Реферат: Ихара Сайкаку. История любовных похождений одинокой женщины

Название: Ихара Сайкаку. История любовных похождений одинокой женщины
Раздел: Краткое содержание произведений
Тип: реферат

Ихара Сайкаку. История любовных похождений одинокой женщины

Мудрецы в древности говорили, что красавица — это меч, подрубающий жизнь. Осыпаются цветы сердца, и к вечеру остаются только сухие ветви. Безрассудно погибнуть ранней смертью в пучине любви, но, верно, никогда не переведутся такие безумцы!

Однажды двое юношей поспорили у реки о том, чего они больше всего хотят в жизни, один сказал, что больше всего он желает, чтобы влага его любви никогда не просыхала, а текла, как полноводная река. Другой же возразил, что хотел бы удалиться туда, где вовсе не было бы женщин, а в тишине и покое следил за треволнениями жизни. Решили они спросить у какой-нибудь немало пожившей старухи, кто из них прав, и нашли одиноко живущую отшельницу высоко в горах в чистой хижине с кровлей из стеблей камыша. Удивилась старуха их просьбе и решила рассказать им в назидание всю свою жизнь.

Я не из низкого рода, стала рассказывать старуха, предки мои были в услужении у императора Го-Ханадзоно, но затем род наш пришёл в упадок и захирел совсем, я же была приветлива и лицом красива и попала на службу к даме знатной, близкой ко двору. Служила я у неё несколько лет и привольно жила без больших хлопот среди изысканной роскоши. Я сама придумала невидимый шнур, чтобы стягивать им волосы, затейливый узор для платья, новую причёску. И все время слышала о любви, все толковали о ней на разные лады. Стала и я получать любовные послания, но предавала их огню, только имена богов, написанные в письмах в подтверждение любовных клятв, не горели. Много было у меня знатных поклонников, а сердце я отдала с первого раза самураю самого низкого звания, так поразила меня сила его чувства в первом же письме. Не было сил противоборствовать страсти, мы поклялись друг другу, и не разорвать было нашей связи. Но дело вышло наружу, и меня жестоко наказали, а милого моего казнили. И я хотела расстаться с жизнью, молчаливый призрак возлюбленного преследовал меня, но прошло время, и все позабылось, ведь мне было всего тринадцать лет, на мой грех люди посмотрели сквозь пальцы. Из скромного бутона любви превратилась я в яркий цветок ямабуси на краю стремнины. В столице много было плясуний, певичек, актёрок — и все они на танцах и пирушках получали не больше одной серебряной монетки. Очень мне приглянулись молоденькие девушки, развлекающие гостей песнями и разговорами — майко. Я научилась модным в то время танцам и стала настоящей танцовщицей, даже появлялась изредка на пирах, но всегда со строгой маменькой, так что совсем не походила на распушённых майко. Однажды приглянулась я одной богатой, но некрасивой даме, что лечилась в наших краях от какой-то там болезни, а муж у этой дамы был писаный красавец. Попав в их дом, куда меня взяли для развлечения скучающей дамы, я быстро сошлась с её красавцем мужем и сильно полюбила его, а потом уж не могла с ним расстаться. Но дело опять вышло наружу, и меня с позором прогнали, отправили в родную деревню.

У одного князя из Восточных провинций никак не рождались наследники, очень он грустил по сему поводу и всюду искал молоденьких наложниц, но никак не мог найти себе по вкусу: то глядит деревенщиной, то нет приятного обхождения, как это принято в столице, а то не может сложить стихи и угадать правильно аромат. Был у князя старик, глуховат, слеповат, зубы почти все потерял, да и мужскую одежду носил только по привычке — закрыт был для него путь любви. Но пользовался он доверенностью вассала, и послали его в столицу за красивой наложницей. Искал он девушку без малейшего недостатка, похожую на старинный портрет, что старик всегда носил с собой. Осмотрел старик более ста семидесяти девушек, но ни одна не пришлась ему по вкусу. Но когда наконец к нему привели меня из далёкой деревни, оказалось, что я точь-в-точь похожа на портрет, а некоторые говорили, что затмила я красавицу на портрете. Поселили меня в роскошном дворце князя, день и ночь холили и лелеяли, развлекали и баловали. Любовалась я цветущими вишнями необычайной красы, ради меня разыгрывались целые спектакли. Но жила я затворницей, а князь все заседал в государственном совете. К горю моему, оказалось, что лишён он мужской силы, пьёт пилюли любви, а все равно ни разу не проник за ограду. Порешили его вассалы, что вся беда во мне, в моем неуёмном любострастии и уговорили князя отослать меня обратно в родную деревню. Нет ничего на свете печальнее, чем возлюбленный, лишённый мужской силы.

А тут постигла меня беда, отец мой задолжал и разорился вчистую, пришлось мне стать гетерой всего в шестнадцать лет. И сразу стала я законодательницей мод, затмила своими выдумками по части моды всем местных щеголих. Мне казалось, что все пылают ко мне страстью, всем я строила глазки, а если не было никого поблизости, кокетничала на худой конец даже с простым шутом. Знала я разные способы, как сделать из мужчин покорных рабов, да такие, до которых гетеры поглупее никогда не додумаются. И неразумные мужчины всегда думали, что я в них по уши втрескалась и развязывали кошельки. Бывало, прослышу, что есть где-то богач, что и собою хорош, и весел, и денег не жалеет, то я к нему со всех ног, и закружу, и не отпущу, но это ведь редко бывает. Но продажная гетера не может любить только кого хочет, а щёголей в жёлтых платьях в полоску да в соломенных сандалиях на босу ногу в столице всегда хватает. Но я, вынужденная отдаваться мужчинам за деньги, все-таки не отдавала им себя до конца, потому и прослыла жестокосердой, строптивой, и гости в конце концов все покинули меня. Отворачиваться от надоедливых мужчин хорошо, когда ты в моде, а вот когда все покинут тебя, рада будешь любому — и слуге, и уроду. Печальна жизнь гетеры!

Понизили меня в ранге, слуги перестали меня звать госпожой и гнуть передо мной спину, Бывало, раньше за двадцать дней присылали звать меня в богатые дома, я в день успевала три-четыре дома объехать в быстрой коляске. А теперь в сопровождении только маленькой служанки тихонько пробиралась одна в толпе. Каково было мне, избалованной, да ещё высокого происхождения барышне, когда со мной обращались, как с дочкой мусорщика. Каких только людей не встречала я в весёлых домах, пройдох и кутил, что последнее спускали, и оставались без гроша, да ещё в долги влезали. Многие мои гости разорились на певичках и на актрисах, а ведь немолодые, солидные были люди! Начала я болеть, волосы мои поредели, да к тому же вскочили за ушами прыщики с просяное зёрнышко, гости и смотреть на меня не хотели. Хозяйка со мной не заговаривала, слуги стали помыкать мною, а за столом сидела я с самого краю. И никто не подумает попотчевать, никому и дела нет! Мужланы мне были противны, хорошие гости меня не приглашали, печаль овладела моей душой. Продали меня в самый дешёвый весёлый дом, где стала я самой последней потаскушкой. Как же низко я опустилась и чего только не перевидала! Через тринадцать лет села я в лодку и, поскольку не было у меня другого пристанища, отправилась в свою родную деревню. Переоделась я в мужское платье, волосы подрезала, сделала мужскую причёску, подвесила сбоку кинжал, научилась говорить мужским голосом. В то время деревенские бонзы часто брали к себе на службу мальчиков, и вот с одним таким я договорилась, что буду любить его три года за три кана серебра. Бонза этот совершенно погряз в распутстве, и приятели его были не лучше, нарушали они все заветы Будды, днём носили одежды священников, ночью же надевали платье светских модников. Любовниц своих они держали в кельях, а днём тайком запирали в подземельях. Наскучило мне заточение, исхудала я совсем, да и бонза надоел, ведь пошла я на это дело не ради любви, а ради денег — тяжело мне было. Да тут ещё пришла ко мне старуха и назвалась старой возлюбленной настоятеля, поведала о своей несчастной судьбе и о жестокости бонзы, пригрозила отомстить новой любовнице. Стала я думать-гадать, как убежать от бонзы, и решилась обмануть его, подложила под одежду толстый слой ваты и объявила себя беременной. Испугался бонза и отправил меня восвояси, выделив малую толику денег.

В столице очень ценились женщины, бывшие некогда управительницами в знатных домах и научившиеся тонкому обхождению, которые умели писать учтивые и изящные письма на разные темы. Родители отдавали им в обучение своих дочерей. И вот решила я тоже открыть школу письма, чтобы учить юных девушек изящно выражать свои мысли. Зажила я безбедно в собственном доме, в гостиных у меня все было чисто убрано, по стенам — красивые прописи с образцами письма. Скоро прознали про меня ловкие юноши красавцы и сжигаемые страстью гетеры — пошла обо мне слава, как о непревзойдённой сочинительнице любовных писем, ведь в весёлых домах я погружалась в самые глубины любви и могла изобразить самую пылкую страсть. Был у меня там, в «селении любви», один кавалер, только его я любила по-настоящему, когда он обеднел, то не смог больше приходить ко мне, только письма присылал, и такие, что все ночи рыдала я над ними, прижимая к обнажённой груди. До сих пор слова из его писем словно огнём выжжены в моей памяти. Однажды пришёл ко мне заказчик и попросил написать бессердечной красавице о своей любви, и я постаралась, но, выводя слова страсти на бумаге, вдруг прониклась ими и поняла, что мужчина этот мне дорог. И он взглянул на меня попристальнее и увидел, что волосы у меня вьются, рот маленький, а большие пальцы ног изогнуты наружу. Позабыл он свою бессердечную красавицу и прилепился душой ко мне. Да только оказалось, что он ужасный скупердяй! Угощал меня самым дешёвым супом из рыбы, а на материю на новое платье скупился. Да ещё к тому же одряхлел за год, слух потерял, так что приходилось ему подносить руку к уху, все кутался в ватные платья, ну, а о милых дамах и думать забыл.

В старину ценили совсем юных служанок, а теперь любят, чтобы служанка выглядела посолиднее, лет так двадцати пяти, и могла бы сопровождать носилки с госпожой. И хотя мне было очень неприятно, но принарядилась в скромное платье служанки, завязала волосы простым шнурком и стала задавать домоправительнице наивные вопросы: «Что родится из снега?» и тому подобное. Сочли меня уж очень простой и наивной, в жизни ничего не видавшей. От всего я краснела и вздрагивала, и слуги за мою неопытность прозвали меня «глупой обезьянкой», словом, прослыла я совершенной простушкой. Хозяин с хозяйкой по ночам предавались любовным неистовствам, и как же заходилось моё сердце от страсти и желания. Однажды рано утром в праздник прибиралась в алтаре Будды, как вдруг пришёл туда хозяин сотворить первую молитву, а я при виде крепкого молодого мужчины сорвала с себя пояс. Хозяин был поражён, но затем в неистовом порыве бросился ко мне и повалил статую Будды, уронил подсвечник. Потихоньку-полегоньку прибрала я хозяина к рукам и задумала дело недоброе — извести хозяйку, а для того прибегла к недозволенным способам: чарам и бесовским заклинаниям. Но не смогла хозяйке навредить, быстро вышло все наружу, пошла про меня и хозяина дурная молва, и вскоре выгнали меня из дома. Стала бродить я, как безумная, под палящим солнцем по улицам и мостам, оглашая воздух безумными криками: «Я хочу мужской любви!» и плясала, словно припадочная. Люди на улицах осуждали меня. Подул холодный ветерок, и в роще криптомерии я вдруг очнулась и поняла, что я нагая, вернулся ко мне мой прежний разум. Призывала я беду на другую, а пострадала сама.

Устроилась я служанкой на посылках в загородном доме одной знатной дамы, что жестоко страдала от ревности — муж её, красавец, безбожно изменял ей. И решила та дама устроить вечеринку и пригласить всех своих придворных дам и служанок и чтобы все без утайки рассказали, что у них на душе, и чтобы чернили женщин из зависти, а мужчин из ревности. Кому-то странной показалась эта забава. Принесли дивной красоту куклу, разодетую в пышный наряд и принялись все женщины по очереди изливать перед ней свою душу и рассказывать истории о неверных мужьях и любовниках. Одна я догадалась в чем дело. Муж хозяйки нашёл себе красавицу в провинции и ей отдал своё сердце, а хозяйка повелела сделать куклу — точную копию той красавицы, била её, мучила, словно сама соперница попалась ей в руки. Да только однажды открыла кукла глаза и, растопырив руки, пошла на хозяйку и схватила её за подол. Едва она спаслась и с той поры заболела, стала чахнуть. Решили домашние, что все дело в кукле, и задумали сжечь её. Сожгли и пепел зарыли, но только каждую ночь из сада, из могилы куклы стали доноситься стоны и плач. Прознали про то люди и сам князь. Призвали служанок на допрос, пришлось все рассказать. Да и девушку-наложницу призвали к князю, тут я и увидела её — хороша была необыкновенно, а уж как грациозна. С куклой — не сравнить. Испугался князь за жизнь хрупкой девушки и со словами: «Как отвратительны бывают женщины!» отослал девушку в родной дом подальше от ревнивицы-жены. Но сам перестал посещать покои госпожи, и ей при жизни выпала участь вдовы. Мне же так все опротивело, что отпросилась я в Канагата с намерением стать монахиней.

В Новой гавани стоят корабли из далёких стран да из западных провинций Японии, и матросам, и торговым людям с тех кораблей продают свою любовь монахини из окрестных сел. Снуют взад-вперёд гребные лодки, на вёслах молодцы, за рулём какой-нибудь убелённый сединами старик, а в середине принаряженные монахини-певички. Монахини щёлкают кастаньетами, юные монашки с чашами для подаяния выпрашивают мелочь, а потом без всякого стеснения на глазах у людей переходят на корабли, а там уж их ждут заезжие гости. Получают монахини монетки по сто мон, или охапку хворосту, или связку макрели. Конечно, вода в сточной канаве повсюду грязна, но монахини-потаскушки — особенно низкое ремесло. Сговорилась я с одной старой монахиней, что стояла во главе этого дела. У меня ещё оставались следы былой красоты, и меня охотно приглашали на корабли, платили, правда, мало — всего три моммэ за ночь, но все равно три моих поклонника разорились вчистую и пошли по дорогам. Я же, не заботясь о том, что с ними стало, продолжала распевать свои песенки. А вы, ветреные гуляки, уразумели, как опасно связываться с певичками, да ещё с монахинями?

Недолго выдержала я такую жизнь и занялась другим ремеслом: принялась причёсывать модниц и придумывать наряды щеголихам. Нужно иметь тонкий вкус и понимать быстротечность моды, чтобы делать такие вещи. На новой службе в гардеробных известных красавиц я получала восемьдесят моммэ серебра в год да ещё кучу нарядных платьев. Поступила я в услужение к богатой госпоже, собой она была очень красива, даже я, женщина, была покорена. Но было у неё на душе горе неизбывное, ещё в детстве лишилась она от болезни волос и ходила в накладке. Хозяин же её о том не подозревал, хоть и трудно было сохранить все в тайне. Я не отступала от госпожи ни на шаг и всяческими ухищрениями сумела скрыть её недостаток от мужа, а не то упадёт с головы накладка — и прощай любовь навсегда! Все бы хорошо, но позавидовала госпожа моим волосам — густым, черным, как вороново крыло, и велела сначала остричь их, а когда они отросли — повыдергать их, чтобы лоб оплешивел. Вознегодовала я на такую жестокость госпожи, а та все пуще злится, из дома не выпускает. И вознамерилась я отомстить: приучила кошку прыгать ко мне на волосы, и вот однажды, когда господин в нашем обществе наслаждался игрой на цитре, я напустила кошку на госпожу. Вскочила кошка ей на голову, шпильки так и посыпались, накладка слетела — и любовь господина, что пять лет горела в его сердце, угасла в один миг! Господин совсем охладел к ней, хозяйка погрузилась в печаль и уехала к себе на родину, я же прибрала хозяина к рукам. Это совсем нетрудно было сделать.

Но и эта служба скоро мне прискучила, и стала я помогать на свадьбах в городе Осака, там люди живут легкомысленные, свадьбы устраивают чересчур пышные, не заботясь о том, сведут ли концы с концами. Свадьбой хотят удивить весь свет, а потом сразу дом начинают возводить, молодая хозяйка шьёт себе наряды без числа. А ещё приёмы гостей после свадьбы, а подарки родственникам, так что деньгами сорят без удержу. А там, смотришь, раздался крик первого внучка: у-а, у-а! Значит, тащи новорождённому кинжал и новые платья. Родным, знакомым, знахаркам — подарки, глядь! — а кошелёк пуст. Прислуживала я на многих свадьбах, и уж я-то нагляделась на людское чванство. Только одна свадьба была скромная, но этот дом и сейчас богат и славен, а где другие — тю! разорились и не слыхать о них больше.

Сама не знаю где, выучилась я хорошо шить платья по всем старинным установлениям, известным ещё со времени императрицы Кокэн. Рада я была переменить свой образ жизни, расстаться с ремеслом любви. Целый день проводила я в кругу женщин, любовалась ирисами над прудом, наслаждалась солнечным светом у окна, пила душистый красноватый чай. Ничто не тревожило моего сердца. Но однажды попало ко мне в руки платье молодого человека, атласная подкладка его была искусно расписана любовными сценами, да такими страстными, что дух захватывало. И проснулись во мне прежние мои вожделения. Отложила я иглу и напёрсток, отбросила материю и весь день провела в мечтах, ночью ложе моё показалось мне очень одиноким. Очерствевшее моё сердце исходило печалью. Прошлое казалось мне ужасным, я думала о добродетельных женщинах, что знают только одного мужа, а после его смерти принимают монашеский постриг. Но былое любострастие уже проснулось во мне, да ещё тут во двор вышел челядинец, что прислуживал самураям, и стал мочиться, сильная струя вымыла ямку в земле. И в той ямке закружились и утонули все мои думы о добродетели. Ушла я из богатого дома, сказавшись больной, сняла маленький домик и на дверях написала «Швея». Залезла в долги, а когда приказчик торговца шёлком пришёл взыскивать с меня должок, я разделась догола, и отдала ему своё платье — будто ничего больше у меня нет. Но приказчик обезумел от моей красоты и, навесив на окна зонт, заключил меня в объятия, и ведь обошёлся без помощи сватов. Бросил он думать о наживе, пустился во все тяжкие, так что по службе дела его пошли совсем плохо. А мастерица по шитью ходит и ходит повсюду со своим ящичком с иголками и нитками, долго ходит и монетки собирает, но ни одной вещички так и не сошьёт. Но нет на той нитке узелка, долго она не прослужит.

А старость моя уже была близко, и я опускалась все ниже и ниже. Целый год я работала посудомойкой, носила грубые платья, ела только чёрный неочищенный рис. Всего два раза в год отпускали меня в город погулять, и однажды увязался за мной старик прислужник и по дороге признался мне в своей любви, которую он давно лелеял в глубине своего сердца. Отправились мы с ним в дом свиданий, но, увы, прежний меч стал простым кухонным ножом, побывал в горе сокровищ, но вернулся бесславно. Пришлось бежать в дом веселья в Симабара и срочно искать какого-никакого молодого мужчину, и чем моложе, тем лучше.

Ходила я по многим городам и весям и забрела как-то в городок Сакаи, там нужна была служанка стелить и убирать постели в знатном, богатом доме. Думала я, что хозяин дома крепкий старик и, может быть, удастся прибрать его к руками, глядь! — а это крепкая и вострая старуха, и работа у неё в доме кипела. Да ещё по ночам пришлось старуху ублажать: то поясницу разотри, то москитов отгони, а то как начнёт забавляться со мной, как мужчина с женщиной. Вот попала! Каких только господ в моей жизни не было, в какие только переделки я не попадала.

Опротивело мне ремесло потаскушки, но делать было нечего, выучилась я уловкам певичек из чайных домиков и снова пошла торговать собой. Гости ко мне приходили самые разные: бонзы, приказчики, актёры, торговцы. И хороший гость и дурной покупают певичку для недолгой забавы, пока паром не причалит к берегу, а потом — прости-прощай. С любезным гостем зела я долгие разговоры, питала надежды на прочный союз, а с противным гостем считала доски на потолке, думала безучастно о посторонних вещах. Иногда жаловал ко мне сановник высшего ранга, с холёным белым телом, потом я узнала, что был он министром. Да ведь и чайные домики разными бывают: где одними медузами да ракушками кормят, а где подают роскошные блюда и обхождение соответственное. В домиках низкого пошиба приходится иметь дело с деревенщиной неотёсанной, что смачивает гребень водой из цветочной вазы, скорлупу от орехов кидает на табачный поднос, да и с женщинами они заигрывают грубовато, с солёными шутками. Пробормочешь песенку, проглатывая слова, а там только ждёшь нескольких серебряных монеток. Какое жалкое занятие изводить себя за сущие гроши! К тому же от вина я подурнела, последние остатки моей красоты исчезли, я белилась, румянилась, а все равно кожа стала, как у ощипанной птицы. Потеряла я последнюю надежду, что какой-нибудь достойный человек пленится мной и возьмёт к себе навсегда. Но мне повезло: приглянулась я одному богачу из Киото и он взял меня к себе в дом в наложницы. Видно, не очень разбирался в красоте женщин и польстился на меня так же, как покупал без разбору посуду и картины, подделку под старину.

Банщицы — самый низкий разряд потаскушек, они — женщины крепкие, сильные, руки у них сдобные, по вечерам накладывают белила, румяна, сурьму и зазывают прохожих. О, прохожие и рады, хотя им далеко до прославленных гетер, они для хорошего гостя все равно что для пса — тончайший аромат. А простушки-банщицы рады угодить, массируют поясницу, обмахивают дешёвыми веерами с грубо намалёванными картинками. Сидят банщицы развалясь, лишь бы удобно было. Но при гостях держатся деликатно, чарочку подносят сбоку, на закуску не кидаются, так что сойдут при случае за красоток, если других под боком не найдётся. Спят они на тощих матрасах, по трое под одним одеялом, а разговоры у них о постройке канала, о родной деревне, да всякие там толки о разных актёрах. Я тоже упала так низко, что стала банщицей. увы! Один китайский поэт сказал, что любовь между мужчиной и женщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга.

Заболела я дурной болезнью, пила настой растения санкирай и ужасно страдала во время летней поры, когда идут дожди. Яд поднимался все выше, и глаза стали гноиться. При мысли о постигшей меня беде, хуже которой и представить себе ничего нельзя, слезы наворачивались на глаза, брела я по улице простоволосая, на шее — грубый воротник, ненабеленная. А на одной улице один большой чудак держал лавку вееров. Всю жизнь он провёл в весёлом распутстве, женой и детьми не обзавёлся. Увидав меня случайно, воспылал ко мне неожиданной страстью и захотел взять меня к себе, а у меня ничего-то не было, ни корзины с платьем, ни даже шкатулки для гребней. Выпало мне неслыханное счастье! Сидела я в лавке среди служанок, сгибающих бумагу для вееров, и называли меня госпожой. Пожила я в холе, принарядилась и снова стала привлекать к себе взоры мужчин. Наша лавка вошла в моду, люди заходили взглянуть на меня и покупали наши веера. Я придумала новый фасончик для вееров: на просвет видны были на них прекрасные тела обнажённых женщин. Дела шли прекрасно, но муж стал ревновать меня к покупателям, начались ссоры, и, наконец, меня снова выгнали из дома. Пришлось мне томиться без дела, потом я пристроилась в дешёвой гостинице для слуг, а потом поступила служанкой к одному скряге. Ходил он медленно, маленькими шажками, кутал шею и голову в тёплый ватный шарф. уж как-нибудь выдержу, думала я. А оказалось, что человек, столь хилый на вид, оказался богатырём в делах любви. Он играл со мной двадцать суток подряд без перерыва. Стала я тощей, иссиня-бледной и наконец попросила расчёт. И скорей уносить ноги, покуда жива.

В Осаке много оптовых лавок, ведь этот город — первый торговый порт страны. Чтобы развлекать гостей, держат в лавках молодых девушек с непритязательной наружностью кухарок. Они принаряжены, причёсаны, но даже по походке видать, кто они такие, ведь ходят они, вихляя задом, и потому что они так покачиваются, прозвали их «листьями лотоса». В домах свиданий низкого разряда эти девушки принимают несметное количество гостей, все они жадны и даже у простого подмастерья норовят что-нибудь отнять. «Листья лотоса» забавляются с мужчинами только ради наживы и, только гость за порог, набрасываются на дешёвые лакомства, а потом нанимают носилки и едут в театр смотреть модную пьеску. Там они, позабыв обо всем, влюбляются в актёров, которые, принимая чужое обличье, вот и проводят свою жизнь, как во сне. Таковы эти «листья лотоса»! И всюду в городе, и на востоке, и на западе, не счесть «листьев лотоса» в весёлых домах, в лавках, на улицах — даже трудно сосчитать, сколько их. Когда же стареют и заболевают эти женщины, куда они исчезают — никто сказать не может. Гибнут неизвестно где. Когда прогнали меня из лавки вееров, я тоже поневоле вступила на этот путь. Нерадиво вела я дела в лавке у хозяина, а потом приметила одного богатого деревенского гостя, и однажды, когда он напился пьян, достала бумагу из ящика, растёрла тушь и подговорила его написать клятвенное обещание, что всю жизнь он меня не покинет. Когда проспался гость, удалось мне так запутать-запугать бедную деревенщину, что не мог он ни пикнуть, ни хмыкнуть. Я же твердила, что скоро рожу ему сына, что должен он взять меня на родину, гость в страхе отсыпал мне два кана серебра и только тем откупился.

Во время праздника осеннего равноденствия люди поднимаются в горы, чтобы оттуда полюбоваться морскими волнами, колокол гудит, отовсюду слышатся молитвы, и в это время из нищих лачуг выползают неказистые женщины, им тоже хочется поглазеть на людей. Что за неприглядные существа! Правда, «женщины тьмы» в полдень кажутся привидениями. Хоть и белят они свои лица, подводят брови тушью, а волосы смазывают душистым маслом, но тем более убогими кажутся. Хоть и дрожь меня пробирала при одном только упоминании об этих женщинах, «женщинах тьмы», но когда я вновь лишилась приюта, пришлось мне, к стыду моему, превратиться в такую. Удивительно, как это находятся в Осаке, где полно красавиц, мужчины, что с удовольствием ходят к «женщинам тьмы» в тайные дома свиданий, убогие до последней крайности. Но и хозяева таких домов живут совсем неплохо, кормят семью из шести-семи человек, да и для гостей заготовлены неплохие чарочки для вина. Когда является гость, хозяин с ребёнком на руках уходит к соседям играть в сугороку по маленькой, хозяйка в пристройке садится кроить платье, а служаночку высылают в лавочку. Наконец является «женщина тьмы»: дрянные ширмы, оклеенные старым календарём, расставлены, на полу — полосатый тюфяк и два деревянных изголовья. На женщине расшитый пояс с рисунком в виде пионов, сначала она завязывает его спереди, как принято у гетер, а потом, услыхав от хозяйки, что сегодня она — скромная дочка самурая, срочно перевязывает пояс назад. Рукава у неё с разрезами, будто у молоденькой, а самой уж, верно, лет двадцать пять. Да и воспитанием не блещет, начинает рассказывать гостю, как совсем сегодня взопрела от жары. Смех да и только! Разговор у них без всяких тонкостей: «Опротивело мне все, живот подвело!»

Но и ниже может опуститься всеми покинутая женщина, утратившая красоту, покинули меня все боги и будды, и пала я так низко, что стала служанкой на деревенском постоялом дворе. Стали меня звать просто девкой, носила я только обноски, жить становилось все труднее, хотя манеры мои и обхождение все ещё удивляли провинциалов. Но на щеках моих уже появились морщины, а люди больше всего на свете любят юность. Даже в самой заброшенной деревушке понимают люди толк в любовных делах, так что пришлось мне и с этого постоялого двора уйти, ведь гости не хотели меня приглашать. Стала я зазывалой в бедной гостинице в Мацусака, с наступлением вечера набелённая появлялась я, подобно богине Аматэрасу из грота, на пороге гостиницы и приглашала прохожих переночевать. Хозяева держат таких женщин, чтобы заманивать гостей, а те и рады, заворачивают на огонёк, достают припасы, вино, а служанке только того и надо, ведь хозяин ей денег не платит, живёт она здесь за прокорм, да что гость даст. На таких постоялых дворах даже служанки-старухи не хотят отстать от других и предлагают себя слугам проезжающих, за что их прозвали «футасэ» — «двойным потоком в одном русле». Но и здесь я не ужилась, даже вечерний сумрак не мог больше скрыть моих морщин, увядших плеч и груди, да что там говорить — моего старческого безобразия. Я пошла в порт, куда приходили корабли, и стала торговать там румянами и иголками. Но вовсе не стремилась к женщинам, ведь цель моя была другой — я и не открывала свои мешочки и узелки, а продавала только семена, из которых густо прорастала трава любви.

Наконец лицо моё густо покрыли борозды морщин, деваться мне было некуда и вернулась я в знакомый город Осаку, там воззвала к состраданию старинных знакомых и получила должность управительницы в доме любви. Надела я особый наряд со светло-красным передником и широким поясом, на голову намотала полотенце, на лице — суровое выражение. В мои обязанности входит следить за гостями, шлифовать молоденьких девушек, наряжать, ублажать, но и про тайные шашни с дружками проведывать. Да только перегнула я палку, слишком сурова была и придирчива, и пришлось мне проститься с местом управительницы. У меня не осталось ни нарядов, ни сбережений, годы мои перевалили за шестьдесят пять, хотя люди и уверяли, что выгляжу я на сорок. Когда шёл дождь и гремел гром, я умоляла бога грома разразить меня. Чтобы утолить голод, приходилось мне грызть жареные бобы. Да ещё замучили видения, являлись по ночам ко мне все мои нерожденные дети убумэ, кричали и плакали, что я преступная мать. Ах, как мучили меня эти ночные призраки! Ведь могла я стать уважаемой матерью большого семейного клана! Хотела я положить конец своей жизни, но поутру призраки убумэ таяли, и я не в силах была проститься с этим миром. Стала бродить я ночами и присоединилась к толпам тех женщин, которые, чтобы не умереть с голоду, хватают мужчин за рукава на тёмных улицах и молятся, чтобы побольше было тёмных ночей. Среди них попадались и старухи лет семидесяти. Они научили меня, как получше подобрать жидкие волосы и придать себе вид почтенной вдовы, мол, на такую всегда охотники найдутся. Снежными ночами бродила я по мостам, улицам, хоть и твердила себе, что надо же как-то кормиться, а все-таки тяжело мне было. Да и слепцов что-то не видать было. Каждый норовил подвести меня к фонарю у лавки. Начинал брезжить рассвет, на работу выходили погонщики быков, кузнецы, бродячие торговцы, но я была слишком стара и безобразна, никто не смотрел на меня, и решила я навсегда расстаться с этим поприщем.

Отправилась я в столицу и пошла помолиться в храм Дайудзи, который показался мне преддверием рая. Душа моя преисполнилась благочестия. Подошла я к искусно вырезанным из дерева статуям пятисот архартов — учеников Будды и стала призывать имя бога. И вдруг заметила, что лица архатов напоминают мне физиономии моих бывших любовников, и принялась я вспоминать всех по очереди, тех, кого больше всех любила и чьи имена писала кисточкой на своих запястьях. Многие из моих бывших возлюбленных уже превратились в дым на погребальном костре. Я застыла на месте, узнавая моих прежних любовников, одно за другим вставали воспоминания о моих прошлых грехах. Казалось, у меня в груди грохочет огненная колесница ада, слезы брызнули из глаз, я рухнула на землю. О, позорное прошлое! Хотела я покончить с собой, но остановил меня один мой старый знакомый. Он сказал, чтобы я жила тихо и праведно и ждала смерти, она сама ко мне придёт. Я вняла благому совету и теперь жду смерти в этой хижине. Пусть эта повесть станет исповедью о прошлых грехах, а сейчас в моей душе распустился драгоценный цветок лотоса.