело страдая от значительных ограничений личностной свободы, она по сути копит оби­ды, которые уместнее было бы адресовать истории и са­мой себе. Кроме того, девушка походя сообщает, что ее не интересуют мысли и чувства свекрови и мужа, но тут же красочно описывает свои переживания оттого, что в этой

семье ее никто не понимает, никто не интересуется ее внут­ренней жизнью, не разделяет ее тревог.

В быту существует еще один миф — образ желаемого для родителей ребенка. Об этом свидетельствуют данные литературы и предпринятого нами небольшого исследова­ния [15]. В нем приняли участие 100 мужчин и 100 женщин разных возрастов. Мы пытались выявить признаки, жела­тельные для мальчика и девочки. Разброс мнений был велик, но, в целом, детям обоего пола предписывались такие каче­ства: физическое здоровье, послушание, самостоятельность, любовь к родителям, практицизм, высокий интеллект, пре­данность семье, самодостаточность, нежность, доверчивость, критичность ума.

Приведенные выше качества даны в порядке предпоч­тения и фактически являются взаимоисключающими. Одна­ко суть большинства из них сводится к тому, чтобы «быть удобными» для родителей и воспитателей. Хороший ребе­нок причиняет минимум беспокойства. Это отмечал Я. Кор-чак [8], когда писал, что все современное воспитание на­правлено на то, чтобы ребенок был удобен. Для этого взрос­лые последовательно, шаг за шагом, стремятся усыпить, подавить, истребить все, что является свободой и волей ребенка, стойкостью его духа, силой его требований. Веж­лив, послушен, хорош, удобен, но у взрослых и мысли нет о том, что будет внутренне безволен и жизненно немощен. Объяснительный же принцип этой установки сводится ис­ключительно к интересам ребенка: чтобы не вредил себе. К несчастью, часто именно фактор мифического «удоб­ства» инициирует избыточную «воспитательную» активность членов семьи по отношению и к взрослым членам семьи: супругам, прародителям и т.д. Люди довольно быстро при­выкают к тому, что другие и, прежде всего, их близкие вполне соответствуют их идеальной «модели принца», ве­дут себя вполне приемлемым образом [14]. Все достоинства близкого человека (партнера по браку, ребенка, родите­лей) воспринимаются как раз и навсегда данные, как некая

норма, которая по определению не требует хотя бы ответ­ной психологической поддержки (подкрепления) в форме высказываемой вслух искренней благодарности или ответ­ного подобного поведения.

Так, Марина подробно рассказывает о своих муках в браке, о несовершенстве мужа, о «несуразных» его роди­телях. Только уступая настойчивой просьбе психолога, она, будучи вовлеченной в актуальный конфликт с мужем, с тру­дом воспроизводит его образ: «Ну, он обыкновенный. Ему 27 лет. Он, как все, институт окончил с отличием. Начальник СМУ Он, как многие сейчас, английский и компьютер знает. Зарабатывает на основной работе в целом нормально — око­ло 2,5 млн. Как всякий, он жену и ребенка любит.... Затем она безуспешно пытается найти среди широкого круга сво­их знакомых подобного «нормального» мужа и отца. И пони­мает, что давно перестала ценить реальные достоинства мужа, что, к несчастью, в семью перенесла навыки обще­ния инспектора налоговой полиции с недобросовестными клиентами, что ее «психологические эксперименты» с му­жем фактически спровоцировали его к супружеской изме­не, а теперь планомерно ведут к разводу.

Неадекватность в восприятии партнера, конечно же, прежде всего проявляется в частоте, качестве и длитель­ности конфликтов, к анализу которых мы обратимся ниже. В основе большинства из них лежат такие неадекватно удовлетворяемые потребности, как: потребность в любви, власти и понимании [3, 5, 11, 15]. Наш анализ литературы позволил выделить наиболее повторяемые виды деструк­тивных взаимоотношений в семье: эмоционально отчужден­ные, напряженно-диссоциированные, симбиотические, псев­досолидарные, гиперпротективные [15]. Опишем названные отношения подробнее.

Эмоционально отчужденные. Отношения в семье хо­лодные, сдержанные, отстраненные либо избыточно близ­кие. Отмечается крайне низкая либо избыточная вовлечен­ность членов семьи в личную жизнь друг друга.

Напряженно-диссоциированные. Отличаются деспотичес­ким доминированием одного из членов семьи и оппозицией к нему других. Казенная, избыточно формальная атмосфера в них сочетается с недоброжелательностью, постоянными по­исками виновных, разработанная система санкций, приписы­ванием друг другу стандартных отрицательных ролей. В этих семьях всегда есть собственный «козел отпущения», который в случае крайней нужды заменяется кем-то другим.

Симбиотические. В таких семьях, особенно в непол­ных, происходит симбиотическое слияние ее членов (мате­ри и ребенка), приводящее к их самоотождествлению, к крайним формам психологической зависимости. Остальным членам семьи отводится второстепенная, зависимая роль. Ригидные, жестко стереотипизированные взаимоотношения раз и навсегда предписывают каждому члену семьи опре­деленную роль — дети здесь остаются детьми «навечно», не­совершенства каждого из взрослых возводятся в своеобраз­ную семейную норму. Основной признак подобных семей — инфантилизация и эмоциональная незрелость всех членов семьи кроме очевидного лидера.

Псевдосолидарные. Ригидность ролевой структуры, вы­сокая взаимозависимость здесь ориентированы на сохране­ние «статуса кво» во что бы то ни стало. Члены таких се­мей настойчиво инициируют друг друга ко все новым дос­тижениям без учета реальных возможностей близких. Как правило, подобные ожидания лежат в сфере нереализо­ванных собственных амбиций.

Гиперпротективные: ригидные и хаотические. Ригид­ным семьям свойственна жесткая фиксация ролей во имя постоянно ограничивающего контроля (подавляющая гипер­компенсация) или чрезмерной заботы и оберегания (опека­ющая гиперкомпенсация). Хаотические семьи отличает не­последовательность установок, требований, бессистемная противоречивость поведения доминирующего члена семьи.

В трех последних типах семей часто можно зафикси­ровать отношения жертвенности («отказ» от собственной

личности, от реализации собственных планов, вполне ре­альных и лишь предполагаемых возможностей) и достаточ­но регулярное напоминание обычно невольным адресатам жертвы об этом факте.

Специфические особенности конфликтов в стабильных и нестабильных семьях

Семейные, в том числе и супружеские конфликты, неизбежны. Они определяются спецификой семьи как ма­лой группы. Вместе с тем, в семьях стабильных и неста­бильных эти конфликты различаются по частоте, длитель­ности, причинности, последействию и последствиям, по форме и вовлеченности в них членов семьи. В нестабильных семьях конфликты полипричинны (4-12 причин), в стабиль­ных ссоры возникают преимущественно по 1-2 причинам. В нестабильных семьях конфликты имеют большую часто­ту (до нескольких раз в сутки — раз в неделю, в месяц), меньший уровень рефлексии и эмпатии. Стабильные пары обычно ссорятся из-за разногласий по поводу воспитания детей и взаимоотношений с родственниками. Супруги из не­стабильных семей называют, кроме указанных, такие при­чины, как непонимание другого, проявление индивидуализ­ма в принятии решений, претензии партнера на единолич­ное лидерство, недостаточную эмоциональную поддержку и др. Оказалось, что конфликтное последствие («ссора, вро­де бы, закончилась, а атмосфера еще напряжена, нет ду­шевного покоя») в стабильных семьях длится на порядок, а в нестабильных семьях — на два и более порядка дольше: например, активная ссора длится несколько минут, а кон­фликтное последствие в стабильной семье — несколько часов, в нестабильной — сутками, неделями и т.д.

Длительность реакции последствия обуславливается возможностью и желанием партнеров активно отрефлекси-ровать происшедшее. В нестабильных семьях супруги в этом смысле не утруждают себя либо попросту не умеют этого

сделать. В таких случаях активный конфликт чаще всего прекращается за счет влияния внешних факторов (зазво­нил телефон, пришли гости, соседи и пр.). Но оба партнера или один из них осознают ссору как незавершенную, и, ког­да внешние факторы перестают действовать (например, ушли гости), ссора возникает вновь либо в доме «повисает тягостное ожидание нового скандала». «Знаете, — говорит клиент, — такое чувство, будто сидишь на неразорвав­шемся снаряде, и он может сдетонировать даже от того, что у соседей сквозняком захлопнуло форточку...

В стабильных семьях вслед за эмоциональной реакци­ей, возникшей, положим, из-за склонности к аффектам од­ного из супругов, следует рефлексивный анализ: «Стоп! Чего это я?..» Выяснение (сначала хотя бы для себя) вопро­сов, зачем, кому это нужно, и что за этим последует, спо­собствует изменению поведенческой тактики. Зачастую это­го бывает достаточно для прекращения ссоры. В стабиль­ных семьях конфликт описывается как таковой и партнер обычно не уличается в злом умысле. В семьях же неста­бильных «проступок» воспринимается как «злоумышленное» действие, что само по себе способно вызвать ответное аг­рессивное поведение.

В семейных взаимоотношениях, в силу их большой зна­чимости для партнеров, чрезвычайно важно соблюсти фор­му, время предъявления, искренность и адекватный уро­вень справедливости высказываемых претензий. Вопрос «как?» оказывается не менее важным, чем вопрос «что?». Формы приписывания складываются по мере становления взаимоотношений. В семьях стабильных претензии оказы­ваются взаимно приемлемыми, неприемлемые же припи­сывания в нестабильных семьях инициируют конфликт.

В стабильных семьях в случае назревания конфликта обсуждается сам проступок, ситуация, вызвавшая недоволь­ство; чувства, которые возникают в связи с этим, либо кто-то из партнеров пытается минимизировать конфликт, сво­

дя все к шутке: «Кыса, ничто не сможет поколебать наше­го счастья!» В нестабильных семьях в сферу конфликта в неприемлемой форме вовлекается личность партнера, зна­чимое для него окружение: «Положим, разбила я чашку. Муж кричит: «Ты раззява, лентяйка, неряха, как и твоя мать.» Тут я не выдерживаю и говорю все, что думаю о нем, о его матери и сестре...

Особо следует упомянуть об умолчании в браке, о мно­гозначности высказываний, роль которых возрастает в си­туации конфликта. «Меня буквально бесит ее «да» на все случаи жизни. Ведь, услышав это дурацкое «да», можно предположить все, что угодно». «Больше всего меня раз­дражает его вечное молчание. О том, что он недоволен, догадываюсь, когда слышу его сопение. Чтобы узнать его действительные претензии, иногда вынуждена «закатывать истерику».

Абсолютное число психологических проблем человека берут начало из его родительской семьи, формируясь в первые годы жизни ребенка. В Америке каждый пятый-шестой отец признается специалистами «мерцающим», так как он не живет с семьей либо появляется в доме редко. Анализ качества детско-родительских отношений, предпри­нятый нами в Ростове-н/Д в 1996 г., свидетельствует о еще более грустной картине: из 186 обследованных семей с ре­бенком-школьником в 162 зафиксированы признаки «мер­цающего» отца [15], Отец, проживающий с семьей, общает­ся с дочерью и сыном явно не регулярно, эпизодически, «по поводу» и, как правило, такими поводами являются требования учителей или настоятельные «домогательства» жен. Вслед за подобным «пиковым» вмешательством в лич­ную жизнь ребенка наступает очередной отход отца на привыч­ную дистанцию. Общение матери с детьми также имеет мерца­ющий характер, хотя несколько иного качества. Это общение также «инструментально», «по поводу», но чаще связанному с организацией быта семьи, а в семьях с детьми — школьника­

ми из первых — вторых классов еще и с вопросами обуче­ния в школе. В обследованных ростовских семьях родители (рабочие, служащие, безработные; с разным уровнем жиз­ни и образования) редко обсуждают с детьми нравствен­ные, этические проблемы, вопросы здорового образа жиз­ни и культуры. Результатом подобного «воспитательного» взаимодействия с собственными детьми является несфор-мированность образов отца и матери у взрослеющих доче­рей и сыновей, отсутствие четкого реалистического обра­за мужчины и женщины у будущих граждан страны. Для большинства современных мужчин и женщин лица проти­воположного пола остаются загадкой и после создания ими семьи — они не понимают и не принимают друг друга; по­лагают, что супруг должен понимать другого интуитивно; что сексуальные отношения и переживания, связанные с ними, должны сразу быть идеальными. Естественные про­явления людей другого пола кажутся многим обидными, ранящими, травмирующими, оскорбляющими их собствен­ное достоинство. Молодожены часто приписывают друг другу неадекватные личностные черты и мотивы поведения, ог­раничиваются лишь собственным пониманием партнера и ситуации. Взаимное непонимание влечет взаимное недове­рие — следствием этого является приписывание другому негативных качеств, ошибочное восприятие близкого че­ловека сквозь призму отрицательных качеств. Возникает своеобразная дурная бесконечность, начало которой лежит в незнании себя, лиц противоположного пола, конкретного партнера, в недостаточном взаимном уважении. Психологи­ческие трудности родителей умножаются на проблемы де­тей и передаются «по наследству», воспроизводясь уже в их собственных семьях. На процессе воспитания в совре­менной семье, несомненно, сказывается влияние тотали­тарного сознания советского и постсоветского общества.

Как же особенности постсоветского человека сказыва­ются на семейном воспитании сегодня? Во-первых, совре­

менный взрослый россиянин внутренне конфликтен, так как он несет в себе тоталитаризм и одновременно пытается сбро­сить его с себя. Может ли такой взрослый предложить ре­бенку неразмытый идентификационный образец? В прошлое ушли времена, когда ребенок с дошкольного детства учил­ся, с кого ему делать жизнь. Во-вторых, воспитательный процесс — это зачастую тяжелое противостояние взрос­лых и детей. Помните, как ведет себя ребенок, вернувшись из детского сада или из больницы домой? Он «воспитывает» несчастных кукол, расставив их по всем углам квартиры или исступленно делая им бесконечные инъекции, капель­ницы, операции. Так же поступает взрослый, когда проти­востоит собственному ребенку прежде всего из-за тотали­тарного сознания, а не в соответствии со своими характе­рологическими особенностями, со степенью желанности дитя и т.д. Дома ведь человек может позволить себе гораздо боль­шую свободу поведения, чем, например, на работе...

Семья и сейчас, к сожалению, отвечает за ребенка то­талитарно-зависимо, то есть только за успехи воспитания. Если же что-то не получается, то ответственность припи­сывается наследственности, школе, улице. Семья факти­чески не отвечает за подготовку детей к самостоятельной жизни. Ребенок многими взрослыми рассматривается как заведомое воплощение зла, которое следует непременно и как можно быстрее переделать. Поговорите с родителями и педагогами о том, как строится воспитательный процесс. Не самостоятельность пестуем, а непослушание выкорче­вываем; не щедрости учим, а жадность искореняем; не ги­гиеническим навыкам обучаем, а с упоением боремся с не­чистоплотностью и пр. В ребенке последовательно, насиль­ственно искореняют его самость, так как любят его и опа­саются за его будущее. Едва ли не каждое воспитательное воздействие — это самоутверждение взрослого за счет раз­рушения личности, чувства достоинства ребенка.

Приведем лишь часть примеров из собственной прак­тики оказания психологической помощи семьям. У Кати есть

собственная комната, но в 12 лет девочка здесь хозяйка лишь номинально. В комнату без Катиного приглашения могут войти члены семьи и гости взрослых, а чтобы после­дним не было стыдно за «бардак», там должна поддержи­ваться едва ли не стерильная чистота. Встав утром с посте­ли, Катя обязана сразу же заправить кровать и только потом выходить из комнаты. Понятно, почему любимое ме­сто Катерины в родном доме — туалет, где подросток мо­жет, наконец, остаться одна. Но ненадолго, потому что бди­тельные взрослые почти тут же начинают «вынимать» де­вочку из туалета, предполагая ее недостойное поведение и там. Тринадцатилетнему подростку жестко расписывается режим дня, диктуется круг друзей, его за руку водят из кружка в кружок, а потом удивляются, что Женя не уме­ет противостоять сверстникам и явно поддается их влия­нию.

У Димы вполне достойные, но жесткие, независимые, агрессивные родители, которые умиляются самостоятель­ности, настойчивости, активности мальчика по отношению к другим детям, но требуют, чтобы родителям он подчи­нялся беспрекословно. Родители с трудом понимают, что дети воспитываются не только за счет желаемых качеств «лучшего» из них и не только за счет словесных «формул внушения», ребенок не может принципиально по-разному вести себя в разных обстоятельствах: он для этого слиш­ком непосредственен и, простите, честен. Ребенок путается в калейдоскопе норм «двойной морали», постоянно попа­дая впросак и навлекая на себя целую систему санкций. Так, пятилетний Саша спрашивает психолога, почему папу об­манывать можно, а маму нельзя. Наконец, освоив правила двойной морали, ребенок вынужден пребывать в состоянии «расщепленного» сознания: «я для семьи и я для себя» плюс еще «я для общества». Психологи полагают это обстоятель­ство одним из самых мощных для отчуждения человека от семьи, даже при условии сильной привязанности к ней.

Воспитание сегодня, как правило, вербально (словес­но) и сводится к запугиванию, создавая хаос в картине мира ребенка — он интуитивно обращается к подсознательным защитным механизмам, демонстрируя неадекватные пове­денческие реакции, описанные выше. Запугивание уродли­во сочетается с деформированной эмоциональностью. Как взрослые разговаривают со своими детьми? Потрудитесь посчитать людей, улыбающихся детям, внукам в обществен­ных местах. Скорее всего, это будут единичные случаи. Взрослые будто дали обет неулыбчивости — они хмуры, сердиты или очень злы. Детей бесконечно одергивают, по­ходя наставляют, практически не ласкают. Если взрослый и ласкает ребенка, то чаще от чувства собственной вины перед ним за недоласконость, за недолюбовь, исходя из соб­ственного эмоционального состояния, то есть фактически вновь манипулируя ребенком, который-то и ласку обязан принять, когда «мамочке этого хочется».

Последствия деструктивных взаимоотношений в семье

Последствия деструктивных взаимоотношений в семье настолько очевидны, что именно эта проблема заявляется в разной форме клиентами в 59,8 % случаев в качестве основ­ной причины посещения профессионального психолога. Ана­лиз текстов жалоб клиента, изучение данных исследования субъекта и его семьи в 91,5 % обращений выявляют истин­ную деструкцию во взаимоотношениях в семье, даже если изначально проблема трактовалась как индивидуальная пси­хологическая трудность кого-то из членов семьи. Часто предъявляемые при первой встрече с психологом псевдо­индивидуальные проблемы касаются наименее защищенных в психологическом смысле членов семьи: больных и здоро­вых, детей и взрослых, которые наиболее тонко ощущают дисфункциональность семейных отношений. Не имея навы­ков адекватного реагирования на сложную семейную ситу­

ацию, зачастую не осознавая в полной мере качество об­щения в семье в целом и своего места в системе семейных взаимоотношений, они в силу различных внутренних и вне­шних причин отвечают на семейную дисфункцию специфи­чески, своеобразно. Однако любое неадекватное невроти­ческое поведение на каком-то уровне выгодно клиенту, поскольку тем или иным образом удовлетворяет те его нео­сознаваемые потребности, которые по определенным при­чинам нельзя удовлетворить иным образом. Выгодность (ус­ловная желательность) симптома является одним из осно­вополагающих принципов современной психотерапии, в том числе и неврачебной [2, 3, 10, 15].

Выделим зафиксированные у клиентов, длительно и безуспешно лечившихся у различных врачей, а затем ак­тивно обратившихся за психологической помощью как ми­нимум четыре способа неадекватного реагирования лично­сти на дисфункциональность семейных отношений: 1) пове­денческие нарушения; 2) симптомокомплекс, который может быть описан как проявления посттравматического (PTSD) синдрома; 3) соматоформные нарушения, т. е. стойкое ощу­щение физического дискомфорта, которое касается опре­деленных органов, при отсутствии сколько-нибудь опреде­ленных морфологических изменений в этом органе и, нако­нец, 4) психосоматические заболевания [2, 6, 10, 15, 17]. Полагаем, что все эти сложные способы реагирования на неудовлетворяющие личность семейные взаимоотношения тесно взаимосвязаны, являются закономерным продолже­нием друг друга, своеобразными уровнями (ступенями, фа­зами) бессознательного или в различной степени осознанно­го отреагирования психики на нестерпимые для личности условия семейной жизни. Время «задержки» на той или иной фазе отреагирования определяется многими внешними, но в гораздо большей степени внутренними обстоятельства­ми: особенностями самооценки личности, степенью ее инт-ра- или экстрапунитивности, наличием и качеством усво­енных родительских директив и т.д.

Искреннее, безусловное эмоциональное принятие лю­бого члена семьи, любовь к нему — едва ли не главное условие формирования психически и соматически здоро­вой, социально адекватной личности, действительно сво­бодного человека.

Список литературы

1. Абулъханова-Славская Н.А. Личностный аспект проблемы общения. М.. Наука, 1981.

2. Алексеева Л.С, Меновщиков В.Ю. Семейная психотерапия в центре психолого-педагогической помощи. М.: НИИ семьи, 1998.

3. Алешина Ю.Е. Индивидуальное и семейное психологическое консуль­тировании. М.: Класс, 1999.

4. Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Изд-во МГУ, 1980.

5. Гозман Л.Я. Психология эмоциональных отношений. М.: Изд-во МГУ, 1987.

6. Захаров А.И. Психотерапия неврозов у детей и подростков. Л.: Меди­цина, 1982.

7. Каган В.Е. Семейное воспитание и тоталитарное сознание: от психо­логии насилия к личностному росту. // Современная семья: пробле­мы, решения, перспективы развития. М.: МГПУД992. С. 66-76.

8. Корчак Я. Как любить ребенка: Книга о воспитании / Пер. с польск. М.: Политиздат, 1990.

9. Лосева В.К., Лунъков А.И. Работа любви, или стадии развития брачно-семейных отношений. // Семейная психология и семейная терапия. №4.1998. С. 34-36.

10. Мягер В.К. Семейная психотерапия: показания и методы. // Тезисы Всесоюзной конференции по вопросам семьи и брака. Гродно: ГГПУ, 1981.

11. Мясищев В.Н. Психология отношений. Избранные психологические труды. // Под ред. А.А. Бодалева. М.: Педагогика, 1995.

12. Навайтис Г Семья в психологической консультации. М.: МПСИ, Во­ронеж: Модек, 1999.

13. Обозов Н.Н., Обозова А.Н. Диагностика супружеских затруднений. Психологический журнал. № 2.1982. С. 147-151.

14. Паниотто В.И. Структура межличностных отношений. Киев: Педа­гогика, 1975.

15. Тащева А.И. Атрибутивные процессы в супружеских конфликтах. Ав­тореф. канд. психол. наук. М., 1987.

16. Тащева А.И. Взаимоотношения детей в семье. // Вестник Оренбургс­кого государственного университета. Оренбург: Изд-во ОГУ. № 8. 2002. С. 78-82.

17. Тащева А.И. Особенности психологической коррекции деструктивных взаимоотношений в семье // Личность в деятельности и общении. Ростов-н/Д, 1997 С. 248-262.

18. Ташева А.И. Энциклопедия психологической помощи. Ростов н/Д: Фе­никс, 2000.

19. Фрейд 3. Психология бессознательного.. Сб. произв. М.: Просвещение, 1989.

Раздел 6

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ ЛИЧНОСТИ

6.1- Психологический подход к здоровью личности

Основные составляющие здоровья личности

В данном разделе будет рассматрен один из возможных подходов к анализу понятия здоровья личности, выделяя четыре его основных составляющих: физическую, психи­ческую, социальную и духовную. Это разделение достаточ­но условно, так как все составляющие тесно взаимосвяза­ны друг с другом. Нас будут интересовать, критерии здоро­вья, т. е. в чем оно проявляется, его показатели и методы их измерения, а также факторы, влияющие на здоровье (способы и условия его совершенствования или разруше­ния). Среди факторов, влияющих на уровень здоровья мож­но выделить специальные средства психологического воз­действия, способствующие повышению уровня здоровья.

Физическое здоровье. Что касается физического здо­ровья, то оно проявляется в отсутствии болезней и боле­вых ощущений, устойчивости к болезнетворным факторам (уровень иммунитета), в гармоничности физиологических процессов, внешнем виде, хорошей физической форме (на­пример, гибкость суставов и позвоночника, выносливость, высокие силовые и скоростные показатели, функциональ­

ные резервы и т.д.) и в широких адаптивных возможностях к изменяющимся параметрам внешней среды.

Прежде, чем перейти к методам определения уровня здоровья, хотелось бы отметить ряд их важнейших особен­ностей: во-первых, они не должны травмировать, нарушать естественные процессы в организме (в отличие от ряда ме­дицинских диагностических процедур); во-вторых, они дол­жны одновременно являться и способами самопознания, а также, по возможности средствами развития и укрепления здоровья. Важно помнить, что существенной является ди­намика показателей, а не их абсолютные значения.

Основными методами измерения физического здоровья являются: самонаблюдение, измерение пульса, количества дыханий в минуту, длительности контрольной и волевой дыхательной паузы, а также измерение показателей фи­зического развития и уровня тренированности.

Рассмотрим четыре группы факторов, влияющих на здоровье: внешние природные факторы, такие как эколо­гия, условия жизни (урбанизация, оторванность от природы гиподинамия и т.п.); внутренние природные факторы (пол, возраст, раса, национальность, индивидуальная наследствен­ность); внешние социально-психологические факторы (различ­ные ситуации, создающие определенные условия и эмоцио­нальную атмосферу жизнедеятельности человека, например, конфликты, стрессы и т.п.). К внутренним социально-психоло­гическим факторам можно отнести: чувства, мысли, пред­ставления, поведение человека, его ценности, идеалы, смыс­лы. Из всех перечисленных групп наиболее важными для нас будут социально-психологические факторы, так как мы мо­жем их активно использовать для повышения уровня здо­ровья.

Основными факторами, влияющими на физическое здо­ровье, являются: система питания, дыхания, физических нагрузок, закаливания, гигиенические процедуры, режим труда и отдыха и т.д. Средствами психологического воздей­

ствия на уровень физического здоровья являются аутотре­нинг, различные тренинги, например, телесно-ориентиро­ванные, которые способствуют адекватному восприятию своего тела и его возможностей и формируют потребность в совершенствовании тела.

Психическое здоровье. Рассматривая психическое или душевное здоровье, в качестве критерия часто называют отсутствие психиатрического диагноза, т. е. психических болезней, так же, как и отсутствие болезней тела для физи­ческого здоровья. С позиции психологии здоровья существу­ет много показателей психического здоровья, например, особенности эмоциональной сферы, в частности, эмоциональ­ная устойчивость, толерантность к стрессовым факторам, преобладающее эмоциональное состояние человека, урав­новешенность в отношениях с другими людьми. Показатели ментальнохЧ сферы: наши представления, установки, мыс­ли, как человек воспринимает окружающие события, ка­кова его реакция на них. Важными критериями можно так­же считать определенные личностные качества, присущие человеку, например, такие как безусловное акцептирова­ние или принятие, т.е. признание самоценности каждого человека и лишь на фоне такого отношения возможно вы­ражение каких-то несогласий с его конкретными дейст­виями, словами, мыслями, чувствами. Этому понятию гу­манистической психологии в обыденном сознании соответ­ствуют такие человеческие особенности как смирение, терпение, кротость. Важным личностным качеством, яв­ляется открытость человека себе, другим людям, в плане выражения своих мыслей и чувств, нахождения адекват­ных форм для их выражения. Естественность, конгруэнт­ность, оптимизм, ответственность и ряд других личност­ных качеств тоже являются показателями психического здо­ровья.

Соответственно, методами измерения характеристик психического здоровья могут служить различные психоло­

гические тесты, которые определяют особенности эмоцио­нальной сферы: уровень тревожности, уровень самооцен­ки, личностные черты человека и др. Например, такие тес­ты как Розенцвейг, Кеттелл, MMPI и т.п., а также различ­ные проективные тесты. Кроме этого, безусловно, можно использовать метод наблюдения, в частности, самонаблю­дение, или интервью.

Если говорить о факторах, которые влияют на уровень психического здоровья, то, прежде всего, нужно отметить систему отношений человека, например, в качестве фак­тора, повышающего уровень психического здоровья, мож­но отметить позитивное отношение к себе, адекватную са­мооценку. Важным фактором являются также особенности восприятия других людей. Например, как человек воспри­нимает большинство окружающих его людей. Один утвер­ждает, что большинство людей подлецы, другой — что хороших людей много, а плохих — единицы, третий счита­ет, что все люди хорошие, если внимательно к ним при­смотреться. Или такое представление: во всех вижу себя, в себе вижу всех — в каждом есть красота и любовь. Фак­тором, влияющим на психическое здоровье, является пре­обладающая стратегия отношений к другим. Здесь можно выделить две полярные стратегии отношения: стратегия сотрудничества и стратегия соперничества. Существует миф, что стратегия соперничества — стимул к развитию, хотя на самом деле при реализации стратегии соперничества глав­ное победить, а не совершенствоваться, в то время как стратегия сотрудничества предполагает открытый обмен информацией и бесконечные шаги взаиморазвития. Тогда, чем совершеннее и лучше другой, тем больше я имею воз­можностей для индивидуального совершенствования. При соперничестве, чем другой лучше, тем хуже мне, так как повышается вероятность проигрыша. Важно быть сильнее, а не сильным, важно, кто прав, а не в чем правда. Отсюда — агрессия, зависть. И, как следствие таких человеческих от­

ношений — убийства, самоубийства, войны, стихийные бед­ствия.

Существуют определенные сферы человеческой дея­тельности, например, такие как спорт и политика, где стра­тегия взаимодействия — соперничество. Но при этом давно известно, что эффективность взаимодействия резко возра­стает, если внутреннее отношение можно соотнести имен­но со стратегией сотрудничества — принимаем, понимаем, сотрудничаем с соперником. Следует отметить, что факто­рами, влияющими на уровень психического здоровья, яв­ляются и личностные особенности человека, которые мы указывали в критериях, а также определенная иерархия жизненных целей и ценностей, например, преобладание духовных ценностей над материальными.

Существенным фактором является преобладающий эмо­циональный фон человека: от печали, раздражения, недоволь­ства всем и всеми до спокойного, умиротворенного, радостно­го восприятия всего происходящего. Между этими полюса­ми, безусловно, есть и масса промежуточных вариантов, и, в зависимости от того, где находятся сейчас основные эмоции данного человека, мы получаем фактор, либо влияющий на повышение здоровья, либо, напротив, — на его снижение.

К средствам психологического воздействия на психи­ческое здоровье можно отнести работу по повышению эмо­циональной устойчивости человека, например, тренинг са­морегуляции, различные виды аутогенной тренировки, об­разно-волевые настрои, медитации, кроме этого, коррекцию представлений, установок человека, развитие волевой сфе­ры, а также работу со стратегиями отношений с другими людьми. Все это может проходить как в индивидуальной, так и групповой форме психологического консультирования, психокоррекционной и психотерапевтической работы.

Социальное здоровье. Основным критерием социально­го здоровья можно считать эффективность и успешность адаптации человека в обществе, в котором он живет. Дру­гими словами, насколько человек вписывается в место, вре­

мя и ситуацию. Здесь можно выделить, во-первых, уро­вень социальной адаптации, во-вторых, уровень социаль­ной активности, в-третьих, эффективное использование различных социальных ролей.

Существует два основных типа социальных групп, в ко­торые включается каждый человек, — это профессиональ­ные группы и семья. В контексте профессиональных групп важным критерием социального здоровья является соответ­ствие профессионального и личностного самоопределения, т.е. в какой степени профессия, ее требования к личности соответствуют индивидуальным особенностям данного чело­века, его жизненному предназначению. Кроме этого, крите­риями являются также успешность профессиональной дея­тельности, удовлетворенность ею и своим социальным ста­тусом, а также признание данной деятельности в социальной среде, что, как правило, связано с уровнем материальной обеспеченности.

Для школьников критериями социального здоровья мо­жет быть отношение к учебе, успеваемость, наличие оп­ределенных познавательных потребностей, интересов и их избирательность. Критерием социального здоровья явля­ется также наличие гармоничных семейных отношений. В качестве методов измерения социального здоровья мож­но использовать различные тесты, опросники на удовлет­воренность профессией, профессиональным статусом, се­мейными отношениями, а также метод самооценки и экс­пертных оценок. Кроме того, можно использовать такой метод определения позиции в группе как социометрия.

Следует отметить, что все критерии социального здо­ровья являются одновременно и факторами, которые на него влияют. Кроме того, можно выделить такие факторы как социально-экономическая и политическая ситуация, уро­вень образования, воспитания, гибкость жизненных стра­тегий и их соответствие социокультурной ситуации (эконо­мическим, социальным и психологическим условиям), а так­же уровень физического и психического здоровья.

Средствами психологического воздействия на уровень социального здоровья можно считать профессиональное консультирование и профотбор, брачно-семейное консуль­тирование, а также различные тренинги по отработке про­фессиональных навыков, по повышению эффективности профессиональной деятельности, развитию творческих уси­лий по оптимизации своей жизнедеятельности, в частно­сти, семейных отношений и т. п.

Критерии духовного здоровья личности

Основным критерием духовного здоровья является лю­бовь как внутреннее состояние и глубинное отношение ко всему: к себе, к другим людям, к жизни, т.е. ощущение изначальной самоценности всех и всего в мире. При этом на уровне поведения, возможна обратная связь по поводу при­ятных или неприятных действий, состояний, отношений других людей, т. е. на уровне безусловного принятия мы можем обсуждать наши реальные взаимодействия. Следу­ющим важнейшим критерием является осмысленность и наполненность бытия, осознанное, ответственное, творчес­кое отношение к своей жизни, понимание или, по крайней мере, попытка понять свой путь и свое предназначение, вера в Бога, Высший Разум, Природу, осмысленность всей Вселенной и нашей жизни, в частности. В качестве крите­риев духовного здоровья можно также назвать оптимис­тичный взгляд в будущее, наличие временной перспекти­вы, гармоничность отношений с собой и окружающим ми­ром, умение не осуждать, не обижаться, не обижать, слу­жить, отсутствие страхов и высокая нравственность. Кри­териями духовного здоровья являются: уровень само­актуализации, ответственности за свою жизнь, в том числе и за свое здоровье, определенная система ценностей.

В соответствии с перечисленными критериями можно выявить те тесты, которые могут быть использованы для определения уровня духовного здоровья. Хотя при этом,

конечно же, нужно понимать, что духовное здоровье очень трудно формализовать и измерить, однако, с нашей точки зрения, наиболее подходящими для данной ситуации тес­тами может быть тест, позволяющий определить уровень самоактуализации человека, тест УСК, определяющий уро­вень интернальности — экстернальности личности, тест смысложизненных ориентации Д.А. Леонтьева, тест Рокича, выявляющий иерархию ценностей. Можно использовать также анализ продуктов творчества.

Как и в ситуации с социальным здоровьем, можно ска­зать, что все критерии духовного здоровья являются од­новременно и факторами на него влияющими. Кроме этого, в качестве основных факторов, влияющих на духовное здо­ровье, можно отметить следующие.

1. Повышение степени осознанности бытия человека.

2. Стремление к самосовершенствованию.

3. Приоритет духовных потребностей, таких как твор­чество, любовь, познание, красота и др.

4. Расширение сознания за пределы человеческого тела, за пределы Я.

Формирование определенного мировоззрения, когда человек воспринимает себя как микрокосм, а свой жизнен­ный путь — как часть высшего замысла, связывая его с жизнью всей Вселенной. Такое мировоззрение позволяет видеть в обычных жизненных событиях духовный смысл.

Нахождение оптимального индивидуального баланса меж­ду сиюминутным и вечным, материальным и духовным, зем­ным и небесным, который, позволяя адаптироваться к кон­кретной социокультурной ситуации, оставляет приоритет за стремлением к вечному, любви, доброте, истине, совер­шенству.

При этом важно помнить, что нельзя стремиться к ду­ховному совершенству иначе, чем через совершенство в земных проявлениях, через совершенствование своего тела, своих отношений, своих человеческих качеств, осознание своего предназначения, своих высших ценностей и смыслов.

Основным средством психологического воздействия на духовное здоровье являются:

1) нравственное воспитание, формирующее потребность человека следовать этическим принципам;

2) экзистенциальные аспекты психолого-педагогическо­го просвещения;

3) создание условий для творчества;

4) выстраивание иерархии ценностей с преобладанием бы­тийных ценностей: творчество, любовь, познание, аль­труизм;

5) самопознание, самосовершенствование, формирование позитивных эмоций и мыслей, борьба с деструктивны­ми тенденциями, ленью, апатией, агрессией, нетер­пимостью;

6) приобщение к каким-либо духовным традициям (ре­лигия, йога, философия) использование духовных практик (молитва, медитация, трансовые состояния).

Если говорить о возрастной периодизации в формиро­вании различных составляющих здоровья, то от рождения до трех лет, прежде всего, закладывается физическое здо­ровье. С трех до семи лет идет интенсивное формирование психического здоровья. С 7 до 12 лет — формирование со­циальной составляющей здоровья; и после 12 лет начинает­ся активное формирование духовной составляющей. Этот возраст совпадает с обрядом инициации, посвящения во взрослую жизнь, который присутствует во всех мировых религиях (естественно, все эти цифры достаточно услов­ны). Все указанные составляющие в течение всей дальней­шей жизни человека взаимосвязаны друг с другом, и поэто­му совершенствование любой из них оказывает влияние на интегральные характеристики здоровья человека.

Можно построить индивидуальный портрет здоровья, продиагностировав его, согласно выделенным критериям. На основании этого составляется индивидуальная програм­ма совершенствования здоровья. Из всех известных техно­

логий выбирается то, что наиболее необходимо конкрет­ной личности в данный момент, в соответствии с показате­лями диагностики и предпочтениями человека.

Следующий этап предполагает отслеживание эффектив­ности данной программы оздоровления, основным показате­лем эффективности является динамика показателей здоро­вья. Например, насколько меньше я стал болеть, стал ак­тивнее, позитивнее воспринимаю свою жизнь и т.д. Можно отметить несколько основных правил реализации оздоро­вительных программ: постепенность, последовательность, комплексность, природосообразность. Необходимо также со­блюдать принцип индивидуальной ответственности и креа­тивности при их реализации и помнить, что основным усло­вием оздоровления личности является изменение мировосп­риятия и мировоззрения человека.

Социокультурными организационными формами, кото­рые направлены на совершенствование соответствующей составляющей здоровья являются:

1) физическая культура как учебный предмет в образо­вательных учреждениях от дошкольных до вузов, а также индустрия физической культуры в виде раз­личных спортивных и оздоровительных секций;

2) психологические консультационные и терапевтичес­кие службы;

3) службы занятости и службы семьи;

4) церковь, различные виды духовных практик, экзис­тенциальные аспекты образования.

Задачу интеграции всех этих направлений оздоровитель­ной работы должно взять на себя образование при широ­ком использовании средств массовой информации,

Важным моментом в психологии здоровья является осоз­нание того, что здоровье не является самоцелью, а лишь условием, основанием и результатом активной, творческой жизни, способствующей совершенствованию человека. Глав­ное не то что человек делает для здоровья, а то, ради чего он это делает.

Стратегии реагирования личности на болезнь

В контексте комплексного психологического подхода к здоровью личности болезнь трактуется как сигнал о внут­реннем рассогласовании и дисгармонии, который требует осмысления. Необходимо понять ее возможные причины, осознать, с чем именно не справляется наше тело или душа, что необходимо изменить в нашем образе жизни, мыслях, чувствах, представлениях. Болезнь, как человека, так и об­щества, создает затрудненные условия, в которых иммуни­тет может укрепиться. Это как прививка, главное — найти в себе силы правильно выйти из болезни. Осмысливая ис­токи болезни и воздействуя на них, необходимо одновре­менно повышать уровень здоровья. Убирая симптомы бо­лезни без изменения образа жизни, системы отношений и ведущих установок, мы каждый раз переводим организм на более низкий уровень здоровья, оставляя причину болезни, которая в последующем проявит себя в еще более острой форме. При таком подходе после осмысления причин болез­ни и природосообразности выхода из нее, выздоровевший человек переходит на более высокий уровень здоровья.

Таким образом, речь идет о более сознательном, от­ветственном, творческом отношение к болезни, не адапта­ция, приспособление или борьба с ней, а выход за ее пре­делы через осознание причин.

Болезнь — знак несовершенства защитных сил и адап­тационных систем, сигнал к усилению работы над собствен­ным телом и духом.

Можно выделить несколько стратегий поведения в бо­лезни:

1) активная, творческая позиция — стремление преодо­леть недуг и укрепить свое здоровье, отношение к болезни как к испытанию, способному сделать челове­ка более сильным и зрелым; а в случае невозможнос­ти — жизнь вопреки болезни особенно часто эта по­зиция наблюдается у неизлечимо больных людей, ко­торые стремятся реализовать свои планы в оставшееся время;

2)аутодеструктивная — игнорирование самого факта болезни и ее последствий (например, алкоголизм и наркомания), отсутствие культуры здоровья;

3)манипулятивная — использование болезни как спо­соба манипулирования другими (феномен «ухода в бо­лезнь», за которым скрыто стремление стать объек­том внимания, жалости и заботы со стороны других);

4)пассивная, «пациентская» — болезнь это зло, резуль­тат несовершенства человека и мира, может выражать­ся в обвинении себя и чувстве неполноценности («я слаб, беспомощен, болезнь сильнее меня») или в пре­тензиях к другим, вплоть до негативизма ко всему миру и его Творцу («я никому не нужен, никому нет дела до меня и моих страданий», «мир не соверше­нен», «жить — значит страдать»);

5)ипохондрическая — уверенность в наличии болезни, при отсутствии таковой. В этом случае болезнь — ча­сто стиль жизни и ее смысл.

Можно предложить ряд рекомендаций, способствую­щих выходу из болезненных состояний:

1) формирование позитивных мыслей и чувств, т.е. по­вышение степени принятия себя, окружающих и си­туации;

2) осознание актуальных жизненных целей, ценностей, смыслов и способов их реализации (т.е. размышление о том, как и для чего живем);

3) ограничение и оптимизация социальной активности (в кризисные периоды жизни человеку необходимо на время отказаться от привычных дел и устоявшихся связей с внешним миром и «вернуться к самому себе»);

4) оптимизация режима сна, отдыха, питания и т.п.,

5) проведение общеоздоровительных процедур с использо­ванием естественных природных факторов («Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья»).

Максимальная эффективность этих рекомендаций мо­жет быть достигнута лишь при их комплексном, индивиду­ализированном использовании.

Факторы, способствующие повышению уровня здоровья личности

На здоровье личности влияет множество факторов. Наи­более важными из них являются следующие:

1. Принятие ответственности за свою жизнь, в частно­сти, за свое здоровье. Уход от ответственности стал столь характерной чертой современного человека, что это на­шло отражение в обыденной речи. Так, часто приходится слышать: «мне плохо живется», «моя жизнь не сложилась», «не судьба». Лишенные местоимения «я», эти фразы выра­жают отказ от индивидуальной ответственности, подчине­нии обстоятельствам и пассивность по отношению к самому себе. Только приняв ответственность за осуществление сво­бодного осознанного выбора и все его последствия, чело­век может стать творцом своей судьбы. Каждый способен осуществить выбор в пользу здоровья и самореализации. Психологи, психотерапевты, врачи могут лишь помочь нам в этой работе, но вся ответственность лежит на нас самих.

2. Самопознание, как анализ себя, также способствует самооздоровлению. Значение самопознания как необходимо­го условия достижения психического здоровья признава­лось практически во всех системах психотерапии. Разли­чался лишь предмет самопознания — в одном случае это были бессознательные комплексы и психотравмы детства (классический психоанализ), в другом — самость как интег­рирующий центр личности (Юнг) [20]; социальные отноше­ния, ценности, цели, потенциальные возможности челове­ческой природы (гуманистическая психология). Однако, всегда именно самопознание, пусть трудное и болезненное, но при­водящее к неожиданным озарениям (инсайтам) создает ос­нову психотерапевтического эффекта и открывает путь к исцелению. 3. Фрейд [16] блестяще показал в своих психо­аналитических исследованиях, что многие психосоматичес­кие нарушения обусловлены вытеснением, отказом от са­мопознания, устранением из сознания любой информации, способной задеть наше самолюбие. Преодоление вытесне­

ния и обретение более полного знания о самом себе повы­шает зрелость и ответственность личности за свое психи­ческое благополучие.

3. Самопонимание и принятие себя как синтез, процесс внутренней интеграции. Самопознание является необходи­мым, но недостаточным условием оздоровления. Следую­щий шаг — принятие себя таким, каков ты есть, разреше­ние противоречий внутреннего мира и достижение целост­ности «Я». Психоанализ необходимо дополнить психосин­тезом, процессом внутренней интеграции личности. Иначе остается опасность «увязнуть» в бесконечном и деструктив­ном самокопании, постоянно переходящем в самообвине­ния и недовольство собой, вместо того, чтобы однажды на­чать творить свою судьбу заново, как бы «с чистого листа». В этой связи важно отметить значение искусства, особен­но экспрессивных его форм для достижения внутренней целостности и гармонии. Именно в искусстве сознательное усилие и бессознательный импульс, разум и чувства созда­ют единое целое, поэтому люди с незапамятных времен ис­пользовали различные виды искусства, например, музыка, танец для исцеления душевных и физических недугов (в настоящее время это составляет основу арт-терапии).

4. Умение жить в настоящем моменте, чему уделено боль­шое внимание в гештальт-терапии. Как показал Ф. Перлз, нарушения психического здоровья часто связаны либо с застреванием в своем травматическом прошлом, либо с бес­плодным фантазированием о еще не наступившем буду­щем. Умение жить актуальными переживаниями и осуще­ствлять (реализовывать) свою уникальность «здесь-и-теперь» является необходимым условием гармоничного существо­вания и творческого самовыражения личности, а, следова­тельно, и психического здоровья.

5. Осмысленность индивидуального бытия и, как след­ствие, осознанно выстроенная иерархия ценностей. Напри­мер, А. Маслоу [8; 9] считал, что человек нуждается в цен­

ностной системе отсчета, в соответствии с которой можно жить и понимать жизнь, в той же мере как он нуждается в солнце, кальции и любви. Для того, чтобы стать здоровым человеку важно осознать, чего он хочет и для чего, т.е. построить свою индивидуальную систему жизненных целей и ценностей.

6. Способность к пониманию, слышанию и принятию дру­гих. Эмпатическое понимание не только профессиональ­ный навык психотерапевта, но и базовое свойство здоро­вой личности.

7. Доверие процессу жизни. Наряду с рациональными установками, ориентацией на успех и сознательным плани­рованием своей жизни необходимо то душевное качество, которое в позднем психоанализе определялось как «базо­вое доверие» (Э. Эриксон), а в процессуально-ориентиро­ванной психотерапии А. Минделла [10] получило название «доверие процессу». Иными словами, это умение следо­вать естественному течению процесса жизни, где бы и в чем бы он ни проявлялся.

Принципы и приемы психического оздоровления личности

Наиболее существенными принципами работы по раз­витию здоровья являются следующие.

1. Комплексность. Оздоровление необходимо осуществ­лять целостно, на всех уровнях, не ограничиваясь лишь фи­зическим здоровьем, гармонизировать отношения с други­ми людьми, стремиться к осмыслению своего индивидуаль­ного существования, преодолевать препятствия личност­ному росту и реализовывать свой духовный потенциал. В случае «однобокости» оздоровления, например, при без­думной, изнуряющей работе на тренажерах или активном занятии хатха-йогой часто игнорируются духовный и соци­альный аспекты здоровья.

2. Креативность. Весьма вредны в процессе оздоров­ления различные догмы — необходимо быть гибким, не ис­кать универсальных средств («панацеи»), а в каждый мо­

мент творчески относится к своему здоровью. Нет смысла слепо следовать каким-либо стандартным схемам, а, при­слушиваясь к собственному организму, выбирать из воз­можных оптимальные для себя способы оздоровления в каж­дой конкретной ситуации.

3. Принцип «внутреннего наблюдателя». Этот принцип требует внимательности к себе, своим ощущениям, чув­ствам, состояниям. Стремление к познанию, чувствованию себя, выработке особого вида интуиции-самоощущению, призванному осуществлять естественный контроль за внут­ренними состояниями организма и психики. Этот принцип подразумевает перенесение центра внимания с внешнего, окружающего мира, с других и т.д. на самого себя, на забо­ту, преобразование и преображение самого себя.

4. Укрепление и развитие позитивных установок. Пре­одоление фиксации на негативной стороне бытия, в част­ности, на болезненных состояниях, через принятие себя в мире и мира в себе; освоение стратегии сотрудничества как дающей возможность гармоничного сосуществования с другими людьми и миром в целом.

Можно предложить классификацию приемов психичес­кого оздоровления в зависимости от ведущей направленно­сти на различные составляющие здоровья (физическая, пси­хологическая, социальная и духовная).

1. Телесно-ориентированные техники, направленные на позитивное отношение к своему телу.

2. Психотехники, направленные на развитие отдель­ных психических процессов (память, внимание и т.п.).

3. Психотехники, направленные на выработку навыков конструктивного взаимодействия, преодоления конфликтов и развития креативности.

4. Психотехники, направленные на расширение сферы осознания «Я». Прояснение жизненных целей и ценностей, разрешение внутренних противоречий и интеграцию.

В качестве примера рассмотрим следующие упражне­ния, направленные на повышение уровня осмысленности

бытия, рефлексию, осознание и трансформацию своих жиз­ненных целей и ценностей. Эти упражнения позволяют обо­значить направления дальнейшего развития, наметить стра­тегические цели, а также выявить актуальные проблемы.

Упражнение 1. «Жизненные цели».

Каждому участнику упражнения задается вопрос: «Каковы ваши жизненные цели?» Предлагается записывать все, что приходит в голову. Независимо от того, насколько оно кажется общим, триви­альным и абстрактным. Можно записывать личные, семейные, про­фессиональные, социальные, духовные и другие цели. На это зада­ние дается 2~3 минуты, после чего лист откладывается в сторону. На втором листе отвечают на вопрос: «Ваши цели на ближайшие 3 года?» На ответ дается 2~3 минуты. На третьем листе — ответ на вопрос: «Если бы вы узнали, что вам осталось жить три месяца с сегодняшнего дня, как бы вы прожили их?» Цель этого вопроса — выяснить, нет ли чего-нибудь важного для участников, что они не делают и о чем даже не задумываются. Ответ также в течение 2^_ 3 минут. На четвертом листе пишутся три цели, которые кажут­ся наиболее важными из всех ранее записанных. После первого ин­дивидуального этапа работы можно обсудит результаты со всеми участниками упражнения. Можно задавать схему анализа, напри­мер, «Есть ли какие-либо цели, повторяющиеся на всех четырех листах?», «Отличаются ли чем-нибудь цели, написанные на тре­тьем, четвертом листах?» и т.д. Это упражнение выявляет в основ­ном осознанные жизненные цели, но также (особенно на третьем листе) оно отражает, и бессознательные цели и является весьма полезным для более четкой рефлексии жизненных целей, соотнесе­ния их с повседневной жизнедеятельностью и с целями других людей. Прояснение целей очень важно как для самопонимания, так и для понимания друг друга. Мы знаем основной вопрос философии, но часто не осознаем основной вопрос человеческой жизни -ее цель, в чем смысл человеческой жизни: «Кто мы, зачем мы, куда мы идем?»

Упражнение 2. «Поиск экзистенциальных оснований».

Упражнение проводится в три этапа. На первом этапе все участники фиксируют пять качеств, которые кажутся им наиболее важными в себе. На втором этапе они разбиваются по парам и задают друг другу вопрос: «Почему для тебя так важно быть... (об­

суждаются те качества, которые человек считает важными, на­пример, «быть добрым»)?»

Такая цепочка вопросов продолжается до тех пор, пока не доходят до внутренней аксиомы, которая может выражаться во фразах типа: «А иначе жить не имеет смысла» или «А как без этого жить?» и т.п. Иногда в реальности, в процессе выполнения этого упражнения возможны сложности, связанные с недостаточной сте­пенью открытости, поэтому это упражнение хорошо работает в атмосфере доверия и открытости. Кроме того, если у человека есть актуальная неосознанная проблема, то это упражнение по­зволяет ее обнаружить, после чего можно выйти к экзистенци­альным основаниям. На третьем этапе обсуждаются результаты этой работы. Можно даже записать на доске: «Как устроен наш мир», «на каких китах он стоит», «что важно для нас в жизни».

Таким образом, понимание и применение всех перечисленных принципов, приемов и упражнений позволяют человеку стать на путь постоянного укрепления и совершенствования своего здоро­вья, что неизбежно приведет к повышению уровня жизнедеятель­ности и жизнеспособности человека.

Список литературы

1. Ананьев В.А. Введение в психологию здоровья. СПб., 1998.

2. Белов В.И. Психология здоровья. М., 1994.

3. Брату съ Б.С. Аномалии личности. М., 1988.

4. Брехман И.И. Валеология — наука о здоровье. М.,1990.

5. Валеология человека. Здоровье-Любовь-Красота. // Под ред. Петлен-ко В.П. СПб.. Петроградский и К°, 1997 Т. 1.

6. Васильева О.С, Филатов Ф.Р. Психология здоровья человека. М., 2001.
7 Даниленко О.И. Здоровье души и поэзия. СПб, 1996.

8. Маслоу А. Дальние пределы человеческой психики. М., 1997.

9. Маслоу А. Психология бытия. М., 1997.

10. Миндеял Э. Психотерапия как духовная практика. М., 1997

11. Никифоров Г.С. Психология здоровья. СПб, 2002.

12. Рейнуотер Д. Это в ваших силах. М., 1992.

13. Рождерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М., 1994.

14. Уолш Р Основания духовности. М., 2000.

15. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

16. Фрейд 3. О психоанализе. Пять лекций. Методика и техника психо­анализа. СПб, 1998.

17. Фромм Э. Душа человека. М., 1992.

18. Шабельников В.К. Психология души. М., 2003.

19. Шадриков В.Д. Происхождение человечности. М.. Логос, 1999..

20. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. М., 1994.

21. Ялом Я. Экзистенциальная психология. М.. Класс, 1999.

6.2. Основные подходы и критерии психологической безопасности личности

Приоритеты в обучении

Новый век в образовательной политике ознаменовался выдвижением идеи личностного роста как основного при­оритета в обучении. Гуманизация образования, его ориен­тация на личность и ее развитие признаны наиболее акту­альными для современного общества тенденциями. В раз­личных дидактических моделях, ориентированных на ини­циацию личностного, таких как «личностно-ориентирован-ная» (В.В. Сериков, И.С. Якиманская), «личностно-деятель-ностная» (И.А. Зимняя), «персонализированная» (В.А. Бес-палько), «развивающая» (В.В. Давыдов, Д.Б. Эльконин, А.В. За­порожец), «инновационная» (В.Я. Ляудис), «гуманистическая, центрированная на мире детства» (А.Г. Орлов), «смысловая дидактика» (И.В. Абакумова, П.Н. Ермаков, В.Т. Фоменко) при всем их многообразии отталкиваются от критики тра­диционного обучения и имеют своей целью переход от «адап­тивно-дисциплинарной модели унифицированного образо­вания к личностно ориентированной детоцентристкой мо­дели вариативного образования» (А.Г. Асмолов, 1997). Они возводят в ранг такие ценности образования, как целост­ность личности и ее индивидуальный опыт, свобода, со­трудничество и сотворчество участников педагогического процесса.

В складывающейся сегодня новой парадигме образова­ния делается акцент на социализацию подрастающего по­коления, а ведущей тенденцией модернизации предполага­ется переход от знаниевой к личностной парадигме учебной

деятельности. Программа модернизации образования ставит перед общеобразовательной школой задачу формирования у учащихся новой системы универсальных знаний, умений и навыков, а также опыта самостоятельной деятельности и личной ответственности. Образовательный процесс, нако­нец-то, начинает переориентироваться на то, что источник многообразных человеческих проблем следует искать в ха­рактере обучения и воспитания подрастающего поколения. Многие острые и больные проблемы жизни современной молодежи, такие, как инфантильность и социальная деза-даптированность, социальная безответственность и агрес­сивность, наркомания и преступность, во многом опреде­ляются отсутствием психологической культуры, порожда­ющей стрессы, болезненные состояния, личностные кризисы в жизни и деятельности, как отдельных людей, так и обще­ства в целом. Особое значение данная проблема приобрета­ет в условиях усиления межэтнической, межнациональной и международной напряженности, роста враждебности, уг­розы терроризма. «Российское подрастающее поколение в лице своих адаптированных, индивидуалистически и мо-дернизированно ориентированных представителей больше всех выиграло от происшедших изменений, но в лице тра­диционно ориентированных представителей больше всех проиграло — проиграло именно свою всестороннюю (ду­ховную, политическую, социальную, экономическую) иден­тификацию с традиционным российским социумом» [4, с. 9].

В последние годы большое внимание уделяется про­блемам нарушения личностной и социальной адаптации де­тей и подростков. Нарушения адаптации, или дезадапта­ция, — это, по сути, реакция приспособления ребенка к неадекватным для его развития, личностной активности и личностного роста микросоциальным условиям жизни. Виды дезадаптации соответствуют основным сферам жизнедея­тельности ребенка, семейная, школьная и социальная. В рамках настоящего исследования именно школьная деза­даптация является значимой категорией. Школьная деза­

даптация — это социально-психологическое и педагогичес­кое явление неуспешности ребенка в образовательной сре­де (обучение, референтная школьная группа, общение с учителями и т.д.), связанное с неразрешимым для ребенка конфликтом между требованиями образовательной среды и его психологическими возможностями и способностями, со­ответствующими его возрастному сензитивному периоду, уровню психического развития. При школьной дезаптации ребенок не может найти свое место в школьной среде, быть принят таким, какой он есть.

Психическое и психологическое здоровье

Гуманистические тенденции в обществе и образовании поставили перед психологами необходимость исследования механизмов развития «психологического здоровья» подрас­тающего поколения, участников образовательного процес­са. При этом большинство психологов различают поня­тия «психическое здоровье» и «психологическое здоровье» (Б.С. Братусь, И.В. Дубровина, В.И. Слободчиков). Психи­ческое здоровье предполагает здоровое протекание отдель­ных психических процессов, а психологическое — здоро­вое проявление личности. В.И. Слободчиков выделяет два важнейших фактора, обуславливающих психологическое здоровье участников образовательного процесса — субъек­тивная реальность и событийная общность.

Субъективная реальность, или внутренний мир, вклю­чает такие важнейшие характеристики, как «Я-концепция», «жизненный сценарий», «смысложизненные стратегии». «Ре­зультатом интеграции этих характеристик становятся та­кие образования, как личность и духовность» [11, с. 172]. Психологическое здоровье человека обусловлено гармони­зацией его субъективного мира. Этой гармонизации способ­ствуют личностный и духовный рост.

Личностный рост — это процесс формирования и реа­лизации социальной психической функции человека. В про­цессе личностного роста человек осознает и формирует свои

социальные потребности, расширяет средства и способы их реализации, осознает и формирует собственную автоном­ность, благодаря чему принимает ответственность за вы­бор собственных решений и поступков во взаимодействии с окружающими людьми. Личностный рост состоит как ми­нимум из двух этапов: 1) осознание человеком своих соци­альных потребностей и расширение способов и средств их реализации и 2) формирование человеком на этой основе своей автономности, самодетерминации, самоуправления и ответственности за проявление своей автономии [11]. Перс­пективой личностного роста становится гармонизация че­ловеком своих взаимоотношений с обществом.

Духовный рост — это процесс реализации трансцен­дентной психической функции человека. В процессе духов­ного роста человек осознает себя творцом своей жизни, ис­следуя свое бессознательное, расширяет свое осознание жизни, времени, окружающей действительности. На осно­ве познания и принятия себя человек по-новому начинает относиться к проявлению их уникальности, автономии. Он устанавливает событийные отношения с близкими, форми­рует духовные отношения с ними.

Личностный и духовный рост взаимно обуславливают друг друга. Личностный рост является условием духовного роста. Духовный рост, в свою очередь, обуславливает но­вый уровень личностного роста. Соответственно процесс личностного и духовного роста представляет собой спираль, каждый виток которой свидетельствует о совершенствова­нии человека [11].

В процессе личностного и духовного роста формиру­ется глубинная событийность участников процесса взаимо­действия; в учебном процессе этот вид событийности воз­никает между учителем и учеником, учеником и однокласс­никами, учителем и представителями администрации школы и т.д. По мнению Н.П. Паттуриной [11], понятие «глубинная» событийность отражает способность человека пребывать в полноценном контакте с другими людьми и организовывать

его. Различаются два уровня глубинной событийности: глу­бинная событийность, отражающая способность индивиду­ума с событию с самим собой, и глубинная событийность, отражающая способность к событию с другими людьми. «Пер­вый уровень включает такие частные способности, как осоз­нание индивидуумом бытия и настройка на внутреннее чув­ство. Второй уровень глубинной событийности включает ча­стную способность к пониманию другого и вовлеченность в контакт. Эта способность является условием формирования событийной общности людей, т.е. такого пространства, в котором происходит развитие субъективной реальности че­ловека» [11, с. 174]. Если в процессе обучения происходит нарушение (стагнации) личностного или духовного роста, то возникнет нарушение событийной общности всех участ­ников взаимодействия, что станет причиной нарушения чув­ства психологической безопасности участников образова­тельного процесса.

Психологическая безопасность

Безопасность — отсутствие угрозы причинения зла или вреда; сохранность, надежность (Толковый словарь В. Даля). А. Маслоу [10] к категории безопасности причисляет следу­ющие потребности: потребность в стабильности, в защите, в свободе от страха, тревоги и хаоса, потребность в посто­янстве, структуре, порядке, законе.

Проблема безопасности человека стала в современном мире чрезвычайно актуальной. Именно она становится до­минирующей в период кризисных социальных изменений и разрушения привычных стереотипов — «идеалов, объеди­няющих людей» [6, с. 140]. Цели по социальному обслужива­нию общества объединяют всех участников, как государ­ственной системы, так и негосударственных общественных структур, общественной системы безопасности. Это связа­но и с обеспечением условий для нормальной жизни людей, удовлетворением их потребностей в безопасности, т. е. с на­дежной защитой от всего того, что ставит под удар их

жизнь и здоровье, материальную обеспеченность, уверен­ность в своем будущем. Очевидная невозможность оградить человека от всех опасностей, порожденных прогрессом, при­вела к необходимости переосмыслить понимание сущности безопасности — психологической и педагогической. Возник­ла реальная необходимость в научной трактовке самого по­нятия «безопасность» как составной части психолого-педа­гогического тезауруса.

Психологическую безопасность можно рассмотреть на разных уровнях [5]:

1) на уровне общества — как характеристику нацио­нальной безопасности, в структуре которой присутствует социальная безопасность, что означает выполнение соци­альными институтами своих функций по удовлетворению потребностей, интересов, целей всего населения страны, фактически обеспечивая качество жизни;

2) на уровне локальной среды обитания — это семья, ближайшее окружение, референтные группы, учебные груп­пы;

3) на уровне личности, в которой возникает аспект пе­реживания своей защищенности-незащищенности, когда возможно говорить о понимании и представлении, о пси­хологическом насилии и когда конкретные поведенческие акты, способствуют нарушению безопасности другого или саморазрушению.

Два последних уровня (среда обитания и личностный, или субъектный), безусловно, являются предметом иссле­дования психологической науки, и если изначально они рас­сматривались как компонент психологического здоровья, то в настоящей период можно выделить достаточно самостоя­тельное научное направление — психология безопасности личности.

Личностный подход, рассматривает различные компоненты психологической безопасности с точки зрения субъектов вза­имодействия. Анализ научных исследований в этой сфере (И.В. Абакумова, Л.И. Антонова, А.Г. Асмолов, И.А. Баева, СВ. Белов, В.Т. Ганжин, П.Н. Ермаков, Т.М. Краснянская,

Н.А. Лызь, Н.Н. Моисеев, А.В. Непомнящий, В.М. Розин, В.В. Рубцов, А.А. Реан, В.В. Семыкин, К.В. Чернов, Л.И. Шершнев) показал, что понимание сущности безопасности «производно от представлений о человеке» [9, с. 22]. Имен­но исходя из этого, выявляются модельные представления о безопасной личности. Критерии безопасности трактуются ис­ходя из тех структур, с которыми психологи идентифициру­ют человека. В подавляющем большинстве представлений о безопасности в качестве ее критерия подразумевается целостность физической структуры человека, соответству­ющая нормам стабильного функционирования организма. Вто­рая группа критериев безопасности объединяет характерис­тики, относящиеся к природно-психическому уровню чело­века, и включает адекватность отражения и отношения к миру (С.К. Рощин), защищенность психики (Г.В. Грачев), адап­тивность функционирования (Т.С. Кабаченко), защищенность сознания от изменения его состояния против воли человека (Т.И. Колесникова). Третья группа подходов к проблеме безо­пасности ориентирована на личностный уровень человека. Здесь состояние безопасности характеризуется удовлетворенностью настоящим, уверенностью в будущем (С.К. Рощин), несниже­нием вероятности достижения жизненных целей (А.В. Непом­нящий), защищенностью интересов, позиций, идеалов, цен­ностей, с которыми субъект отождествляет свою жизнь (Т.М. Краснянская) [9, с. 22].

На основании вышеперечисленных критериев безопас­ности, Н.А. Лызь [9] выделяет четыре подхода к обеспече­нию безопасности личности:

1) ограждающий подход — сам человек выступает как объект безопасности, для которого создают необходимые условия;

2) образовательный подход — исходит из признания активности человека, рассмотрения его как субъекта соб­ственной безопасности. В рамках этого подхода предлагает­ся обучать его предвидению и распознанию опасностей, спо­собам поведения в опасных ситуациях;

3) личностно-развивающий подход — предполагает формирование личностных образований, позволяющим че­ловеку быть устойчивым к негативным, в первую очередь информационно-психологическим, воздействиям. «С этих позиций обеспечение безопасности человека включает под­держку формирования его личностной целостности (нали­чие собственного центра, интегрирующего все подструк­туры «Я» и позволяющего выполнять управляющие функ­ции) и субъектности (способности личности регулировать, организовывать свой жизненный путь как целое, подчинен­ное ее целям и ценностям). Здесь человек рассматривается не только как субъект безопасности, но и как субъект жиз­ни» [9, с. 22];

4) созидательный подход к обеспечению безопасности человека — исходит из того, что основной причиной созда­ваемых опасностей является сам человек, рассматривает его как субъекта собственного развития, фактор прогрес­са, человечества и эволюции мира и предполагает воспита­ние человека нравственного, реализующего себя в контек­сте единства с природой, социумом и Вселенной (теория глубокой экологии Арне Наэсс, гайя-теория Джемс Лав-лок, Линн Маргулис) [8, с. 27].

Н.А. Лызь на основе выделенных и вышеназванных че­тырех подходов вычленяет четыре основные стратегии, «четыре ракурса безопасности (устранение опасностей, за­щищенность — готовность, устойчивость, минимизация со­здаваемых опасностей), исходящие из различных основа­ний: человек — объект безопасности (первый подход), субъект безопасности (второй), субъект жизни и развития (третий и четвертый)» [9, с. 23].

Выделенные подходы не противоречат друг другу. Каж­дый следующий в определенной степени предполагает пре­дыдущий, опирается на него. Так, субъект собственного развития не может быть без формирования субъекта жиз­недеятельности, который, в свою очередь, есть интеграль­ный субъект множества деятельностей: учебной, трудовой,

коммуникативной, — необходимым аспектом которых яв­ляется деятельность по самообеспечению безопасности.

Эта иерархия моделей представлений о природе и сис­теме операционализации безопасности дает возможность определить гипотетический портрет безопасной личности как «человека, строящего свою жизнь в контексте един­ства с обществом, природой, Вселенной, регулирующего свой потенциал, свои идеалы и стремления с помощью сфор­мированной системы смысловой регуляции жизнедеятель­ности, а также обладающего готовностью к обеспечению безопасности и способного поддержать свое здоровье за счет преобразования опасностей и факторов собственного раз­вития» [9, с. 25].

В ряде других работ, в частности в работах И.А. Бае-вой [5], для определения существенного в категории «пси­хологическая безопасность» предлагаются иные критерии. С точки зрения личностных проявлений можно рассмотреть этот феномен как:

1) процесс, т. е. психологическая безопасность создает­ся фактически каждый раз заново, когда встречаются учас­тники среды;

2) состояние, обеспечивающее базовую защищенность личности;

3) свойство личности, характеризующее ее манипуля-тивную или диалогическую направленность.

Были выделены также виды состояний психологичес­кой безопасности личности [6], способной проявить устой­чивость в среде с определенными параметрами, в том чис­ле и с психотравмирующими воздействиями:

1) состояние полной психологической безопасности (ус­тойчивости личности к внешним и внутренним воздействиям);

2) отсутствие психологической безопасности (подвер­женность срывам в функционировании личности, проявля­ющимся в поведении и деятельности);

3) состояние «скрытой» психологической незащищенно­сти (как возможность перехода в состояние «1» и «2» под воздействием внешних и внутренних факторов).

Перечисленные подходы, выделенные критерии и уров­ни позволили Т.И. Колесниковой определить безопасную личность как «определенную защищенность сознания от воз­действий, способных против ее воли и желания изменить психические состояния, что может кардинальным образом влиять на человека вплоть до изменения его жизненного пути» [6, с. 139].

Личностный смысл и безопасность личности

В группе основных потребностей человека потребность в безопасности и защите от всего, что ставит под удар жизнь и здоровье, стоит одной из первых и определяет со­циальное поведение людей, формируя те или иные моти­вы поведения. Безопасность становится активным и домини­рующим мобилизатором ресурсов человеческой психики в чрезвычайных обстоятельствах — катастрофические при­родные явления и стихийные бедствия, социальные потря­сения, рост преступности. «Эта потребность — важнейшее для человека необходимое условие нормального существо­вания и развития. Она реализуется в обществе через созда­ние определенных организационных форм социального вза­имодействия, взаимосвязей личных и групповых интересов и способов их достижения. Поэтому мы нуждаемся в ощу­щении связи с окружающим миром, другими людьми, в при­надлежности к определенным социальным группам, поэто­му так остро воспринимаем изменения, разрушение при­вычных связей, тяжело переживаем условия изоляции и одиночества» [6, с. 139-140].

Личностный механизм защиты как достижения безопас­ности исходит из смыслообразующих возможностей субъек­та, преодолевающего те или иные жизненные препятствия. «Если подходить к проблеме именно с позиций личностно­го роста и развития, необходимо анализировать условия, при которых она сможет преобразовать проблемы в испы­тания, в задачи повышенной степени сложности, а затем и в возможности саморазвития. Именно тогда, когда человек

будет воспринимать свои препятствия как возможности, то есть при изменении субъективного отношения к ним, он сместит акценты — с личностного смысла проблемы на лич­ностный смысл ее решения» [2, с. 83]. Личностные образова­ния как «ядро личности», безусловно, можно рассматри­вать как центральный, базовый фактор формирования ин­дивидуальной смысложизненной стратегии по преодолению «психологического дискомформа» (по терминологии И.В. Дуб­ровиной) разной степени интенсивности, и обеспечивающий, тем самым, жизнестойкость личности. Осознавая собствен­ную жизнь как миссию (Дж. Крамбо), человек ощущает свою значимость, причем, выходя на качественно новый уровень дерефлексии, — значимость не только для себя лично, но и для социума. Однако, как считает ряд психологов [2, с. 83], жизнестойкость не всегда равна выживанию и адаптации, а в некоторых, черезвычайных условиях прямо противопо­ложна им. «В противном случае возникает вопрос — альтру­изм и жертва, подвиг — это проявление жизнестойкости личности или нечто качественно иное?» [2, с. 83].

С. Мадди [2], автор концепции жизнестойкости, опре­деляет этот термин как интегральную личностную черту, ответственную за успешность преодоления личностью жиз­ненных трудностей, которая включает:

1) вовлеченность в процесс жизни;

2) уверенность в подконтрольности значимых событий сво­ей жизни и готовность их контролировать;

3) принятие вызова жизни.

Если рассмотреть понятие жизнестойкости в рамках отечественной психологии, опираясь при этом на основопо­лагающие составляющие теории деятельности и теории способностей, то жизнестойкость можно рассматривать как интегральную способность человека к деятельности по пре­одолению жизненных трудностей, как результат развития и применения этой способности. Соответственно, совладаю-щее поведение (копинг-стратегии, выделенные Р Лазару-сом) можно рассматривать как деятельность, направлен­

ную на преодоление жизненных трудностей, опирающуюся на жизнестойкость как на способность личности к трансфор­мации неблагоприятных обстоятельств своего развития.

Личностные ресурсы преодоления также подчинены логике смысла и деятельности. Часть из них, такие, напри­мер, как модель будущего или жизненные планы, сами мо­гут выступать смыслом и мотивом деятельности преодоле­ния. Одновременно жизненные планы есть результат дея­тельности планирования, которая сама имеет смысл и мотив. Когнитивные ресурсы дают возможность анализа и прогно­за возможных вариантов развития событий, понимания, оценки их подконтрольности, а следовательно, являются инструментальными ресурсами, подчиненными смыслу де­ятельности преодоления. «Эмоциональные ресурсы могут выступать и смыслом этой деятельности, и инструменталь­ным ресурсом, «энергетически» обеспечивающим эту дея­тельность» [2, с. 84].

Эти положения дают возможность расширенно опреде­лить сущность жизнестойкости как основания психологи­ческой безопасности личности перед лицом «вызовов» на­стоящего и будущего. Соответственно, в структуру жизне­стойкости необходимо включить:

1) личностные ресурсы преодоления, аттитюды жизне­стойкости, выделяемые С. Мадди, которые обеспечены на уровне реализации развитыми стратегиями совладения (Р. Лазарус);

2) индивидуализированные смыслы (по терминологии В.Э. Мильман), с вектором жизнестойкости, направленным на актуализацию своих внутренних паттернов;

3) социализированные личностные смыслы, ориентиро­ванные на присвоение социальных схем по решению жиз­ненных задач. При этом установка жизнестойкости — «при­нятие вызова жизни» — понимается скорее как субъектив­ное отношение к возможным препятствиям [2].

Механизм раскрытия потенциала психологической бе­зопасности личности описан как изменение структуры аль­

тернатив и достаточно подробно рассмотрен Ф.Е. Василю-ком [7] в контексте анализа проблемы выбора. Собственно выбор личности (то, что имеет смысловое предпочтение и обеспечивает «психологический комфорт», «психологичес­кую безопасность личности») характеризуется следующими чертами: 1. Выбор возможен лишь во внутренне сложном мире; 2. Альтернативы, между которыми совершается выбор, — не операции, не способы действия, ведущие к одной цели, а разные жизненные отношения, «отдельные деятельности» (в терминологии А.Н. Леонтьева); 3. Выбор является активным действием субъекта, а не пассивной ре­акцией; 4. Основанием выбора не может являться сила по­буждения как таковая.

В типологии жизненных миров личности Ф.Е Василюк [7] выделяет реалистический, творческий и ценностный миры. Смысловые предпочтения, обусловленные пристрастиями личности, а не внешними стимульными обстоятельствами, порождают «внутренне сложный мир», характерный для ценностного и творческого миров субъекта. Именно здесь «каждое отдельное жизненное отношение, побуждаемое от­дельным мотивом, разрослось в разветвленную систему «ак­тов жизнедеятельности». На поворотах судьбы, в трагичес­кие минуты, на пике чувства человеку бывает ясно дан настоящий смысл в его жизни того или иного отношения, но чаще всего отношение представлено через сиюминут­ные цели, заботы, действия, жесты, эмоциональные реак­ции. И существует особая, непростая «задача на смысл» (А.Н. Леонтьев), состоящая в том, чтобы по ситуативным намерениям, эмоциям и плодам усилий восстанавливать ре­альный смысл воплотившегося в них жизненного отношени­ям.Задача на смысл оборачивается в таком положении зада­чей на различение смыслов, без решения которого человек, даже ощущая конфликтность или двойственность ситуации, не может точно определить, между чем и чем он, собственно, должен выбирать» [7, с. 288]. Удержание сложности мира инициируется «перекрещенностью» жизненных отношений.

Это «есть плод особого усилия, особых психотехнических действий, сводящих субъективно разбегающиеся жизнен­ные отношения в единое пространство» [7, с. 294]. В каче­стве мыслительных действий по осуществлению выбора в творческом и ценностном мире Ф.Е. Василюк выделяет сле­дующие действия:

1. Разотождествление. Разделение «Я» и «Мое», через актуализацию «Я».

2. Совместная презентация. Действия, направленные на организацию одновременной представленности созна­нию двух или больших отношений.

3. Выявление. Действие, направленное на осознание фак­та пересечения жизненных отношений.

4. Структурирование. Действие, направленное на обна­ружение или установление разного рода связей меж­ду жизненными отношениями.

Смыслообразующее обучение как фактор, обеспечивающий безопасность личности

Действия по поддержанию внутренне сложного мира (фактически это достижение состояния смысловой самоак­туализации и наиболее ярко выраженной психологической безопасности личности) позволяют субъекту выйти на уро­вень актуализации глубинных ценностей и подойти к ре­альной оценке альтернатив. «Оценивание альтернатив мало напоминает измерение линейкой двух отрезков или сравне­ние с образцом двух деталей. Самый главный вопрос психо­логического описания этой, центральной части выбора со­стоит в том, чтобы понять, как, в какой форме встречают­ся ценность и оцениваемая деятельность» [7, с. 297]. Цен­ностное сопоставление альтернатив происходит за счет ак­туализирующегося в данный момент личностного смысла и того смысла, который раскриталлизовывается в момент реализации деятельности.

Происходит своеобразное попеременное «прислушива­ние личности к себе — к тому, как в ней откликается и

звучит ценность и как в ней откликается и звучит образ жизни, представляемый каждой из конструирующих дея-тельностей» [7, с. 297]. В процессе познания, а в нашем ис­следовании внимание акцентировано на психологическом комфорте обучаемого, в той или иной степени управляе­мом преподавателем, задающим поле определенной смыс­ловой насыщенности, внутри личности обучаемого должны возникать «созвучие двух ее образов» (Ф.Е. Василюк), пе­ресечение зоны ближайшего развития личности и диалого­вого поля, «смысловая сингулярность» (И.В. Абакумова) [1]. Именно этот момент дает познающему ощущение внутрен­ней согласованности, узнавания себя и своих ценностей, осмысленности. «Человек выбирает не один из двух пред­метов или даже мотивов. Он выбирает себя. Выбор изменя­ет его личность. Парадоксально выражаясь, не столько лич­ность делает выбор, сколько выбор делает личность, фор­мирует ее» [7, с. 298].

В свете важности данной проблематики становится очевидным, что проблема безопасности должна стать одной из приоритетных в целях современного образования. Очевид­но, что «такая цель, включающая формирование, развитие как элементов опыта, так и устойчивых личностных образо­ваний, требует для своей реализации не только средств традиционного учебного процесса, но и всего нравственно­го, личностно-развивающего потенциала образования» [9, с. 2). Проблема психологической безопасности высвечивает новую грань учебного процесса, ориентированного на раз­витие, прежде всего, смысловой, ценностной сферы уча­щихся, то «содержательное обобщение» (В.В. Давыдов), ко­торое позволяет выстроить модель смыслообразующего обучения, формирующего смысловую ориентацию, направ­ляющую личность к поиску определенных высших смыс­лов, к формированию смысложизненной ориентации, к дос­тижению психологической безопасности.

Человек, находясь в стремительно изменяющихся ус­ловиях своего существования, нуждается в помощи и пси­

хологической поддержке. Такая поддержка может носить личностную ориентацию, а может относиться к условиям, в которых осуществляется жизнедеятельность, и, прежде всего, к совершенствованию той общности, в которой не­посредственно осуществляется взаимодействие субъекта. Особую актуальность приобретает проблема защищенности от психологического насилия, личностная безопасность. Пси­хологизация образовательной среды в целях сохранения и укрепления здоровья ее участников, создание безопасных условий труда и учебы в образовательном учреждении, за­щита от всех форм дискриминации может выступать аль­тернативой агрессивной социальной среде, психосоциаль­ному и ценностному вакууму, следствием которых являет­ся рост социогенных заболеваний. Психологическая под­держка с целью обеспечения психологической безопасности может быть реализована лишь при условии аппеляции к смысловым структурам обучаемых, что предполагает по­нимание самого процесса педагогической фасилитации (под­держки) как процесса смыслообразования и смыслораскры-тия. Поддержка может быть определена как создание усло­вий в учебном процессе для естественного, свободного раз­вития личности. Она направлена на обеспечение беспрепят­ственного развертывания внутренних, сущностных, универ­сальных свойств человека. Из такого подхода к поддержке следует, что она связана с развитием субъекта как психи­ческим новообразованием [1]. Это классическое понимание развития как «развития субъектности». В контексте данно­го исследования, мы исходили из положений, разработан­ных И.В. Абакумовой [1]. Она рассматривает, как на «пси­хические новообразования» накладываются «смысловые но­вообразования», выводя, таким образом, понимание раз­вития за непосредственные пределы психического. В этом случае и традиционные «зоны развития»: зона актуально­го развития, зона ближайшего развития, зона саморазви­тия — могут быть интерпретированы, как зоны смыслово­го развития (точнее сказать, «и смыслового развития»); и для понимания подлинного значения поддержки данное обстоятельство является существенным.

Если «зона ближайшего развития» справедливо рассмат­ривается как механизм развития личности, в том числе ее смыслового контура, и внимание к ней в последнее время повышено, то поддержку, как психолого-дидактическое дей­ствие, ориентированное на достигнутый ребенком уровень развития, следует рассматривать как шаг «назад», как ус­тупку «зоне актуального развития», включающей, следо­вательно, и смысловую составляющую.

Поддержку в связи с проблемой психологической безо­пасности личности следует рассматривать сдвинутой не в сторону «зоны актуального развития», а в сторону «зоны саморазвития». Поддержка ребенка — это поддержка его на уровне саморазвития, в нашем контексте — «смыслово­го саморазвития». Чтобы осуществился акт смыслообразо­вания, необходимы условия, «поддерживающие» этот про­цесс на уровне «данности». Следует, естественно, иметь в виду и то, что «зона саморазвития» — не что иное, как «зона актуального развития» в следующем цикле (диалек­тическом этапе) развития личности.

Список литературы

1. Абакумова И.В. Обучение и смысл: смыслообразование в учебном процессе. (Психолого-дидактический подход). Ростов-н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 2003.

2. Александрова Л.А. О составляющих жизнестойкости личности как ос­нове ее психологической безопасности в современном мире. // Извес­тия ТРТУ Тематический выпуск «Гуманитарные проблемы современ­ной психологии». Таганрог: Изд-во ТРТУ № 7 (51). 2005. С. 83-84.

3. Аносова Н.Н. Реализация личностного подхода к образованию: вопро­сы психологической безопасности. // Психологическая культура и психологическая безопасность в образовании (СПб, 27-28 ноября 2003): Материалы Всероссийской конференции. М., 2003. С. 99-101.

4. Антонова Л.Н. Региональное управление социально-педагогической системой поддержки детей группы риска. М.: Просвещение, 2004.

5. Баева И.А. Психологическая безопасность как интегративная категория психологического исследования. // Психологическая культура и пси­хологическая безопасность в образовании (СПб, 27-28 ноября 2003): Ма­териалы Всероссийской конференции. М., 2003. С. 103-107.

6. Баева Емелин Н.М. К вопросу о критериях психологической бе­зопасности личности. // Психологическая культура и психологичес­кая безопасность в образовании (СПб., 27-28 ноября 2003): Материалы Всероссийской конференции. М., 2003. С. 107-108.

7. Василюк Ф.Е. Психотехника выбора. Психология с человеческим ли­цом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М: Смысл, 1997.

8. Каира Ф. Паутина жизни. Новое научное понимание живых систем. Пер. с англ. под ред. В.Г Трилиса К. М.. ИД София, 2003.

9. Лызь Н.А. Модельные представления о безопасной личности // Изве­стия ТРТУ Тематический выпуск «Гуманитарные проблемы современ­ной психологии». Таганрог: Изд-во ТРТУ № 7 (51). 2005. С. 21-25.

10. Маслоу А. Новые рубежи человеческой природы. М., 2000.

11. Паттурина Н.П. Психологическое здоровье и личностный рост уча­стников образовательного процесса. // Психологическая культура и психологическая безопасносгь в образовании (СПб, 27-28 ноября 2003): Материалы Всероссийской конференции. М., 2003. С. 172-174.

12. Пескова Ю.В. Психологическая безопасность личности как аспект об­щественной безопасности. // Психологическая культура и психоло­гическая безопасность в образовании (СПб, 27-28 ноября 2003): Ма­териалы Всероссийской конференции. М., 2003. С. 139-141.

13. Психологическая культура и психологическая безопасность как ак­туальные области психологического исследования. // Психологичес­кая культура и психологическая безопасность в образовании (СПб, 27-28 ноября 2003): Материалы Всероссийской конференции. М., 2003.

6.3. Психоаналитический подход в психологии личности и его применение к групповым практикам

Три уровня психической организации личности

В 1900 г. в своей работе «Толкование сновидений» [28] 3. Фрейд предлагает рассматривать психику как аппарат,

...построенный из определенного числа действующих ча­стей, располагающихся в виде упорядоченной последова­тельности». Эту метафору он использует, как он пишет:

...С целью облегчить наши попытки понять всю сложность душевной деятельности, разделить отдельные функции и

отнести различные составляющие к отдельным непересе­кающимся частям психического аппарата». Важно помнить, что, используя метафору аппарата для психики, Фрейд ис­ключает возможность абсолютно точного копирования ана­томических закономерностей размещения и локализации пси­хических функций. Первоначально им была предложена то­пографическая модель психической организации индивида. В рамках этой модели психический аппарат разделяется на три уровня — сознание, предсознательное и бессознатель­ное. Каждый уровень определяется природой тех процес­сов, которые в нем происходят, при этом границы между этими тремя уровнями проницаемы.

Сознание следует понимать как ограниченный предвари­тельным отбором ряд мыслей, образов восприятия, чувств и воспоминаний, которые осознаются человеком в каждый кон­кретный момент времени. Метафорически можно предста­вить, что в психической жизни личности сознание относит­ся к бессознательному также, как видимая часть айсберга к его подводной части. То есть, основная часть психической жизни человека происходит вне сферы его поля зрения и влияния. Сознание следует рассматривать как качество пси­хического аппарата, оно может присоединяться или не при­соединяться к другим его качествам. По мнению 3. Фрейда, быть сознательным — это, прежде всего, чисто описатель­ный термин, каждое явление психики, например, эмоция или образ, как правило, не может быть длительное время представленным в сознании. Представление, которое в дан­ный момент находится в сознании, в следующее мгновение перестает быть таковым, но при определенных условиях оно может вновь стать сознательным.

Бессознательное как отдельное понятие и специальная психологическая категория (уровень психики) впервые бы­ло введено 3. Фрейдом [23, 24, 25, 26, 27, 28], хотя в фи­лософии на протяжении многих веков существовало пред­ставление о скрытых, неосознаваемых сторонах душевной жизни. Но именно 3. Фрейд поставил понятие бессозна­

тельного во главу угла своей психологической теории, счи­тая, что выделение сознательного и бессознательного в пси­хике является основной предпосылкой психоанализа, и только оно дает возможность понять природу душевной жиз­ни человека.

Бессознательное является самым глубоким и наиболее значимым уровнем психики личности. Именно здесь находятся основные детерминанты личности, источники психической энергии, побуждения и инстинкты. Бессознательное включа­ет в себя инстинктивные элементы, изначально недоступ­ные сознанию, а также материал, который был отщеплен от сознания, подвергнут цензуре и вытеснен. Основную часть вытесненного материала составляют угрожающие нормаль­ному функционированию психики (психотравмирующие) мо­менты, например, запретные, враждебные и сексуальные чувства к родителям и близким людям. Это не означает, что такой материал является утерянным для сознания, он про­должает воздействовать на сознание опосредованно, через парапраксис (описки, оговорки и т.п.), сновидения, неврозы и отдельные невротические симптомы, через фантазии и гре­зы. В бессознательном не существует непоследовательности или перерывов, а фактически не существует пространства и времени. Бессознательный материал обладает жизненностью и непосредственностью, и даже несколько десятилетий спу­стя, воспоминания, вновь допущенные в сознание, не теря­ют своей эмоциональной силы.

Предсознательное — это все, что еще не осознанно, но способно проникнуть в сознание и при возникновении соот­ветствующих условий, без особого сопротивления, стать объ­ектом сознания. Согласно «Словарю психологических и пси­хоаналитических терминов» Г. Инглиш и А. Инглиш [35], пред­сознательное рассматривается некоторыми психоаналитиками только как субсфера или часть сознательного. Образно гово­ря, предсознательное представляет собой «оперативную па­мять души», которая содержит весь психический опыт, ак­

туально не осознаваемый, но легко возвращающийся ли­бо спонтанно, либо в результате минимальных усилий.

Суть взаимодействия сознания и бессознательного за­ключается в постоянных переходах психологического мате­риала с одного уровня на другой. Познать содержание бес­сознательного можно только после того, как оно переведе­но в сознание. Психоаналитическая работа направлена на то, чтобы помочь пациенту преодолеть силы сопротивления, ко­торые в свое время удалили из сознания тот или иной мате­риал и продолжают удерживать его в бессознательном. Пси­хоаналитическая техника обладает средствами, с помощью которых можно устранить противодействующие силы со­противления и довести вытесненный материал до сознания. К техникам такого рода относится, в первую очередь, тех­ника свободных ассоциаций, упомянутая выше.

Логическим развитием топографической модели органи­зации психики стала структурная теория личности 3. Фрейда.

Структурная (трехкомпонентная) теория 3. Фрейда

Основой психодинамического подхода к пониманию пси­хической жизни индивида является структурная модель ментального аппарата, разработанная 3. Фрейдом в 1923 г. в его фундаментальной работе «Я и Оно» [25]. С помощью этой трехкомпонентной модели описывается, каким обра­зом обеспечивается устойчивая организация и взаимодей­ствие отдельных, относительно стабильных и функциони­рующих определенным образом частей психического аппа­рата. По Фрейду, общей целью жизни души является под­держание приемлемого уровня динамического равнове­сия — увеличение удовольствия и минимизация неудоволь­ствия. С этой точки зрения личность представляет собой динамическую систему, зависящую от бесконечного ряда психических конфликтов и компромиссов. Один инстинкт бо­рется с другим, социальные запреты блокируют биологи-

ческие побуждения, возможные способы разрешения кон­фликтов противоречат друг другу. Структурная теория, предложенная Фрейдом, как раз и пытается преодолеть этот кажущийся хаос душевной жизни.

Как известно, в представлении Фрейда, личность со­стоит из трех инстанций — Id (Оно), Ego (Я) и Super-Ego (Сверх-Я).

Психическая организация личности с присущей ей ди­намикой понимается в психоанализе следующим образом:

1) энергия психической активности индивида черпается из Оно с его примитивной, инстинктивной природой;

2) Я, возникающее из Оно, реалистически обращается с его основными побуждениями, являясь посредником между силами Оно, Сверх-Я и требованиями внешней реальности;

3) Сверх-Я действует как моральный тормоз или проти­вовес практическим заботам Я, устанавливая границы подвижности последнего.

Итак, в психоанализе представление о психической активности личности неотделимо от следующего триедин­ства: динамики психических процессов, принципа психи­ческого детерминизма, трех уровней структуры психики.

Защитные механизмы личности

Личность, (а точнее инстанция Я, как часть динамиче­ской системы «Оно — Я — «Сверх-Я»), находящаяся в по­токе бесконечных психических конфликтов и компромис­сов, естественным и закономерным образом создает целый ряд защитных механизмов. Причиной формирования защит­ных механизмов является тревога, источник которой в пе­реживании неспособности справиться с внутренними или внешними побуждениями. Таким образом, тревога дает воз­можность личности адаптироваться к угрожающим услови­ям. В зависимости от типа угрозы, в психоанализе выделя­ется четыре причины формирования психологической защи­

ты — тревога сознания, объективная тревога, инстинктив­ная тревога и борьба противоречивых устремлений Оно.

Действие защитных механизмов не осознается индиви­дом. Они могут проявляться как по отдельности, так и совме­стно в изменчивых или взаимосвязанных паттернах, для сво­ей реализации ими используются различные формы поведе­ния, идеи, аффекты, черты характера и другие функции Я. Хотя использование индивидом защитных механизмов и яв­ляется необходимым условием социально-психологической адаптации личности, чрезмерно выраженные проявления пси­хологических защит могут привести к искажению и даже раз­рушению различных аспектов объективной реальности, что, в свою очередь ведет к серьезным нарушениям адаптации лич­ности в социальной среде и может стать причиной не только неврозов, но и тяжелых психических заболеваний.

Психологическая защита как отдельный механизм, все­гда формируется Я-инстанцией и направлена на нейтрали­зацию шокирующих и невыносимых мыслей, болезненных аф­фектов и инстинктивных устремлений. В этом смысле психо­логическую защиту можно понимать как самозащиту Я — от опасностей со стороны инстинктивных тенденций Оно, и от угроз со стороны пугающих запретов и требований Сверх-Я. Среди причин, побуждающих Я создавать психологические защиты, можно отметить:

1) протесты и давление идеальных требований, исходя­щих от Сверх-Я;

2) объективная тревога, порождающаяся страхами и опа­сениями перед возможностью реального наказания со стороны родителей или социума в случае потакания личности своим инстинктивным импульсам;

3) реальные болезненные аффекты и внешние опасности;

4) инстинктивная тревога, порождаемая страхом перед силой и могуществом инстинктов. Я, первоначально дру­жественное по отношению к инстинктам, начинает ис­пытывать тревогу и трудно объяснимый рассудком

страх перед ними, если сила Оно такова, что Я ощу­щает угрозу поглощения; 5) противоречивость, возникающая между взаимоисклю­чающими инстинктивными импульсами Оно — пассив­ностью и активностью, гомосексуальностью и гетеросек-суальностью, либидо и деструктивными тенденциями. Впервые термин «защита» появляется в работе 3. Фрей­да «Защитные невропсихозы» в 1894 г. [37]. Он использует его для описания борьбы Я против болезненных или невы­носимых мыслей и аффектов. Позже он заменил его терми­ном «вытеснение» и долгое время понятие «защита» и «вы­теснение» использовались как взаимозаменяемые. В 1926 г. в работе «Торможения, симптомы и тревожность» 3. Фрейд [38] возвращается к старому понятию защиты. Здесь он ут­верждает, что этот термин имеет свои преимущества: поскольку мы вводим его для общего обозначения всех тех­ник, которые Я использует в конфликте и которые могут привести к неврозу_х оставляя слово «вытеснение» для осо­бого способа защиты». Сам термин «защитный механизм» появляется впервые в работе 3. Фрейда «Я и защитные механизмы» [22] в 1936 г.

Некоторые психоаналитики считают, что любые аспек­ты функционирования Я могут использоваться в качестве защиты, а сам этот механизм настолько сложен, что обо­значение отдельных защитных механизмов, упрощает про­блему и лишь вводит в заблуждение. Тем не менее, многие психоаналитики используют описательные характеристи­ки конкретных защитных механизмов. Следует заметить, что функция их идентична — защита от болезненных аф­фектов, угрожающих Я, но способы достижения этой цели различны.

Все типы психологической защиты, кроме сублимации, принося временное облегчение, не являются адекватными способами овладения ситуацией и ведут, в конечном итоге,

к развитию неврозов. Успешная защита — это различные типы сублимации; безуспешная или патологическая — это вытеснение, проекция.

Вытеснение (репрессия). Психологические защиты бе­рут свое начало в вытеснении, так или иначе, вытекают из него и связанны с ним. С учетом своей эффективности, спо­собности справится с наиболее мощными инстинктами, энер­гоемкости и высокой патогенности для самой личности оно занимает уникальное, обособленное место в ряду психоло­гических защит. Под вытеснением понимается изъятие бо­лезненного материала из сознания. Репрессированное со­держание остается проблемной, хотя и бессознательной, частью души. Вытесненные побуждения постоянно стремят­ся вернуться в сознание, чему препятствует сопротивле­ние (блокирование проникновения в сознание энергии Оно посредством энергии Я). Иллюстрацией вытеснения служит забывание имен или фактов, связанных с неприемлемыми инстинктивными побуждениями. Стремление вытесненного материала прорваться в сознание подтверждается извест­ным ощущением, что забытое как бы крутиться на кончике языка, но никак не приходит в голову. Иногда сами факты вспоминаются, но их эмоциональная значимость остается за пределами сознания.

Динамический баланс, который устанавливается с по­мощью вытеснения может быть нарушен вследствие изме­нения силы влечения, проявления внешних стимулов, со­впадающих с раннее вытесненным материалом, или в ре­зультате изменения самой вытесняющей инстанции (Я), при­чиной которых может быть соматическое заболевание, со­стояние сна или созревание личности. В этих случаях по­давляющие силы могут оказаться не в состоянии удержи­вать ранее вытесненное, что ведет к образованию невроти­ческих симптомов, парапраксису и соответствующему изменению содержания сновидений, в которых обнаружи­вается вытесненный материал.

Вытеснение действует на протяжении всей жизни. Осо­бенно подвержены вытеснению события критического пе­риода детства — до шести лет (инфантильная амнезия)

Формирование реакции (реактивные образования).

Происходит в сочетании с вытеснением. Вначале неприемле­мый импульс подавляется, а затем на уровне сознания транс­формируется в противоположный ему. Например, чрезмерная навязчивая чистоплотность является проявлением борьбы против инстинктивной анальной потребности в нечистотах и беспорядке. Другой пример — женщины, испытывающие тревогу в связи с гипертрофированным сексуальным влече­нием, становятся непреклонными борцами с порнографией. Личностная структура человека, построившего реактивное образование изменена таким образом, как будто опасность, исходящая от неприемлемых импульсов, постоянно при­сутствует, и он всегда готов к встрече с ней. Реактивное образование ограничивает индивидуум в возможности ис­пользовать другие зашитые механизмы.

Проекция. Этот психологический механизм защиты по­могает избавиться от боли посредством приписывания не­приятных стимулов внешнему миру. Проекция ведет свое происхождение от выплевывания неприятного. В этом слу­чае окружению приписываются неприемлемые характери­стики Я. Например, чувство агрессии по отношению к кому-либо из внешнего окружения, переживается как чувство опасности, исходящей от него.'На ранних фазах развития проекция функционирует без труда, в последующем, если проекция становится ведущим механизмом защиты, то это серьезно нарушает адекватное восприятие реальности. Ар­хаическая природа проекции иллюстрируется выдающейся значимостью в анимистических мифологиях.

Отрицание. Является очень примитивным механизмом, который столь же древен, как и чувство боли. Способность к отрицанию неприятных сторон реальности служит своего рода дополнением к галлюцинаторному выполнению жела­ний. Человека, использующего механизм отрицания, мета­форически можно сравнить со страусом, прячущим голову в песок. В детском возрасте отрицание — нормальное яв­ление. Чтобы устранить восприятие травмирующей реаль­ности, на помощь приходит фантазия. Так, например, на­

пуганный и беззащитный ребенок может вообразить себя сильным и всемогущим, или придумать себе, наводящего на окружающих страх покровителя в образе грозного жи­вотного.

В прошлом рассматривались преимущественно пато­логические аспекты отрицания, проявляющиеся при пси­хозах. В настоящее время отмечается тенденция к более широкому определению отрицания, включающему в себя нормальные и невротические формы.

Регрессия. Психосексуальное развитие никогда не за­вершается полностью, так как сохраняются характеристи­ки ранних его стадий. Возвращение к поведенческим про­явлениям предыдущих стадий и называется регрессией. Тре­вожность в этом случае ослабляется посредством ухода от реальности в поведение, которое в раннем возрасте явля­лось привычным и ослабляло тревогу. Практически любой активный отход личности от реальности в мир игр, азарта и грез является регрессией.

Изоляция. Прототипом изоляции, по 3. Фрейду, явля­ется нормальное логическое мышление, стремящееся от­делить содержание от эмоционального наполнения. Процесс изоляции направлен на разрыв непрерывного психологиче­ского континуума, отрыв неприемлемых событий, побуж­дений, аффектов и воспоминаний от общего контекста жизни души. Травмирующие впечатления и эмоциональные ком­поненты изолируются от когнитивного содержания. Прояв­лением механизма изоляции являются случаи, когда чело­век считает себя играющим разные роли, которые не иден­тифицируются как относящиеся к собственному Я. Пожалуй, самым ярким примером работы защитного механизма изо­ляции является поведение нацистских преступников на су­дебных процессах — «я только выполнял приказ».

Еще одним примером действия механизма изоляции являются мысли, которые могут появляться без осознанно­го присутствия связанных с ними чувств. Например, не­приемлемые по содержанию агрессивные мысли (как ауто­

деструктивные, например, прыгнуть вниз с большой высо­ты, броситься под поезд или автомобиль; так и направлен­ные на внешние объекты — ударить кого-то ножом, непри­стойно выругаться в общественном месте и т.п.), возникаю­щие внезапно. Так как связанные с ними чувства изолированы от сознания, то эти мысли переживаются как чуждые ему. Благодаря механизму изоляции подобные агрессивные им­пульсы лишаются их мотивационной силы, вследствие чего намерение не реализуется.

Интеллектуализация (рационализация). Это защитный механизм, который появляется в юности в результате по­вышения эффективности функционирования интеллекта. Главная функция интеллектуализации — исказить реаль­ность, чтобы защитить самооценку. Магия рационализации помогает оправдать молодому человеку любые ошибки, про­махи, нелепые поступки. Притчей во языцех стала рацио­нализация по типу «зелен виноград» из басни Эзопа «Лиса и виноград», в которой лиса обесценивает притягательность недоступных ягод.

Сублимация. Как уже было сказано, это единственный эффективный тип защиты, который позволяет человеку адаптироваться путем трансформации инстинктивных им­пульсов в социально приемлемую творческую деятельность. В этом случае Я изменяет цель или объект (иногда то и другое) импульсов Оно, не прибегая блокированию раз­рядки, а находит искусственные пути их разрешения. На­пример, агрессивные побуждения находят свою разрядку в высокоценимой деятельности хирурга, а анальные устрем­ления могут быть сублимированы в профессии юриста или художника. Таким образом, благодаря сублимации энергии Оно создается цивилизация и культура.

На данный момент в психоанализе описано множество других защитных механизмов: можно еще упомянуть та­кие, как интроекция, перемещение, борьба Я с самим со­бой, ограничение Я, идентификация с агрессором, форма альтруизма, символизация. Но, главное, как уже было ска­

зано выше, несмотря на то, что они действуют различными способами, все они выполняют одну и ту же функцию: за­щищают душевный мир личности от болезненных аффектов.

Следует подчеркнуть, что механизмы, используемые в психологических защитах, являются необходимым усло­вием раннего психосексуального развития и перехода от одной фазы к другой.

Методы изучения личности в психоанализе

В доаналитический период 3. Фрейд пользовался гип­нотической техникой для работы с истерическими пациен­тами. Но постепенно в психоанализе от применения гипно­за как метода изучения личности отказались, так как были найдены более эффективные методики, позволяющие по­лучить доступ к бессознательному материалу без необходи­мости вводить пациента в сомнамбулическое состояние. Ве­дущий метод психоанализа, называемый свободным ассоци­ированием, стал результатом счастливой находки 3. Фрейда в ходе терапии Анны О., когда во время одного сеанса она его оборвала словами: «Доктор, Вы мне мешаете». В этот момент 3. Фрейд понял, что главная задача аналитика — дать возможность свободно высказывать свои мысли. Анна О. называла эту терапию «лечение разговором». Сейчас это называется методом «свободных ассоциаций». Сама тера­певтическая ситуация обеспечивает наиболее благоприят­ные условия для свободных ассоциаций. В основе этого ме­тода лежит предпосылка о том, что одна ассоциация вле­чет за собой другую, расположенную более глубоко в бессознательном по принципу психического детерминизма. Они интерпретируются как символическое выражение по­давленных мыслей и чувств пациента. В процессе посте­пенного осознавания вытесненного материала высвобожда­ется психическая энергия Оно, которая может быть исполь­зована в целях лучшей адаптации.

Толкование сновидений. Этот метод 3. Фрейд назвал королевским путем в бессознательное. Психическое состоя­

ние спящего мало отличается от состояния пациента во время анализа. Этому способствует, в первую очередь, пси­хоаналитический ритуал: пациент лежит на кушетке, что так же, как и во время сна, блокирует его возможности удовлетворить свои инстинктивные желания в действии; аналитик до минимума сводит свои интервенции, не огра­ничивая свободных ассоциаций пациента. Подчинение па­циента основному психоаналитическому правилу тормозит функции Я так же, как это автоматически происходит во время сна. Считается, что благодаря интерпретации снови­дений, включая анализ скрытой символики, можно способ­ствовать более глубокому пониманию пациентом природы его симптомов и мотивационных конфликтов.

Толкование символов. Нахождению связей между кон­кретными содержаниями Оно и отдельными словами или предметами способствует толкование символов. Зная язык символов, мы можем легко выявить содержание Оно, хотя это не приводит к более глубокому пониманию личности пациента — точно так же, как, зная язык математических формул, мы в состоянии успешно решать математические задачи, не обладая глубоким пониманием математики.

Символические значения так же, как и математические формулы, могут быть успешно использованы, независимо от того, известно ли нам, как они были получены. При этом важно помнить, что несмотря на то, чт<^ символы пред­ставляют собой постоянные и универсально значимые свя­зи между конкретными содержаниями Оно и отдельными значениями слова или предмета, сама по себе интерпрета­ция символов не ведет к глубокому психологическому по­ниманию индивида, и имеет терапевтический эффект толь­ко в сочетании с другими аналитическими техниками.

Толкование парапраксиса. Под парапраксисом понима­ются любые виды ошибочных действий — забывание имен и слов, обмолвки, описки, ослышки, а также несуразные действия, действия невпопад и т.п. Так, 3. Фрейд приводит

собственного ошибочного действия, которое нередко слу­чалось с ним, когда он посещал больных на дому. Подойдя к двери пациента, в которую ему следовало постучать или позвонить, он доставал ключ от собственной квартиры. Сам 3. Фрейд интерпретирует это ошибочное действие как бес­сознательное проявление его мысли «здесь я чувствую се­бя как дома».

Парапраксии, подобно вспышке, освещают некоторые стороны бессознательного, которые упорно не поддавались обычными психоаналитическим методам. Они являются на­глядным свидетельством существования бессознательного, даже для людей, скептически относящихся к психоанали­зу. Парапраксии имеют место, когда бдительность Я ослаб­лена или отвлечена, и бессознательный импульс внезапно прорывается.

Анализ переноса. Само понятие переноса подробно уже раскрывалось выше. Процедура анализа переноса является ключевым методом психоанализа. Развитие техники психо­анализа было определенно эволюцией знаний о природе переноса. Отношение к переносу является главной отличи­тельной чертой психоанализа, это единственное направле­ние, которое систематически исследует и анализирует пе­ренос. Реакции переноса предоставляют аналитику бесцен­ную возможность обнаружить связи между актуальными проблемами пациента и его прошлым.

Пациент склонен скорее повторять прошлое, вместо того, чтобы вспоминать. Повторяя прошлое вновь и вновь, пациент делает возможным его вхождение в аналитиче­скую ситуацию. Повторения переноса привносят в анализ материал из прошлых значимых отношений пациента. Если перенос должным образом проанализирован, он приводит к воспоминаниям, пониманию и прекращению повторений.

Личностное взаимодействие аналитика и пациента

Результатом взаимодействия аналитика и пациента яв­ляется не только то, что им, по словам 3. Фрейда, удаст­ся превратить истерическое страдание в простое несчас­

тье [26]. Такая совместная работа направлена на расшире­ние представлений о себе, в основании же этого процесса лежит развитие способности более четко дифференциро­вать реальность психическую и объективную. Находясь во власти собственной психической реальности, индивид обычно использует окружающих в качестве объектов, удовлетво­рения собственных иллюзорных желаний. В процессе ана­литической работы над собственным переносом пациент с помощью аналитика научается различать отношения, осно­ванные на принципе реальности от отношений, в основании которых лежит искажающий принцип неудовлетворенных желаний.

Ведущая цель психоанализа была сформулирована 3. Фрейдом еще в начале века: он утверждал, что она за­ключается в расширении сознания и овладении несовмести­мыми желаниями, т. е. в обретении человеком собственной целостности и независимости [24]. Какую же роль в данном случае играет психоаналитик? Он обеспечивает то про­странство отношений, которое необходимо пациенту для проживания реальности, и, кроме того, играет роль про­водника, ведущего пациента по темным лабиринтам его души, помогая преодолевать то сопротивление, которое неизменно возникает, как только человек пытается обра­титься к собственному бессознательному. Л. Эйдельберг [34] считает, что аналитик напоминает более учителя, нежели врача, и для него в равной мере справедлив тот факт, что учитель, вызывающий скуку, никогда не добьется хороших результатов. Для того, чтобы преодолеть сопротивление па­циента терапии, аналитик должен искусно комбинировать использование научного знания о структуре бессознатель­ного и свою артистическую способность притягательно воз­действовать на личность пациента. Это нужно для того, что­бы возбудить его любопытство, установить с ним тесный кон­такт, уменьшить его страхи, усилить мужество, а также улучшить умение пациента использовать слова для проник­новения в свое бессознательное с целью дальнейшего пони­

мания себя. Аналитик выступает в качестве усилителя со­знания пациента, играет роль его внешнего анализирую­щего Я.

Для достижения этой цели существует некоторый на­бор условий, которые следует соблюдать как правила игры.

Мы уже знакомы с главным психоаналитическим пра­вилом, основанным на методе свободных ассоциаций, со­гласно которому пациент говорит все, что приходит ему в голову. Еще одним важным условием организации взаимо­действия пациента и аналитика является согласование ус­тойчивого набора договоренностей (сеттинг), касающихся правил организации психоаналитической ситуации, в кото­ром отражаются три основных условия: обязательность по­сещения сеансов и финансовая ответственность пациента за пропуски, частота сеансов (обычно 3-5 раз в неделю), раз­мер и формы оплаты. Четкие условия контракта важны не только сами по себе, они также способствуют снижению тревожности за счет создания стабильности и относитель­ной предсказуемости в этом диадном взаимодействии. Кро­ме того, такого рода установления (сеттинг) подчеркивают обращение к зрелому «Я» пациента.

Также следует упомянуть о психоаналитическом ри­туале, с которым аналитик знакомит пациента перед нача­лом терапии. По правилам классического психоанализа, введенным Фрейдом, пациент должен лежать на кушетке в удобной позе, а аналитик сидеть вне поля зрения пациен­та, позади него. Такая позиция лучше всего способствует продуцированию пациентом вербального материала при минимальном влиянии от присутствия аналитика.

Психоанализ — это каузальная терапия. Аналитик ста­вит пациента в известность о различных бессознательных побуждениях, фантазиях, страхах, чувстве вины, наказа­ниях, которые выражаются в его симптомах. Чтобы помочь пациенту установить связи между его симптомами и их ис­точником, аналитик использует процедуру интерпретации. Повышению эффективности интерпретации способствуют

правила, которым должен следовать аналитик. Во-первых, организовать лечение таким образом, чтобы пациент при­нял аналитика и его способ работы всей душой — т.е. «при­вязать» пациента к процессу лечения и личности врача. Для этого следует проявлять искренний интерес к личности па­циента.

Во-вторых, он должен устранять возникающее с само­го начала терапии сопротивление и указывать пациенту на те моменты, когда оно проявляется. Например, сопротив­ление может проявиться еще до начала терапии в жела­нии отодвинуть ее или в молчании, причину которого ана­литик должен помочь найти пациенту.

В-третьих, аналитик должен избегать оценочных пози­ций, морализаторства. Акцент следует смещать с оценива­ния на понимание, тем самым, показывая пациенту путь к бессознательному материалу.

Четвертое правило. Аналитик должен занимать нейт­ральную позицию, не выступать в роли представителя од­ной из сторон — например, супруга, родителя и т.п.

И последнее — избегать искушения выдать свое реше­ние «прежде, чем сам пациент непосредственно не при­близится к нему так, что ему остается сделать еще корот­кий шаг», говоря словами 3. Фрейда. То есть аналитик не должен давать свою интерпретацию до тех пор, пока со­противление пациента не будет преодолено настолько, что­бы он мог принять интерпретацию.

Процесс психоаналитической терапии и закономернос­ти взаимодействия аналитика и пациента лучше всего мо­гут быть поняты при изучении практических случаев. Как говорит 3. Фрейд [26], психоаналитическая работа сравни­ма с игрой в шахматы, где хорошо разработаны начало и конец игры, но для того, чтобы иметь представление о самой игре необходимо изучать партии лучших игроков. Так же, как и в игре в шахматы, здесь нельзя дать раз и навсегда единых и четких правил. Психоаналитический про­цесс не может быть механизирован, потому что душевные

процессы настолько пластичны, сложны и обусловлены ог­ромным числом детерминирующих факторов в своем при­способлении к реальности, что их невозможно просчитать или предсказать. Именно поэтому творческий подход к вза­имодействию аналитика и пациента является единственно возможным для достижения эффективного результата.

Практика групповой психоаналитической работы

Термин «групповой анализ» впервые был использован Т. Burrow [18] в 1925 г. Он попытался применить психоанали­тический подход в психотерапевтических группах. Т. Burrow предполагал, что такие феномены как сопротивление и перенос, которые были открыты в практике индивидуаль­ного психоанализа, могут быть обнаружены и в группе. По его мнению, анализ сопротивления и переноса делает ра­боту группы более эффективной.

Психоаналитический подход к группам в процессе раз­вития групповой психотерапии не привел к созданию еди­ной теории и психотерапевтической практики. Некоторые психоаналитики делают акцент на работе с индивидом в груп­пе. A. Wolf и Е.К. Schwartz [39] так и называют свою основ­ную работу, опубликованную в 1962 г. в Нью-Йорке: «Пси­хоанализ в группах». Авторы подчеркивают стимулирую­щее влияние межличностных отношений в группе на пси­хотерапевтический процесс, они даже вводят в практику групповой работы, так называемые «альтернативные сес­сии», которые проходят без терапевта. Но в центре внима­ния остается индивид. В случае выраженного повышения тревоги пациента в группе, они рекомендуют проводить с ним индивидуальные сеансы. По мнению S.H. Foulkes [36], при данном подходе не уделяется должного внимания по­следствиям, связанным с психодинамическими процесса­ми, происходящими в группе.

Для Тэвистовкской модели группы, разработанной W.R. Bion и J. Rickman [36], характерно то, что аналитик следует в

группе тем же самым принципам, что и при индивидуаль­ном анализе. Сама же группа, в данном случае, представ­ляется как одно целое (как если бы она была одним паци­ентом). W.R. Bion пишет, что при лечении одного пациента невроз проявляется как проблема отдельного лица. При лечении группы он должен быть выявлен как проблема груп­пы. Интерпретации аналитика направлены на всю группу, при этом рекомендуется уделять внимание актуальной тре­воге в ситуации «здесь и сейчас», которая связана с доми­нирующей в данный момент базисной установкой группы. К таким установкам относятся: зависимость; борьба-бегство; образование пар. Кроме того, W.R. Bion вводит понятие «фе­номена валентности», характеризующее склонность каж­дого участника группы спонтанно, на бессознательном уров­не присоединяться к общей групповой фантазии. W.R. Bion характеризует феномен валентности как «спонтанную бес­сознательную функцию стадных качеств человеческой лич­ности». Согласно этой модели, в начале каждого сеанса груп­па развивает общую бессознательную фантазию. Несмотря на то, что в этом процессе могут затрагиваться различные темы, в конечном итоге группу захватывает та тема, кото­рая резонирует с бессознательными фантазиями большин­ства участников. S.H. Foulkes считает [36], что такой подход представляет собой, в отличие от первого, психоанализ груп­пы как целого.

Другой подход к групповому анализу предложил S.H. Foul­kes [36]. Он, как и S.R. Slavson [36], утверждает, что нельзя говорить о психоанализе в группе. Групповой анализ пони­мается как «психоанализ посредством группы». S.H. Foulks считает, что природа человека изначально социальна, а любой поведенческий акт можно рассматривать как частич­но осознаваемую коммуникацию: «Каждый человек в прин­ципе и непосредственно определен миром, в котором он живет, а также его группой и сообществом, к которому он принадлежит». На этом принципе и основан предложенный им метод групп-аналитической психотерапии. По его мне­

нию, психические расстройства связаны с нарушениями коммуникации с другими людьми, что, в свою очередь, ве­дет к отчуждению от общества. В основе этих нарушений лежат интернализованные конфликты раннего детства. Группа дает возможность восстановить нарушенные ком­муникации и преодолеть отчуждение человека от самого себя и от общества. Групповые сеансы проводятся 1-2 раза в неделю, продолжительность каждой встречи полтора часа, оптимальное число членов группы 7-8 человек. Такая груп­па, как считает S.H. Foulkes [36], дает возможность наблю­дать психологические реакции пациентов в конкретном со­циальном контексте — с одной стороны, она достаточно ве­лика, чтобы быть репрезентативной социуму, с другой стороны, достаточно мала для наблюдения за реакциями каждого члена группы во время сеанса и интерпретации их скрытого содержания. Поскольку сама группа выполня­ет терапевтическую функцию, особое значение придается интерпретациям всех членов группы, а не только ведуще­го. S.H. Foulkes считает [36], что группа в целом является более здоровой, чем каждый отдельно взятый из нее учас­тник, соответственно главная задача группаналитического терапевта — создание и поддержка такой групповой ат­мосферы, которая способствует активному участию всех членов группы в групповом взаимодействии. Сам терапевт остается анонимным и устраняется от прямого руководства группой, позволяя ей самой определять ход работы, при этом он обращает внимание группы и ее участников на воз­никающие во время работы сопротивления и реакции пе­реноса, интерпретируя скрытое содержание ин-теракций членов группы во время сеанса. В каждой группе возникает специфическая сетевая система сознательных и бессозна­тельных отношений в нее включены не только участники группы, но и ведущий. S.H. Foulkes определяет такую ком­муникативную сеть как матрицу, которая может воспроиз­водится в группе на различных уровнях, начиная с комму­никативной матрицы семьи отдельного индивида; на следу­

ющем уровне это матрица социума, в котором живет дан­ная группа; и в конечном итоге матрица человечества как биологического вида. Как сделать бессознательное доступ­ным для понимания в группе? В индивидуальном психоана­лизе основной техникой работы с бессознательным пациен­та является техника свободных ассоциаций. В группанали-тической практике эквивалентом свободных ассоциаций является свободно протекающая групповая дискуссия. Груп­повой аналитик предлагает участникам свободно говорить на любую тему и высказываться каждому обо всем, что в связи с этим ему приходит в голову. Такая вербальная ком­муникация дает возможность рассматривать полученный материал как групповые ассоциации, которые и помогают сделать сознательными скрытые неосознанные коммуника­ции как по отношению друг к другу, к группе в целом, так и по отношению к терапевту.

Как видно из принципов работы аналитической груп­повой психотерапии, в таких группах терапевт не задает тему дискуссии и не использует никаких специальных уп­ражнений для получения материала с целью дальнейшего его анализирования. Но, например, A. Wolf предлагает оп­ределенную технику анализа сновидений участников груп­пы, которую он называет «хождение по кругу» (going around). Она предусматривает, что не только сам сновидец дает ас­социации к своему сновидению, но и участники группы, по кругу, также ассоциируют к материалу рассказанного сно­видения.

Если говорить о групповых аналитиках в целом, то между ними больше сходств, чем различий. Как считает S.H. Foulkes [36], групповые аналитики, в отличие от не­аналитических групповых психотерапевтов, говорят на од­ном языке. И, несмотря на определенные различия в теоре­тических подходах, все они сходятся в том, что групповой аналитик при осуществлении своих интервенций в группе должен руководствоваться принципами, разработанными в рамках психоаналитической практики — отслеживать ди­

намику бессознательных процессов, интерпретировать со­противления, защитные реакции, переносы и т.д. Еще один очень важный пункт, по которому у всех групповых анали­тиков существует согласие, — это отношение к групповой ситуации, как в теории, так и на практике, они ставят груп­пу и групповую ситуацию в центр внимания.

Список литературы

1. Блюм Г Психоаналитические теории личности. М.,КСП. 1996.

2. Воспитание детей и психоанализ. М., 2000.

3. Гринсон Р. Ралъф. Техника и практика психоанализа. М: Когито-центр, 2003.

4. Гроеп-Праккен X. Влияние сеттинга на ход психоанализа и психотера­пии. Московский психотерапевтический журнал. №2.1996. С. 103-112.

5. Дадун Р. Фрейд. М., 1994.

6. Джейкобе Д. и др. Супервизорство. Техника и методы корректирую­щих консультаций. СПб.: Б.С.К., 1997.

7. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М.: Гуманитарий, 1997.

8. Знаменитые случаи из практики психоанализа. М., 1995.

9. «Конечный и бесконечный анализ» Зигмунда Фрейда / Под ред. Дж. Сандлера. М.: МГМ, 1998.

10. Куттер П. Современный психоанализ. Введение в психологию бес­сознательных процессов. СПб: Б.С.К 1997.

11. Куттер П. Элементы групповой терапии. Введение в психоаналити­ческую практику. СПб.: Б.С.К, 1998.

12. Лагитнш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М.: Высшая школа, 1996.

13. Мертенс В. Ключевые понятия психоанализа. СПб., 2001.

14. Налчаджян А. Социально-психическая адаптация личности. Ереван, 1988.

15. Психоанализ в развитии. Екатеринбург: Деловая книга, 1998.

16. Психоанализ детской сексуальности. СПб., 1998.

17. Психоаналитические термины и понятия. Словарь. М.: Класс, 2000.

18. Психотерапевтическая энциклопедия. / Под ред. Карвасарский Б.Д. СПб, 1998.

19. Сандлер Дж., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик. М.. Смысл, 1997.

20. Томэ X., Кэхеле X. Современный психоанализ. М., 1996. Т. 1.

21. Урсано Р., Зонненберг С.,Лазар С. Психодинамическая психотерапия. М.: Российская психоаналитическая ассоциация, 1992.

22. Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993.

23. Фрейд А. Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1995.

24. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М.. 1990.

25. Фрейд 3. Избранное. М., 1990.

26. Фрейд 3. О психоанализе. Пять лекций. Методика и техника психо­анализа. СПб., 1998.

27. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. M._f 1992.

28. Фрейд 3. Толкование сновидений. Ереван, 1991.

29. Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. М., 1975. Т. 5.

30. Хъелл Л., Зиглер Д. Теории личности. СПб.: Питер, 1997.

31. Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. Сборник. Киев, 1996.

32. Энциклопедия глубинной психологии. Зигмунд Фрейд: жизнь, рабо­та, наследие. М.: МГМ, 1998. Том I.

33. Энциклопедия глубинной психологии. Последователи Фрейда. М.. МГМ, 2002. Том III.

34. Eidelberg L. Encyclopedia of Psychoanalysis. London, N.Y., 1968.

35. English H., English A. A. Comprehensive Dictionary of Psychological and Psychoanalytical Terms London., 1958.

36. Foulkes S.H. and Anthony E.J. Group Psychotherapy. The Psychoanalytic Approach. Baltimore. Maryland, 1968.

6.4. Социально-психологическая помощь «трудному» партнеру

Понятие о «трудном» партнере общения

В процессе общения наблюдается взаимодетерминация личности и общения. Личностные образования, оказывают влияние на результаты общения, а они, в свою очередь, воздействуют на личность партнеров, формируют ее соци­ально-перцептивную сферу (образы, представления, эта­лоны, стереотипы), систему отношений, способы обраще­ния, навыки и умения коммуникативного поведения. В за­висимости от интегральных личностных образований, ока­зывающих воздействие на общение, изменяются характе­ристики общения, совокупность которых придает ему ка­чество затрудненного или незатрудненного.

Учитывая специфику взаимосвязи личности и общения, важно подчеркнуть влияние выделенных личностных ха­

рактеристик субъекта общения на степень осознания себя и другого в качестве трудных партнеров взаимодействия, на изменение представлений о себе и другом как трудных парт­нерах общения.

Как отмечено в ряде работ [10, 11], субъект затруд­ненного общения характеризуется постоянным искажением качеств партнера, ему присуща «эскалация атрибуции», пре­обладание в процессах понимания и интерпретации другого человека оценочного компонента, неспособность поставить себя на место другого человека, низкий уровень рефлек­сии, сопротивление осознанию причин своих затруднений и нежелание что-либо менять в своем поведении. Субъект за­трудненного общения не умеет адаптировать свое поведе­ние к требованиям ситуации общения и к особенностям парт­нера по общению; он отличается недифференцированностью оценок себя и других, стереотипизацией восприятия окру­жающих, что обеспечивает перенос опыта затрудненного общения из ситуации в ситуацию; ему свойственна когни­тивная простота, обуславливающая искажения в формиро­вании представлений о личности другого, несбалансирован­ность аффективно-когнитивных детерминант общения за счет давления аффективной сферы. В целом, субъекта затруд­ненного общения отличает низкий уровень развития способ­ности к пониманию другого человека; низкий уровень спо­собности к эмпатии, в которой преобладает эгоцентричес­кая направленность эмоционального резонанса, свернутость сочувствия и содействия, неадекватность восприятия эмо­циональных состояний другого; низкий уровень развития способности к идентификации; низкий уровень способности к психологической проницательности; низкий уровень спо­собности к сензитивности и чувствительности; низкий уро­вень способности к наблюдательности и др. Но главная осо­бенность субъекта затрудненного общения, зафиксирован­ная в исследованиях психологов [10, 11], заключается в том, что он недостаточно осознает себя в качестве источника трудностей общения. Иными словами, выступая «трудным»

партнером для другого, конкретная личность в большин­стве случаев не осознает себя источником затрудненного общения.

Виды «трудных» партнеров и затрудненного общения

Стремление к осознанию себя в качестве причин и ре­зультатов общения является одним из основополагающих принципов выхода из ситуаций затрудненного общения. Низ­кий уровень рефлексивного анализа своей системы отноше­ний к другому, особенностей общения превращает субъекта затрудненного общения в «трудного» партнера и выступает его центральной характеристикой Субъект затрудненного общения может занимать статус «трудного» партнера только в связи с другим человеком, в его представлениях, пережи­ваниях. Соответственно, в контексте с другим (с его пред­ставлениями, переживаниями) проявляется мера осознания личностью собственных особенностей общения и особеннос­тей общения другого, как затрудняющих взаимодействие.

Таким образом, «трудный» партнер общения — это та­кой субъект общения, особенности личности которого при­водят к возникновению трудностей в процессе взаимодей­ствия с ним у большинства партнеров; который обладает низким уровнем осознания себя в качестве «объективной» детерминанты, затрудняющей как свое собственное обще­ние, так и общение других; который усматривает причину переживаемых им самим трудностей в особенностях лично­сти и общения партнера и перекладывает ответственность за причину возникновения, течение и исход ситуации на другого, не умеет встать на точку зрения партнера, т.е. центрирован на себе. Кроме того, сам он также может как переживать трудности в общении в связи с тем или иным партнером, его оценками, отношением, поведением, так и не переживать их.

«Легкий, нетрудный» партнер общения — это не столько та личность, которая имеет структуру отношений субъекта

незатрудненного общения, сколько такая личность, которая осознает себя и другого в качестве возможной причины сло­жившейся между ними ситуации затрудненного общения; принимающая и разделяющая ответственность за течение и исход этой ситуации; активно ищущая способы оптимально­го для обоих разрешения ситуации, т.е. в равной мере цент­рирована на себе и другом как субъектах общения, обладает эмпатией и внутренним локусом контроля.

Таким образом, в реальном общении причиной затруд­нений могут быть одновременно оба партнера, осознающие или не осознающие то, что они являются источником за­труднений друг для друга. Затрудненное общение, при ко­тором оба партнера в равной мере осознают себя и другого причиной возникших трудностей, называется субъект-субъ­ектным затрудненным общением. Субъект-объектным или объект-субъектным деперсонализированным затрудненным общением является общение, когда оба или один из парт­неров причину трудностей усматривают только в другом или только в себе.

Если оба партнера, испытывая трудности в общении, видят их причину друг в друге, то такое затрудненное об­щение называется объектно-субъектным. Изменение труд­ной для себя ситуации каждый связывает с изменением парт­нера. На поведенческом уровне такие представления порож­дают богатый спектр разнообразных взаимных претензий, требований, советов, что приводит к усилению «затруднен­ности» общения (от легкого трения — к размолвке — конф­ликту и т.д.) и формированию объект-субъектной модели об­щения.

Если каждый из партнеров, испытывая трудности в об­щении, осознает себя их причиной, то акцент с другого пе­реносится на самого себя, и в таком случае затрудненное общение переходит в класс субъект-объектного. Изменения в общении связываются с собственными изменениями, беря весь груз ответственности только на себя, продолжая отно­ситься к другому как к объекту. Это приводит к формирова­нию субъект-объектной модели затрудненного общения.

Наряду с субъект-субъектной, субъект-объектной и объект-субъектной моделями затрудненного общения су­ществует также объект-объектная модель затрудненного общения. Для нее является характерным то, что оба учас­тника общения относятся как к себе, так и к другому объект­но, не включаясь в поиски причин возникающих затрудне­ний, а вытесняя сам факт затруднений в общении.

Безусловно, что «трудный» в представлениях другого партнер, осознав себя таковым, имеет возможность изме­нить представление о себе, как о трудном для другого парт­нере общения, и перейти в субъектную, а значит, актив­ную, ответственную, целенаправленную и т.д. позицию. Он получает возможность изменить ситуацию в сторону умень­шения затруднений. Не осознавая же всю гамму возмож­ных причин возникших трудностей (усматривая, например, их только в другом), не изменяя имеющихся представле­ний о себе, а соответственно и своего поведения, «труд­ный партнер» так и остается трудным для другого. К сожа­лению, субъект затрудненного общения не только может не осознавать свой «вклад» в возникновение трудностей, но и, осознавая данный факт, не всегда может самостоятель­но изменить способы и формы своего общения и те лично­стные образования, которые лежат в их основе. Поэтому помощь «трудному» партнеру общения заключается в со­здании для него специальных условий, приводящих к раз­витию рефлексии по поводу себя как субъекта общения (психотерапевтическая работа группы тренинга, индивиду­альное консультирование).

Принципы выхода из ситуаций затрудненного общения

Для того, чтобы понять возможные пути выхода из зат­рудненного общения, рассмотрим более подробно те поло­жения, которые сформировались в процессе развития субъ­ект-субъектного подхода к общению. Основа субъект-субъек­тной природы общения зафиксирована в категориях

«взаимодействие», «взаимоотношение», «взаимовлияние», «взаимодетерминация», «отраженная субъектность», «равен­ство личностей, вступающих в общение» (В.Н. Мясищев [17], Б.Д. Ломов [13], В.А. Петровский [22], М.С. Каган [8]).

Таким образом, выход из ситуации затрудненного об­щения возможен при соблюдении принципа равенства; прин­ципа взаимной детерминации; принципа осознания себя и окружающих через свою представленность в них. С точки зрения К.А. Абульхановой-Славской [1], созданные в обще­нии отношения по-разному детерминирует личность каж­дого из участников общения. Она считает, что ни построе­ние отношений, ни их сохранение не уравнивает субъек­тов в силу личностного способа своего существования. По­этому можно выделить еще один важный принцип «субъект-субъектного» общения, предложенный К.А. Абульхановой-Славской. Речь идет о принципе различности, который зак­лючается в признании «права» другой личности на непохо­жесть на меня, на несоответствие моим интересам, на выбор общения (отношений) в соответствии со своей индивиду­альностью.

Таким образом, к уже указанным принципам выхода из ситуации затрудненного общения прибавляется принцип неравенства взаимной детерминации в силу личностного способа существования каждого из партнеров, а также принцип «различности», признающий право партнера быть индивидуальностью.

Очень важной является еще одна особенность личност­ного субъект-субъектного общения. Она фиксирует необ­ходимость осознания своего поведения в качестве детерми­нанты ответного поведения партнера по общению. А.А. Бо­далев [4] подчеркивает, что от самого человека в большей мере зависит характер поведения по отношению к нему ок­ружающих его людей (хотя человек может это и не осозна­вать), а значит, характер его переживаний от общения с людьми и те оценки, которые он этим людям дает. М.И. Бобне-ва и Е.В. Шорохова [23] также отмечают, что характер

познания личностной сути других людей, характер эмоцио­нального отклика определяют избранный способ поведения. В свою очередь, аналогичные процессы происходят и у про­тивоположной стороны общения, и предъявленные способы поведения вновь детерминируют описанный процесс.

Говоря о взаимной детерминации в процессе общения, многие исследователи указывают на возможность любого из субъектов общения осознавать или не осознавать себя в качестве детерминанты поведения партнера, причем, от­ветного. «Активность субъекта всегда осознана», — подчер­кивает в своей работе К. Муздыбаев [16, с. 6]. На осознанном характере активности субъекта настаивает К.А. Абульха-нова-Славская [1]. По ее мнению, личность становится субъектом того или иного поведения, когда она занимает определенную позицию, так или иначе самоопределяется, выбирает средства и цели общения, принимает решения, иными словами, речь идет о свободе выбора и об ответ­ственности за этот выбор. Ответственность гарантирует внут­реннюю целостность личности и всегда связана с субъек­том, так как никогда не бывает безличной. К.А. Абульхано-ва-Славская отмечает [1], такие характеристики субъекта, как «самодетерминация», «самопричинение», которые вклю­чают динамический внутренний образ, т.е. осознания себя не только как субъекта изменения других людей, но и как субъекта собственных изменений.

Рефлексия, механизм осознания себя, является основ­ным в становлении личности как субъекта общения и не­пременным условием выхода из ситуаций затрудненного общения. Следовательно, индивид, не осознающий себя в качестве субъекта общения, не имеющий ясного внутрен­него образа, обречен на трения и сбои в общении. Поэтому понятия «субъект затрудненного общения» и «трудный парт­нер общения» не совпадают.

Таким образом, стремление к осознанию себя в каче­стве причин и результатов общения является одним из ос­новополагающих принципов выхода из ситуаций затруднен­

ного общения. Низкий уровень рефлексивного анализа сво­ей системы отношений к другому, особенностей общения превращает субъекта затрудненного общения в «трудного» партнера и выступает его центральной характеристикой Субъект затрудненного общения может занимать статус «трудного» партнера только в связи с другим человеком, в его представлениях, переживаниях. Соответственно, в кон­тексте с другим (с его представлениями, переживаниями) проявляется мера осознания субъектом собственных осо­бенностей общения и особенностей общения другого, как затрудняющих взаимодействие.

Осознание каждым из партнеров себя в качестве оди­наково возможной причины трудностей другого позволяет: 1) осознавать свою детерминирующую роль в организации конкретного акта общения; 2) искать иные способы поведе­ния, ориентируясь на реакцию партнера; 3) тем самым из­менять степень затрудненности ситуации общения в сторону уменьшения. Речь идет об осознании себя причиной трудно­стей другого как механизме, позволяющем изменить свое представление о ситуации затрудненного общения, увидеть причину не только в партнере, но и в себе в такой же мере.

Осознать свои действия, свое поведение как причину определенной ответной реакции партнера, которая и дела­ет общение, как для одного, так и для другого затруднен­ным, означает уравнять в своих представлениях возможно­сти каждого из партнеров в детерминации процессов обще­ния, в том числе и затрудненного. Равенство представлений субъекта о себе и о партнере как возможных источниках трудностей друг друга приводит к равенству требований к себе и другому по изменению затрудненной ситуации об­щения, что соответствует субъект-субъектной природе об­щения и личностному подходу к нему. Этот механизм позво­ляет соотнести свои представления о причинах собствен­ных затруднений и затруднений партнера с его пред­ставлениями об этом. Осознание имеющихся расхождений,

подкрепленное определенным уровнем развития личност­ных образований, позволяет поставить задачу личностных изменений не только в партнере, но и в себе.

Какие же личностные образования в большей или в меньшей степени способствуют осознанию себя как субъек­та общения, способствуют выполнению тех принципов, ко­торые лежат в основе выхода из ситуаций затрудненного общения. Огромный опыт, накопленный в практике социаль­но-психологического тренинга, показывает, что динамика социально-перцептивной сферы личности имеет комплекс­ный характер, т.е. связана с динамикой, и аффективной, и конативной сфер личности, детерминирована определенным уровнем развития личностных образований, а также их дина­микой. В ряде работ Л.А. Петровской [21], Г.А. Ковалева [5, 7] динамика различных образований социально-перцептивной сферы (представлений, образов, стереотипов восприятия) связана с «ростом» у участников групп интенсивного обуче­ния аффилиативных, эмпатических, альтруистических тен­денций, которые рассматриваются в качестве психологичес­кого «каркаса» личности как эффективного, диалогического субъекта общения. Фиксируются также данные об увеличе­нии самооценки, коммуникативных умений, эмпатии, реф­лексии [24], развитии способности к децентрации к переме­щению центра внимания на другую, отличную от своей, точ­ку зрения, что является основанием формирования навыков партнерского общения [15].

В тренинге, разработанном А.В. Серым [25], развитие и совершенствование комплекса разнообразных навыков (на­выков саморегуляции, навыков вербальной и невербальной коммуникации) имеет связь с личностным ростом (повыше­нием самоидентификации, интернальности, изменением сте­реотипов восприятия). В исследованиях И.Л. Блиновой [3] отмечается взаимосвязь попыток изменить собственные сте­реотипные способы поведения и оценки других людей с по­вышением открытости, общительности, самоуверенности,

независимости. В.И. Натаров [18] рассматривает повышение адекватности самооценки «Я-образа» (когнитивного, эмоци­онального и поведенческого компонентов) в связке с возра­станием положительного отношения к себе и к другим, эм-патическим пониманием и проявлением «доминанты на со­беседнике».

Анализ исследований, связанных с разработкой и реа­лизацией программ социально-психологического тренинга, показывает, что изменения представлений о себе и других людях, положительное отношение к себе и другим сопро­вождается изменением целого ряда различных личностных характеристик: повышением открытости, общительности, независимости, рефлексии своего и чужого поведения, ро­стом эмпатии, повышением адекватности самооценки и са­моидентификации; понижением уровня тревожности, по­ложительным отношением к себе и другим, понижением уровня экстернальности и повышением уровня интерналь-ности; развитием способности к децентрации; развитием и расширением коммуникативных умений и навыков. Итак, изменение одних личностных образований отражается на изменении других образований личности, что согласуется с идеями интегральной индивидуальности B.C. Мерлина [14].

Основным механизмом личностных изменений в процес­се СПТ традиционно считается механизм осознания и пере­живания собственного опыта затрудненного общения. Имен­но в группах СПТ создается возможность использования всего многообразия взаимоотношений и взаимодействий, возникающих между участниками. В процессе СПТ взрос­лый человек получает возможность объективировать перед другими выработанные в его опыте идеи, способы взаимо­действия, сопоставить их с идеями и способами взаимодей­ствия других, подтвердить, обогатить или перестроить то, что сложилось в его индивидуальном опыте.

Пример ключевых аспектов программы социально-психологического тренинга, направленного на изменения представлений

о себе и другом как трудном партнере общения. Видеотренинг профессионального общения педагогов

Исходя из теоретических представлений о субъекте затрудненного общения, в основу тренинговой программы положена идея перехода партнеров с объект-субъектной и субъект-объектной форм общения на субъект-субъектную форму общения.

Основная цель программы реализуется посредством ре­шения следующих задач:

1. Осознание участниками преимущества субъект-субъек­тного общения в сравнении с субъект-объектной и объект-субъектной его формами, а также осознание участниками критериев этих форм общения на вер­бальном и невербальном уровне.

2. Формирование представлений о себе и другом как равных субъектах в детерминации затрудненного про­фессионального общения.

3. Осознание равной меры собственной ответственности и ответственности партнера в возникновении и разре­шении ситуаций затрудненного общения.

4. Осознание участниками необходимости баланса цент-рации на себе и партнере, как условия субъект-субъектного общения.

5. Развитие навыков субъект-субъектного взаимодействия.

6. Формирование мотивации к ответственной, активной, осознанной позиции в ситуациях затрудненного обще­нии, т. е. позиции субъекта общения.

Ведущую роль в решении поставленных задач, в част­ности, в осознании участниками соотношения своего вклада и вклада партнера в детерминацию ситуаций затрудненно­го общения, играет именно видео-обратная связь. Пуско­вым механизмом процессов переживания и осмысления си­

туаций затрудненного общения, являются моменты фикса­ции участниками группы рассогласований, возникающих в социально-перцептивной сфере, например, между: 1) пред­ставлениями о внешнем выражении своих чувств и состоя­ний и собственным изображением на экране; 2) между соб­ственной интерпретацией на основании невербального по­ведения чувств и отношений партнера с его реальными чувствами; 3) между видеоизображением своего поведения и реакцией на него партнера.

Все упражнения и психогимнастики подбираются та­ким образом, чтобы на их материале можно было полу­чить опыт, дающий понимание и ощущение различий меж­ду субъект-объектным и субъект-субъектным общением, между затрудненным и незатрудненным общением.

Для выявления конкретных ситуаций затрудненного общения и определения степени затрудненности общения в различных сферах профессионального взаимодействия пред­варительно проводится интервью с участниками группы.

Схема интервью

1. Социально-демографические данные.

1.1 Возраст.

1.2 Образование.

1.3 Профессиональный путь (где и кем работал).

1.4 Стаж работы (общий и педагогический).

1.5 Семейное положение (имеется ли собственная се­мья, дети).

2. Мотивационная сфера профессиональной деятельности.

2.1 Почему Вы работаете в системе образования?

2.2 Что Вам нравится в Вашей работе?

2.3 Что Вам не нравится в Вашей работе?

3. Трудности профессионального общения.

3.1 В какой из перечисленных сфер профессиональ­ного общения Вы испытываете большую степень затруднений? — в общении с учениками;

— в общении с коллегами;

— в общении с родителями учеников;

— в общении с администрацией.

3.2 В чем для Вас эти трудности проявляются?

3.3 В чем Вы видите причины возникновения ситуа­ций затрудненного общения с учениками, колле­гами, родителями, администрацией?

3.4 Приведите примеры ситуаций затрудненного об­щения, оставшиеся для Вас нерешенными, выз­вавшие непонимание причин их возникновения, непонимание мотивов поведения партнера и т.д.

4. Социометрические данные.

4.1 С кем из перечисленных в списке людей (предла­гается список потенциальных участников тренин-говой группы) Вы хотели бы попасть в тренинго-вую группу? Почему?

4.2 С кем из перечисленных в списке людей Вы не хо­тели бы попасть в тренинговую группу? Почему?

Данные интервью показывают, что приоритеты в сфе­рах затрудненного общения для педагогов выстраиваются следующим образом: на первом месте сфера общения педа­гог-ученик (86%), затем педагог-педагог (коллеги — 41%), затем педагог-администрация (21%) и педагог-родитель (18%). Кроме того, многие педагоги испытывают трудности в об­щении одновременно в нескольких сферах своего профес­сионального общения. Например, с учениками и коллегами или с учениками и администрацией, или с ученикам и роди­телями.

Основную причину возникающих ситуаций затруднен­ного общения педагоги связывают с особенностями поведе­ния и характеристиками своего партнера независимо от сферы общения. Так, трудности в общении с учениками свя­заны с тем, что ученики «шумят, отвлекаются, грубят, не слушают, не умеют себя вести (совершают много движе­ний), дерутся, не понимают, когда с ними разговаривают,

пассивные, лентяи, упрямые» и т.п. Трудности в общении с коллегами связаны с тем, что коллеги «отказываются поде­литься опытом, злословят, не слушают, когда к ним обра­щаешься, некомпетентные». Трудно общаться с админист­рацией, когда «навязывают свои мысли, когда тебя при всех унижают, когда люди ставят себя выше по каким-либо ка­чествам, когда чувствуешь насилие над собой при обраще­нии за советом, когда в совете отказывают». Трудности в общении с родителями связаны с «хамством, пассивностью родителей, когда необоснованно требуют ставить ребенку положительные оценки; трудно разговаривать с завистли­выми и эгоистичными людьми; трудно говорить, когда че­ловек молчит».

При характеристике особенностей своего поведения в ситуациях затрудненного общения, педагоги указывают на недостаток у себя жесткости, командного голоса, воли и т.д., т.е. таких качеств, которыми они характеризуют трудного партнера. Если же педагог выделяет у себя качества, прояв­ление которых может вызвать затруднения у другого (парт­нера), то обязательно в смягчающей форме, например, «Раз­дражительная, вспыльчивая, но это быстро проходит» или «Не могу говорить тихо, так как очень эмоциональная».

Выделенные приоритетные сферы затрудненного об­щения педагогов являются основанием для подбора роле­вых ситуаций из различных сфер их профессионального взаимодействия: педагог-ученик, педагог-педагог, педагог-администрация, педагог-родитель.

В ходе тренинга используются методы экспресс-диаг­ностики (в начале и в конце тренинга, а также в конце каждого дня). По форме проведения — это мини-анкеты и устный опрос, связанный с подведением итогов дня. Эксп­ресс-диагностика позволяет отслеживать уровень осозна­ния причин затрудненного общения и динамику эмоциональ­ного состояния участников тренинга в течение дня. Кроме этого, используется метод включенного наблюдения трене­ра за поведением участников группы. Он позволяет соотнес­ти уровень осознания причин затрудненного общения с ре-

- альными изменениями у участников тренинговой группы, } происходящими на поведенческом уровне.

Основные этапы и темы работы тренинговой группы

Этап знакомства. Основными задачами этого этапа яв­ляются выявление и согласование целей участников и ве­дущего тренинговую группу. Создание безопасной психоло­гической атмосферы общения. Формирование мотивации к активному участию в групповой работе. Осознание ответ­ственности за процесс и результат групповой работы. Этап знакомства представляет собой многоступенчатую процеду­ру, которая может занимать довольно продолжительную по времени часть тренинговой работы. Это связано с тем, что именно на этом этапе необходимо добиться от участ­ников группы осознания собственной ответственности за тот процесс общения, который будет складываться в течение тренинга и за результат собственной и групповой работы. Поэтому этап знакомства — это знакомство с принципами и правилами работы в группе, с целями и задачами работы тренинговой группы, а также с целями каждого участника группы. Задачей ведущего на этом этапе является инфор­мирование участников тренинга о целях, задачах, принци­пах, правилах работы и организация группового обсужде­ния полученной информации с целью выработки и приня­тия целей и норм групповой работы. Обсуждаются принципы добровольности участия, активности и открытости участ­ников, конфиденциальности личностной информации, ра­венства позиций участников, принцип работы «здесь и те­перь», ответственности участников, личной защищеннос­ти, присутствия от начала до конца.

Важной частью процедуры знакомства является знаком­ство участников с представлениями о себе как о партнере профессионального общения. Для этого каждому из участ­ников предлагается найти в себе качества, затрудняющие профессиональное общение и помогающие в профессиональ­ном общении. Выполнение этого упражнения предполагает

1 Психология личности

625

осознание того, что каждый из присутствующих обладает качествами, которые не только помогают в общении, но могут нести и элементы затрудненности. На этом этапе, как правило, возникают затруднения при поиске собственных качеств, затрудняющих общение других. Именно этот мо­мент является ключевым в обсуждении того, что я в себе вижу и осознаю, и чего я в себе не вижу и не осознаю. Именно с этого упражнения начинается коррекция пред­ставления о себе как трудном партнере профессионально­го общения.

Важным является то, что в процессе знакомства по­средством используемых упражнений и схем их анализа в ходе рефлексии задействуются все три составляющих ком­понента общения: когнитивный, эмотивный и конативный.

Следующий этап связан с реализацией темы: «Причи­ны затрудненного педагогического общения». Она носит сквозной и многоаспектный характер и может быть реали­зована в различных формах групповой работы: групповых дискуссиях, ролевых играх, различных упражнениях и пси­хогимнастиках. Важно отметить, что в процессе тренинга группа работает с причинами затрудненного общения, име­ющими субъективный характер. При реализации любой темы работа по коррекции представлений о себе и другом как трудном партнере общения продолжается. В данном случае для этого используется прием диагностического характера. Участников группы просят в своих блокнотах отметить: «Каков процент ситуаций затрудненного общения в их про­фессиональной деятельности инициирован их партнерами, и каков процент таких ситуаций, когда причиной являются они сами?» Как правило, среди педагогов преобладают пред­ставления о партнере как основной причине практически всех возникающих ситуаций затрудненного общения. Очень редко встречаются ситуации обратного порядка. В конце тренинга данная процедура повторяется. Для участников группы сравнение своих ответов является моментом осоз­

нания изменения своих представлений о себе и о другом как источнике причин, затрудняющих процесс общения.

Для реализации указанной темы может использоваться групповая дискуссия о причинах затрудненного педагоги­ческого общения. Процедура, каждому участнику дается задание в течение Ю^- 15 минут вспомнить и описать ситуа­ции профессионального общения, когда он испытывает труд­ности или затруднения, и постараться найти и назвать их причины. Затем участники объединяются в три подгруппы, и им дается задание найти сходства и различия в предлага­емых каждым участником перечнях выявленных трудностей. Кроме того, каждая подгруппа должна представить три наиболее значимых ситуации затрудненного общения и их причины. Предложенные каждой подгруппой ситуации вы­писываются на доске в общий столбик. Рядом выписывают­ся предполагаемые причины этих трудностей. Групповое обсуждение идет по пути классификации ситуаций затруд­ненного общения и их причин. Также предлагается обсу­дить, что может сделать каждый из участников для изме­нения ситуации затрудненного общения, для устранения причины ее вызывающей. Открытием для участников груп­пы является то, что очень многие причины трудностей мо­гут быть устранены, так как коренятся в них самих, т.е. зависят от субъекта общения (от особенностей восприятия себя и партнера, собственных личностных характеристик, навыков общения и т.п.). Т.е. результатом группового ана­лиза является осознание собственной ответственности за возникновение определенных ситуаций затрудненного про­фессионального общения и роли собственных личностных особенностей в этом процессе.

Поэтому следующим этапом является осознание раз­личных составляющих субъект-субъектного личностного затрудненного общения. Одной из них является равенство субъектов общения, которое проявляется в равенстве пред­ставлений о себе и другом как источнике затрудненного общения, в равенстве меры ответственности за течение и

исход данной ситуации, а соответственно и в равенстве предъявляемых к себе и другому требований: к умениям и навыкам, личностным особенностям. В принятии себя и дру­гого со всеми позитивными и негативными личностными осо­бенностями, проявляющимися в различных формах вербаль­ного и невербального поведения. Субъект-субъектное или субъект-объектное затрудненное общение в конечном ито­ге объективируется в различных формах вербального или невербального общения. Поэтому основные схемы анализа задаются введением следующих тем: «Вербальные и невер­бальные средства общения», «Открытое выражение чувств», «Рефлексивное слушание». Эффективные способы подачи обратной связи и др. Конкретизация необходимых для про­работки тем зависит от целей и задач, определенных груп­пой в начале тренинговой работы, а также может опреде­ляться или корректироваться в процессе тренинга в связи с изменением целей участников группы.

Наиболее важной и ключевой темой в работе видео­тренинга является тема «Невербальные средства общения». Это объясняется их многофункциональностью (информатив­ной, регулятивной, эмотивной). Кроме того, малоосознава-емость и сложность самоконтроля позволяют рассматривать их в качестве одного из основных критериев эмоционально­го состояния участников при анализе видеозаписи. Поэто­му данной теме отводится значительная часть времени. Мини-лекция посвящена значению невербального поведе­ния в общении и в продуцировании ситуаций затрудненно­го общения. Затем предлагается активная проработка эле­ментов невербального поведения в упражнениях типа: по­здороваться 10 раз с различной интонацией, отгадать заду­манное одним из участников группы эмоциональное состоя­ние только по позе, определить свое персональное про­странство при общении с участниками группы, пообщаться в разных позициях — сидя, стоя, один сидит — другой стоит, стоя спинами друг к другу и т.п. Цель — осознать элементы невербального поведения в качестве единиц для

последующего анализа ситуаций общения, осознать слож­ность и неоднозначность интерпретации невербального по­ведения, осознать значение невербального поведения в де­терминации затрудненного общения.

Использование коротких ролевых сюжетов и анализ их видеозаписи позволяет осознать, какие элементы невербаль­ного поведения провоцируют ситуации затрудненного об­щения, являясь демонстрацией позиции неравенства, т.е. формой субъект-объектного общения. Анализ проводится по следующей схеме: у участников ролевой ситуации вы­ясняется степень их удовлетворенности произошедшим меж­ду ними общением. При просмотре видеозаписи выделяются ключевые моменты изменения состояния партнеров на осно­вании динамики их невербального поведения. Выясняется, какие изменения при этом происходили с эмоциональным состоянием и чувствами партнеров. Наиболее продуктивны­ми и информативными являются ситуации, когда удовлет­воренность участников процессом и результатом общения резко различается, что является показателем определен­ной степени затрудненности ситуации хотя бы для одного из партнеров. В ходе анализа выясняется, какие элементы не­вербального поведения партнеров провоцируют напряжение, негативные чувства и эмоции — как показатели затруднен­ного общения. Открытием для участников является несовпа­дение представления о собственном невербальном поведе­нии при разыгрывании ситуации с собственным изображени­ем на видеозаписи. После анализа ситуации у ее участников выясняется, что бы хотелось изменить в собственном пове­дении, чтобы удовлетворенность процессом и результатом была больше. Таким образом, продолжается работа по кор­рекции представления о себе, как возможном источнике труд­ностей для партнера. Обязательным условием анализа каж­дой ситуации является нахождение участниками группы элементов невербального поведения, отражающих равен­ство позиций при общении партнеров.

В создании личностно неравного, субъект-объектного затрудненного общения большую роль играют оценочные суждения по поводу личности партнера. Поэтому очень важ­ной темой для формирования субъект-субъектного обще­ния является тема: «Эффективные способы подачи обрат­ной связи». Ролевая игра «Открытый урок» позволяет осоз­нать эффективность и неэффективность различных способов подачи обратной связи. Процедура — «Описание ситуации для группы»: Идет открытый урок математики в начальной школе. Учитель предлагает учащимся решить задачу, ис­пользуя наглядный материал: кошечки и собачки. Одна из учениц начинает плакать. Учителю предлагается разобраться в сложившейся ситуации. Комиссия после урока разбирает действия учителя по решению возникшей на уроке ситуа­ции. Инструкция учителю: Вы даете открытый урок мате­матики. Объясняете ученикам понятия «сложение» и «вы­читания». У Вас подготовлен красочный наглядный матери­ал (кошечки, белочки), который Вы используете при объ­яснении этой темы. Вдруг одна девочка начинает громко плакать. Ваши действия? Инструкция ученице: «Недавно твоя любимая кошка попала под машину. Взглянув на кар­тинки кошек, ты вспомнила о своей кошке. Тебе ее очень жалко, ты расплакалась и не можешь успокоиться». Ана­лизируется вторая часть ситуации — обсуждение урока. Анализу подвергаются способы подачи обратной связи чле­нов комиссии учителю. Участнику, исполнявшему роль учи­теля, предлагается ответить, какие чувства возникают у него на различные формы подачи обратной связи. Возника­ет ли желание следовать советам и замечаниям членов ко­миссии или возникают иные желания. Как правило, спосо­бы подачи обратной связи ограничиваются советами и лич­ностными оценками, что является показателем неравных личностных позиций участников, т.е. показателем субъект-объектной формы общения. И возникающая ответная реак­ция носит негативную окраску или защитный характер. Вме­сто желания прислушаться к советам и изменить что-то в лучшую сторону, возникает желание защитить свой способ

решения данной ситуации. Подача обратной связи при субъект-объектной форме общения достигает обратного ре­зультата. Анализ видеозаписи позволяет обсудить именно те моменты, которые наглядно демонстрируют проявляю­щуюся в вербальном и невербальном поведении позицию «над», приводящую к затруднениям в общении. Обязатель­ным этапом анализа ситуации является поиск участниками эффективных способов подачи обратной связи для конкрет­ного учителя в данной конкретной ситуации.

После проработки определенного количества тем, уча­стникам предлагается разыгрывать любые ситуации из их реальной профессиональной деятельности, вызвавшие у них наибольшие трудности в общении или связанные с сильны­ми негативными чувствами и эмоциями. Примерами таких ситуаций являются следующие.

«Учитель — возмущенный родитель». Возмущенный родитель обвиняет учителя в предвзятом отношении к его ребенку. Требует ставить за ответы на уроке его ребенку более высокие оценки, которые тот, по его мнению, зас­луживает.

«Обида на коллегу». Коллега, побывав на открытом уро­ке У учителя математики и высказав ему свое одобрение, на следующий день в разговоре с другими педагогами выс­казывает совершенно иные, отрицательные оценки. Эта информация доходит до сведения учителя математики.

«Опаздывающий ученик». Ученик постоянно опаздыва­ет на уроки. По этому поводу с ним уже много раз разгова­ривали. Каждый раз он обещал больше не опаздывать. Се­годня он опять опоздал.

«Влюбленная старшеклассница». Ученица старших клас­сов стала пропускать уроки, перестала выполнять домаш­ние задания, стала грубить учителям. Необходимо выяс­нить причину. (Девочку бросил мальчик, в которого она влюблена).

«Ссора коллег». У учителей начальной школы сложи­лась традиция взаимопомощи методическими находками,

наглядным материалом, советами и т.д. С начала учебного года в коллектив пришла новая молодая учительница. В те­чение учебного года, когда ей требовалась чья-либо по­мощь, ей всегда ее оказывали. Но когда пришлось обра­титься за помощью к ней, она отказала тем, кто к ней об­ращался. На что ей было сказано, что теперь она тоже не может рассчитывать на их помощь.

«Учитель — администрация». Завуч школы в присут­ствии родителей, учителей, учеников унизила учителя, сде­лав грубое замечание в адрес личности учителя. Учитель ответил тем же.

Предлагаемые ситуации разыгрываются участниками и записываются на видеопленку. Анализ ситуаций происхо­дит по следующей схеме: сначала участники ситуации де­лятся своими представлениями о себе и партнере в ходе ролевой игры, затем анализируется вербальное и невер­бальное поведение участников на видеопленке и анализи­руются чувства и состояния участников игры по ходу ситу­ации. Анализ видеозаписи происходит по схеме поиска клю­чевых моментов изменения эмоционального состояния каж­дого из участников ситуации. Анализируется вербальное и невербальное поведение каждого из участников именно в момент изменения их эмоциональных состояний на негатив­ное. При нахождении негативных форм вербального и не­вербального воздействия, видеозапись останавливается, всем участникам предлагается включиться в поиск опти­мальных форм поведения для данного момента ролевой игры. При нахождении форм поведения, удовлетворяющих обо­их партнеров, ситуация доигрывается.

Кроме анализа по указанной выше схеме, очень важ­но проанализировать позиции общающихся — направлен­ность при общении на себя или на партнера. Критерием для этого служат чувства партнера (позитивные или негатив­ные), а также их ответная реакция — высказывания, исхо­дящие из собственной логики, или высказывания, продол­жающие и развивающие смысл, сказанного партнером — работа над содержанием проблемы или желание защитить

себя, свои мысли, чувства, способы поведения. Для этого анализ проводится последовательно по двум ролевым по­зициям участников ситуации: субъекта воздействия и «объекта» воздействия. Каждому предоставляется возмож­ность рассказать о чувствах и мыслях, возникающих в от­вет на действия партнера и проанализировать, какие чув­ства и мысли у партнера вызывают его собственные дей­ствия. Таким образом, в каждой ситуации реализуется задача коррекции представления о себе и партнере затрудненно­го общения

Используемые в тренинге психогимнастические упраж­нения выполняют несколько функций. Они выполняют функ­цию диагностики эмоционального состояния участников груп­пы, позволяют ориентироваться в развитии процессов груп­повой динамики и стимулировать их. Кроме того, они могут использоваться для расширения представления о себе и дру­гих, при осмыслении обратной связи от остальных участни­ков по поводу выполненного упражнения. Используются для снятия накопившегося напряжения, т. е. используются в ка­честве приемов психологической разгрузки. С их помощью можно моделировать и демонстрировать действие различ­ных психологических законов и закономерностей общения, т.е. использовать в качестве наглядного материла для объяс­нения и закрепления теоретического материала.

Для осознания степени центрации на себе или партне­ре в общении можно использовать психогимнастические упражнения типа «Прорыв в круг», «Поднять со стула», «Разжать кулак», «Приветствие» и др.

Обязательным этапом тренинга является этап группо­вой рефлексии или подведения итогов работы группы. Про­цедурой подведения итогов заканчивается каждый рабочий день. Основным условием подведения итогов в данной про­грамме является высказывание участников не в безличной форме и не от имени группы, а только от себя и о своих результатах. Этот прием способствует осознанию собствен­ной ответственности за результаты своей работы в группе.

Список литературы

1. Абулъхаиова-Славская К.А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991.

2. Аржакаева Т.А. Психологические трудности общения начинающих учителей. Автореф. дис. канд. психол. наук. М., 1995.

3. Блинова И.Л. Повышение эффективности общения у студентов // Ежегодник Российского психологического общества «Психология и практика». Ярославль, 1998. Т. 4. Вып. 2. С. 25-26.

4. Бодалев А.А. Психология о личности. М.: МГУ, 1988.

5. Бодалев А.А., Ковалев Г.А. Психологические трудности общения и их преодоление. // Педагогика. № 5-6. 1992. С. 65-70.

6. Жуков Ю.М., Петровская Л.А., Растянников П.В. Диагностика и раз­витие компетентности в общении. Практическое пособие. Киров, 1991.

7. Кан-Калик В.А., Ковалев А.Г. Классификация психологических ти­пов общения // Вопросы психологии. 1987. № 3. С. 23-28.

8. Каган М.С. Мир общения. Проблема межсубъектных отношений. М., Политиздат, 1988.

9. Куницына В.Н. Трудности межличностного общения. Автореф. дис док. психол. наук. СПб., 1991.

10. Лабунская В.А. От проблемы затрудненного общения к постановке проблемы «субъект затрудненного общения» // Психологический вестник. Ростов-н/Д: Изд-во РГУ, 1997. Вып. 2. С. 24-40.

11. Лабунская В.А., Менджерицкая Ю.А, Бреус Е.Д. Психология затруд­ненного общения: Теория. Методы. Диагностика. Коррекция: Учеб. пособие. М.: Академия, 2001.

12. Лабутова И.В. Развитие общих коммуникативных умений у студен­тов-педагогов в условиях интенсивного обучения иностранному язы­ку: Автореф.... канд. психол. наук. М., 1990.

13. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психоло­гии. М.: 1984.

14. Мерлин B.C. Очерк интегрального исследования индивидуальности. M, 1986.

15. Меньшикова Л.В. Развитие механизмов децентрации в процессе обу­чения студентов деловому общению. // Ежегодник РПО « Психоло­гия и практика». Ярославль, 1998. Т. 4. Вып. 2. С. 136-137.

16. Муздыбаев К. Психология ответственности. Л.. Изд-во «Наука», 1983.

17. Мясищев В.Н. Психология отношений. / Под ред. А.А. Бодалева. М., 1995.

18. Натаров В.И. Влияние курса социально-психологического тренинга на самооценку «Я-образа». // Психологический журнал. № 5. 1990. Т. 11. С. 35-39.

19. Пашукова Т.И. Мотивирующая функция эмпатии. // Исследования мотивационной сферы личности. Новосибирск, 1984. С. 62-70.

20. Пашукова Т.Н. Проявление эгоцентризма в общении и возможности его коррекции. // Психологические трудности общения: диагности и коррекция. Тез докл. Всесоюз.конф. Ростов-н/Д, 1990. С. 28-31.

21. Петровская Л.А. Компетентность в общении. Социально-психологи­ческий тренинг. М.. МГУ, 1989.

22. Петровский В.А. Личность в психологи: парадигма субъектности. Ро­стов-н/Д: Феникс, 1996.

23. Психологические проблемы социальной регуляции поведения / Под ред. М.И. Бобневой, Е.В. Шороховой. М.: Наука, 1978.

24. Рождественская Н.А., Исаева М.В. Совершенствование межличност­ного взаимодействия учителя с учениками и коллегами. //Развиваю­щаяся психология — основа гуманизации образования: Матер. Перв. всерос. науч.-метод. Конф. М., 1998. С. 47-49.

25. Серый А.В. Ценностные ориентации личности в структуре профес­сионально значимых качеств школьных практических психологов. Автореф. дис. канд. психол наук. Иркутск, 1996.

26. Цуканова Е.В. Психологические трудности межличностного общения Киев: Вища школа, 1985.

27. Чудова Н.В. Влияние личностных характеристик субъекта на его пред­ставления об идеальном партнере по общению. // Психологический журнал. № 3. 1993. Т. 14. С. 28-37

28. Щербакова Т.Н. Субъективный контроль как фактор личностного ро­ста учителя. Автореф. дис. канд. психол. наук. Ростов-н/Д, 1994.

6.5. Профилактическая психологическая помощь личности

Понятие о психологической помощи

Под психологической помощью понимается специфичес­кий вид услуг людьми себе или друг другу в разрешении их индивидуальных, семейных или профессиональных психо­логических трудностей [17, 18]. Психологическая помощь может быть профессиональной и бытовой. Профессиональ­ная психологическая помощь оказывается только специаль­но подготовленными профессиональными психологами или профессиональными психотерапевтами, психиатрами, если

они психологически ориентированы и прошли специальную психологическую подготовку. Профессионально грамотное ведение беседы подразумевает качественное слушание, уме­ние держать паузу, задавать вопросы и отвечать на вопросы другого человека, навыки искреннего сочувствия другому. Обязательными являются знания психологии личности, об­щения, малых групп, в том числе и семьи, а также — зако­номерностей и способов взаимного влияния людей друг на друга. Профессиональный психолог обязан непременно следовать принципам оказания психологической помощи, которые обеспечивают защиту прав обратившихся к нему за психологической помощью людей, и, следовательно, — высокую эффективность деятельности специалиста.

Смысл профессиональной психологической помощи не ограничивается временным облегчением состояния клиен­та, а подразумевает помощь человеку в собственной оцен­ке сложных жизненных обстоятельств и в самостоятельном выборе им стратегии решения его психологических труд­ностей, в расширении его психологических возможностей за счет повышения самоуважения и самопринятия, повы­шения уважения и принятия им других людей. Если клиент психологически готов, то психолог поможет ему выявить происхождение его психологических проблем. Поможет убедиться в неадекватности используемых им невротичес­ких способов взаимодействия с окружающими. Поможет приобрести навыки истинно человеческого, не манипуля-тивного общения, которое, в свою очередь, позволит кли­енту в дальнейшем строить действительно здоровые взаи­моотношения со своим «Я» и с другими людьми. Работа с психологом может помочь клиенту более эффективно ис­пользовать собственные психологические ресурсы, сделать свою жизнь счастливее.

Специфика профессиональной психологической помо­щи состоит в ее добровольном характере, в активном обра­щении человека за помощью к специалисту, в субъект-субъектном характере общения психолога и клиента, кото­

рый возможен лишь при изначально уважительном отно­шении психолога к клиенту. Как правило, психолог работа­ет с психически здоровыми лицами, с людьми, сохраняю­щими ясное состояние сознания, отдающими себе отчет в том, где они находятся, и что с ними в данный момент про­исходит. Однако часть сограждан, даже испытывая суще­ственные психологические трудности, далеко не сразу ре­шаются обратиться за профессиональной психологической помощью. Причин подобного положения вещей много: пси­хологическая безграмотность населения нашей страны; от­сутствие традиций в получении профессиональной психо­логической помощи; боязнь огласки; страх негативной оценки своей личности и поступков, наконец, ощущение собствен­ной «неполноценности», «ущербности» от самого факта по­сещения психолога. Все отмеченные выше и другие неадек­ватные априорные опасения клиентов минимизируются про­фессиональными принципами деятельности психолога и рабочим альянсом (договором) между психологом и клиен­том, о сути которых мы скажем ниже. В данном случае перечислим лишь обстоятельства, которые, на наш взгляд, с совершенной очевидностью демонстрируют правомерность, полезность и достойность обращения к специалисту за пси­хологической помощью.

Профессиональная психологическая помощь людям — это очень важная, но лишь одна из многих, узких отраслей человеческого знания вообще и психологического знания, в частности. Ведь мало кто из психически здоровых людей смущается, получая профессиональную помощь от педаго­гов, медицинских работников, специалистов сферы обслу­живания и пр., потому что известно, что их знания специ­фичны и отражают суть их профессии. Профессиональные знания психологов универсальны, потому что на бытовом уровне они нужны всем, кто живет среди людей. Обывате­лям уже поэтому иногда кажется, что они сами себе пси­хологи. В определенной мере это на самом деле так: данная способность людей в существенной мере определяется их

умением действительно любить, уважать и принимать себя и окружающих; уровнем их общей и психологической куль­туры; традициями их родительской семьи и т.д. Но в ряде случаев «бытового психологизма» бывает явно не доста­точно — требуются профессиональные знания специалис­та. Поэтому неадекватны переживания клиентов, не имею­щих навыков работы с профессиональным психологом, ко­торые вначале испытывают психологический дискомфорт из-за чувства (как выразилась одна из наших клиенток) «сво­его человеческого несовершенства», потому что, по сути, сам акт прихода к психологу есть вынужденное признание их неумения самим разобраться в себе и в своих близких, помочь значимым для них людям» [17, 18]. Конечно, хорошо, если человек это умеет делать. Но гораздо хуже, если не умеет этого сам и не знает, к кому можно было бы обра­титься за профессиональной помощью.

Более того, у каждого действительно профессиональ­ного психолога есть личный психолог, который помогает ему в решении собственных психологических трудностей, помо­гает коллеге как клиенту поддерживать его психическое здо­ровье. Известный швейцарский психолог Карл Юнг обосно­вывает необходимость личного психолога для любого чело­века ссылкой на опыт наиболее авторитетного для него человека: «Даже у Папы Римского есть свой духовник» [22]. И в самом деле, даже профессиональному психологу крайне сложно, а зачастую просто невозможно бывает объективно, во всей полноте, непредвзято, глазами всех участников кон­фликта увидеть и оценить ситуацию, в которую он сам вклю­чен непосредственно. Да и известно, что негативные чувства в значительной мере теряют свою остроту, если они разде­лены с другим человеком, — психологи, как и люди других профессий, иногда нуждаются и в этом.

Таким образом, профессиональная психологическая по­мощь оказывается человеку только при следующем стече­нии обстоятельств: он осознал наличие у себя психологичес­кой проблемы; по крайней мере, понял, что ему психологи­

чески дискомфортно, или понял, что у него есть дефицит знаний о себе, о близких; захотел поправить положение вещей; активно обратился за профессиональной психоло­гической помощью к конкретному специалисту [15, 17, 18].

Случаи обращения к профессиональному психологу

Как отмечалось выше, в ряде случаев человеку прихо­дится обращаться за психологической помощью к специа­листу: это происходит, если самопомощи и помощи людей из ближайшего окружения оказалось недостаточно, либо в том случае, если человеку по каким-то причинам пред­ставляется невозможным обратиться за психологической поддержкой к окружающим.

К профессиональному психологу обращаются в следу­ющих случаях:

1) ощущение острого психологического дискомфорта, проявляющегося в тягостных переживаниях состояний тре­воги; переживание ситуации, в которой оказался человек, как уникальной; в чувстве неуверенности, сомнения; тос­ки, уныния, обиды или в чувстве вины;

2) заниженная самооценка, воспринимаемая человеком как «комплекс неполноценности»;

3) наличие актуального конфликта, который занимает сознание, мешает привычному жизненному укладу;

4) значительный дефицит доверительного общения;

5) отсутствие понимания, принятия, уважения и (или) любви со стороны родных и близких;

6) значимые люди из ближайшего окружения оказыва­ются не в состоянии оказать достаточную психологическую поддержку;

7) осознанная потребность в личностном росте, в изме­нении себя, в понимании и принятии значимых людей;

8) дефицит навыков общения, выражения собственных чувств и мыслей другим людям [1, 2, 3, 5, 6, 9, 10, 11, 14, 18].

Особенности поведения людей, избегающих профессиональной психологической помощи

Причины и поводы обращения за профессиональной пси­хологической помощью могут быть бесконечно разнообраз­ными, и чрезвычайно важно, чтобы сам клиент хотел спра­виться с ними. Вместе с тем, часть людей, даже осознавая наличие у себя актуальных психологических проблем, от­нюдь не торопятся к психологу. Обычно это те, кто полу­чают мазохистское или садистическое удовольствие от соб­ственных страданий или от страданий других. И пока они не нарушают прав окружающих, они могут это делать уже потому, что психологическая помощь, как отмечалось выше, насильственно оказана быть не может.

Практика и данные литературы свидетельствуют о том, что подобное положение вещей неизбежно ведет к нега­тивным последствиям для самой личности, для ее близких и всех, кто вынужден с нею общаться. Жизнь такого чело­века на самом деле тяжела, он, несомненно, относится к группе высокого суицидального риска, потому что в состо­янии постоянного личностного или межличностного конф­ликта его существование как минимум оказывается безра­достным, наполняется преимущественно негативными, тягостными переживаниями, ощущается как череда опосты­левших обязанностей. Люди вокруг воспринимаются как ис­точник постоянного беспокойства, опасности, как бесконеч­ный источник неприятностей. Эти переживания еще больше затрудняют общение с окружающими, а жизнь человека де­лают нестерпимой. Следствием этого может стать тяжелая депрессия, которая проявляется в ощущении непреходящей усталости от жизни, в снижении интеллектуальной и двига­тельной активности, в уменьшении витальных (жизненно значимых) потребностей, в пессимистической самооценке и в негативной оценке собственного будущего, будущего ок­ружающих и жизни в целом. Иногда названные переживания сочетаются с постоянной немотивированной агрессией и чув­ством выраженной неприязни к окружающим. Как правило,

приведенные симптомы сопровождаются различными про­явлениями физического нездоровья. Человек часто и долго болеет, длительно выздоравливает от болезней, которые являются своеобразной бессознательной защитной реакци­ей организма, уставшего от бессмысленной войны его хо­зяина с самим собой и с другими людьми.

Мягко говоря, не добавляет такая личность физичес­кого и психического здоровья и своим близким, и посто­ронним окружающим. Как минимум, по двум причинам из­вращается процесс воспитания и социализации ребенка в семье с человеком, пребывающим в состоянии постоянного конфликта. Дитя усваивает неадекватные способы восприя­тия людей и общения с ними, и тогда сама жизнь с различ­ной степенью успешности, жестокости и болезненности кор­ректирует его ошибки, приобретенные в родительском доме. Либо на каком-то возрастном этапе, когда ребенок осознает неадекватность жизненных установок кого-то из близких, он с различной степенью активности сопротивляется воздействию данного родителя, дистанцируется от него, например, обра­щаясь к сверстникам, особенно к тем из них, кто оказался в подобном положении и чувствует себя свободными от «до­машнего гнета». Нередко такие дети, не желая вступать в явную конфронтацию со значимым для них родителем или не ощущая в себе сил для подобной борьбы, рано создают собственную семью и покидают родительский дом. Длитель­ное противостояние близкому человеку, вынужденное при­сутствие при семейных конфликтах разрушают здоровье всех членов семьи. Наиболее беззащитные из них могут просто инвалидизироваться, если, положим, ребенок (или взрос­лый) почувствует, что только его тяжелая болезнь способ­на сохранить хоть какую-то видимость психологического благополучия брака родителей или семьи в целом. Естествен­но, что последний механизм срабатывает на бессознатель­ном уровне «умиротворяющей семью жертвы». Для действи­тельного выздоровления такого больного потребуется, преж­де всего, психологическая коррекция его отношения к себе, к близким.

Права и обязанности психолога и клиента

Несомненно, нужно обладать достаточно высокой куль­турой, чтобы понять, что ты действительно нуждаешься в профессиональной психологической помощи, и, конечно же, еще большей культурой, чтобы обратиться к специалисту. Актуальность психологической помощи людям в наши дни очевидна, и лучшим свидетельством этому служит все боль­шая популярность психологов и их услуг. Вместе с тем, практическая психология в России находится на стадии ста­новления, и на сегодняшний день, к сожалению, не суще­ствует законодательной базы для оказания профессиональ­ной психологической помощи населению.

Нередко причиной тяжелой дополнительной травмы клиента является его обращение к неквалифицированному человеку, который называет себя психологом. Во избежа­ние подобного рода осложнений и для получения действи­тельно профессиональной психологической помощи в слу­чае необходимости граждане страны должны знать основ­ные принципы работы психолога, по сути — свои права и обязанности в общении с психологом.

Взаимные права и обязанности клиента и психолога определяются при первой же встрече: они оговариваются устно либо оформляются в виде письменного договора, ко­торый может содержать также особые условия, может опи­сывать форс мажорные обстоятельства их взаимодействия. Однако чаще всего клиенту для эффективной работы с пси­хологом бывает достаточно знать следующее.

Обязанности психолога. Во-первых, психолог обязан предоставить для ознакомления обратившегося за психоло­гической помощью копию своего документа о высшем пси­хологическом образовании государственного образца. Риск попасть к «знахарю от психологии» существенно уменьша­ется, если прием ведется не на дому у специалиста, а в соответствующем учреждении.

Во-вторых, обязательно сохранение тайны самого фак­та посещения психолога клиентом и анонимности информа­

ции, которую клиент сообщил психологу в доверительной беседе. Если интересы клиента потребуют общения психо­лога с другими специалистами или членами семьи клиента, то эти встречи возможны лишь с добровольного согласия клиента. При этом психолог обязан согласовать с клиентом информацию, которую он может сообщить соответствую­щим лицам, и должен уточнить объем данной информации.

В-третьих, психолог не имеет права оценивать лич­ность клиента, его жизненные установки, ценности. В пос­леднем случае речь идет, прежде всего, о национальных, идеологических, вероисповедальных и сексуальных уста­новках и предпочтениях клиента, однако данный принцип деятельности психолога сохраняет свою силу, если назван­ные выше установки клиента не нарушают прав других людей, не противоречат закону.

В-четвертых, психолог в работе с клиентом исходит не из абстрактного идеала личности или семьи, не из пред­ставления о среднем или нормальном человеке, а из необ­ходимости помочь данной личности в разрешении ее про­блем, мешающих человеку чувствовать себя счастливым, а свою жизнь — полноценной.

В-пятых, психолог, учитывая проблему, заявленную кли­ентом, его характерологические особенности и ситуативное состояние, уровень готовности клиента к действительному решению собственных психологических проблем, обязан со­общить клиенту, сколько примерно встреч потребуется, сколько времени будет длиться одна встреча, а также сто­имость сеанса, если работу оплачивает клиент.

Наконец, именно психолог в ходе взаимодействия с клиентом ответственен за организацию доверительного об­щения; за подбор адекватных методов диагностики и пси­хологической коррекции, стратегий и тактик воздействия; за создание комфортных условий для работы; за соблюде­ние трудовой дисциплины, а также за соблюдение следую­щих профессиональных принципов работы.

Обязанности клиента. Во-первых, только сам обра­тившийся за психологической помощью должен и имеет

право принимать стратегические решения по поводу про­блем, решение или не решение которых может принципи­альным образом изменить его судьбу: жениться — не же­ниться; разводиться — не разводиться; рожать ребенка — прервать беременность; отдавать или не отдавать ребенка в школу в этом году; если отдавать, то в общеобразова­тельную или специальную и т.д. Решения по поводу ребен­ка обязаны принимать родители — люди, которые перед Богом, людьми и государством ответственны за ребенка, пока он не принял эту ответственность на себя сам. В самом деле, никто лучше клиента не знает его самого, его близких, суть и историю значимых для него взаимоотношений. Кли­ент психолога — это психически сохранная личность; че­ловек, свободный в своих мыслях, чувствах, поступках. За ним всегда остается свобода выбора, в том числе и возмож­ность продолжать терпеть прежнее положение вещей. Сле­довательно, только он сам ответственен за собственную жизнь и за все, что с ним происходит, в том числе за конф­ликты в его жизни и за исходы этих конфликтов.

Опыт показывает, что, даже настаивая на конкретной рекомендации специалиста по поводу решения той или иной его проблемы, клиент на самом деле совершенно право­мерно опасается конкретных советов психолога, так как понимает или интуитивно чувствует ущербность позиции переадресации им собственной ответственности посторон­нему человеку. Если же клиент искренне настаивает на по­добном исходе работы с психологом, то это как минимум означает, что человек продолжает гибельную для него тра­дицию псевдорешения своих трудностей, что ему в какой-то мере, пусть на бессознательном уровне, выгодна пози­ция пассивного исполнителя чужой воли. Несомненно, та­кая позиция ни на гран не продвигает клиента в личностном росте, не помогает ему стать психологически более зре­лым. Такой клиент искусственно завязывается на психоло­ге, не научается самостоятельно принимать важные для него решения. Искусство психолога как раз и состоит в том,

чтобы каждая встреча с ним способствовала росту самопо­нимания, самоуважения, самопринятия клиента, больше­му пониманию, уважению и принятию человеком других людей.

В качестве одного из критериев профессионализма пси­холога мы рассматриваем его отношение к проблеме сове­та: дающие прямые стратегические рекомендации либо не уважают клиента как личность, либо просто не образова­ны. В любом случае от подобных «специалистов» лучше дер­жаться подальше.

Психолог помогает клиенту принять решение, рассмат­ривая вместе с ним проблемную ситуацию в максимально возможной полноте и глазами всех участников конфликта. Когда же клиент выберет принципиальное решение, пси­холог поможет ему укрепиться в правильности сделанного выбора, даст квалифицированные советы по тактике реа­лизации стратегии клиента.

Во-вторых, клиент не должен преднамеренно искажать информацию, которую он сообщает психологу: иначе их совместная работа будет не продуктивной.

В-третьих, клиент обязан приходить на сеансы в точно назначенное время — не допускаются опоздания или про­пуски встреч без уважительных причин. В последнем слу­чае клиент должен заранее оповестить психолога о невоз­можности явки. Точность в соблюдении данной обязанности каждым клиентам обеспечивает их право на тайну посеще­ния психолога.

Наконец, клиент должен самостоятельно и вовремя вы­полнять домашние задания, если они предусмотрены тех­нологией, в которой работает с ним психолог.

В настоящее время россияне могут получить психоло­гическую помощь в государственных организациях системы социальной защиты населения, общего и профессионально­го образования, здравоохранения; Министерства по чрез­вычайным обстоятельствам; в структуре предприятий и про­мышленных объединений; по месту жительства; при круп­

ных газетах и журналах; а также — в частных психологи­ческих консультациях и психологических кооперативах.

Психологическая помощь оказывается профессиональ­ными психологами, волонтерами (добровольцами, получив­шими начальные психологические знания) и представителя­ми других профессий. Эта помощь носит просвещенческий характер и адресуется широкой аудитории или приобрета­ет характер собственно терапевтический, если проявляет­ся в ответ на конкретный запрос определенного человека.

Просветительская работа призвана дать населению на­чала знаний по психологии личности и психологии обще­ния; ознакомить людей с основными принципами психоло­гической практики, помочь им понять, что обратиться за психологической помощью отнюдь не зазорно, потому что, как и болезнь, психологические трудности легче предуп­редить, нежели позже пытаться от них избавиться.

Психологическая помощь по реальному запросу граж­дан оказывается очно («глаза в глаза») и заочно (по теле­фону, по переписке, по системе компьютерной связи и пр.). Наиболее распространена заочная психологическая помощь по телефону доверия. Этот вид помощи имеет очевидные преимущества, которые особенно устраивают людей, не имеющих опыта работы с психологом, не знающих принци­пы этой работы. Многие граждане считают, что именно за­очная, не отсроченная, скорая психологическая помощь яв­ляется оптимальной. Беседа с компетентным человеком по телефону может существенно облегчить эмоциональное си­туативное состояние клиента, снять опасные признаки стрес­са, уменьшить суицидальный риск, а в случае необходимо­сти — инициировать его к обращению к специалисту для последующего получения очной, более основательной пси­хологической помощи.

Согласно Устава РАТЭПП (Российской Ассоциации Те­лефонной Экстренной Психологической Помощи), обраща­ющимся на круглосуточно работающие Телефоны Доверия гарантируются анонимность и конфиденциальность [19]. Зво­

нящий принимается таким, какой он есть. Консультант не имеет права манипулировать обратившимся за помощью или навязывать свою позицию. Не допустимы любые формы иде­ологического давления, в том числе религиозного и поли­тического.

Ежегодно психологическую поддержку по Телефону Доверия получают более 1 800 ООО абонентов. В России за­регистрировано около 300 подобных телефонов, номера которых, как и адреса очных психологических консульта­ций, в конкретном городе можно узнать по телефонным справочникам, с помощью служб «09» или «060». Эти дан­ные также регулярно публикуются в рекламе.

Познание себя и психологическая помощь

Мы упоминали выше, что психическое здоровье ока­зывается возможным лишь для человека, понимающего, уважающего, принимающего, любящего себя и окружаю­щих. Реальными эти непростые задачи становятся для лю­дей, познавших себя и других, поверивших в собственные силы и способности, самих стремящихся к совершенству.

Проблема познания самого себя, развития человечес­кой индивидуальности является одним из центральных воп­росов современной психологии. Так, Эрик Эриксон [21] рас­сматривает процесс становления человека как беспрестан­ный поиск своей индивидуальности. На разных этапах жизни человек по-разному отвечает на вопрос: «Кто я?» и пытает­ся соответствовать требованиям данного возраста. Если на каком-то этапе жизненного пути он почему-либо переста­ет соответствовать ожиданиям и ценностям своего возрас­та, то это может вырасти в серьезную психологическую проблему. Карл Роджерс [9] считает, что неуверенность и негативное отношение человека к себе мешает ему прини­мать ответственные решения. Без этого навыка личность оказывается недостаточно эффективной, а сама жизнь час­то воспринимается самим человеком как мало ценная. Раз­вивая в себе чувство самоуважения, люди постепенно на­

учаются признавать и ценность собственных решений. Вик­тор Франкл [20] полагает, что здоровье человека начина­ется с обретения им смыла жизни. Ощущение собственной ценности формируется с момента рождения ребенка отно­шением к нему со стороны родителей, педагогов, сверстни­ков. Чем больше окружающие ценят мнение и чувства ре­бенка, а затем и взрослого человека, чем активнее поощ­ряют его творчество, тем выше он оценивает себя, тем легче и эффективнее он полагается на собственные реше­ния. И, напротив, если окружающие избыточно критичны и требовательны, если ребенок привыкает подавлять свои чувства и желания, то когда он вырастает, то оказывается не в состоянии верить в себя, не умеет принимать реше­ния и отвечать за них.

Но если родителей и педагогов, как и условия своего рождения, раннего воспитания, выбирать не приходится, то никогда не поздно обрести свое «Я» заново, ощутить собственную ценность и уверенность в себе.

Помочь в этом может профилактическая психологичес­кая помощь, целью которой может стать адресное и массо­вое психологическое просвещение. Это единственный вид психологической помощи, который, на наш взгляд, психо­логи имеют право предлагать потенциальным клиентам в опережение их активного запроса о психологической по­мощи [18]. Актуальность подобного рода услуг определяет­ся, с одной стороны, растущим интересом сограждан к себе, к собственной семье, к качеству межличностных отноше­ний, к своему психическому здоровью и здоровью близких, а также к психологии как к науке, в принципе способной ответить на этот информационный запрос; с другой сторо­ны, — все более очевидной психологической безграмотнос­тью соотечественников, которые, как правило, плохо зна­ют себя, своих близких, зачастую даже не догадываются о том, что окружающие — это другие люди, люди с соб­ственным внутренним миром, своими потребностями, инди­

видуальными представлениями о жизни и обо всем, что в ней происходит.

Получить подобную информацию можно из качествен­ной психологической литературы либо от профессиональ­ного психолога, который осуществит индивидуальное про­филактическое психологическое консультирование [18]. При этом клиенту предлагается несколько личностных тестов. Проанализировав результаты тестирования, психолог зна­комит клиента с собственным развернутым психологичес­ким портретом. В случае необходимости клиент с помощью психолога сможет определить стратегию и тактику даль­нейшего самосовершенствования либо обсудит, какую про­фессиональную помощь, в каком объеме, форме и в какие сроки он сможет получить от психолога.

Продемонстрируем возможности профилактической пси­хологической помощи взрослому человеку для диагностики его актуальных и потенциальных психологических трудностей.

Анамнез. За профилактической психологической помо­щью обратился мужчина тридцати пяти лет, русский, с высшим техническим образованием; он физически здоров, работает частным предпринимателем. Супруге клиента так­же тридцать пять лет, у нее тоже высшее техническое образование, она здорова. В семье две дочери: четырнадца­ти и девяти лет.

Клиента беспокоит его неудачная профессиональная карьера: он три раза начинал собственное дело, и какое-то время работа шла хорошо, были удовлетворительные от­ношения с подчиненными. Постепенно отношения хозяина фирмы с представителями районной администрации и стра­ховых фондов значительно ухудшались, разрывались и, со слов клиента, даже из-за незначительных нарушений, фир­ма закрывалась налоговой инспекцией.

По мнению клиента, отношение к нему со стороны вла­стных структур было необъективным, поэтому даже ти­пичных недостатков для подобных предприятий оказыва­лось достаточно для насильственного закрытия очередной фирмы и нового разорения ее хозяина.

В момент обращения клиент пребывает в субдепрес­сивном состоянии и стремится найти обоснование его идеи о том, что истинные причины его финансовых и организа­ционных фиаско заключаются в предвзятом отношении к нему представителей районной власти.

Методами исследования стали наблюдение за поведени­ем клиента и его опрос с помощью тестов «Несуществую­щее животное», Р. Кеттела, С. Розенцвейга и Айзенка. Ис­следование со всей очевидностью показало, что жизненные трудности клиента детерминированы его характерологичес­кими особенностями и специфическим характером его реа­гирования в конфликтных и фрустрирующих ситуациях. Так, ему оказался свойственен лишь внешне адекватный уровень социальной адаптации (53,47%), по — сути дефицитарный по всем подуровням: энергетический — L⁶ , Е⁴ , Q,⁵ ; регуля­тивный — Н⁴ , Q₃ ⁷ , С³ ; целеустремленность — С³ , Е⁴ , Q₄ ⁷ ; коммуникативный — А⁷ , Н⁴ , Q₂ ⁷ .

У клиента диагностирован меланхолический темпера­мент, с выраженной тревожностью, ригидностью, тяжелым переживанием неизвестности и новых обстоятельств, повы­шенной ранимостью. Типичными психологическими характе­ристикам клиента оказались абстрактное мышление (В⁸ ), слабость и хрупкость эмоциональных структур (С³ ), маску­линность (I³ ); хитрость (N¹⁰ ); сильная энергетичность (Q⁸ ); выявлены тенденции к экстравертированности (А⁷ ), озабо­ченности (F⁴ ), сильному социальному контролю (G⁷ ), соци­альной робости (Н⁴ ), конформизму (Q² ), социальности (Q₃ ⁷ ).

В результате психологического обследования были вы­явлены следующие актуальные психологические пробле­мы респондента: неадекватно низкая самооценка (1=24,7 при «норме» — 30,0); явная переоценка им роли других людей в его жизни (Е=61,7 при «норме» — 40,0); высокий уровень тревожности; нереализованная потребность в доминантнос­ти и в контроле за обстоятельствами окружающей его дей­ствительности.

К потенциальным проблемам клиента, т. е. к тем, кото­рые пока для него самого и для окружающих не очевидны,

но могут стать таковыми, были отнесены следующие его психологические трудности: низкая самооценка клиента, мас­кируемая внешней самодостаточностью и внешними атрибу­тами адекватности (наличие семьи, благоустроенного жи­лья, своего дела, отсутствие его жалоб посторонним лю­дям на «скверную» жизнь), а также отсутствие реальной цели в жизни с бесконечной чередой сиюминутных задач; неумение предупреждать и конструктивно разрешать кон­фликты; неумение оказать самому себе первую психологи­ческую помощь и отсутствие в его ближайшем окружении лиц, способных при необходимости оказать ему психологи­ческую поддержку, хотя бы на бытовом уровне. Суть пси­хологических проблем клиента сводится к тому, что он не замечает своих ошибок, не умеет их анализировать и из­влекать из них уроки, не обращается к прежнему опыту, не пользуется даже позитивными его плодами. Отмечен­ные выше обстоятельства свидетельствуют о высоком суи­цидальном риске респондента, который на первый взгляд воспринимается окружающими как социально успешный. По нашему мнению, состояние клиента лишь усугубляется из-за выраженной дисгармонии его поведения и самочувствия, реальных и презентируемых ближайшему окружению.

Сказанное выше позволяет с высокой степенью веро­ятности предположить, что респондент нуждается в сроч­ной психологической помощи, которая, в соответствии с принципами оказания последней, может быть предоставле­на человеку лишь при его активном запросе о таковой.

При психопрофилактическом консультировании семьи сопоставляются психологические характеристики всех чле­нов семьи, их особенности, что дает реальные шансы для дальнейшей гармонизации отношений в семье в целом.

Наш более чем двадцатилетний опыт оказания психо­логической помощи отдельным гражданам и семьям свиде­тельствует о том, что регулярные (1~2 раза в год) профи­лактические психологические обследования, т. е. своеоб­разная психологическая диспансеризация, могут действи-

тельно выполнять превентивную функцию. Ведь грамотно проведенное профилактическое психологическое консуль­тирование позволяет человеку лучше разобраться в себе, более точно понять себя и другого, получить ответы на вопросы, требующие специальных профессиональных пси­хологических знаний и опыта работы.

Описанные выше приемы бытовой и профессиональной психологической помощи являются простым и доступным средством, которое может быть полезно людям разного возраста и уровня образования. Эта работа может стать очень важным опытом самопознания, основанием для личностно­го роста человека, началом его пути к совершенству. В слу­чаях затруднений по использованию приведенных рекомен­даций, а также при наличии актуальной психологической проблемы, с которой личность в данный момент самостоя­тельно справиться не может, ей следует обратиться к про­фессиональному психологу, который сможет грамотно диаг­ностировать психологические трудности клиента, подберет адекватные стратегию и тактику оказания ей психологичес­кой помощи.

Список литературы

1. Абрамова Г.С. Практическая психология. М.:Академия, 1997.

2. Алешина Ю.Е. Индивидуальное и семейное психологическое консуль­тирование. М.: Класс, 1999.

3. Василюк Ф.Е. Психология переживаний. М.. Изд-во МГУ, 1984.

4. Выготский Л.С. Проблема возраста // Собрание сочинений. М.. Пе­дагогика, 1983. Т. 4.

5. Джанерьян С.Т Психологическая помощь безработным. Методичес­кое пособие. Ростов-н/Д: Министерство труда и социального разви­тия, 1996.

6. Кризисы возрастные /Психологический словарь. / Под. ред. В.П. Зин­ченко, Б.Г. Мещерякова. M.: Педагогика-Пресс, 1997.

7. Основы возрастно-психологического консультирования / Под. ред. А.Г. Лидерса. M.: Изд-во МГУ, 1991.

8. Пельцман Л. Стрессовые состояния у людей, потерявших работу. / / Психологический журнал. № 1. 1992. Т. 13. С. 126-130.

9. Роджерс К.Р Взгляд на психотерапию. Становление человека. Пер. с англ. М.. Прогресс, 1994.

10. Селье Г Стресс без дистресса / Пер. с англ. М.. Прогресс, 1990.

11. Столип В.В. Психологические основы семейной терапии // Вопросы психологии. № б, 1987. С. 12-20.

12. Тащева А.И. Концепция организации психологической помощи одино­ким престарелым в структуре службы защиты населения. Учебно-методическое пособие // Социальная работа. № 1. 1993. С. 22-33.

13. Тащева А.И. Концепция психологической реабилитации семей с деть­ми-инвалидами // Вестник психосоциальной и коррекционно-реаби-литационной работы. № 3. 1998. С. 17-23.

14. Тащева А.И. Особенности взаимоотношений и психологическая помощь семьям с «двухкарьерным» браком. / Индивидуальные и стилевые особенности личности. Сб. научных статей. Ростов н/Д: ЮРГИ. 2002. С. 237-250.

15. Тащева А.И. Особенности психологической коррекции деструктивных взаимоотношений в семье /Личность в деятельности и общении. Рос-тов-н/Д: ЮРГИ. 1997. С. 248-262.

16. Тащева А.И. Программа психологической реабилитации безработных в структуре службы занятости / Профориентационный курс. Доклады научно-практической конференции. Ростов-н/Д, 1996. С. 40-45.

17. Тащева А.И. Психологическая помощь личности / Социальная психо­логия личности. М.. Гардарики, 1999. С. 379-395.

18. Тащева А.И. Энциклопедия психологической помощи. Ростов-н/Д: Феникс, 2000.

19. Телефоны Доверия. Методические рекомендации / Под ред. С.А. Бе-личевой. М.: Социальное здоровье России, 1993.

20. Франкл В. Человек в поисках смысла. Пер. с англ. и нем. М.: Прогресс, 1990.

21. Эриксон Э. Детство и общество. Обнинск: МГПУ, 1993.

22. Юнг К.Г Тэвистокские лекции. Аналитическая психология: ее тео­рия и практика / Составл., предисл. и перевод с англ. В. Менжулина. Киев: СИНТО, 1995.

психология личности

Учебное пособие

Ответственный редактор Л. А. Амелехин Редакционно-издательские работы выполнены ИП С. В. Шаповаловым Художественный редактор П. Ильин

ООО «Издательство «Эксмо» 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5. Тел. 411-68-86, 956-39-21. Home page: www.eksmo.ru E-mail: info@eksmo.ru

Оптовая торговля книгами «Эксмо»:

ООО «ТД «Эксмо». 142700, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное, Белокаменное ш., д. 1, многоканальный тел. 411-50-74. E-mail: reception@eksmo-sale.ru Оптовая торговля бумажно-беловыми и канцелярскими товарами для школы и офиса «Канц-Эксмо»: Компания «Канц-Эксмо»: 142702, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное-2, Белокаменное ш., д. 1, а/я 5. Тел./факс +7 (495) 745-28-87 (многоканальный), e-mail: kanc@eksmo-sale.ru , сайт: www.kanc-eksmo.ru Полный ассортимент книг издательства «Эксмо» для оптовых покупателей: В Санкт-Петербурге: ООО СЗКО, пр-т Обуховской Обороны, д. 84Е. Тел. (812) 365-46-03/04. В Нижнем Новгороде: ООО ТД «Эксмо НН», ул. Маршала Воронова, д. 3. Тел. (8312) 72-36-70. В Казани: 000 «НКП Казань», ул. Фрезерная, д. 5. Тел. (8435) 70-40-45/46. В Ростове-на-Дону: 000 «РДЦ-Ростов», пр. Стачки, 243А. Тел. (863) 268-83-59/60. В Самаре: ООО «РДЦ-Самара», пр-т Кирова, д. 75/1, литера «Е». Тел. (846) 269-66-70. В Екатеринбурге: ООО «РДЦ-Екатеринбург», ул. Прибалтийская, д. 24а. Тел. (343) 378-49-45. В Киеве: ООО ДЦ «Эксмо-Украина», ул. Луговая, д. 9. Тел./факс: (044) 537-35-52. Во Львове: Торговое Представительство ООО ДЦ «Эксмо-Украина», ул. Бузкова, д. 2. Тел./факс (032) 245-00-19. Мелкооптовая торговля книгами «Эксмо» и канцтоварами «Канц-Эксмо»: 117192, Москва, Мичуринский пр-т, д. 12/1. Тел./факс: (495)411-50-76. 127254, Москва, ул. Добролюбова, д. 2. Тел.: (495) 745-89-15, 780-58-34. Полный ассортимент продукции издательства «Эксмо»: В Москве в сети магазинов «Новый книжный»: Центральный магазин — Москва, Сухаревская пл., 12. Тел. 937-85-81. Волгоградский пр-т, д. 78, тел. 177-22-11; ул. Братиславская, д. 12, тел. 346-99-95. Информация о магазинах «Новый книжный» по тел. 780-58-81. В Санкт-Петербурге в сети магазинов «Буквоед»: «Магазин на Невском», д. 13. Тел. (812) 310-22-44.

По вопросам размещения рекламы в книгах издательства «Эксмо» обращаться в рекламный отдел. Тел. 411-68-74.

Подписано в печать 22.12.2006. Формат 60x90.¹ /i6. Печать офсетная. Бумага тип. Усл. печ. л. 41,0. Тираж 3000 экз. Заказ №4702027

Отпечатано на ОАО "Нижполиграф" 603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.

Серия академических учебников в лучших традициях российской высшей школы. Отвечают современному состоянию науки и полностью соответствуют государственным образовательным стандартам.