Сопоставление японской и русской языковых картин мира в процессе обучения иностранному языку
У.П. Стрижак
В работе рассматривается, как сопоставление разных языковых картин мира выявляет проблемные точки в процессе обучения иностранным языкам на примере русского и японского языков. Также обосновывается положение, что понимание особенностей мировосприятия и принципов грамматической и лексической категоризации окружающей действительности будет способствовать формированию у обучающихся способности понимать особенности изучаемого иностранного языка на структурном уровне.
Изучение такого явления, как языковая картина мира, актуально для лингвистики и для лингводидактики. По мнению Л.В. Щербы, «практический интерес к методике у лингвиста-теоретика бывает вполне вознаграждён, так как зачастую наталкивает его на такие мысли, которые иначе могли бы и не зародиться. Надо всячески подчеркнуть справедливость и обратного: развитая лингвистическая теория. открывает им (практикам-методистам. — У.С.) новые горизонты» [11: c. 13]. Л.В. Щерба утверждает, что «в науке о языке мы рассматриваем вопрос о том, как происходят языковые явления и каковы действующие при этом факторы. В методике, опираясь на это знание, мы рассматриваем вопросы о том, что надо сделать, чтобы вызвать к жизни потребные нам языковые явления» [11: с. 12].
В свете вышеизложенного попробуем взглянуть на методику преподавания иностранного, в частности японского, языка с точки зрения лингвистики. Действительно, лексические, синтаксические, морфологические и другие особенности языка несут в себе информацию о специфике национальной ментальности, и понимание этих особенностей необходимо для эффективного овладения иностранным языком. В данной работе хотелось бы рассмотреть проблему сравнения различных языковых картин мира с точки зрения процесса обучения иностранному языку.
Вопрос о необходимости сопоставления разных языковых картин мира занимал многих исследователей. Так, у В. Гумбольдта мы находим мысль о том, что, сопоставляя различные языковые картины мира, мы обнаруживаем конфликты языков и культур, а «языки в отчётливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия» [5: с. 34; пер. с нем. О.А. Гулыга]. Т.М. Гуревич указывает на то, что необходимо сравнивать языковые картины мира изучаемых языков, при этом необходимо искать не только различия, чем часто предпочитают ограничиваться исследователи, но и общие черты, понимание которых может упростить изучение иностранного языка и повысить эффективность коммуникации [6: с. 36-37]. Согласно
С.Г. Тер-Минасовой, при сопоставлении языковых картин мира мы высвечиваем проблемные точки в обучении активным навыкам пользования языком, так как «проблемы лексической сочетаемости слов в речи и соответственно лексикографии, коммуникативного синтаксиса и многие другие <...> становятся очевидными лишь с уровня двух и более языков» [9: с. 42].
Действительно, положение о том, что при формировании межкультурной компетенции, приобщении к иной культуре в процессе изучения иностранного языка необходимо учить видеть сходства и различия между разными лингвокультурными пластами, не вызывает сомнений. Актуальным остаётся вопрос, как именно это целесообразно осуществлять. Зачастую всё сводится к включению культурологической информации на занятиях по иностранному языку, что не обеспечивает автоматически повышения эффективности изучения иностранного языка. На наш взгляд, в таком случае необходимо описывать и понимать связь между особенностями национального видения мира и их отражением в изучаемом языке. Предваряя освоение правил объяснением особенностей языковой картины мира, мы тем самым способствуем осознанному усвоению материала с учётом особенностей иного мировосприятия. В работах Т.М. Гуревич [14: с. 157], Т.К. Цветковой [10: с. 113-114] мы находим подтверждение того, что за ошибками часто стоит не незнание правил иностранного языка, а иное видение мира. Например, распространённой ошибкой при порождении высказывания является подстановка изученных иностранных слов в грамматические конструкции, свойственные родному языку, так как при этом мы неосознанно опираемся на опыт родного языка и по аналогии выбираем те способы выражения грамматических отношений, которые естественны для нашего родного языка.
Рассмотрим, каким образом понимание особенностей мировоззрения, отражающихся в японской и русской языковых картинах мира, может помочь выявить и исключить эти несоответствия при изучении японского языка.
Ситуацию с исследованиями по проблеме японской языковой картины мира освещает в своих трудах В.М. Алпатов [1, 2]. В нашей же статье мы хотели бы оттолкнуться от известных характеристик русской языковой картины мира и проанализировать, присущи ли эти свойства японской языковой картине мира, но в первую очередь проследить, как эти характеристики выражены в обоих языках. При этом, вслед за В.М. Алпатовым, мы будем придерживаться принципа первичности языковых явлений, а именно: «исходить из фактов языка <.. .> и идти от языковых примеров к объяснениям, а не наоборот» [1: с. 62].
В настоящее время учёные (Ю.Д. Апресян, Г.М. Богомазов, А.А. Зализняк, И.Б. Левонтина, А.Д. Шмелёв и др.) выделяют следующие характеристики русской языковой картины мира:
неподконтрольность субъекту, или неопределённость той силы, которая является причиной существующего положения вещей («Мне не спится» — ситуация неподвластна субъекту);
событийность как способность представлять описываемую ситуацию в виде разворачивающегося действия («Аптека находится на углу»: находит-ся, «находит себя», т. е. ситуация не статична, а с некоторой долей условности динамична — пример Г.М. Богомазова [3: с. 16]);
предсказательность — когда последующее явление может быть с большой долей вероятности предсказано предшествующим ходом построения выражения/предложения/текста (синтетизм глагола в немецком языке, формы согласования и управления в русском языке и др.);
тяготение к эксплицитности (принцип «не экономить на материале» [3: с. 17] при формировании/использовании лексических единиц: стал, встал, привстал, стою, постою — чёткое соответствие плана содержания плану выражения);
поляризация ценностных представлений, обусловленная в том числе особенностями русского православия (например, «тело» и «душа» как «низкое» и «высокое» начало);
тяготение к горизонтальности и бесконечности в пространственной категоризации (противопоставление концептосферы с положительным оттенком «широкий, долгий» концептосфере с отрицательным оттенком «короткий, тесный» и другие примеры) и др.
Сопоставим некоторые из этих характеристик русской языковой картины мира с подобными явлениями в японском языке.
Неподконтрольность субъекту как представление действия, не руководимого собственной волей субъекта. В русском языке наличествует большое количество примеров употребления соответствующих языковых средств, из которых мы можем предположительно сделать вывод о том, что такая категория свойственна русской языковой картине мира. Так, в своих работах Ю.Д. Апресян приводит лексический ряд, описывающий ситуацию, когда совершение определённого действия диктуется заведённым порядком вещей и «какая-то внешняя сила побуждает его совершить действие», а именно: слова ряда «невольно, нечаянно, ненароком»; «против воли» и «помимо воли»;
«поневоле» и «волей-неволей» и др.; кроме того, анализирует конструкцию глагол несовершенного вида в форме на -ся в сочетании с дательным падежом субъекта: «мне не работается», «сегодня легко пишется» и т. д. и перечисляет связанные с ней «лейтмотивы, характерные для русской языковой картины мира: наличие чужой воли; её неопределённость, непостижимость, таинственность для субъекта; ощущение неподвластности человеку хода событий» [13: с. 36-37, 169-171].
В японском языке похожие явления описывает Т.М. Гуревич — пассивные формы глагола, употребляющиеся в случае обозначения действия, обусловленного внешними обстоятельствами:кандзирарэру (чувствуется, что),омоварэру(думается,что... ) и др. [14: с. 158].
Действительно, такой вариант употребления глаголов подчёркивает снижение или полное устранение активности субъекта, а также освобождает деятеля от ответственности за результат действия, что можно признать характерным для японского мировидения.
Рассмотрим примеры, полученные нами от информантов-носителей японского языка с пояснениями, какие именно оттенки совершения действия обозначает вариант употребления глаголов в форме страдательного залога, обозначающего самопроизвольное действие:
описание действия, совершаемого под влиянием чего-либо:
(При звуках этой
мелодии вспоминаются студенческие времена) (здесь и далее перевод наш. — У.С.) (мелодия влияет) (1);
описание действия, совершаемого помимо воли субъекта:
(При взгляде на эту фотографию всплыли неприятные воспоминания) (не хотелось этого, но само собой так получилось) (2);
описание действия, совершаемого с долей неуверенности в собственной правоте:
(Это выступление мне кажется интересным) (точно не уверен, не могу сказать, вдруг моё мнение ошибочно) (3).
В приведённых примерах отражена непроизвольность совершения действия и выражено стремление оградить себя от возможных последствий за выполненное действие. При обучении японскому языку необходимо пояснять, что такие нюансы употребления часто невозможно перевести дословно и приходится применять описательные средства перевода. Так, в примере (1) перевод предложения «Когда слышу эту мелодию, вспоминаю студенческие времена» будет означать потерю скрытого значения непроизвольности, а предложенный нами перевод «При звуках этой мелодии вспоминаются студенческие времена» в значительной степени нарушает заданную грамматическую конструкцию японского предложения. (Проблема эквивалентности языковых структур при переводе заслуживает отдельного рассмотрения, до сих пор остаётся актуальным вопрос об отсутствии полных структурных аналогов в языках перевода и поисках способов передачи исходных языковых данных.)
Предсказательность как механизм, повышающий надёжность передачи информации при общении, свойственный всем флективным языкам. В японском языке, который совмещает в себе черты агглютинативного, флективного и изолирующего строя, флексия наблюдается преимущественно в области выражения грамматических отношений у глаголов и предикативных прилагательных (причём при сохраняющейся в большинстве случаев неизменной основе слова), где можно проанализировать вид связи между предшествующими и последующими явлениями в каком-либо отрезке высказывания. В словарном составе японского языка также имеются лексические единицы, так или иначе предсказывающие дальнейшее развитие действия, такие, например, кактиндзюцуфуку-
си (поясняющие наречия). Известно, что слова дзэндзэн, кэсситэ (полностью), мэтта-ни (редко), сика (только) требуют после себя отрицания, поэтому можно говорить о том, что они обладают такой функцией, как предсказательность, так же как и моси, употребление которого свидетельствует об условной форме глагола, следующей за ним. В японском языке часто встречаются варианты предложения, когда сказуемое полностью опускается:
(Пить я вообще [не пью]).
.. (Если [будет] время.).
В таких случаях догадаться о форме глагола можно только лишь по наличию в предложении такого поясняющего наречия. Следует уточнить, что здесь мы не рассматриваем участившиеся в последнее время в японском языке случаи употребления таких наречий с утвердительными формами, как то: поскольку изменения, происходящие в языке, заслуживают отдельного исследования.
Тяготение к эксплицитности как тенденция «не экономить на языковом материале». Особая эксплицитность русского языка выражается в многообразии грамматических, синтаксических, лексических форм, а именно: минимальный сдвиг в значении лексической единицы сразу же приводит к изменению материальной стороны знака. Эта же категория характерна и для японской языковой картины мира. В японском языке мы находим похожее явление — отображение малейших оттенков совершения действия в изменении материальной стороны слова, только выражено это не в препозиции префикса, как в русском языке, а в постпозиции по отношению к корневой морфеме, во второй части сложных глаголов:
отрезать Ш^Ш^ кирихадзусу (если речь идет об отделении при этом к.-л. части) или Ш^ШЪ киритору (если мы удаляем при этом ч.-л.);
обрезать Ш^ЩЙЪ киритидзимэру (в значении «укоротить», «срезать»);
вырезать Ш^ШК киринуку (при наличии оттенка «вытянуть»);
нарезать Ш^^^ кирикидзаму;
разрезатькирихираку (с оттенком «вскрыть») или
киривакэру (если мы при этом делим на части) и др.
Как видим, японский язык тоже чутко реагирует на изменение смысла лексических единиц, в некоторых случаях даже более чутко, чем русский. С другой стороны, в японском языке мы можем наблюдать и обратное — тяготение к экономии языковых средств. Например, в области синтаксиса стремление к краткости и неизменяемости явно выражено в особом построении придаточных определительных конструкций и отсутствии в них относительных местоимений по типу который:
(Письмо, [которое]я написал);
(Книга, [которую]я вчера купил).
Очевидно, что здесь не наблюдается однозначное подтверждение свойственности данной категории японской языковой картине мира. Более того, по сравнению с русским языком японский явно тяготеет к экономности языковых средств: количество неизменяемых форм в нём неизмеримо больше, что способствует более простому построению любого отрезка высказывания. В любом случае этот аспект требует дальнейших исследований японской языковой культуры.
Пространственную категоризацию в русской языковой картине мира принято рассматривать как стремление к «однонаправленной бесконечности» (термин Г.Д. Гачева, [4: с. 119]), «пространственной раскованности» (термин Ю.М. Лотмана [8: с. 290]), направленности «вширь» и «вдаль» с вектором «от себя». В языке это выражено, например, в алгоритме построения предложения, в типе связей между группой субъекта и группой предиката. Этот вывод можно также сделать в результате анализа эмоциональной оценки в русском сознании таких пространственных образов, как «ширина», «протяжённость», «вдаль», «вширь» и др., актуализирующих положительное отношение к объекту изображения.
В японском языке ситуация обратная. Известно, что предложение в японском языке не разворачивается от субъекта к предикату, а сворачивается от предиката к субъекту; определительные конструкции предшествуют определяемому слову, а не следуют за ним. Данные особенности японского синтаксиса практически всегда вызывают особую трудность у учащихся, поскольку предложение в русском языке выстраивается в обратном направлении, и при переводе обучающиеся склонны толковать структуру предложения ошибочно, опираясь на опыт родного языка.
Рассмотрим один из примеров такого ошибочного перевода, полученных нами в практике преподавания японского языка:
Ф©
© ©
(В Японии хотят присоединяться к Интернету, но не могут овладеть навыками пользования компьютером.) (с концовкой перевода затруднились).
Ошибочный вариант перевода:максимальноприближен к синтак
сическим нормам русского языка, в то время как вариант, соответствующий нормам японского синтаксиса, — ф@©@.
Выше мы говорили о том, что такого рода ошибки можно попытаться предупредить, объясняя общий принцип построения японского предложения в связи с особенностями японского мировидения. Здесь мы обратимся к результатам наблюдений А.Н. Мещерякова о принципе минимизации потребностей, свойственном японскому менталитету, об общем стремлении японцев к минимизации. На его взгляд, это объясняется, в частности, привычкой японцев к осёдлой жизни, сложившейся приблизительно в X веке из-за не слишком больших размеров архипелага, утраты былой мощи государства, бедности минеральными ресурсами его недр [7: с. 14].
Как следствие, налицо стремление японцев приблизить к себе элементы окружающей реальности и минимизировать их; не отправляться за новыми впечатлениями, а знакомиться с явлениями действительности, притянув их к себе: «Мир этого человека можно назвать “свёртывающимся”: японцы становятся “близоруки” на всю оставшуюся часть истории. Обозреваемый ими тип пространства не развёртывается, а сворачивается вместе с их взглядом» [7: с. 17]. Таким образом, в японском видении мира пространство не разворачивается вдаль по направлению от говорящего, а сворачивается по направлению к нему, в отличие от русского мировидения, устремлённого вдаль. И при объяснении и изучении многоуровневых синтаксических конструкций японского языка понимание этой особенности японского мировоззрения будет способствовать выбору верной стратегии, правильного направления перевода.
Переходность и непереходность в русском и японском языках как грамматическая и мировоззренческая категория. В обоих языках противопоставление переходных и непереходных глаголов носит характер противопоставления описания состояния и активного действия. Но при этом в японском языке оттенки употребления переходных или непереходных глаголов выражены гораздо более ярко. Японские лингвисты Я. Хага, М. Сасаки и М. Кадокура [15: с. 259-260] в качестве примера употребления переходных и непереходных глаголов описывают диалог мужа и жены в японской семье о том, нагрета ли ванна, с употреблением глаголов ШК ваку «закипеть, быть очень горячим» (непереходный) и Ш$^^ ва- касу «вскипятить, нагреть» (переходный):
М: О-фуро, вайтэ иру? — «Нагрета ли ванна?» (непереходный глагол ШК ваку).
Ж: Ээ, вакаситэ ару ва ё. — «Да, нагрета» (переходный глагол Ш$^ вакасу).
Видно, что в русском языке форма глагола в обеих репликах одинакова, и оттенки употребления глагола нагревать неразличимы, а в японском языке путём выбора переходного или непереходного глагола имплицитно обозначено чёткое указание на позицию мужа — «ванна нагрелась сама по себе, никаких особых усилий к этому прилагать не надо, а если и надо, то я ничего об этом не хочу знать», и также явно присутствует позиция жены — «я специально приготовила ванну для тебя». При передаче этого оттенка в русском языке нам придётся принципиально изменить грамматическую конструкцию (даже при наличии грамматически возможного варианта перевода нагрета мной, который, впрочем, неестественен в данной ситуации) и сказать: «Да, я нагрела», т. е. применить описательные средства перевода так же, как в вышеизложенных примерах.
Таким образом, в области преподавания иностранных языков формирование представлений о языковых картинах мира родного и изучаемого языков будет способствовать лучшему их пониманию на системном уровне. Л.В. Щерба писал о необходимости пропедевтического курса при изучении языка «для более глубокого изучения языка как средства, выражающего наши мысли и чувства. Дети с самого начала обучения приучаются не скользить по явлениям языка, а вдумываться в значение слов и в смысловые связи их между собой. Между тем привычка вдумываться в язык (курсив наш. — У.С.) и в его выразительные средства абсолютно необходима, чтобы <.> правильно строить фразы и подбирать такие слова, которые наилучшим образом выражают данную мысль» [12: с. 103]. Другими словами, предваряя или сопровождая объяснение правил языка толкованием причин, почему это правило сложилось в языке именно так, мы приучаем работать с языком осознанно, что способствует повышению эффективности изучения иностранного языка.
Список литературы
Алпатов В.М. Япония: язык и культура / В.М. Алпатов. - М.: Языки славянских культур, 2008. - 140 с.
Алпатов В.М. Япония: язык и общество / В.М. Алпатов. - М.: Муравей, 2003. - 208 с.
Богомазов Г.М. Русский тип языкового мышления и система русского письма // Система языка и языковое мышление: сб. науч. тр / Г.М. Богомазов. - М.: КД «ЛИБРОКОМ», 2009. - С. 16-25.
ГачевГ.Д. Национальные образы мира / Г.Д. Гачев. - М.: Советский писатель, 1988. - 448 с.
Гумбольдт В. Язык и философия культуры / В. Гумбольдт. - М.: Прогресс, 1985. - 452 с.
Гуревич Т.М. Лингвокультурологический анализ концептосферы ЧЕЛОВЕК в японской языковой картине мира: автореферат дис. ... докт. культурологии: 24.00.01; защищена в 2006 г. / Т.М. Гуревич. - М., 2006. - 45 с.
Книга японских обыкновений / Сост. А.Н. Мещеряков. - М.: Наталис: Рипол Классик, 2006. - 399 с.
ЛотманЮ.М. Художественное пространство в прозе Гоголя / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. - М.: Просвещение, 1988. - С. 251-292.
Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация / С.Г. Тер-Минасо- ва. - 2-е изд., дораб. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. - 352 с.
Цветкова Т.К. Обучение иностранному языку в контексте социокультурной парадигмы // Вопросы филологии. - 2002. - № 2. - С. 109-115.
Щерба Л.В. Преподавание языков в школе: общие вопросы методики / Л.В. Щерба. - 3-е изд., испр. и доп. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: ИЦ «Академия», 2003. - 160 с.
Щерба Л.В. Теория русского письма / Л.В. Щерба. - Л.: Наука, 1983. - 131 с.
Языковая картина мира и системная лексикография / Ю.Д. Апресян и др. - М.: Языки славянских культур, 2006. - 912 с.
Gurevich T. Similar features of national mentalities as a foundation for successful intercultural communication / T. Gurevich // International conference «Japan Phenomenon: views from Europe». - M., 2001. - P. 154-158.
|