Античная скульптура

Страница 10

СКУЛЬПТУРА ПЕРИОДА ЭЛЛИНИЗМА

Со смертью Александра Македонского и на­чинается пора эллинизма.

Время для утверждения еди­ной рабовладельческой империи тогда еще не настало, да и не Эл­ладе суждено было владычество­вать над миром. Пафос государ­ственности не был ее движущей силой, так что даже объединить­ся она сама не сумела.

Великая историческая мис­сия Эллады была культурной. Возглавив греков, Александр Македонский явился выполнителем этой миссии. Империя его распалась, но греческая культу­ра осталась в государствах, воз­никших на Востоке после его за­воеваний.

В предыдущие века греческие поселения распространяли сия­ние эллинской культуры в чу­жих краях.

В века эллинизма не стало чу­жих краев, сияние Эллады яви­лось всеобъемлющим и всепокоряющим.

Гражданин вольного полиса уступал место «гражданину ми­ра» (космополиту), деятельность которого протекала во вселенной, «ойкумене», как ее понима­ло тогдашнее человечество. Под духовным главенством Эллады. И это, несмотря на кровавые рас­при между «диадохами» — нена­сытными в своем властолюбии преемниками Александра.

Все так. Однако новоявлен­ные «граждане мира» вынужде­ны были сочетать свое высокое призвание с участью бесправных подданных столь же новоявлен­ных владык, правящих на манер восточных деспотов.

Торжество Эллады уже никем не оспаривалось; оно таило, од­нако, глубокие противоречия: светлый дух Парфенона оказы­вался одновременно и победите­лем и побежденным.

Зодчество, ваяние и живо­пись процветали во всем огром­ном эллинистическом мире. Градостроительство невидан­ных дотоле масштабов в новых утверждающих свою мощь госу­дарствах, роскошь царских дво­ров, обогащение рабовладельче­ской знати в бурно расцветшей международной торговле обеспе­чивали художникам крупные заказы. Быть может, как никог­да до этого, искусство поощря­лось власть имущими. И во вся­ком случае никогда еще художе­ственное творчество не было столь обширным и разнообраз­ным. Но как нам расценить это творчество по сравнению с тем, что дали в искусстве архаика, эпоха расцвета и поздняя класси­ка, продолжением которых было эллинистическое искусство?

Художникам надлежало рас­пространить достижения грече­ского искусства на всех завоеван­ных Александром территориях с их новыми разноплеменными государственными образования­ми и при этом, в соприкоснове­нии с древними культурами Во­стока, сохранить в чистоте эти достижения, отражающие вели­чие греческого художественного идеала. Заказчики — цари и вельможи — желали украсить свои чертоги и парки художест­венными произведениями, как можно более похожими на те, что почитались совершенством в великую пору могущества Алек­сандра. Не удивительно же, что все это не увлекало греческого ваятеля на путь новых поисков, побуждая его всего лишь «сма­стерить» статую, которая пока­залась бы не хуже оригинала Праксителя или Лисиппа. А это, в свою очередь, неизбежно при­водило к заимствованию уже найденной формы (с приспособ­лением к внутреннему содержа­нию, которое эта форма выража­ла у ее создателя), т.е. к тому, что мы называем академизмом. Или же к эклектизму, т.е. сочетанию отдельных черт и находок искусства различных мастеров, иногда внушительному, эффект­ному благодаря высокому качест­ву образцов, но лишенному един­ства, внутренней цельности и не способствующему созданию соб­ственного, именно собственного — выразительного и полноценного художественного языка, собст­венного стиля.

Многие, очень многие извая­ния эллинистической поры яв­ляют нам в еще большей степе­ни как раз те недостатки, что уже предвещал бельведерский «Аполлон». Эллинизм расши­рил и, в известной мере, завер­шил упадочные тенденции, про­явившиеся на закате поздней классики.

В конце II в. до н.э. работал в Малой Азии ваятель по имени Александр или Агесандр: в над­писи на единственной дошедшей до нас статуе его работы сохра­нились не все буквы. Статуя эта, найденная в 1820 г. на острове Милос (в Эгейском море), изо­бражает Афродиту—Венеру и ныне известна всему миру как «Венера Мил осекая». Это даже не просто эллинистический, а позднеэллинистический памят­ник, значит, созданный в эпоху, отмеченную в искусстве некото­рым упадком.

Но нельзя поставить эту «Ве­неру» в ряд со многими другими, ей современными или даже бо­лее ранними изваяниями богов и богинь, свидетельствующими об изрядном техническом мастерст­ве, но не об оригинальности за­мысла. Впрочем, и в ней нет как будто ничего особенно ориги­нального, такого, что не было уже выражено в предыдущие ве­ка. Дальний отголосок Афроди­ты Праксителя . И, однако, в этой статуе все так стройно и гармонично, образ богини люб­ви, одновременно, так царствен­но величав и так пленительно женствен, так чист весь ее облик и так мягко светится чудесно мо­делированный мрамор, что ка­жется нам: резец ваятеля вели­кой эпохи греческого искусства не мог бы высечь ничего более совершенного.

Обязана ли она своей славой тому, что безвозвратно погибли знаменитейшие греческие скульп­туры, вызывавшие восхищение у древних? Такие статуи, как «Венера Милосская», гордость парижского Лувра, вероятно, не были уникальны. Никто в то­гдашней «ойкумене», ни позд­нее, в римскую эру, не воспел ее в стихах ни по-гречески, ни по-латыни. Но зато сколько вос­торженных строк, признатель­ных излияний посвящено ей

ныне чуть ли не на всех языках мира.

Это не римская копия, а гре­ческий оригинал, пусть и не классической поры. Значит, так высок и могуч был древний гре­ческий художественный идеал, что под резцом одаренного масте­ра он оживал во всей своей славе даже во времена академизма и эклектизма.

Такие грандиозные скульп­турные группы, как «Лаокоон с сыновьями» (Рим, Ватикан) и «Фарнезский бык» (Неаполь, Национальный римский музей), вызывавшие беспредельное вос­хищение многих поколений просвещеннейших представителей европейской культуры, ныне, когда открылись красоты Пар­фенона, кажутся нам излишне театральными, перегруженны­ми, размельченными в деталях.

Однако, вероятно, относящая­ся к той же, что и эти группы, родосской школе, но изваянная неизвестным нам художником в более ранний период эллинизма «Ника Самофракийская» (Па­риж, Лувр) — одна из вершин искусства. Статуя эта стояла на носу каменного корабля-мону­мента. Во взмахе могучих крыльев Ника-Победа неудер­жимо несется вперед, рассекая ветер, под которым шумно (мы как бы слышим это) колышется ее облачение. Голова отбита, но грандиозность образа доходит до нас полностью.

Искусство портрета очень рас­пространено в эллинистическом мире. Множатся «именитые лю­ди», преуспевшие на службе у правителей (диадохов) или вы­двинувшиеся на верхи общества благодаря более организованной, чем в былой раздробленной Элла­де, эксплуатации рабского труда: им хочется запечатлеть свои черты для потомства. Портрет все более индивидуализируется, но вместе с тем, если перед нами выс­ший представитель власти, то подчеркивается его превосходст­во, исключительность занимае­мого им положения.

И вот он сам, главный власте­лин — Диадох. Бронзовое его из­ваяние (Рим, Музей Терм) — яр­чайший образец эллинистиче­ского искусства. Мы не знаем, кто этот владыка, но с первого же взгляда нам ясно, что это не обобщенный образ, а портрет. Характерные, остро индивиду­альные черты, чуть прищурен­ные глаза, отнюдь не идеальное телосложение. Этот человек за­печатлен художником во всем своеобразии его личных черт, исполненном сознания своей власти. То был, вероятно, искус­ный правитель, умевший дейст­вовать по обстоятельствам, похо­же, что непреклонный в пресле­довании намеченной цели, быть может, жестокий, но, быть мо­жет, иногда и великодушный, достаточно сложный по своему характеру и правивший в беско­нечно сложном эллинистиче­ском мире, где главенство грече­ской культуры должно было со­четаться с уважением к древним местным культурам.

Он совершенно обнажен, как древний герой или бог. Поворот головы, такой естественный, полностью раскрепощенный, и высоко поднятая рука, опираю­щаяся на копье, придают фигуре горделивую величавость. Ост­рый реализм и обожествление. Обожествление не идеального ге­роя, а самое конкретное, инди­видуальное обожествление зем­ного владыки, данного людям . судьбой.